Я не успела испугаться своего падения, и вдруг очутилась под тёмными сводами вырубленной в скале пещеры, стены которой были испещрены загадочными знаками. Красноватый свет, струившийся из щелей, делал всё вокруг мрачным и зловещим, но я не испытывала страха. Я шла по известным мне с детства пещерам Таламута. Я шла? Нет, шёл он, принц Налор, юный гарабер, высокий, широкоплечий и мускулистый как борец. Я увидела его со стороны. Так мне было проще освоиться с этим воспоминанием, я смотрела на его открытое лицо с ясными серыми глазами, на густые золотистые волосы, на атлетическое тело, прикрытое лишь чем-то вроде шорт и шнурованной безрукавки, выкроенных из грубой коричневой кожи. Таким он был, таким было самое начало моей долгой жизни…
Налор вошёл в высокий сводчатый зал, предваряющий одно из окон Тала, Тёмной Бездны. Детское любопытство влекло его туда, но он был уже не ребенком, хоть ещё и не совсем мужчиной. Он удержал свой порыв и остановился в ожидании, прислушиваясь к странным звукам, доносившимся из-за магической двери. Горячее дыхание обдало его спину и, обернувшись, он увидел чёрного дракона, шкура которого была украшена тонким голубым узором, а большие огненные глаза словно подведены белым.
— Это ты, Тасо… — улыбнулся он и бесстрашно шагнул к чудовищу, которое вытянуло ему навстречу свою шею. Погладив дракона по носу, юноша пробормотал: — Ты не скажешь, мой милый, где твой друг, мой брат и наш общий Жрец Тала? Может, ты позовёшь его, если он не очень занят. Обещаю, что я не задержу его надолго…
Дракон смежил перламутровые веки и глубоко вздохнул. Спустя минуту Налор услышал шаги за дверью, и она распахнулась, обдав его целым дождём раскалённых мерцающих брызг. Невольно подавшись туда, принц с сожалением увидел, как дверь снова захлопнулась, а перед ним оказался красивый коренастый мужчина с прозрачными голубыми глазами и белыми волосами. Его сильное тело облегала серебряная кольчуга, похожая на рыбью чешую. Широкий золотой пояс украшала разноцветная эмаль. На груди висела массивная цепь с тяжёлым круглым медальоном. Плечи покрывал голубой, расшитый шёлком плащ, подбитый белым искристым мехом.
— Это ты, Налор, — констатировал Айрон, увидев сводного брата. — Какие ветры занесли тебя в эти края?
— Завтра моя инициация, — скучным голосом объяснил юноша, поглаживая чешуйчатую кожу дракона. — Принцесса Ронна сказала, что это очень серьезно. Она мудра, и мне не пристало ей не верить…
— Её тревожит твоя инициация? — уточнил колдун, скрещивая руки на груди.
— Нет. Она уверена, что для меня это не более чем формальность. Сам Лаурон одобрил мои действия в системе Священного Семисвечника. Хотя членов Совета несколько смущает то, что я использовал для зарядки своего анта все семь звёзд… Это нарушение традиции.
— Он всего лишь будет в семь раз сильнее других. Если Совет Двенадцати Клинков Истока проявит сомнение по этому поводу, то я разъясню им преимущества твоего меча. Что-нибудь ещё?
— Ты не понял меня, брат, — покачал головой Налор. — Дело не в этом. Усомнятся они или нет, мой ант — это мой ант. Их решение ничего не изменит. Дело в том, что… — он тоскливо посмотрел в задымлённый потолок пещеры, — наша мать считает, что я знаю ещё недостаточно для взрослого гарабера.
— Она послала тебя сюда, чтоб я рассказал тебе что-нибудь полезное?
— Она считает, что ты уделял слишком мало внимания моему образованию.
— Чему можно научить молодого эрлора, который только и думает о драках с арбэрами, об играх с солирнами, да о шашнях с молодыми бергарами?
— Ничему. Но мать велела, и мы, как преданные сыновья, должны слушаться её. Расскажи мне что-нибудь быстренько, а потом я пойду, покатаюсь на драконе. И, может, ты отпустишь со мной Тасо.
— Теперь я знаю, зачем ты здесь. Принц Эли выпросил у Лаурона Мару, и ты не хочешь ударить в грязь лицом?
— Я пришёл, что б ты рассказал мне что-нибудь полезное… А потом отпустил со мной своего дракона.
— Меня подкупает твоя искренность, — усмехнулся Айрон. — Ну, что ж, давай так и сделаем. Что ж тебе рассказать?
—Расскажи о знаке, который выгравирован на твоём медальоне, — предложил юноша первое, что пришло в голову. — Это ведь не займёт много времени?
— Это? Нет. Это всего лишь Зуна.
— Зуна? Звезда смерти? — переспросил Налор, разглядывая круг, в который была заключена звезда. — Почему она так называется?
— Потому что она несёт смерть тем, кто служит Тала, Тёмной Бездне.
— И тебе тоже?
— Я не служу ей. Я удерживаю её на границах нашего мира и использую её силу во благо. Так поступали многие маги из народа Голубых драконов. В основе нашего могущества лежит тайное учение, которое пришло к нам из глубины тысячелетий. Его подарили нам кудесники Голубой Кометы.
— Я никогда не слышал об этом. Это действительно было так давно?
— Ещё до начала времен. До первого периода Эры Битв, ставшей началом нашей цивилизации. Именно тогда наша планета Бер была порабощена служителями Тала. Наши прародители были совсем дикими и не могли справиться с ними. Они страдали и терпели. Но больше всего доставалось народу Хоу, который затем стал народом Голубых драконов. Именно на их землях угнездилось главное зло.
— И кудесники с Голубой Кометы освободили народ Хоу и всю планету, верно?
— Ты совершенно прав, хотя чересчур тороплив. Но пусть будет так. Они спустились с небес и поразили зверей Тала оружием, которое доселе зовут айчин, ледяной щит. Они очистили Бер от скверны и, во избежание возвращения сил зла, передали мудрейшим из мудрых народа Хоу секреты своей магии.
— Что это за комета? Почему я, путешествуя по Великому Космосу, не слышал о ней ни в одном из миров?
— Потому что её уже нет здесь. Путь её пролегает вокруг Ядра нашей Галактики, и период её обращения составляет тысячи и тысячи лет. Она населена великими кудесниками, посвятившими себя служению Свету и изгнанию Тьмы, за что Великие Боги дали им божественное предназначение вечно мчаться со своей планетой сквозь холод и тьму Вселенной, одаривая защитой и мудростью тысячи и тысячи молодых миров. Ты не слушаешь меня, Налор.
