Фактор роста

Глава 8 Полярная Стрекоза

— Командир, извини. Кажется, втравил я тебя в неприятности, — проговорил, сидящий за спиной Дьяконова, лейтенант Владимир Лернер, испытывая жгучее чувство стыда.

Когда комэску Ботнари сообщили об аварийной посадке на воду пилота его эскадрильи, летнаб Лейнер случайно оказался рядом и узнал о крушении одним из первых. Поддавшись эмоциям, лейтенант предложил попробовать использовать для спасения пилота вертолёт. Авария произошла в открытом море рядом с островом Еретик, можно сказать, совсем рядом, километрах в тридцати от Полярного. Было бы дело в Чёрном или другом тёплом море у лётчика были бы хорошие шансы дождаться катер или гидросамолёт. Но за полярным кругом даже в мае счёт идёт буквально на секунды. Об аварии радировали в посёлок Порт-Владимир располагающемся на соседнем острове Шалим и там даже обещали сделать, что смогут. Только вот в посёлке, кроме нескольких рыболовецких лодок, других плав средств не было. Получается, даже если эти судёнышки и выйдут в море немедленно, лётчик замёрзнет ещё до того, как лодки выгребут из губы в открытое море.

А вертолёт, это хоть и не большие, но реальные шансы. Если, конечно, самолёт хоть немного продержится на воде, если пилот не сильно ранен и не потерял сознание, если у него есть спасательный жилет или надувная лодка. В общем множество если и одна ещё не принятая в серию «Стрекоза». Ботнари врубился сразу, даже не дослушав летнаба до конца, рявкнул: «Бегом» и первым понёсся к вертолёту.

— Тридцать километров, говоришь? Это около пятнадцати минут лёта. Не успеем, — сказал Дьяконов.

…

— Пойдём под трибунал, — сказал Дьяконов второй раз.

…

— А если машину угробим? Ты понимаешь сколько в неё труда вложено? — третий раз сказал Дьяконов.

…

— Чё застыл, как пень! Прыгай! А ты, старлей, молись, не знаю, белым медведям что ли, авось поможет.

Вертолёт набирал высоту стараясь уйти из потока идущего понизу встречного ветра. Тяжёлая холодная масса била не прямо в нос, а в правую скулу, норовя развернуть машину к берегу, а при удаче и грохнуть, дерзнувшую лететь по своим суетным делам, букашку оземь. Машина, наклонив нос вниз, летела ровно и быстро, чуть порыскивая в воздушных потоках, но вот руки пилота постоянно работающие с ручками управления, говорили о том, что Дьяконову приходится очень нелегко и только его железная воля и опыт не дают аппарату стать неуправляемой игрушкой всё свежеющего ветра.

Лейтенант Лернер прекрасно это видел, знал, что отвлекать пилота в такие моменты нельзя, но ничего с собой поделать не мог. Проводить учения над морем без сопровождения флота вертолётчикам категорически запрещалось. Хотя сам Дьяконов считал эти меры неэффективными и нужными только для успокоения ответственных товарищей.

— Не боись, Владимир, — в первом полёте «успокоил» он летнаба, — даже если мы грохнемся в одном кабельтовом от эсминца шансы пятьдесят на пятьдесят. Или сразу затонем к чёрту, хрен чё они успеют сделать, или сядем на авторотации. Тогда успеют сработать газовые баллоны, и мы спокойненько даже с комфортом дождёмся помощи. У нас в спасательном наборе и коньяк и шоколад есть. И ещё всякое разное медицинское о чём тебе знать не полагается.

Но как бы там не было, Лернер только сейчас в воздухе с отчётливой ясностью понял, то, во что он втянул своего пилота нельзя назвать даже авантюрой. Не зависимо от того спасут они лётчика или нет, Дьяконова накажут. Возможно, накажут и их с комэском, но это мелочи, а вот Константин, говоря о трибунале нисколько не преувеличивал. А если с машиной на самом деле что-нибудь случится лучшим выходом будет застрелиться самому.

— Так, лейтенант, приказываю выкинуть из головы все мысли, не относящиеся к проходящей спасательной операции. Будешь сейчас самоедством заниматься и лётчика не спасёшь и нас погубишь. Ясно⁈ Отставить думать!

— Ясно, товарищ капитан.

— Вот и правильно. Давай, Владимир, приготовься смотреть. Прошли Лодейное. Минуты через три выскочу на побережье напротив Еретика и сразу пойду в море. Отойду километров на десять и начнём тогда спираль крутить. Он точно в этом районе?

— Должен быт здесь.

— Хорошо, работаем.

Наверное, лейтенанту Владимиру Лернеру было бы немного легче, объясни Дьяконов ему своё решение, но капитан был слишком занят управлением вертолёта. Все те мысли, доводы и аргументы, что пронеслись у него в голове за несколько десятков секунд потребовали бы слишком долгого изложения другому человеку.

Лучше, чем кто-либо другой осознающий возможности вертолёта и зная техническое состояние своей машины Дьяконов сознательно решил рискнуть и бросил на весы судьбы против жизни лётчика свою дальнейшую службу и возможно даже свободу. Капитан не сомневался, что сможет поднять на борт пилота, потерпевшего крушение истребителя, и не повредить свою «Стрекозу». Конечно, при условии, что глазастый Лернер его найдёт.

История попадание лейтенанта Лернера в лётные наблюдатели сама по себе похожа на страшную сказку со счастливым концом. Начать, наверное, нужно с того, что ещё несколько месяцев назад Владимир Лернер был самым заурядным подводником, командиром минно-торпедной боевой части (БЧ-3) на подводной лодке серии «Щука». А потом во время самого заурядного патрулирования случилось возгорание. Огонь вспыхнул в пятом отсеке, загорелся один из электродвигателей экономического хода. Лейтенант Лернер и старший краснофлотец торпедист Алексей Ильин по прихоти судьбы в тот момент находились в шестом, концевом отсеке. Подводники до конца выполнили свой долг, задраив переборки и не давая огню шансов перекинутся на торпеды. Только вот сами оказались отрезанными от всего остального мира, в медленно опускающейся на грунт лодке.

Какие думы передумали два человека лежа на полу стальной клетки, неторопливо опускающейся в морскую пучину? Замерли неподвижно, стараясь экономить последние глотки воздуха или махали руками и ногами в тщетной попытке согреться. Молились или проклинали слыша, вместо привычного шума двигателей, хруст, сдавливаемого со всех сторон толщей воды, металла? Конец всё равно был один, медленное угасание сознания от нехватки кислорода.

В себя командир БЧ-3 пришёл уже в госпитале, а вот торпедиста спасти не удалось. Вместе с краснофлотцем Ильиным погибли девять человек, среди них инженер-капитан-лейтенант Семёнов, дублёр командира электромеханической боевой части (БЧ-5). Как потом лейтенанту рассказали сослуживцы, лодка боролась за живучесть 5 часов 53 минуты. Как это обыкновенно бывает Лернера спасло сочетание нескольких факторов. Первое. Когда случилось возгорание лодка уже возвращалась домой и находилась относительно недалеко от базы флота. Легла на грунт на глубине 93 метров, практически на пределе прочности конструкции. Увеличения глубины на 10–20 метров стали бы для лодки роковыми. Второе. Эсминец случайно оказавшейся в районе крушения и начавший оказывать помощь, как только лодка смогла всплыть. Третье. Крепкое здоровье молодого лейтенанта. И конечно же чудо.

Отлежав положенный срок в госпитале, лейтенант получил в некотором роде повышение, назначение на «Щуку» более новой серии Х-бис. И не смог в неё попасть. Не смог себя заставить спуститься в лодку, чуть не ставшую для него стальным гробом, и даже оказал отчаянное сопротивление матросам, которые попытались засунуть его в рубку силой.

Дело предсказуемо кончилось госпиталем и психиатрической экспертизой, где у лейтенанта была диагностирована клаустрофобия. Причём Лернер вполне нормально переносил любые замкнутые пространства, но категорически не мог заставить себя залезть внутрь подводной лодки, даже стоявшей у пирса.

