Служанки помогли мне снять мои лохмотья — эти жалкие лохмотья, что когда-то были платьем, а теперь напоминали оболочку, сброшенную кожей змеи после пытки. Ванна была горячей, почти обжигающей, будто пыталась смыть не только грязь, но и саму память. Я вдыхала запах шампуня с лавандой и жасмином — сладкий, лживый, будто обещал покой, которого у меня нет и не будет никогда.
Потом я улеглась в кровать.
Скрип матраса — тот самый. Родной, и оттого ещё мучительнее. Он ворвался в сознание, как призрак, утаскивающий меня обратно в тот день, когда я впервые проснулась мёртвой.
Господи, где я? Почему в зеркале отражается другая девушка? Куда делась моя сумка, ключи, телефон?
В тот день в квартире с утра пахло газом. Я принюхивалась к кухне, пытаясь понять — кажется мне или нет. Ещё и проклятый насморк! Все ручки плиты стояли в правильном положении. Это меня успокоило. Я капала себе в нос, чтобы пробить эту сопливую плотину, трубно высморкалась, вернула себе обоняние… Сделала чай с мёдом. Прошла по кухне, снова принюхалась — и вдруг провалилась в тьму, как будто земля ушла из-под ног.
Я списала это на вирус, а потом… Потом я очнулась среди незнакомых людей, один из которых чем-то светил мне в лицо. Все они напоминали актеров какого-то театра, переодетых в костюмы позапрошлых веков.
Я лежала на этой кровати тогда, как лежу сейчас — с пустотой в груди, где должно быть сердце. Хотелось домой. Хотелось кричать, бить зеркала, выцарапывать себе глаза, лишь бы не видеть чужое лицо.
Однажды я действительно закричала — дико, беззвучно, в подушку, — когда поняла: дома не существует. Я — не я. Я — Вилена Арфорд, чья жизнь — пепел, чья душа — в залоге у морали, а тело — лишь оболочка для чужих желаний и амбиций.
И вынуждена была играть роль аристократки.
Но проклятые сплетни просочились в общество.
Я не знаю, кто их разнес. Болтливые доктора, которые осматривали меня. Или слуги, которые не сошлись характером и в цене с бабушкой, вынужденные с обидой покинуть этот дом.
Но так или иначе, многие стали считать меня с приветом.
Но генерал… Генерал поверил мне сразу. Он не смотрел на меня как на сумасшедшую родственницу невесты. Его взгляд не сквозил снисходительностью. Он словно видел меня насквозь.
Я понимала, что должна взять себя в руки. Должна успокоиться и вести себя приветливо, но холодно. Встав с кровати, я подошла к зеркалу.
— Доброе утро, господин генерал, — произнесла я, стараясь, чтобы ни один мускул не дрогнул на моем лице. — Спасибо, господин генерал. Доброй ночи, господин генерал!
Я старалась делать лицо максимально холодным, держала вежливую улыбку и очень надеялась, что это пройдет. Может, просто нужно время, чтобы привыкнуть?
— Доброе утро, господин генерал, — произнесла я, внимательно следя за своим лицом.
Я репетировала эти фразы полчаса. Улыбалась, наклоняла голову, опускала ресницы, будто была актрисой на сцене.
Но когда представила его в комнате — тёмного, молчаливого, с глазами, проникающими в самые запретные уголки души — всё внутри сжалось.
Добившись более-менее приличного эффекта, я попыталась представить его в комнате. И тут же что-то дрогнуло внутри. Так лучше на него не смотреть. Так надежней. Разговаривать, как со стенкой.
Я легла в постель, натянув одеяло до подбородка. Тепло казалось насмешкой. Как будто мир пытался усыпить мою боль, чтобы легче было вонзить нож завтра.
Закрыв глаза, я убеждала себя:
Это не сугроб. Это не ночь на дороге. Ты в доме. Ты в безопасности.
Но даже во сне я чувствовала — он рядом.
Послышался стук в дверь.
Я крикнула: «Войдите!».
— Мадам, — послышался голос Присциллы, а она несла чай и флакончик с зельем на подносе. — Вас попросили выпить лекарство. На всякий случай. Чтобы вы не заболели.
Мои глаза расширились от удивления, когда она поставила лекарство на столик.
— А кто приказал принести? — осторожно спросила я, глядя на лекарство.