— Я слушаю, брат… — пробормотал принц, пытаясь оттереть с носа дракона голубую чешуйку. — Меня просто поразило то, что ты рассказываешь. Значит, где-то существует блуждающий мир, созданный для того, чтоб освобождать тех, кто попал в плен Тала?
— Ты верно меня понял, — кивнул колдун. — Предания донесли до нас некоторые сведения о кудесниках Обмоны, Голубой Кометы. Говорят, что они были прекрасны и сильны. Их души были полны жертвенного огня, который давал им великое могущество. Их дети рождаются колдунами и пропитываются энергией Света, играя на ступенях хрустального Храма, где живёт их божество, которое они зовут Крыльями Звёздного Дыхания.
— Их бог живёт с ними?
— Представь себе. Говорят, что достаточно подняться по ступеням Храма и остановиться среди семидесяти трёх хрустальных колонн, чтоб ощутить на себе его нежное дыхание и услышать, как мягко трепещут его невидимые крылья. С юных лет их юноши и девушки готовятся к подвигам во имя торжества Света. И когда приходит час, они вступают в смертельную схватку со Злом и побеждают его. Даже погибая при этом, они знают, что их жертва угодна Светлым Богам.
— Погибая? — нахмурился Налор. — И часто они гибнут в своей борьбе?
— Часто, мальчик мой, потому что порой Зло так сильно, что только ценой собственной жизни можно уничтожить его. Когда боевой щит айчин оказывается бессилен против проявления Зла, они совершают ритуал Зуна.
— Ритуал этого символа? — Налор ткнул пальцем в медальон. — Мне не нравится это, Айрон. Я не люблю, когда герои гибнут в бою.
— Иногда приходится жертвовать собой, Налор. Впрочем, скоро ты и сам узнаешь это… — колдун печально взглянул на брата, но тот недовольно мотнул золотистой головой.
— Эрлоры не знают смерти, и потому они непобедимы. Расскажи мне, что ты знаешь об этом ритуале?
— Этот ритуал состоит в том, что кудесник Обмоны предлагает Злу войти в его тело, а потом убивает себя.
— Убивает себя? Немыслимо!
— Я слышу слова эрлора, — усмехнулся Айрон. — Оброн возмутился бы тем, что кудесник впускает Тала в своё тело.
— Да, и это меня тоже удивляет. Как можно уступить своё тело Злу?
— Не уступить, мой мальчик. А заточить Зло в себе, как в темнице. Каждый кудесник Обмоны с самого раннего детства носит в себе демона. Он привыкает контролировать и усмирять его, вырабатывает средства защиты, изучает нрав своего врага, который всегда с ним. Иногда особо сильные кудесники даже заставляют своих демонов сражаться со Злом.
— Они носят в себе демонов? Это ужасно, Айрон! И отвратительно.
— Вовсе нет. Это ужасно для нас, поскольку мы, хоть и живём на грани компромисса со Злом, всё же вынуждены опасаться, что оно может обмануть и поработить нас. Кудесники Обмоны, в отличие от нас, сотканы из звёздного света и пронизаны дыханием Добра. Они — воплощение любви и самопожертвования. Они не подвержены сомнениям и искушениям, и потому Зло не может поработить их. Свершив обряд Зуна, они заключают Зло в своей душе, как в клетке с раскалёнными прутьями.
— И этому они научили Обронов, вернее Хоу?
— Именно этому. Но время показало, что такая тактика не подходит для тех, кто недостаточно стоек в своей ориентации на Свет. И потому наши предки видоизменили магию Обмоны, превратив её в магию Бергаркана. Мы не вступаем с Тала в столь тесный контакт, мы лишь удерживаем её на подступах в наш мир и допускаем сюда лишь в том виде, в каком можем подчинить её и использовать в своих целях. Поверь мне, это тоже очень сильная позиция в общении с нашим извечным врагом.
— И мне она нравится куда больше! — воскликнул Налор. — Уж лучше подчинить врага, чем умереть вместе с ним!
— Ты не прав, мой мальчик. Ты забываешь, что Зло вездесуще и имеет тысячу проявлений в тысяче миров. Мы подчинили его здесь, но в иных мирах оно действует бесконтрольно, сея Смерть и Ужас. Обмона же уничтожает очаги зла, она очищает мир от скверны, оставляя за собой надежду на новую жизнь и счастье.
— Но убивать себя… — пробормотал принц.
— Даже в их смерти есть величие и красота. Они не пронзают себя мечом и не пьют яд. Они концентрируют солнечный свет в тонкий прозрачный клинок и призывают его в своё сердце. Клинок Света, не убивает их, а освобождает их душу, в то время как у заключённого в их теле Зла нет шанса спастись от такого оружия.
— Значит, они всё-таки не умирают? Я имею в виду, что их души живут, как души наших праматерей? Их так же можно вызвать из Тонких миров и говорить с ними?
— Да, если их цель не потребует ещё большей Жертвы.
— Ещё большей? О чём ты говоришь, Айрон? Какая жертва может быть большей, чем собственная жизнь?
— Вечная жизнь, Налор. Иногда дух Зла не погибает с телом кудесника, и его дух вступает с ним в поединок. Они бьются так же, как бились при жизни, и если дух мага Обмоны чувствует, что не в силах справиться с врагом, он распахивается и втягивает Зло в себя, образуя огненный кокон. Воплощённое зло оказывается соединенным с воплощённым Добром. И они уничтожают друг друга. Уже раз и навсегда.
— И даже частичка души мага не может уцелеть?
— Жертва не приемлет компромисса. Только тогда она действенна и священна.
— Ты расстроил меня, Айрон. Такие дела не для моего ума. Я знаю три заповеди боя и не хочу знать ничего другого. Убей врага. Сохрани жизнь другу. Выживи сам. Остальное мне ни к чему.
— Ты прав, Налор. Тебе вряд ли пригодятся тонкости ритуала Зуна.
— А ты знаешь его? — принц исподлобья взглянул на сводного брата.
— Знаю. Но даже у меня никогда не хватит сил и решимости применить это знание. Тала слишком сильна, я много раз имел возможность убедиться в этом. Не огорчайся, мой мальчик. Бери Тасо, и он так промчит тебя над облаками, что выветрит твою грусть, как дым из башни с распахнутыми окнами.
— Прощай, Айрон. Увидимся завтра?
— Я буду с тобой, мальчик, — улыбнулся колдун и потом печально прошептал: — Пока я буду нужен тебе и смогу быть рядом.