Разбрасываться ценным специалистом к тому же уже проявившем себя Северный флот позволить себе не мог и после прохождения курса реабилитации Владимир Лернер оказался в распоряжение штаба СФ. Пока у командиров болела голова, что делать с лейтенантом, назначить теперь уже бывшего подводника на один из торпедных катеров или пристроить к какому-нибудь складу со всякой взрывоопасной гадостью, вдруг ниоткуда появились вертолётчики. А с ними и распоряжение самого контр-адмирала Головко о всяческом содействие.

Так лейтенант Лернер в числе десятка других кандидатов в летнабы впервые поднялся в воздух. Оказалось, видит Владимир минимум в полтора раза лучше, чем обычный человек с просто хорошим зрением. Судьба его, приказом командующего СФ, была решена.

Повезло. На масляное пятно от самолёта они наткнулись практически сразу. Хотя, как повезло, Дьяконов, например, ничего не видел пока вертолёт не опустился до высоты десяти метров, да ещё летнаб указывал рукой куда смотреть надо.

— Владимир, етить! Как ты разглядел то?

— А гребни у волн показались другой формы немного.

— Чтоб тебя, чёрт глазастый. Самолета то нет.

— Ботнару успел сказать, они МиГ испытывали. Нужно лодку искать. Поднимись чуток и давай спираль тогда.

— Понял. Исполняю.

— Хотя нет! Его если сносит, то к берегу. Давай на средней пару километров по ветру глянем вначале.

— Добро! — Дьяконов потянул ручку «шаг-газ» вверх и вертолёт плавно поднимаясь по широкой «змейке» полетел к берегу.

— Кажись, пропустили — через несколько минут был вынужден констатировать очевидное лейтенант Лернер.

— Похоже. Держись, разворачиваюсь.

— Давай, Ильич, пошире полосу возьмём!

— Хорошо! Может высоту поменять?

— Не. И так нормально. А вот ремни как прилетим я попрошу сделать пошире.

Из-за спешки конструкция вертолёта задумывавшегося, как наблюдатель и эвакуатор была не до конца продумана. Для эвакуации людей без посадки была сконструирована специальная лебёдка с электроприводом, выдвижной стрелой и системой ремней, фиксирующей поднимаемого. Да плюс на борту находился хороший набор медицинских средств, начиная от бинтов и заканчивая морфием. А вот наблюдателю специальное место не полагалось. Ему приходилось довольствоваться одним из иллюминаторов. Естественно, при таком положении дел, смотреть он мог только в одну сторону от вертолёта.

Промучившись пару вылетов, и постоянно пытаясь смотреть через плечо пилота, Лернер предложил радикально усовершенствовать конструкцию аппарата. Усовершенствование заключалось в том, что прямо к потолку кабины шурупами были присобачены две ременные петли. Теперь наблюдатель мог просунуть туда руки и смотреть на море нависая над пилотом немного правее и не придавливая его при этом к приборной доске. По русской традиции об удобстве человека, конечно, задумывались, но отложили это дело «на завтра», справедливо рассудив, что наблюдатель вполне способен и немного потерпеть для пользы дела.

— Стой! Вправо! — вроде бы не громко сказал Лернер, тем не менее, заставляя пилота вздрогнуть.

Даже не стараясь что-то рассмотреть самому, Дьяконов плавно развернул машину в указанном направление. Если во время испытательных полётов пилот это царь и бог, то сейчас капитан с некоторым удивлением и даже самоиронией чувствовал себя кем-то вроде простого извозчика, хоть и воздушного.

Ещё вначале совместных полётов они с лейтенантом разговорились на тему, как лучше смотреть на море и оказалось, что делают они это несколько по-разному. Дьяконов фокусирует взгляд на одной точке и старается этим фокусом, как бы пробежаться по всему видимому пространство. Так в общем-то делают почти все. А вот Владимир Лернер смотрел на мир, по крайней мере во время поиска, несколько по-другому. Он, наоборот, не фокусировался на одной точке, а схватывал всю картину целиком. И ждал появления моментов нарушающих гармонию.

— Понимаешь, — пытался он объяснить Дьяконову, — волны конечно все разные. Ветер, приливы-отливы, течения всякие, но если не рассматривать каждую волну отдельно, то можно заметить все они подчинены одному ритму. А вот если скажем перископ из воды выглянет, то в этом месте сразу будет завихрение и от него начнёт расходится дорожка, её сразу видно. Или вот кит или подлодка их то же сразу видно — тёмное пятно, скользящее под водой.

Гармония не гармония не важно, в итоге решил для себя Дьяконов, главное результат. А результат Лернер выдавал будь здоров. Одним словом, нашёл человек своё призвание или призвание нашло своего человека.

— Что там?

— Кажись лодка!

— Снижаюсь.

— Добро.

Вертолёту пришлось сожрать ещё не меньше пятиста метров пространства, прежде чем Дьяконов наконец-то разглядел тёмный овал резиновой лодки между волнами.

— Спускаюсь до десяти. Будет болтать!

«Епрст! А сейчас типа нет?» — подумал лейтенант, стараясь не сильно клацать зубами.

— А мы сможем его поднять? Что-то ветер мне не нравиться.

— А куда мы нахрен денемся с воздушной лодки? — попытался скаламбурить пилот.

На самом деле Дьяконов со всё большей тревогой прислушивался к тому, как ведёт себя вертолёт. Судя по всему, ветер поднялся до 5-ти баллов и всё крепчал, а чем ниже машина будет опускаться к воде, тем более хаотичным будет движение воздушных потоков. Аппарат же попросту недостаточно тяжёлый, а движок недостаточно мощный, чтобы безопасно работать на таких сверхмалых высотах. Никакое мастерство не спасёт, если во время висения в бок или хвост ударит шквал со скоростью этак метров пятнадцать в секунду. А опускаться придётся к самым волнам, иначе канат со спасательной «сбруей» просто снесёт ветром, и хрен получится подвести его точно к лодке. А ещё не известно в каком состоянии находится сам лётчик и находится ли он вообще в лодке.

Низко опустив нос вертолёт прошёл буквально в десятке метров над лодкой и с набором высоты отвалил в сторону берега.

— Видел? Что делать будем? — зло бросил за спину пилот, закладывая машину в циркуляцию.

Что именно имел в виду Дьяконов можно было не уточнять. Будь пилот в нормальном состояние, то он если бы и не прыгал от радости, что его обнаружили, то уж как-то отреагировать на громыхающую и гонящую на него вал водяных брызг стальную махину должен был. И уж никак бы не лежал на дне лодки безжизненным тёмным мешком.

На секунду у Лернера промелькнула подленькая мысль, что лучше бы они нашли пустую лодку. Тогда стало бы ясно, что пилота спасти не удалось, и можно лететь домой за наказанием. Или даже кружить над морем до выработки горючего, чтоб уж совсем со спокойной совестью.

— Я спущусь.

— Сдурел, лейтенант⁈

— Справлюсь. Тренировались. Специально же на такой случай у тебя управление лебёдкой в кабине продублировано.

— Тренировались в штиль. А сейчас гляди волны какие. У нас не крейсер. Сам чувствуешь, как болтает.

— Или я спущусь, или полетели домой.

— Япона мама! Чтоб тебя коромыслом поперёк! Сбрую же снесёт ветром. Как я буду наводиться? Только тебя утоплю!

— Спустись пониже!

— Куда ниже! У меня вертолёт, а не подводная лодка.

— Ильич, так и ты не пальцем деланный. Справишься. Вон, самого товарища Сталина говоришь возил.

— Не говорю, а так оно и было. У кого хочешь спроси, все видели.

— Всё, всё, молчу, — непроизвольно улыбнулся Лейнер, поднимая руки ладонями вперёд, — сдаюсь!

Когда Дьяконов, знакомясь с местными командирами, упомянул в разговоре, что на его «Стрекозе» летал сам товарищ Сталин, присутствующие только рассмеялись — «На этой "ошибке авиации» то? Капитан тогда в запале предложил спросить хоть у начальника генштаба Жукова, хоть у генерал-лейтенанта авиации Смушкевича, хоть у наркома внутренних дел Берии.

— Павел Григорьевич, не сочти за труд, сходи на телефонный узел. Позвони в Генштаб, пусть позовут к телефону товарища Жукова, — давясь смехом, попросил кап-два Иванов, совсем молоденького мичмана Битова.