Воспоминание о смерти Налора на какой-то момент заслонило для меня все остальные переживания. Тогда, в пещере Таламута он и помыслить не мог, что пройдёт совсем немного времени, и он сам, не задумываясь, пожертвует обе свои жизни во имя сохранения тайны своего народа. Обе жизни… Он-то ведь был уверен, что умерев мученической смертью, он уже никогда не возродится к жизни бергарой, как должно было быть. Я должна была погибнуть, не родившись. Но Блуждающие Боги никогда не спят. И вот уже нет моих братьев и сестер, имена моих врагов погребены под грудами пепла, а я здесь и живу…
Я открыла глаза. Звенящая тишина тёмной комнаты, странный приглушённый свет, идущий ниоткуда и медальон на уровне глаз. Цепочка, свисающая с потолка, отрегулирована таким образом, что Перевёрнутая звезда заглядывает прямо в зрачки. В тишине рождается странное присутствие звука, не сам звук, а лишь какой-то намёк на него, словно это призрак звука.
Я сидела, прислушиваясь к нему, пытаясь угадать в нём стон или лёгкое дыхание. Фарги, принц затерянной в мирах Обмоны, до сих пор, может, мчащейся своим бесконечным путём. О чём он думал, оставаясь здесь в одиночестве, глядя на символ своей покинутой родины, вдыхая странный аромат, пронизывающий неподвижный воздух? О чём ты вспоминал, мой друг и брат? Какие видения проплывали перед твоими глазами?
Я медленно опустила веки. Наверно, этот аромат лишь чудился мне, как и лёгкое движение позади, как почти незаметное прикосновение горячих пальцев к плечу, как дыхание, коснувшееся моего затылка. Может, так оно и было. Может быть, это было похоже на безумие, но я знала, что это ключ к постижению тайны, и я замерла, следуя за своими ощущениями, медленно уносясь в иной мир и иные времена.
Ветер подул и пронёсся по просторной комнате, всколыхнув невесомые занавеси из чего-то, похожего на голубой дым. Мерцающие стены как инеем подёрнутые призрачными сияющими узорами слабо вспыхнули. Юноша стоял у окна и молча смотрел на прекрасный город, раскинувшиеся под звёздным небом на раскрытых ладонях долины, окружённой тёмно-синими, искрящимися скалами. Из его башни можно было видеть каждое здание этого странного замкнутого мира, не знающего солнечных лучей, но всегда заполненного светом огромных и ярких звёзд.
Он мог поднять голову и увидеть в вышине нежное полыхание Хрустального Храма, к которому вели звенящие ступени, и почувствовать на лице ласковое дыхание Крыльев. Здесь всё было так знакомо и так любимо, что сама мысль о том, что ему придётся покинуть эту башню, этот город и эту загадочную для других, но такую понятную для него планету, мчащуюся сквозь холод и пустоту Космоса, казалась странной.
Он отошёл от окна. Он вздохнул бы, если б умел дышать, но у него никогда не было в этом нужды. Аромат, струящийся из серебряных курильниц на мгновение унесённый ветром, снова заполнил комнату. Он чувствовал его кожей, тонкой, бледной, почти голубоватой. Он слышал слабую вибрацию тончайших струн, звучавшую для него музыкой. Он провёл тонкой рукой по густым чёрным волосам и опустился на мраморное ложе рядом с фигурной рамой, на которой были натянуты струны.
Он не был человеком, он был одним из тех существ, гены которых, занесённые на планеты периферии Галактики Космическими Ветрами, облагородили и вдохнули жизнь в странных косматых аборигенов, придав им стройность тела и мыслей, наполнив чувством их души и глаза.
Слишком нежный и хрупкий на вид, он был силён и вынослив. Его черты чересчур резкие и при этом гармоничные являли собой воплощённую красоту.
Его глаза были огромны и бездонны, высокие скулы слегка западали, придавая лицу болезненную прелесть, тонко вырезанный нос и маленькие, почти всегда неподвижные губы казались принадлежностью серебряной статуэтки. Голубой шёлк окутывал его крепкое, но чрезмерно вытянутое тело. Он был бы слишком хорош для любого другого мира.
Так почему же его тянуло отсюда, из сияющего города в тёмные скалы и джунгли, к грубым и коварным зверям, в которых едва лишь затеплилась искра разума и чувства?
Слабый звон зачарованных дверей донёс до него весть о госте. Губы из серебра чуть дрогнули, и он взмахнул рукой.
Демиург Ростем, мудрый и прекрасный старец, в чьём изборождённом временем лице навеки запечатлелось величие Вечности, медленно вошёл, опираясь на алмазный посох. Он был уже почти богом, но его время уйти в мир Покоя и Созерцания так и не пришло. И он знал, что оно не придёт никогда. Он король, отец короля и дед короля должен будет навсегда остаться в городе, чтоб встречать рождавшихся, обучать их таинству победы над Тьмой и провожать в бой, из которого лишь единицы выходили живыми.
Он смотрел на своего внука с грустью, и принц чувствовал, что дело здесь не только в том, что старик опечален грядущей разлукой. Было в его прозрачных глазах ещё что-то, но как ни пытался юноша проникнуть в мысли деда, ему не удавалось. Что поделаешь, бог на то и бог, чтоб оставаться непознанным.
«Все опечалены твоим решением, Фарги…», — скорее, почувствовал, чем услышал он высокий звенящий голос, созданный для того, чтоб произносить заклинания и петь гимны.
«Я знаю об этом, — ответил он, улыбнувшись одними глазами. — Уже который день печаль золотистой лавой стекается к подножию моей башни и бурлит, наполняя воздух ароматом отчаяния. Немногих провожали так…»
«Ты лучший, Фарги. Ты — гордость и надежда королевства. Именно тебе предначертано величайшее правление на тысячи и тысячи витков».
«Я уже слышал об этом, — глаза принца сузились и, он, поднявшись с ложа, подошёл к окну. — Мне жаль нарушать столь великолепное и многообещающее пророчество, но теперь уже ничто не может поколебать моего решения. Я уйду, потому что не могу остаться, я вырос из нашего мира. И я вырос из нашей миссии. Я не такой как все здесь. Я хочу найти таких же, как я».
«Ты не найдёшь… — старик опустил голову и его посох слабо зазвенел от печали. — Ты всегда будешь одинок. Ты сам не знаешь, что ты встретишь там, внизу… Подумай, найдёшь ли ты там то, что будешь искать?»
Губы Фарги снова дрогнули в улыбке.
«Я знаю, что найду, дедушка».
«Что ты собираешься искать?» — спросил старый кудесник.
«Любовь».
«Тебе мало нашей любви? Найди в городе хоть одно сердце, которое не горело бы от любви к тебе…»
«Я знаю, знаю… Но это не то. Меня здесь любят, потому что я Фарги, потому что все здесь знают меня уже целую Вечность. Потому что я пою и играю на арфе, и изредка веселю друзей своими проделками. Меня любят, потому что здесь никто не умеет не любить. Я хочу другой любви. Я хочу зажигать её в душах тех существ, которых мы спасаем».
«Они ещё не способны любить, Фарги. Они слишком дремучи для этого благородного чувства».
Глаза принца снова сузились, и он мрачно взглянул на деда.
«А кто научит их этому? Скажи мне, кто? Мы приходим в их миры лишь на мгновение, больше, чтобы сразиться со Злом, чем чтобы породить Добро. Мы убиваем врага, учим своих союзников, как выжить, и бросаем их на произвол судьбы. Мы в гордом молчании проносимся мимо планет, где нет персонифицированного Зла, потому что там вроде бы не с кем бороться. Но там живут в злобе, предают друг друга, устраивают войны. Разве это меньшее Зло?»
«Ты хочешь сказать, что наше предназначение — убийство. Не смущайся. В чём-то ты прав. Так оно и есть. Мы убиваем врага и даём живущим в мирах шанс на лучшую жизнь. Если они не воспользуются им — это не наша вина. Мы выполняем своё предназначение. Мы не можем тратить время на терпеливое обучение этих существ любви. Нас ждут впереди новые битвы. Но не думай, что Светлые боги забывают об этих несчастных детях. В мире существуют и те, кто учит миру и любви. Это древняя и многочисленная каста воинов и духовных учителей. Они справляются со своей миссией, а мы должны выполнять свою».
«Кто сказал, какова моя миссия, дедушка? Я же говорю, что я не такой, как мои друзья, я не привержен к магии, я стремлюсь к любви, а не к священной ненависти. Я хочу пробуждать души, а не убивать демонов. По крайней мере, не только убивать демонов. И я готов потратить время тысяч и тысяч витков, чтоб пробудить хоть несколько душ».
«Я вижу, ты всё твёрдо решил. Но я надеюсь, что ты хотя бы подождёшь немного, хотя бы до Серебряного Гонга. Храмовый праздник без тебя будет не так хорош…»
«Дедушка, дедушка, — печально прозвенел голос Фарги. — Ну, как ты можешь обманывать меня? Ведь я-то знаю, что именно в Миг Серебряного Гонга наступит моё совершеннолетие, и отец сможет возложить на мою голову хрустальный венец. Я стану королём и уже никогда не смогу покинуть наш мир…»
«Кто сказал тебе, что мы скрыли подлинное время твоего рождения?»
«Крылья».
Старик тяжело опустился на ложе и взглянул на внука.
«Ты прав, Фарги. Я всё ещё надеялся удержать тебя здесь. Но видно пророчеству дано свершиться…»
«Пророчеству о моём вечном правлении?»
«Совсем о другом. В час, когда ты родился, все, кто был при этом, услышали хлопанье Крыльев, круживших над тобой. Это был великий знак, предвещавший тебе великую будущность. Твой отец объявил, что передаст тебе венец в миг твоего совершеннолетия, но я слышал что-то печальное в Дыхании нашего божества. И после, когда во дворце всё успокоилось, я пошёл к нему и спросил, что вызвало его грусть. Он сказал мне, что родившийся принц будет средоточием любви и мудрости, что он будет лучшим из всех рождённых в нашем мире. И именно поэтому нам придётся отдать его в качестве дани Светлым Богам. Ещё до своего совершеннолетия он покинет наш мир и навеки канет в путанице молодых миров. Его путь будет долгим и трудным, он изведает много скорбей, познает одиночество и горечь утрат. Он будет приносить себя в жертву не раз и не два, но сила Света снова и снова будет возрождать его к новому служению. Этой Звезде суждено упасть с нашего небосклона, но, низвергнувшись в бездну темноты и невежества, она принесёт туда свет и надежду. Так сказал мне Крылья… Потому я и назвал тебя Фарги — Падающая Звезда. Но я пытался обмануть богов и уговорил перенести день твоего рождения на более поздний срок».
«Но ведь ты сделал это из любви ко мне».
«Конечно. Нам всем будет не хватать тебя».
«Но, может, когда-нибудь я вернусь?»
«Никогда. Пусть боги будут милостивы к тебе, Фарги».
Тяжело опираясь на посох, старец поднялся и, в последний раз взглянув на внука, вышел. Юноша долго и печально смотрел ему вслед, потом взял с подставки широкий браслет боевого щита и надел его на руку. Подойдя к арфе, он отломил венчающий её маленький серебряный диск с голубой звездой. Сжав его в пальцах и окинув взглядом свою комнату, он вышел, чтоб уже никогда не возвращаться сюда.
Хрустальные ступени прощально звенели под его ногами. Он поднимался, чтоб ещё раз ощутить дыханье своего божества, знакомое ему с младенчества. Потом он долго стоял среди безмолвных колонн, и тёплый ветер гладил его лицо и развевал чёрные как ночь волосы. Он был ласков, как когда-то в раннем детстве, но в знакомом благоухании чувствовался горький аромат печали.
«Ради кого я покидаю тебя? — спросил он Крылья. — Смогут ли они заменить мне твою теплоту, или моё сердце затоскует от холода и одиночества, а потом и вовсе разобьётся об их злобу и непонимание? Может, я не раз ещё пожалею о своём выборе. Может… Но я знаю, что не мог решить иначе. Ты слишком щедро напоил мою душу любовью. Я должен поделиться ею с теми, кому её не хватает. И даже если я погибну, и буду погибать не раз и не два… Ведь я ухожу не ради себя, а ради тех, кому я могу помочь. Прощай, — он протянул руку и впервые ощутил пальцами сильное и упругое ответное прикосновение, от которого его тело и его душа наполнились светом и силой. — Прощай, Крылья… — прошептал он. — Я никогда не забуду тебя…»
«Я никогда не покину тебя», — услышал он в глубине сердца даже не голос, а лишь призрак голоса. И с этим обещанием покинул свой мир.
Я сняла медальон с крючка и легла, зажав его в руке. Взгляд тонул в черноте бархата. Темнота затягивала меня всё дальше. Я не могла думать, я медленно закрыла глаза, прислушиваясь к странному звуку, влекущему меня дальше по дороге воспоминаний. Я не знала, куда она заведёт меня, но мне вдруг показалась, что я вернулась сюда. Я медленно шла по светлым и пустым комнатам виллы. А, может, не шла, а летела, не касаясь пола. Было совсем тихо, а за окнами темнела ночь, похожая на чёрный бархат.