— До Генштаба хрен дозвонишься. Звони, Павел, сразу в наркомат внутренних дел. Пусть, товарищ Берия, нам всё подробно обскажет, — подхватил седоусый ветеран флота, капитан третьего ранга Матусевич.

До сих пор все лётчики и моряки Мурманской области покатывались со смеху вспоминая этот эпизод. Впрочем, Дьяконов повёл себя правильно, сам не выдержал и рассмеялся вместе со всеми. Признал, что хватанул лишку и предложил обратиться к находящимся в Мурманске конструктору Милю и занимающемуся двигателем вертолёта инженеру Карпову.

И хоть Михаил Леонтьевич Миль информацию и полёте товарища Сталина на вертолёте полностью подтвердил на Северном флоте всё равно появилась присказка: «Не веришь⁈ Да хоть у Лаврентий Палыча спроси!»

Но сейчас ни у товарища Берии, ни у товарища Жукова что-либо спросить было невозможно. Даже с Полярным нельзя было связаться по причине того, что Дьяконов «забыл» включить рацию.

— Опущусь ещё метра на три. Больше не могу.

— Три, так три. Всё хлеб. Я пошёл.

— Стой!

— Что?

— Ни пуха ни пера, Володя!

— А! К чёрту!

На подлодке мелочей не бывает, вдалбливали командиры в голову Владимира Лернера начиная с его учёбы в «Военно-морском Краснознаменном училище им. Фрунзе» и вплоть до крайнего погружения. Вот и сейчас Владимир неторопливо проверил не перекручены ли ножные обхваты на «сбруе», пристёгнут ли к поясу карабин. Похлопал себя по карману, проверяя на месте ли нож-стропорез и глубоко вздохнув надел импортные (аж из Америки) перчатки тонкой кожи с отрезанными пальцами.

Лейтенант сдвинул боковую дверь и припав на колени посмотрел вниз. Из кабины вертолёта всё выглядело несколько иначе. Оттуда постоянное подрагивание и раскачивание не казались такой уж большой проблемой, ведь опуститься в лодку длинной около двух метров и шириной более метра с высоты 5–7 метров не так и сложно… в штиль.

Вертолёт в очередной раз дёрнулся вбок, несильно, буквально сантиметров на тридцать, а вот лодка внизу моментально, одним скачком, отпрыгнула куда-то под брюхо машины, сразу оказавшись на границе видимости.

«Якорь тебе от линкора поперёк гальюна! Как же Ильич целиться то будет?» — пронеслось в голове лейтенанта, вцепившегося руками в кромку обшивки аппарата.

Додумать свою мысль Лернер не успел, лодка таким же стремительным рывком снова оказалась почти точно под брюхом вертолёта. Дьяконов посчитал это удачным моментом и начал кренить машину на левый борт. Летнаб вскочил на ноги, собираясь прыгнуть и вдруг отлетел назад, впечатываясь в стенку. Вертолёт, неумолимо снижаясь, отчаянно молотил винтом воздух, стараясь набрать хоть какую-то скорость.

«Задраить люки! Погружение!» — с изрядной долей истерики мысленно расхохотался бывший подводник, наблюдая, как волны, то подступают вплотную, грозя слизнуть летнаба, то чуть отступают, продолжая издевательски пениться в паре метров под ним. «А нет! Пронесло! Ильич, удачливый чертяга, бочонок рома ему в кают компанию».

— Командир, что это было? Я чуть не обделался!

— Не смогу я накренится! Высоты нет, скорости нет, винты под углом поток не держат. Сам видел, чуть не угробились.

— Да уж. И увидел и всей спиной ощутил.

— Ну, извините.

— Ладно, давай так. Страви верёвку метра два, как прыгну толчок же почувствуешь?

— Да. Нам бы ещё тонны две веса, встал бы как влитой. А так. Эх… одно слово «Стрекоза».

— Ни чё, командир! Прорвёмся!

Через пару минут, поймав относительно спокойный момент, Лернер солдатиком прыгнул вниз. В море. В тёплое майское море почти нулевой температуры. Как бы это не показалось странным, последнее мысли лейтенанта Лернера перед прыжком были о майоре Самойлове, которого он знал, как капитана третьего ранга Сидоренко.

«Не мог догадаться, что две „сбруи“ надо! Как мне лётчика-то поднимать теперь прикажете! А ещё форму ка-а-а-апитана нацепил».

Закемарившего на мягком, хоть и давно потерявшем товарный вид, диванчике Лернера разбудили голоса. Вернее один хорошо поставленный командирский голос. Тонкая фанерная перегородка, отделяющая зону отдыха от собственно ремонтной мастерской, да к тому же не доходящая до потолка, являлась серьёзной преградой для солнечных лучей, но вот борьбу со звуковыми волнами проигрывала вчистую.

— Будешь, Тимофей Иванович?

— Кхм… а не откажусь. С утра кости ломит, так что капельку в медицинских целях само то будет.

— Держи. Армянский.

Хотевший было выйти из-за перегородки Владимир замер. Момент что бы показаться на глаза контр-адмиралу был, мягко говоря, не самым удачным. А учитывая, что пускать постороннего, а тем более, оставлять его одного на территории мастерской, воентехник 2-го ранга Казарян не имел права, получалось показываться на глаза начальству было чревато, прежде всего для его приятеля, улыбчивого армянина с красивым именем Микаэл.

— Ух. Божья роса.

— Жаль у нас виноград не растёт.

— Виноград за Полярным кругом то? Ничего, Арсений Григорьевич, ещё вырастит. Вот построим коммунизм и тут сады да оранжереи будут.

— Думаешь?

— Не сразу, конечно, но будут. Чего ты меня привёл сюда то, Арсений Григорьевич?

— Даже не знаю с чего начать.

— Давай по-простому, Арсений Григорьевич. Зачем нам все эти политесы, все эти хождения вокруг да около. Что? Там о моём недостаточно пролетарском прошлом вспомнили? Ваше благородие, Тимофей Иванович Лаптев, звучит! Только тебе ли, Арсений Григорич, не знать я всего лишь прапорщик по флоту 17-го года розлива.

— Успокойся, Тимофей Иваныч, не о тебе речь. Да и шкур всяких к трудовому народу прилепившихся я думаю мы уже повычистили.

— Так, напустил таинственности, Арсений Григорьевич, уж подумал по мою душу, что случилось.

— Ничего страшного не случилось, да и думаю не случится, но разговор и правда не для лишних ушей. Да и по пути мне. Хочу на «Баку»[25] поближе взглянуть.

— Похоже в Москве склоняются больше к войне с Германией чем Японцами, раз лидер к нам пригнали. Весь флот гудит. Выходит «Баку» теперь флагман у нас, Арсений Григорьевич?

— Про это и разговор. В общем, новая вводная такая. В случае военных действий СФ должен обеспечить проводку конвоев союзников.

— А это кто ж это у нас союзники, Арсений Григорьевич?

— Англия и Америка. Ну что ты на меня смотришь так? Потенциальные! А учитывая возросшую роль авиации, Москва требует усилить противовоздушную и противолодочную компоненту.

— Эно во как! Авиация то и до Норвежского моря не до тянет, а эсминцами против тяжёлых немецких крейсеров много ли навоюешь?

— Там всё прекрасно понимают. Нам ставятся задачи исходя из наших реальных возможностей. Противодействовать противнику на море будем совместно с союзниками. Нам нужно усилить противовоздушную оборону. И повысить эффективность борьбы с подлодками и минными постановками.

— Повысить. А как это сделать? Есть конкретные предложения?

— Вот об этом, Тимофей Иваныч, и разговор. Первое, «Баку» к нам пришёл не просто так. Сейчас на всех флотах на подходящие корабли ставят оборудование по радиолокационному обнаружению самолётов. Эсминцы для этого не подходят по размерам, вот у нас попробуют присобачить эту штуку на лидер.

— Радио… локационному… Это радар что ли на корабль присобачить хотят? Так-то мысль, конечно, дельная.

— Второе, Николай Герасимович обещает усилить нашу авиацию и зенитную артиллерию.

— Ты смотри, вспомнили про Северный Флот.