Я двигалась вперёд так, словно невидимое течение влекло меня. Я увидела Фарги в белой комнате. Он был таким как в тот день, когда я видела его в последний раз. Сейчас он лежал на белом плавно изогнутом ложе, похожем на то, мраморное, что я видела в его башне на Обмоне. Его ладонь покоилась на лбу, смуглые пальцы путались в чёрных волосах. Глаза с безысходной тоской смотрели в пустоту. Воздух был насыщен болью и отчаянием. И я чувствовала безграничную жалость к моему другу. И не только жалость. Я вдруг поняла, что никогда не испытывала раньше такой любви к нему. Мне хотелось помочь ему, защитить его, занять его место там, куда он должен был шагнуть, сделать за него то, на что он решился. Что он решил сделать? В моей душе взметнулось смятение. Что он решил сделать? Что?
Он медленно перевёл взгляд на меня, и моё сердце сжалось, когда я увидела его глаза, ослепительно прекрасные и безумно печальные.
— Умирать всегда страшно, — тихо произнёс он. — Но иногда главным в жизни становится конец. Я не говорю, что я должен это сделать. Я скажу так: мне придётся.
Он поднял руку и указал мне на окно, за которым царила непроглядная темень.
— Смотри, — прошептал он. — Я не хочу быть один, когда это случится.
Я покорно взглянула в окно, и темнота снова затянула меня. Я летела в неё, как в пропасть, пока не поняла, что стою в холоде, прижимаясь спиной к ледяному камню. Медленно проступили вокруг очертания предметов, и я увидела знакомый каменный мешок Храма. Чадящие факелы разгорались всё ярче, освещая гладкие чёрные стены и матово поблескивающий Х-образный крест, спущенный на цепях до самого пола.
Нудное пение киотитских жрецов проникло в тишину этого склепа, и я увидела процессию. В тёмных накидках, покачивая тонкими руками, они вошли и замерли вдоль стен по пять с каждой стороны. Последние из них внесли ковчег и опустили его на пол перед крестом. И, наконец, появился главный жрец в синей развивающейся мантии. С ним шёл человек. Я узнала Фарги, хоть его чёрные блестящие волосы были коротко острижены, тело обтягивала блестящая чёрная кожа костюма. В тот момент он был очень похож на того юного Фарги, принца Обмоны. Исхудавший до мальчишеской хрупкости, с высокими запавшими скулами и невероятно большими чёрными глазами, он ничуть не походил на того Фарги, которого я знала когда-то. Окинув помещение мрачным взглядом, он на мгновение задержал его на кресте, а потом повернулся к главному жрецу.
— Я готов, — резко произнёс он.
Киотит что-то сказал, и Фарги расстегнул куртку с серебряными эполетами, снял её и бросил в угол к стене. Потом подошёл к кресту и встал к нему спиной. Двое жрецов пристегнули его руки и ноги железными скобами с шипами внутри. Он скрипнул зубами и молча посмотрел на жреца. Пока киотиты обматывали его талию цепью, он сохранял мрачную решимость на лице. Потом крест пошатнулся и двинулся вверх. Фарги поднял голову и посмотрел на приближающийся потолок.
Наконец движение замерло в той точке, где точно за его спиной оказался символ Зуна. Гнетущая тишина нависла в зале. Она была насыщена какой-то зловещей торжественностью. Те же двое жрецов беззвучно извлекли из-под накидок магические плети. Главный жрец что-то прогудел, и они взмахнули своими орудиями. Тело на кресте содрогнулось, и на коже появились кровавые рубцы.
Главный Жрец закрыл свои круглые глаза и проник в сознание распятого пришельца. Он погрузился во тьму, затопившую его душу, освещаемую призрачными вспышками огня и ледяными бликами. Он чувствовал боль и ненависть, стыд и жажду мести. Он погружался всё глубже и видел большой дом, полыхающий пожаром. Он видел два обугленных трупа на мостовой, навсегда отразившиеся в заполненных слезами глазах мальчишки. Он видел холодную улицу и запертые двери, холод, мрак и безнадежность… Он видел мужчину, взявшего мальчика за руку и отведшего его в свой притон. Он ощущал его боль и чувство несмываемого позора, страх и безнадежность. И ненависть, затопляющую всё. Ненависть ко всем, мужчинам и женщинам, соплеменникам и чужакам. Ненависть, питающую жажду мести, неискоренимую и огромную, ненависть, превращающую жизнь в кошмар, вызывающую сладостные видения изувеченных и мёртвых врагов, ненависть, убивающую страх и побуждающую к действию, к подвигу во имя мести, к злодейству ради неё.
Жрец открыл глаза и дал своим собратьям знак прекратить экзекуцию.
И едва человек на кресте сумел справиться с болью, он взглянул на киотита, вложив в свой взгляд такой заряд злобы, что последние сомнения отпали.
Подойдя к ковчегу, жрец воздел свои похожие на ветви мёртвого дерева руки и запел. К его голосу присоединились голоса остальных. Они пели гимн великому властителю Кусирата, который должен однажды вернуться в свой мир, наперекор проклятию, наложенному на него хрустальным рыцарем Голубой Кометы.
Пение длилось долго, и жертва, висевшая на кресте, всё чаще поглядывала на свои окровавленные руки. Нетерпение человека росло, и ни капли священного трепета не отражалось в его взгляде. Ему надоело, он жаждал действия.
Жрецы замолчали. Тишина снова воцарилась в зале. Жрец долго и пристально смотрел в чёрные, окружённые тенями глаза жертвенного агнца. Затем он начал ритуал. Пять заклинаний на неизвестном ему языке он произнёс, тщательно выговаривая каждый звук. И, наконец, из ковчега медленно зазмеился серый дымок. Он медленно поднимался вверх и как голодная змея струился в сторону своей жертвы. Человек молча следил за его движением, и когда тот приблизился к нему, невольно втянул живот так, что под кожей проступили обтянутые рёбра. На мгновение зажмурившись, он открыл глаза и снова взглянул на своего врага. Набрав в лёгкие побольше воздуха, он откинул голову и хрустальным голосом пропел первую фразу ключевого заклинания. Жрецы обратились в слух, пытаясь на всякий случай запомнить отсутствующую у них часть ритуала. Он опустил голову и тихо, нараспев произнёс несколько слов, после чего дымок медленно влился в него. Белый свет вспыхнул в его теле в районе солнечного сплетения. Его тело выгнулось от нестерпимой боли, вены вздулись от напряжения и из груди вырвался сдавленный стон. Белый огонь медленно заструился по нервам, заполняя сиянием всё его тело, каждый уголок. Серебристой сетью просвечивал он сквозь кожу и медленно угасал. Человек на кресте расслабился и обвис, как мёртвый. Жрецы с нетерпением ждали, боясь нарушить тишину.
Он медленно поднял голову и взглянул на них. Голубые огни плясали в его огромных глазах. Он чуть усмехнулся и вполголоса прошептал Слово Власти, закончившее ритуал и заключившее его врага в непроницаемый кокон звёздной энергии.
Мягким и нежным голосом Фарги произнёс небольшое заклинание, и Зуна вспыхнула голубым огнём за его спиной, скобы, звякнув, отскочили от креста и оставленные ими раны мгновенно затянулись. Распутав цепь на поясе, он скользнул вниз и легко приземлился на каменный пол, с торжествующей усмешкой глядя на Жрецов. Они ждали. Главный жрец попытался открыть рот, но Фарги остановил его повелительным жестом. Подойдя к стене, он поднял куртку и вспомнил об Эдди, жизнь и ненависть которого он использовал во имя своей победы. Это была не та куртка, что он брал у него. Та уже давно висела на нём, как на вешалке. Великая цель требует жертв, что значат несколько потерянных килограммов, если ты возложил на алтарь жизнь? Но куртку и брюки пришлось заказать новые, размера на два меньше. Завтра они уже будут не нужны. А пока…
Он надел куртку и с треском застегнул «молнию». Потом опустил руку в карман и достал из него широкий прозрачный браслет. Надев его на кисть, он пошевелил пальцами, проверяя, хорошо ли подошли контакты на внутренней стороне, и обернулся. Он не любил убивать, но иногда это было необходимо. Эти киотиты были не просто магами, они были жестокими убийцами, они хранили тайны дьявольских заклятий и тайком совершали в своем Храме кровавые ритуалы. Они слышали ключевое заклинание. И они были далеко не так беспомощны, как могло показаться.
Фарги сжал руку в кулак, и тут же на тыльной стороне его ладони расцвёл хрустальный цветок. Длинные лепестки смертоносной ромашки удлинились и сомкнулись, образуя рифлёный диск, окружённый блистающими зубцами лезвий.
Главный жрец издал вопль ужаса и гнева. Он, должно быть, знал о боевом щите Сэнгра, которого здесь называли Хрустальным Рыцарем.
Пусть так. Фарги не любил убивать безоружных. Он лишь усмехнулся, увидев магические жезлы в руках киотитов. Первый же огненный луч, посланный в его сторону, он отразил щитом с такой точностью, что тот, вернувшись, поразил жреца, пустившего его. Короткий взмах, и другой киотит рухнул на пол, разрубленный пополам. Кровь его зашипела на зубцах, и щит сверкающим диском пробил мерцающую защиту третьего.
С лёгкостью и изяществом смерча Фарги закружил по каменному мешку, ускользая от молний, огненных стрел и обжигающих брызг кипящего камня. Отшвыривая с пути тёмных тварей, которых выпустили на него киотиты, он продолжал собирать свою кровавую жатву. Смертный, даже если он маг, не может устоять перед оружием, выкованным звёздным светом для уничтожения демонов Тьмы. Жрецы падали один за другим, пытаясь защититься и напасть. Самого главного из них он настиг уже в соседнем зале возле одной из колонн. Он замер на несколько мгновений, позволяя киотиту произнести до конца заклятие смерти, и почувствовал на коже ледяное дыхание, которое умчалось прочь, не причинив ему вреда. После этого он последний раз взмахнул щитом и разжал пальцы. Щит тут же исчез, превратившись в странное украшение, а кровь киотитских жрецов дождём упала на каменный пол.
— Последнее лекарство — огонь, последняя хитрость — меч, — произнёс Фарги, глядя на поверженного врага. Потом замер, прислушиваясь к себе. Кусирата бился, стонал, рычал и пытался разбить своё узилище, но оно было крепко. Тысячи и тысячи лет оно было местом заточения хитрого и злобного Лесукла, шестипалого демона. Каких только уловок не испробовал он, чтоб вырваться на волю и растерзать своего тюремщика, но на деле лишь учил его искусству удерживать Зло в узде.
Фарги усмехнулся. Давно уже нет бедного Лесукла, но, к счастью, есть вещи, которые не забываются, сколько б раз смерть ни ломала твоё тело, сколько б раз жизнь снова не распускалась в нём жемчужным лотосом. У Кусирата не было шансов. Он был побеждён…
Фарги вернулся домой, на виллу, в тихий, светлый дом, который он создавал годами, как фрески на монастырских стенах. Там никого не было. Его друзья являлись сюда без приглашения, но сегодня они были слишком заняты. Он и сам не знал, хотел бы он, чтоб они были этой ночью с ним или нет. С одной стороны, проститься с теми, кто стал так дорог тебе за эти годы, о ком ты уже привык думать, как о части себя… Он усмехнулся, представив последний свой пир в кругу друзей перед питием цикуты. Наверно, это было бы неплохо… Но, с другой стороны, ему не хотелось ничего объяснять и видеть их глаза, когда он скажет им, что задумал. В глубине души он испытывал чувство вины за то, что покидает их. Сама мысль о том, как они останутся без него, обжигала болью. И как он будет без них. И кроме всего прочего, ему нужно было приготовиться к утру. Осталось совсем не так много времени.
Для начала он стащил с себя опостылевший костюм из чёрной кожи и с наслаждением затолкал его в испуганно пискнувший утилизатор. Потом долго стоял под душем, смывая с себя не столько грязь, сколько чужие воспоминания, жёгшие его огнём. Надев белый комбинезон, ставший слишком просторным, потуже затянул пояс и пошёл в белую комнату, где любил сидеть один, глядя на стены, похожие на чистые листы, на яркие соцветия экзотических растений, стоявших в углах в изящных вазонах. Именно там ему приходили в голову самые интересные идеи.
Устроившись на удобном ложе, точно повторяющем изгибы тела, он какое-то время смотрел в окно, но темнота опротивела ему за последние недели. Откинувшись на спину и закинув руки за голову, он взглянул на девственно чистый потолок.
Он не чувствовал ни печали, ни отчаяния. Это казалось странным. Сколько раз он прокручивал про себя сценарий этой ночи, и каждый раз получалось слишком тоскливо. На ум приходили слова Бейлакани:
О ночь одиночества! Ночь, пощади!
Я брошен. Закован я… Тьма впереди…
О ночь, если даже ты жизнь, — уходи.
О, утро! Пусть гибель ты — вспыхни! Приди!