— Похоже, так. Посмотрел кто-то на карту и докумекал, что Балтику можно минами за неделю засеять. А мы хоть и в обход, но при любом раскладе сможем в Атлантику выйти. Третье, у нас будет проходить испытания автожир какой-то новой конструкции с вертикальным взлётом и посадкой. Разработчики обещают, что он сможет садиться прямо на корабль. Ну и взлетать соответственно.

— Прямо на эсминец?

— На лёгкий крейсер, если там оборудовать площадку. В общем детали я и сам не знаю, но товарищ адмирал считает этот автожир очень перспективным. Сказал посмотришь сам поймёшь. Вот, этому значит автожиру, который называется вертолёт нужно оказывать полнейшее содействие.

— Николай Герасимович зря не скажет. Давай, Арсений Григорьевич, и правда, сами посмотрим, а потом и выводы делать будем.

— И четвёртое.

Даже, затаившийся за перегородкой и боявшийся сделать лишней вздох, лейтенант по интонации понял, что это четвёртое и будет самым важным. Из-за чего собственно разговор и происходит вдали от лишних ушей.

— Четвёртое… с этим вертолётом к нам пришлют человека… в небольших чинах, но очень уж непростого… скажем так, имеющего нехорошее свойство вызывать неприятности у окружающих. Сам понимаешь я сейчас не про матросов, да мичманов говорю.

— От Берии человечек?

— В том то и загвоздка, что непойми чей он. Уж больно его мотает из стороны в сторону.

— А откуда про него известно то, Арсений Григорьевич?

— Друг у меня в Москве служит в артиллерийском главке при хорошей должности. Сдружились ещё вначале 20-х, когда я в Тимирязевской сельхозакадемии учился.

— В сельхоз академии? А как же вы на флоте оказались, Арсений Григорьевич?

— Так чего проще, комсомольский призыв.

— Ясно.

— Короче, слушай. Так получилось, что у этого майора… Ха! Что не ожидал, Тимофей Иванович?

— Не ожидал, Арсений Григорьевич. Думал хотя бы капраз, то есть по ихнему полковник.

— Майор. И очень молодой. Мальчишка ещё, если по годам.

— А если не по годам?

— Тогда, пожалуй, не меньше нашего уже хлебнул, если не поболее. Маршал Кулик, земля ему пухом, с ним в контрах был. Очень уж майор, понимаешь, много крови ГАУ, даже правильнее сказать, лично Григорию Ивановичу, попортил постоянной критикой.

— Маршалу? Майор?

— Не перебивай, Иван Тимофеич. Да маршалу. Сейчас обрисую основные вехи его биографии, сам поймёшь почему Кулик его серьёзно воспринимал, да приказал моему другу сведения о майоре собрать.

— Выходит не понадобились сведения Григорию Ивановичу, преставился красный маршал. Горе то какое. А майор этот, значит живчиком, да к нам собирается.

— Не пойму, Тимофей Иваныч, у тебя злорадство что ли в голосе наблюдается?

— Злорадство, не злорадство, а любить мне маршала Кулика особо не за что. Был случай, пересеклись наши дорожки.

— Ладно, захочешь, потом расскажешь.

— Расскажу как-нибудь.

— Хорошо. Перейду к сути. В 38-м, сразу после училища, тогда ещё, разумеется, зелёный лейтенант, майор попадает в Забайкальский округ.

— С японцами значит схлестнулся?

— Схлестнулся. Попал в разведку. Не единожды ходил за линию фронта, и судя по Золотой Звезде Героя, весьма успешно. Был тяжело ранен. Но самое главное, на Халкин-Голе его заметил, во-первых, Жуков, во-вторых, почему-то Смушкевич. Приятелями они, конечно, не стали, но отношения с обоими у майора выходят далеко за рамки служебных.

— Кулик артиллерист, Смушкевич лётчик. Чудны дела твои господи.

— Тимофей Иваныч, не в службу, давно тебя хотел спросить. Ты всё-таки, как к богу относишься? То глянешь с одной стороны, убеждённый атеист, прогрессивный человек, а то, как посмотришь-посмотришь с другой и вроде, как дед замшелый, в бога верующий изъясняешься.

— Дык, если скажем у себя в кабинете или на митинге каком, то полностью до самых поджилок атеист, даже не сомневайся Арсений Григорьевич. А вот ежели в море на эсминце и только и думаешь, как бы на германца не выскочить, то тут, звиняйте товарищ адмирал, немножко верующий и даже суеверный.

— Ха-ха. А вы выходит тот ещё приспособленец, товарищ капитан первого ранга.

— Так жить захочешь и не так раскорячишься, товарищ контр-адмирал.

— Это верно. Сухопутным никогда не понять, что там всё по-другому. А майор в Зимнюю объявился. Уже командиром подразделения по борьбе с разведгруппами финнов. По итогам «Знамя» и ещё одно тяжёлое ранение.

— Боевой значит товарищ.

— Говорят, про него там чуть ли не легенды ходили. В общем как бы там не было, после Зимний майор становится депутатом Верховного Совета.

— Лихо! Есть у меня знакомец «под шпилем»[26], давно что-то я его здоровьем не интересовался.

— Правильно, вот и поинтересуйся. Сегодня же, настоящее имя майора, Виктор Самойлов. После излечения майор остаётся в армии, его назначают начальником каких-то сержантских курсов. Но, похоже, деятельной натуре майора гонять сержантов было скучно, и он параллельно становится консультантом коллегии наркомата вооружений.

— А если к этому прибавить ещё и его депутатство, становится понятно недовольство Григория Ивановича. Депутатов Верховного Совета у нас знамо меньше, чем майоров.

— Сейчас, этот Самойлов в основном занят авиацией. Мотается по заводам и КБ наводит шороху, но говорят человек с головой, порой и дельные советы даёт. Так что конструктора его ценят, а вот производственники шарахаются от майора как чёрт от ладана. Вроде бы он даже поспособствовал тому, что парочка полковников, подумавших, что имеют дело с просто майором, сейчас поправляют здоровье на золотых приисках Магадана.

— Сурово.

— Знающие люди говорят, майор после Зимней так и продолжил воевать, и в голове у него шарики за ролики немного того… К большой войне готовится.

— Так ли уж сильно он и не прав, Арсений Григорьевич? Вся страна готовится.

— Но не так рьяно. Хотя сейчас в верхах похоже то же склоняются к мысли, что летом быть войне. Неспокойное время, сам знаешь. Так что от этого майора и польза может быть. Сейчас вот он занят системой ПВО, на пару со Смушкевичем лётчикам хвосты накручивают.

— Слышал я последнее время в авиации сплошной «красный террор», прямо 37-й год в отдельно взятом роду войск.

— В 37-м армию хорошо вычистили от случайных людей и троцкистов, правда потом Ежов берега потерял. Если авиацию сейчас почистят без прошлых перегибов это будет только на пользу. В общем друг мне рассказал о трёх эпизодах из жизни Самойлова, а выводы сказал сам делай.

— Слушаю, Арсений Григорьевич.

— Первый, Самойлова отправили с Мехлисом в инспекционную поездку на Черноморский Флот. Некоторые товарищи, зная тяжёлый характер наркома государственного контроля, думали, что молодой майор где-то да вызовет недовольство Льва Захаровича.

— Я так понимаю не вызвал. А это было ещё при Октябрьском или уже при Льве Анатольевиче Владимирском?

— А вот вскорости после их приезда, Октябрьского на Дальний Восток и перевели. Конечно, при чём тут майор. Случайность. Второй эпизод случился не так давно, в марте этого года. Орлы с этих самых сержантских курсов что-то не поделили с товарищами из ГАБТУ. В результате у танкистов вскрылся целый контрреволюционный заговор, сращенный с бандой националистов. И это в Москве, под носом у Федоренко, да и у Берии. Представляешь? Управление до сих пор лихорадит, Яков Николаевич чудом со своего поста не слетел. В столице считают, так легко отделался потому, что гниль не проникла выше среднего командирского состава. Впрочем, следствие ещё идёт.

— Интересно что же такого они не поделили. Как думаете, Арсений Григорьевич?

— Мой московский, как у вас говорят, источник, сообщил, что очевидцы событий молчат, как в рот воды набравшие, а вот слухи ходят самые разнообразные. Вплоть до того, что комиссию танкистов во главе с замнаркома под пулемётными стволами положили в грязный снег, а потом ещё и чуть ли не собаками травили. Представляешь?

— Забавно.

Флотоводцы помолчали, каждый думаю о чём-то своём.

— Значит два случая совпадение, так, Тимофей Иванович?

— Выходит так.

— Слушай тогда про третий эпизод. Хотя ты про него и так слышал. Это когда Смушкевич устроил на подмосковном аэродроме ПВО суточные учения максимально приближённые к боевым.

— Опа! Это после которого Рычагов, Штерн и ещё куча других высокопоставленных авиаторов рангом пожиже слетели со своих должностей?

— Точно.

— А майор тут каким боком?

— Он там был. И не просто был, а очень активно управлял процессом. Представляешь, вывел всех, кто не смог доказать, что не бездельничает, на взлётное поле и заставил противовоздушные щели копать. Перед этим легко набил морду самому здоровому лётчику и произнёс целую речь, про то какие они здесь тунеядцы и алкаши и кто не готов пахать до кровавых соплей, тот пусть вымётывается из авиации, иначе он их всех к ногтю.

— Может привирают лётчики то, Арсений Григорьевич?

— Привирают конечно, но в целом не врут, там целая дивизия свидетелей. Рычагову, конечно, сразу доложили и он, прихватив для компании генерал-лейтенанта Пумпура, и, кажется, старшего майора из НКВД приехал разбираться.

— Там они, говорят, чуть ли не за грудки друг дружку хватали.

— Не важно, в общем-то, за что они там кого хватали. Важно, что дело в итоге разбирал сам товарищ Сталин. Лично!

— Я слышал об этом.

— А слышал, что товарищ Сталин приказал Самойлова арестовать?

— Ох, дела наши грешные. Но раз сюда едет значит не посадили.

— Верно. Отдохнул пару дней в кремлёвской кутузке, а потом, как ваше благородие изволило выразиться, начался в авиации «красный террор». Три!

— Выходит, товарищ контр-адмирал закономерность? Где Самойлов, там головы летят? Да и маршала Кулика, как не крути майор пережил.

— Летят, но далеко не всегда. И не у всех. Вот, чтоб у нас всё гладко прошло, сделай так что бы сопровождающим по всему нашему хозяйству он выбрал твоего человека. И ещё двоих-троих поставь чтоб не на виду, но держали его, так сказать, на контроле. Кто у нас к бутылке любит приложиться или ещё какие непотребства вытворять, проведи профилактическую беседу. Особо не надёжных ушли куда-нибудь, чтоб на глаза ему не попались. Этот вертолёт штука секретная, так что тебе и карты в руки, создай вокруг него зону отчуждения.

— Вокруг вертолёта или всё же вокруг майора?

— Иди-ка ты со своими шуточками, Тимофей Иванович. И так на душе муторно, сбивай самолёты, не сбивай самолёты, а тут Самойлова этого несёт не легкая.

— Так и спросить майора, чего там в Москве думают. Фрицы над головами уже ходят, а мы всё твердим как попугаи: «Не поддаваться на провокации! Не поддаваться на провокации!»

— Майор как прилетит, так и улетит. А за Северный Флот отвечаю я!

— Думаешь быть войне, Арсений Григорьевич?

— Да. В общем ты меня понял, Тимофей Иванович. Пойдём на «Баку» что ли взглянем.

Вот такую в высшей мере любопытную и не предназначенную для его ушей информацию довелось узнать лейтенанту Лернеру. Конечно, по началу разговор не выходил из головы, распирал, требовал с кем-нибудь поделиться. Хорошо, что служба в подводном флоте учит самодисциплине и осторожности. Как-то совсем незаметно лейтенант отвлёкся, беготня по инстанциям, перевод в вертолётную группу. Потом знакомство с коллективом, тренировочные полёты, изучение матчасти, в общем стало не до майора. Бывшие сослуживцы куда-то запропастились, а с «вертолётчиками» Владимир ещё был недостаточно знаком, чтобы сплетничать на такие щепетильные темы. Поэтому и не подозревал, что знакомство с майором, в первый же день своего приезда поставившим значительную часть СФ на уши, уже состоялось.

— А как эвакуируемые будут забираться в вертолёт? — спросил прикомандированный к ним кап-три Сидоренко, с капелькой иронии, разглядывая аппарат.

— По верёвочной лестнице, как и товарищ Сталин, — насторожился конструктор Миль.

— Почему-то я так и думал, — иронии в голосе Сидоренко заметно прибавилось.

— А чем лестница плоха, товарищ капитан третьего ранга? — влез в разговор Лернер, немного уязвлённый тем с каким уважением все относятся к какому-то штабному. А то, что кап-три не разу не моряк было видно сразу и за десяток кабельтовых.

— Можно было бы, конечно, провести натурные испытания. Загипсовать лейтенанту руку или ногу, дать винтовку, вещь мешок с «документами», посадить в лодку и пусть показывает чудеса акробатики. Но время у нас, сами знаете товарищи, мало и мы всего этого делать не будем. Вместо этого я вам просто скажу, что Харьковский тракторный по нашей просьбе изготовил устройство позволяющее поднимать на борт людей и грузы в висячем, так сказать, положение. Суть устройства — это электролебёдка, выдвижная штанга и нейлоновый канат с системой ремней-креплений.

— А почему на ХТЗ и что такое нейлон, Фёдор Фёдорович? — чуть запнувшись перед именем отчеством, поинтересовался Миль.

— Потому, что там лебёдки сделать гораздо проще чем на авиазаводах. Профильное изделие, так сказать. Вклад советского тракторостроения в развития авиации вертикального взлёта, — улыбнулся Сидоренко, — а нейлон, это очень прочный синтетический материал из Америки. Освоим производство у себя, будем парашютные стропы из него делать.

— Я могу и в гипсе, товарищ капитан третьего ранга, — опять влез в разговор Лейнер.

— Вы, товарищ лейтенант, не волнуйтесь, будет у вас ещё время с этой «тарзанкой» поближе познакомиться. Вот тогда и попробуйте и с гипсом, и без гипса.

Тогда окружающие восприняли слова капитана как шутку. Теперь Лернер понял, что зря. Надо было больше прыгать. И в гипсе, и с винтовкой, и с грузом, и при волнении на море, может быть тогда бы дошло, что одной «сбруи» совершенно недостаточно.

«Эх капитан, капитан! А ещё, как по секрету рассказал Дьяконов, ОСНАЗ морской пехоты! Две „сбруи“ на одной „тарзанке“ должно быть! Две! Чего уж проще!»

Бульк!

Лейтенант по пояс вошёл в воду практически в притирку с лодкой. Хорошо, нижняя часть комбинезона, сделанная по образцу рыбацких штанов из водонепроницаемого материала, и утеплённые, пошитые специально для него, кальсоны, пока вполне успешно справлялись с задачей препятствовать перетеканию тепла из маленького лейтенанты в большое синие море. Резиновый бок лодки потёрся о Лернера, маня своей близостью, и кажется, даже призывно поскрипел. Казалось, осталось только схватиться руками за леер[27]. Только вот незадача, висел лейтенант в воде к лодке спиной. Бывший подводник попытался изогнуться и уцепиться хоть за что-то, но не успел. Его выдернуло из воды и медленно потащило от лодки прочь.

Через какое-то время, мокрый и в значительной степени дезориентированный лейтенант, начал подозревать, что лодка не иначе заколдованная. Нарезая круги практически в плотную ему не разу не удавалось крепко за что-нибудь ухватится. Мешало и то, что пилот осторожничал и похоже боясь утопить своего наблюдателя держал вертолёт метра на полтора выше, чем нужно. Уже порядком продрогший лейтенант, даже несколько раз касался ногами лежащего в лодке лётчика, но трос всегда утаскивал его в сторону и уже там макал в воду.

Пилоту было тоже не легко, вертолёт дрожал, ходил из стороны в сторону, кренился, снижался чуть ли не до волн, но совместить два, раскачивающихся в трёх плоскостях, объекта всё никак не получалось. Зато ледяная взвесь, поднятая винтом, казалось вообще не замечает надетого на Лернера водонепроницаемого комбинезона. С каждой минутой всё быстрее уходило драгоценное тепло и всё сильнее стучали зубы.