Но всё было иначе. Он был рад тому, что у него есть впереди несколько часов. У него было время вспомнить эту свою жизнь. Что ни говори, а она удалась. И впервые ему повезло уйти первым, не оплакивая и не хороня. Трое мальчишек, таких разных, таких неподатливых сперва, но как они расцвели в его руках, какой силы, какого ума набрались. И как много радости они ему дали… Жаль их оставлять, но пора им самим становиться на крыло. А ему — на покой. И в этой жизни он пожил уже достаточно. А достаточно ли? Он покачал головой. Счастья не бывает достаточно. Так можно было бы жить ещё годы, столетия…
Но не стоит о грустном… Он прислушался и заметил, что его узник притих. Что-то задумал? Конечно, не устал. Фарги закрыл глаза и сосредоточился. Так оно и есть. Полыхающие синим пламенем письмена выстраивались во что-то вроде тарана. Неплохо, одобрительно подумал он, но уже было. Он представил себе прозрачную ледяную руку, с тонких нежных пальцев которой вспорхнула бабочка с алыми крыльями. Она закружилась в лёгком танце, облетая зловещие руны, и с её крыльев посыпалась золотистая пыльца, от которой кривые знаки сжимались и растекались кипящими лужицами, пока не исчезли совсем. Кусирата гневно завопил и снова заметался, пытаясь пробить мерцающие стенки кокона. Фарги провёл рукой по лбу и посмотрел на пальцы. Они блестели от пота. Он резко сел и обхватил колени руками.
Что-то его тревожило. Какая-то странность, неувязка, которая не давала радоваться победе. Он почему-то не был уверен в успехе. Может, дело было в том, что неудача до него постигла Сэнгра, а тот был великим кудесником, почти как отец Фарги. Но Сэнгру не удалось уничтожить Кусирата, и тот, потеряв телесную оболочку, всё равно на многие тысячелетия остался проклятием Киоты. Кусирата был сильным и опасным противником, а Фарги не был магом в том смысле, как понимали это слово на его родной планете. Он никогда толком не вникал в тонкости обряда, сперва считая, что, став королём, всё равно никогда не покинет планету, а потом, решив уйти, думал, что, оставляя свою родину, он отказывается и от выполнения миссии, возложенной на неё. И вот всё же пришлось…
Он, кажется, всё вспомнил правильно, и ритуал привёл к ожидаемому результату. Но, может, что-то он всё-таки упустил? Но Сэнгр ничего упустить не мог. И всё же эта тварь всё ещё существует… Или это случайность? У него не было времени искать истину. Он пытался, но сумел восстановить по крупицам только сам обряд, и то, что должны предпринять жрецы, чтоб убедиться в том, что он подходит им. И больше ничего. Ничего, что подсказало бы ему, в чём ошибся Сэнгр, и как ему самому избежать этой ошибки…
Он провёл рукой по волосам. Ему так и не удалось привыкнуть к новой причёске. Глупость конечно, но как-то не хотелось умирать таким измождённым, да ещё остриженным… хотя, какая разница?
Он снова попытался продумать всё, что сумел вспомнить об обряде. Кусирата уныло подвывал где-то в глубине его существа. Вряд ли неудача лишила его решимости вырваться, но сил явно поубавила. Пусть помается… Он снова перетряс всё, касающееся ритуала, продумал все соответствия. Вроде, всё было как надо. Нудный и безнадежный вой демона тоже подтверждал, что он хозяин положения. И всё же…
Фарги поднялся и подошёл к окну, теребя висящий на цепочке медальон. Прикосновение к древнему металлу успокаивало. Если б удалось отыскать ту хорошенькую хрупкую бергару… Бергара могла знать об этом ритуале. Но в том-то и дело, что он не знал, где она теперь, и знает ли она, что она на самом деле Воин. Воспоминания о прошлой жизни возвращаются не вдруг. Для этого нужно долгое время. В тот раз, когда она была на Киоте, ещё и намёка не было на пробуждение. Прямолинейность земных лозунгов, отличный тренинг, высокий интеллект, бездна женственности и обаяния, небрежно засунутых в форменный комбинезон… Было конечно кое-что ещё, едва уловимое, как аромат старого вина, как прозрачный блик на полотне великого мастера, как нежный отзвук слишком туго натянутой струны. Это что-то и подсказало ему правду, а там, только загляни за звёздный занавес, и вот она во всей красе, с золотистой гривой, громким смехом амазонки, и великолепным семисветным антом… Она могла бы знать. Но её нет. И нет времени.
Фарги присел на подоконник и обернулся к белой стене. Времени действительно не оставалось. И нет шанса, что можно будет найти решение, которое не пришло за столько дней. Стоит ли мучить себя бесплодными поисками, тратя последние драгоценные часы жизни? Может, и стоило, но ему не хотелось. Лучше было провести это время с друзьями, с Диной, с мальчишками Джона. С хорошенькой резковатой бергарой, с Крисом Джорданом, пожалуй, единственным человеком в этой жизни, с которым можно было говорить обо всём без утайки, с забитым волчонком Эдди, и ещё со многими хотел бы он перекинуться хоть парой слов. На встречи времени уже не оставалось, но было достаточно, чтоб вспомнить о них, о разговорах, о потасовках, о приключениях. Да мало ли о чём…
И он вспоминал, с блаженным чувством ощущая, как его душа прощается с ними со всеми, прощается беспечально и светло, быть может, в надежде на новую встречу. Конечно, это не по правилам, но плевать ему на правила. Он всегда делал только то, что хотел. Или почти всегда.
Он смотрел на белую стену. Это был лучший способ увидеть новую картину. Пустота требует заполнения. Его мечты, желания, просто настроение всегда выплескивались видением на этот белоснежный экран. А теперь ему хотелось когда-нибудь вернуться. Хотелось так сильно, что он поверил в то, что вернётся. И внезапная вспышка озарила то, что подходило под настроение именно сейчас. Да! Именно так и нужно проститься с ними…
Соскочив с подоконника, он вышел из комнаты и по анфиладе сияющих дневным светом комнат и залов прошёл в студию. Развернув кресло перед монитором, он быстро застучал по клавишам, потом настроил объектив ментоскопа и, откинувшись в кресле, закрыл глаза. Мягкая голубизна переливалась перед его глазами, и он погружался в её прохладную чистоту, отыскивая всё новые и новые оттенки, заставляя её дышать, нежиться, светиться. Чем дальше он уходил в её глубину, тем более великолепные дали открывались ему, душа его пела от восторга, и чем громче она пела, тем богаче становилась палитра оттенков, тем чище и глубже они сияли. Ему казалось, что ещё никогда он не достигал такого совершенства цвета. Но в следующий момент он ощутил тревогу. Мгновенно нажав фиксирующую клавишу, он переключился на другой уровень сознания.