«Нужно предпринять что-то радикальное, — понял спасатель, болтающийся где-то между небом и водой, — сейчас Ильич бухнет вертолёт вплотную к волнам, и я его или ухвачу или все грохнемся к чертям собачьим». «Не сдох в лодке, так сдохну сейчас, накроет этой махиной и амба. Отправимся все трое на корм рыбам» — продралась через вертолётный стрёкот паническая мысль, затопляя сознание и заставляя лейтенанта вмиг покрыться холодной испариной.

Что продолжатся так больше не может, понимал и пилот. Он и так уже слишком долго дергает удачу за хвост, в любой момент шквал мог обрушить машину в море, на такой высоте контрмер просто не существует. Это, уже не говоря о том, что топливо не бесконечно, а болтающийся, как червяк на крючке, лейтенант если не утопнет, так попросту замёрзнет в самое ближайшее время.

Всё же тыканье вслепую не прошло совсем даром. Дьяконов был отличным пилотом вертолёта и его мозг не прекращал запоминать и анализировать окружающую обстановку. В голове сам собой выстроился порядок действий. Нужно немного подняться, отлететь подальше и встать точно по ветру, возможно тогда лейтенант не будет раскачиваться вправо-влево. Подлетать придётся, максимально опустив нос, а потом резко нырнуть вниз, гася скорость до минимума. Лернера по инерции вынесет вперед и можно будет уронить его точно на лодку.

Можно сказать, спасателям повезло. С первого раза у них всё почти получилось. Пилот рассчитал правильно, дующий точно в спину вечер почти не раскачивал висящего лейтенанта, а резкое торможение вынесло «сбрую» из-под вертолёта, позволяя точно прицелиться. Он не учёл только одно, то, что невозможно учесть. Море.

В тот самый момент, когда продрогший и измученный лейтенант падал на маленькую резиновую лодочку, где-то под ними в самой толще воды срезонировали два импульса, что в полном соответствии с законами физике привело к резкому увеличению амплитуды волны. Лернеру ничего не оставалось, как со всего маха врезаться в сине-стальную стену воды мгновенно погружаясь в неё с головой.

Воля лейтенанта, оглушенная морем тактильных ощущений, на долю секунды дала трещину, позволяя фобии затопить сознание. Ему вдруг показалось, что он снова в своём отсеке подводной лодки и это взрывом торпеды его вышвырнуло в открытое море. Владимир закричал и сразу же захлебнулся. Постарался запаниковать ещё сильнее, но не успел, вовремя выдернутый из воды, Дьяконовым.

Дрыгая ногами, матерясь и откашливаясь Лернер приготовился закричать от ужаса и с удивлением понял, что нисколечко, вот совсем-совсем, не боится. Всплеск ли энергии в коре головного мозга заставил нейроны лейтенанта рекомбинировать, выстраивая новые нервные связи, или это суровая поморская русалка успела поцеловать молодого парня прямо в синеющие губы, не так и важно. Важно, что лейтенант Лернер раз и навсегда избавился от своего страха умереть под водой.

Наоборот, его переполняло странное чувство могущества, чувство превосходства над стихией, чувство локтя со стальной громадиной над головой. Нейлоновый трос, как пуповина соединяла его с небесной колесницей, ставя выше беснующегося под ногами моря. Лейтенант снова закричал во весь голос, выкашливая остатки солёной воды из лёгкий, но теперь это был не крик ужаса, теперь это был клич победителя.

Владимир захотел пнуть волну и с удивлением понял, что вертолёт уходит в небо, а его самого электролебёдка неумолимо затягивает в кабину. Горели кожа лица и руки, но почему-то совсем не ощущалось холода. Лернер отчётливо знал, что сейчас улетать нельзя, нужно делать вторую попытку, которая обязательно будет удачной.

Внезапно, совершенно не к месту, возникла мысль об одной хорошенькой девушке по имени Светлана. С худощавой, если не сказать худой, зеленоглазой блондинкой, предпочитающий короткие до плеч стрижки, Владимир познакомился прошлой осенью на её работе в Мурманской государственной областной универсальной научной библиотеке, попросту «научке». С тех пор их отношения не переходили за рамки дружеских, хотя все сослуживцы в один голос твердили Лернеру не упускать свой шанс и тащить симпатичную библиотекаршу в ЗАГС. Справедливо спрашивая: «так чего тебе ещё надо, чертяга?» Владимир с ними соглашался, кивал, но робел. Во-первых, он совершенно не понимал, что могла найти такая образованная и красивая девушка в нескладном долговязом лейтенанте подводнике, служба которого вообще не располагает к семейной жизни. А во-вторых, немного пугали её стихи, странные и в то же время интригующие, абсолютно диссонирующие с его рабоче-крестьянским мировоззрением. Одно из них он даже выучил:

Стихотворение цепляло своим рваным ритмом, своей энергетикой. А сейчас ещё и будило глубинные подсознательные инстинкты. Болтающемуся между двух стихий, мокрому и замёрзшему, как цуцик лейтенанту, в голову вдруг полезли дикие, совершенно неприемлемые для советского человека и комсомольца аморальные желания. Захотелось взять её прямо в читальном зале, на столе или даже на полу.

Мозг Лернера работал с чёткостью хорошего арифмометра, и он с большим удивлением для себя вдруг понял, что Светлана постоянно делает ему намеки на более близкие отношения, которые он с упёртостью настоящего барана всё это время умудряется игнорировать. А в тот раз перед его крайним погружением, когда они «случайно» прижались друг к другу в узком проходе между стеллажей, мог быть совсем не случайным.

«Женюсь!» — окончательно решил для себя Лернер, влезая в вертолёт.

— Владимир, ты там как? Живой?

— Пока не понятно. Но на Светке женюсь!

— А-ха-ха! Красава! Раз женихаешься, значит точно живой… Ладно, скидывай с себя всё. Домой идём, не хватало ещё чтоб ты воспаление лёгких подхватил.

— Как домой? Ильич, ты чё, какой домой⁈

— Вот так и домой. Видишь же не выходит у меня.

— Да всё выходит. Попал ты. Прям в лодку попал. Если б не волна, пилот уже тут с нами был бы.

— Угроблю ж тебя, вот зубы как стучат, даже движок не слышно.

— Да я всё равно уже мокрый, мокрее не буду. А на разок меня ещё хватит. Давай, Ильич, поворачивай родной! Сейчас всё получится. Точно тебе говорю. Один раз и если нет улетаем!

— Ай! Не чести. Держись там за что-нибудь. Один раз!

Вертолёт накренился и по широкой дуге снова понёсся в открытое море.

На это раз всё получилось практически идеально. Мокрым куском биомассы Лейнер плюхнулся прямо на пилота, чуть не заехав коленом тому в висок и сам больно ударил пальцы о борт лодки. Понимая, что у него есть всего несколько секунд Лернер молнией защёлкнул карабин на поясе пилота и вцепился в него обхватив всеми четырьмя конечностями. Владимир хотел для надёжности вцепиться в воротничок комбинезона спасаемого зубами, но всё же отказался от этой идеи, здраво рассудив, что так лётчика всё равно не удержать, а вот сам он, будучи без зубов вряд ли решится сделать Светлане предложение.

Сам подъем Владимир запомнил плохо, только то, что как заведённый повторял себе: «Держать, только держать!», да краем сознания отметил, лётчик жив, хоть и висит безвольной куклой. Окончательно лейтенант в себя пришёл уже в вертолёте от резкого окрика капитана Дьяконова.

— Владимир, ты где там? Заснул! Лейтенант, пля!

— Тут я, тут.

— Не спи, замёрзнешь. Ха-ха-ха.

— Очень смешно, товарищ капитан.

— Ладно, не обращай внимание, похоже нервное. Как там наш летун?

— Плохо.

— Раздевай его, да и сам всё скидывай.

— Да я пытаюсь. Всё намокло и разбухло.

— Возьми нож и режь. Летим сначала в Порт-Владимир. Надеюсь, там есть медпункт, а нет так хоть переоденем вас в сухое.

— Ильич, давай быстрее. Я, конечно, не врач, но боюсь мы его не довезём. Я не могу нащупать пульс.

— Проклятье. Достань из аптечки красный пенал.

— Красный? Тот самый на котором нарисован череп с костями, написано «Осторожно яд!» и который нельзя трогать, потому что ты мне уши оторвёшь?

— Давай быстрее, потом шутить будешь!

— Да достаю я! Достаю!

— Шутник, бля. Взял шприц?

— Да.

— Коли прям в бедро.

— Комбез ещё с ног не стянул.

— Через штаны хреначь.

— Готово, — лейтенант поднёс к глазам второй странный шприц без каких-либо маркировок, наполненный прозрачной жидкостью, — Ильич, может и мне уколоться? А то что-то мне хреновато.

— Не вздумай! Лекарство экспериментальное, поможет или нет точно не известно, но десяток лет жизни оно у тебя отнимет гарантировано.

Лернер резко отдернул руку со шприцом от лица и осторожно положил его обратно в пенал.

— А откуда он у тебя?

— Пошукай под аптечкой, там коньяк и шоколад есть, вот и хлебни для сугрева.

— Вот это дело! Коньяк это мы завсегда за.

— Ну чё он там? — резко перебил Владимира капитан.

— Веки дергаются и цвет не такой синюшный. Погодь, пульс проверю… ты смотри прям на глазах оживает.

— Это временно, сейчас сожгёт все ресурсы организма и если мы его к тому времени в больницу не доставим, то считай всё зря.

— Ясно. А всё-таки откуда у нас этот эликсир, Ильич?

— Откуда, откуда, от Айболита. Что ты как маленький. Меньше знаешь, крепче спишь. Кстати, прилетим готовься беседовать с особистом и писать расписку о неразглашении. Всё, Володь, не мешай, садиться пора.

Не особо раздумывая, Дьяконов посадил машину прямо на траву, поближе к двум строениям, выглядевшим с высоты посолиднее и поновее остальных, справедливо полагая, что если там и не сельсовет, то всё равно какие-то советские учреждения.

— Володь, глянь как нас встречают, — усмехнулся Дьяконов, разглядывая бородатого крепкого старика в тулупе нараспашку и с ружьём в руках.

— Сторож, наверное. Не пойму у него берданка[29] что ли в руках?

— Наверное. Лишь бы не выпалил с дуру.

— Ильич, заглушил бы ты мотор. И так ни черта не слышно, а если дед ещё и глуховат.

— Твоя правда.

Пилот выключил двигатель и дождавшись, когда бородач подойдёт поближе откинул дверь кабины.

— Здорова, отец!

— И тебе подобру, сынок. Откель ароплан такой чудной?

— Извини, отец, время нет на политесы. Сухая одежда нужна срочно и может у вас фельдшер есть какой.

— А за чем тебе?

— Летчика только, что из воды вытащили ну и спасатель мой тоже промок весь. Отходит лётчик то, каждая секунда на счету.

— Петька! Петька, бегом сюда, етить тебя коромыслом! — повернувшись к зданию, зычным басом прокричал старик, — чё ж ты сразу не сказал, командир. А наши мужики, кто свободные, все в море вышли на поиски. А я значит, Петрович, истопник, в школе стало быть.

— Капитан Константин Дьяконов.

Высунувшийся из дверей молодой парень, судя по всему, из охраны лагеря, вероятно тот самый Петька, секунду помедлил, но видя, как энергично машет руками старик, закинул винтовку за плечо и побежал к вертолёту.

— Марьяну зови! Марьяну! — перенаправил бег парня дед, одновременно скидывая с себя тулуп.

Одним тулупом дело в итоге не ограничилось. Увидев в каком плачевном состоянии находятся пассажиры вертолёта, Петрович не поленился сходить в школу и принести целый ворох махров. Постанывающего и даже пытающегося помогать лётчика переодели в сухое и укутали истёртым до дыр меховым пологом. Лернеру достались неопределенного цвета штаны размеров на пять больше и прожженный во многих местах зипун.

Лейтенант на секунду приложился к фляжке с коньяком и высунулся из вертолёта.

— Держи, Петрович, согрейся.

— Давай, сынок, — хотя дед успел накинуть на себя видавший виды пуховый платок, было видно, что без своего тулупа ему прохладно.

— Выручил ты нас, Петрович. А этот горький пьяница, мой наблюдатель, лейтенант Владимир Лернер. Собственно, он лётчика из моря и вытащил.

— Так я как узрел его, голого, мокрого, синего, сразу понял геройский парень, — закивал Петрович, прилагая нечеловеческие усилия, чтобы сохранить серьёзное выражение лица.

— А серьёзно, чудо я сегодня увидал. Наши то в море только вышли, а тут вы мне на голову прямо с неба. Я рыбак, всю жизнь у моря прожил, знаю каково это с головой в студёную водичку окунуться. Ты, капитан, передай там начальству своему, пускай больше таких винтокрыльных аропланов делают.

— Передам, Петрович. Так всё же, что там с фельдшером? Может пока к тебе в школу его занесём?

— Да вон она бежит с бабами, — показал дед рукой в другую сторону от вертолёта, — врачиха наша. Умная девка жуть, вон и носилки догадалась захватить. Вы же аккурат между школой и больницей сели.

Марьяна оказалась круглолицей улыбчивой женщиной лет тридцати пяти с некоторой долей властности во взгляде. Петрович оказался прав, врачиха была опытным, всё схватывающем на лету, профессионалом.

«У нас маленькая больница, но как справляться с последствиями переохлаждения, уж поверьте мне, товарищ капитан, мы знаем не понаслышке, — сходу отмела она предложение Дьяконова отвезти лётчика в госпиталь Мурманска, — вот стабилизируем и сможете забрать. Везите его тогда хоть в Мурманск, хоть в Ленинград.»

Жадные до новых лиц рыбачки были не прочь госпитализировать и капитана с лейтенантом, можно даже и вместе с вертолётом. Так что спасти аппарат, а заодно и себя, удалось только клятвенно пообещав в ближайшее время прилететь снова.

— А мы вовремя улетели, — хмыкнул пилот, разворачивая вертолёт к дому.

— Почему?

— А ты в окошко глянь, — Дьяконов чуть накренил аппарат, давай лейтенанту возможность лучше разглядеть посёлок.

Оказалось к месту их недавней стоянки со всех сторон бежали люди и теперь, когда вертолёт улетал, Порт-Владимировцы все как один подняли головы к небу и начали махать руками то ли прощаясь, то ли призывая одуматься и вернуться.

Лернер прекрасно осознающий, что значит для маленького поселения, затерянного на краю света, появление нового человека усмехнулся и в вдруг раскашлялся.

— Ты как, Володь?

— Нормально, — чувствую, как поднимается температура, Лернер сжался и попытался обхватить себя за плечи. Но в следующую секунду снова раскашлялся.

— Потерпи немного, щас запрошу разрешение в Мурманске сесть.

— Хорошо, — понимая, насколько трудный разговор сейчас предстоит Дьяконову, лейтенант откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза.

Капитан Дьяконов положил пальцы на тумблер включения радиосвязи, решительно выдохнул и перевёл его в рабочее положение.

— «Водоём», это «Стрекоза». Приём.

— «Стрекоза»! «Стрекоза»! Приём! Приём! Товарищ каперанг, «Стрекоза» на проводе!

Находящийся в узле связи штаба Северного Флота капраз вздрогнул и с яростью вдавил только начатую папиросу в уже заполненную на половину пепельницу.

— А ну дай его сюда! — практически вырвал у связиста трубку капитан.

— Вы там чё, блядь, совсем охренели в своём гербарии! Стрекозёл, блядь, жеребячий! Где вертолёт, сучий сын, талреп тебе в штафельницу⁈ Если с ним что-нибудь случилось я тебя своими руками выебу, ёж косматый! Тебе, треска залупоглазая, трибунал за счастье покажется!

— «Водоём» не слышу вас. «Водоём» повторите, что вы сказали. Приём

— Что-о-о⁈ Ах ты ж сволота, жопа без ушей, — в голосе старого моряка послышалось даже некоторое восхищение наглостью пилота. Капитан набрал побольше воздуха, чтобы продолжить извергать на вертолётчика кары небесные, но в этот момент в комнату ворвался конструктор Михаил Леонтьевич Миль.

— Товарищ капитан первого ранга! Тимофей Иванович! Хочу вам настоятельно напомнить, капитан Дьяконов вам не подчиняется, наказывать его вы не имеете права.