Кусирата подозрительно копошился в своей клетке. Заглянув туда, Фарги едва не покрылся холодным потом. Ладони, по крайней мере, вспотели. Быстро поднявшись, он выскочил из студии и помчался в спальню. Браслет боевого щита всё ещё лежал на тумбочке возле кровати. Натянув его на руку, он привычным движением распустил «оперение» и, развернув диск, поймал им луч света от небольшого ночника, горевшего здесь, скорее, по его прихоти, чем по необходимости. Световой зайчик, маленький, слабый и рыжеватый прыгнул ему в глаза и тут же распахнулся роскошным веером огненного зарева. Ещё мгновение, и Фарги почувствовал себя стоящим на пульсирующей поверхности внутри кокона. Щит был в его руке. Он шагнул к Кусирате, занятому своими приготовлениями. Легко развернувшись вокруг своей оси, Фарги ударил демона по тёмному кожистому затылку. Из глубокой раны тут же брызнула чёрная кровь, но её края тут же сомкнулись, не оставив и следа от удара.
Кусирата с рёвом обернулся, и огромная толстая лапа с когтями просвистела в наэлектризованном пространстве. Отклонившись в сторону, Фарги нанёс стремительный удар. Конечность отлетела в сторону, но тут же попыталась вцепиться ему в ногу, в то время как на её месте уже отросла новая. Скривив губы в холодной усмешке, Фарги шевельнул пальцами свободной руки, ощутив на них знакомое жжение, и, не глядя, швырнул огненную стрелу в отрубленную лапу, одновременно отражая новый удар щитом. Кусирата навалился на него всей мощью своего огромного тела, но Фарги выскользнул из-под него и зубцами распорол ему бок. Захрипев, демон развернулся, и это было его ошибкой. Молнией метнувшись мимо него, Фарги подлетел к светящейся пентаграмме и смерчем закружился по ней. Кусирата взвыл и ринулся к нему, но стремительно свистящий щит не давал ему приблизиться. Демону оставалось с неистовой злобой взирать, как голубой со звёздными вкраплениями столб закручивающейся в узкую воронку энергии уничтожает его работу. Пентаграмма гасла и исчезала на глазах, словно этот сияющий смерч вытягивал из неё магическую энергию. Так оно и было, потому что Кусирата чувствовал, как его силы уходят. Наконец он с яростным воем повалился на обжигающую поверхность кокона и затих. А смерч постепенно вытянулся и умчался ввысь.
Фарги глубоко вздохнул и открыл глаза. «Большой, а глупый… — устало подумал он. — И к тому же поддаётся внушению. Или, может, отупел от долгого бездействия?» Он лежал на постели, вконец обессиливший. Ледяные руки не чувствовали прикосновений. Он даже не был уверен, что не выронил браслет. С трудом приподнявшись, он взглянул на ладонь. Браслет был на месте. Тяжело встав, Фарги вышел. Оружие нужно было запереть в хранилище. Кстати, это ещё одна гарантия его возвращения. Пока он ходил туда, усталость потихоньку схлынула. Что-что, а быстро восстанавливаться он всегда умел.
Подойдя к компьютеру в студии, он посмотрел на экран и улыбнулся. Этот нежно-голубой фон действительно был шедевром. Сев за рабочий терминал, он какое-то время любовался нежным свечением прозрачной лазури, а потом его пальцы снова заплясали по клавишам, подбирая гамму сочного вороного цвета. Он нашёл то, что нужно, и успел оформить обрамление центральной фигуры. Его рука потянулась к планшету ментоскопа и замерла. Он сразу заметил перемену в освещении, он же был художником. Подняв голову, он какое-то время смотрел на алый луч рассвета, скользнувший в окно. «Вот и всё, — шепнуло ему что-то внутри. — Пора…»
Он выключил компьютер, аккуратно поставил на место кресло и последний раз огляделся по сторонам. Здесь всё было в порядке. Он вышел и направился к выходу на террасу. Взгляд его то и дело задерживался на картинах, на каких-то вещах, и стремительно всплывающие в памяти воспоминания сменяли одно другое. Какой-то отчаянный протест вспыхнул и опал в душе.
Он вышел в сад и остановился на небольшой лужайке. Вокруг пели птицы и покачивались от ветерка бутоны цветов. Он чувствовал прохладу утра, ароматы растений, видел росу на траве. Утро было ясным и спокойным. Оно было поистине чудесным. Фарги, не мигая, смотрел на поднимающееся солнце, чувствуя, как вливается в него свежесть этого утра, первое тепло лучей, птичий щебет. Он медленно вдыхал, втягивая в себя через поры кожи энергию небес и силы земли, этой огромной планеты с почти неистраченным положительным потенциалом. Он старался слиться с этим миром, прочувствовать его до конца. И ощутить свет. Не тепло, не раздражающую роговицу глаз яркость, а именно свет, звёздную энергию, реальную и упругую. Он развёл руки и развернул ладони к встающему светилу. Вскоре мягкая тяжесть легла на них, и он узнал это сопротивление супервещества. Снова вдохнув, он прикрыл глаза и вывел первую протяжную ноту древнего заклинания. Она зазвучала в тишине, и он заметил, как смолкли птицы, стих лёгкий ветер в ветвях деревьев. Значит, всё шло как надо. Он продолжал петь, медленно поднимая веки. Солнечные лучи струились ему в лицо и осторожно гладили тело, пронизывая белую ткань комбинезона. Его голос поднимался всё выше, и ему казалось, что и сам он поднимается вслед за ним, вливаясь в небо по широким гибким лучам. Но это была ненужная иллюзия. Не он должен следовать за светом, а свет должен подчиняться ему. Он добавил повелительной интонации и увидел, как лучи фокусируются перед его глазами, сплетаясь в яркий прозрачный клинок. Острый прямой меч Света постепенно оформлялся перед ним. Фарги продолжал петь, следя за процессом и мысленно исправляя его изъяны. Клинок должен быть безупречен, и прихотливым взглядом мастера он снова и снова сглаживал едва заметные шероховатости, прояснял почти неуловимые замутнения в хрустальном веществе света. И, наконец, остановился, удовлетворенно глядя на изумительной чистоты радужное лезвие с крохотной ясной звездой на острие. Его голос замер на невероятно высокой ноте, и он раскинул руки, приглашая клинок в свою грудь.
Он услышал короткий свист, похожий на звук оборвавшейся струны, почувствовал резкую боль в сердце, и тут же огромное небо, золотистое и голубое распахнулось ему навстречу, и он взмыл вверх, зная, что темноты не будет. Море Света в одно мгновение приняло его лёгкую душу, а на зелёной траве осталось неподвижно лежать тело красивого смуглого мужчины, на груди которого расплывалось алое пятно, похожее на цветок, оброненный кем-то на белую ткань комбинезона.
— Покой тебе, брат мой… — прошептала я, сжимая в ладони его медальон, когда печальное видение растаяло передо мной. Теперь я знала всё. И мне пора было возвращаться назад…