— Что⁈

— Иван Павлович Братухин, если кто не помнит, главный конструктор вертолёта, после разговора с товарищем Сталиным, мне особо подчеркнул этот момент. Северный Флот оказывает нашему КБ содействие, но мы никаким образом к флоту не относимся и приказы выполняем только из Москвы. И судьбу капитана Дьяконова будем решать не мы с вами и даже не адмирал Кузнецов. Так что хватит, пожалуйста, пугать пилота. Дайте мне с ним поговорить.

— А если он в Финляндию намылился улететь?

— Тимофей Иванович! Как у вас язык то поворачивается такое даже думать! Он, между прочим, полетел вашего истребителя спасать. Ай! — конструктор махнул рукой как бы показывая бессмысленность спора и взял протянутую телефонистом трубку.

— Константин, это Михаил Леонтьевич. Приём.

— «Стрекоза» на связи, рад слышать вас, Михаил Леонтьевич. Приём.

— Костя, скажи мне, где ты и что с машиной? Что вообще случилось, почему ты не выходил на связь? Мы тут уже не знали, что и думать. Что с лётчиком?

— Скажите «приём», — подсказал Милю связист.

— Приём.

— Рассказываю по порядку. С вертолётом всё нормально. Двигатель исправен, все приборы работают в штатном режиме. Радиосвязи не было, потому что я задел коленом переключатель и случайно выключил рацию. Лётчика мы смогли поднять. Отвезли его в Порт-Владимир, оставили в поселковой больнице. Очень сильное переохлаждение, пришлось применить спиртовую настойку. Приём.

— Понял тебя. Без этого ни как нельзя было? Приём.

— Нет. Он бы умер. Даже сейчас ещё не известно выкарабкается ли. Лейтенант Лернер в ходе спасательных работ тоже пару раз окунулся в воду. Кашляет и у него поднимается температура. Сейчас я в двадцати километрах на северо-запад от Полярного, прошу разрешения сесть в Мурманске и госпитализировать лейтенанта. Приём.

— Хорошо, лети в Мурманск. Думаю, ты понимаешь, что твой поступок не останется без последствий и по прилёту тебя ждёт серьёзный разговор. Тут многие товарищи хотят с тобой побеседовать. Приём.

— Понимаю, Михаил Леонтьевич, чего уж. Но мне нужно обязательно рассказать вам, как вела себя машина. Приём.

— Расскажешь не волнуйся. Или думаешь мне самому не интересно. Эх, Константин… Приём.

— Я не о чём не жалею и готов понести любое наказание. Хотя, строго говоря, инструкции я не нарушил. Приём.

— Как так? Тебе же категорически запретили полёты над морем без сопровождения.

— Запретили. Только запретили испытательные полёты, а про спасательную операцию разговора не было. Приём.

— Ну-ну. Вот сам это и объяснишь сам знаешь кому. В Москву о ЧП уже доложили. Приём.

— Доложу, Михаил Леонтьевич. Приём.

— Добро. Тогда мягкой посадки, поеду встречать тебя.

Машину капитан Дьяконов посадил, на самом деле, мягко и прямо во двор недавно отремонтированного и переоборудованного мурманского госпиталя. Там его и встретили товарищи из компетентных органов флота, вежливо предложив прогуляться до гауптвахты. Хотели предложить и лейтенанту, но не успели, лейтенанта сразу увели медики.

Впрочем молодость, хороший уход, моральная поддержка со стороны Светочки (выступающей уже в качестве невесты) и новейшие лекарства — антибиотики быстро вернули Лернера в строй. Из больницы он вышел совершенно здоровым и довольным жизнью сержантом. С другой стороны, а чего бы ему жаловаться, должностной оклад воздушного наблюдателя ему сохранили, а слава народного героя и понимающие соседи по палате позволили ему с невестой прямо в лечебном учреждение осуществить одну совершенно недостойную советских комсомольцев фантазию. Служить ему теперь правда предстояло под командованием не капитана, а лейтенанта Дьяконова, но Владимир Лернер совершенно справедливо полагал, что эту неприятность он как-нибудь переживёт. Кроме понижения в звании экипаж «Стрекозы» на два месяца посадили на губу, правда условно, сам Иосиф Виссарионович сказал, что не время прохлаждаться, когда каждый день на счету.

Узнав о том какое наказание Москва вынесла вертолётчикам, контр-адмирал Головко решил поступить аналогично, то есть понизил старшего лейтенанта Ботнару на одно звание и на два месяца посадил на губу, тоже, разумеется, условно.

В первой половине последнего дня мая 1941 года к двум неспешно прогуливающимся по набережной Мурманска командирам подъехал антрацитово-чёрный легковой автомобиль.

Вышедший из машины стройный лейтенант козырнул и открыл заднюю дверцу.

— Товарищ Дьяконов, товарищ Лернер, лейтенант Соловьёв. Прошу вас проехать со мной.

— Куда? — сегодня был последний день их такой насыщенной северной командировки, и лейтенант Дьяконов планировал просто немного погулять по городу, а потом помочь молодой чете Лернеров собрать вещи для переезда в Москву.

— Не велено говорить, — лейтенант очень искренне улыбнулся.

— Вы не из НКВД? Вы лётчик?

— Нет. Да. Это же очевидно, — парень постучал пальцем по крылышкам на петлице, — Константин Ильич, поедемте, это не долго. Вас там ждут.

— Что скажешь, Владимир? Кажется, нас ждут какие-то неприятности.

— Раз ждут, надо ехать, — непроизвольно улыбнулся в ответ Соловьёву сержант, верить в какие-то бы не было неприятности новоиспечённый муж категорически отказывался.

Высадили их прямо на взлётной полосе, перед группой из трёх человек. Дьяконов узнал командира 72-го смешанного полка полковника Губанова. Рядом стоял пожилой капитан первого ранга и худой лётчик лейтенант. Ещё больше удивления вызывала стоящая за спинами этой троицы шеренга пилотов и техников.

— Эскадрилья! Ро-о-вняйсь! Смирно! — подал команду командир полка, заставляя строй вытянуться и замереть.

Первым шагнул к приехавшим почему-то лейтенант. Чётко отдал честь и не смог сдержать улыбки, обнажая щербинку между верхними зубами:

— Разрешите представиться, лейтенант Тополенко Александр Андреевич, командир звена 2-й эскадрильи 72-го смешанного авиаполка ВВС Северного Флота.

Немного растерянные вертолётчики поочерёдно пожали Тополенко руки не совсем понимая, чего от них хотят.

— А я ведь тебя где-то видел лейтенант, — Лернер даже прищурился, пытаясь разглядеть лётчика получше.

— Так точно. В резиновой лодке посреди моря. Товарищ капитан, товарищ лейтенант, разрешите вас поблагодарить! И за себя лично и от лица всего Флота.

— Нас вообще-то немного понизили в звании, — усмехнулся, начинающий понимать куда ветер дует, Дьяконов.

— Для лётчиков и моряков Северного Флота вы, товарищ Дьяконов, и вы, товарищ Лернер, всегда останетесь капитаном и лейтенантом, — вступил в разговор капитан первого ранга, — разумеется до того момента, пока вы эти звания не перерастёте.

Капитан протянул руку Дьяконову:

— Тимофей Иванович. Хочу отдельно извиниться перед вами, Константин Ильич, это мою излишне экспрессивную речь вы слышали по рации.

— Товарищ капитан первого ранга, Тимофей Иванович, извиню, но с условием, что вы мне слова запишите. Очень уж мне понравилась «селёдка лупоглазая» и всё остальное. В воспитательных целях самое оно то для некоторых сержантов, — и «капитан» выразительно посмотрел на «лейтенанта».

— Договорились. Думаю, Георгия Петровича, — капраз кивнул в сторону комполка, — вы все знаете. У него тоже есть для вас несколько слов.

— Добрый день, товарищи, — повторяя ритуал рукопожатия, поздоровался полковник Губанов, — значит уезжаете?

— Служба, Георгий Петрович. Да и подозреваю наша командировка сюда не последняя.

— Приезжайте, вы тут всегда желанные гости. Вы ведь не просто одного лётчика спасли. Вы подарили надежду всем, кто так или иначе связан с морем. Особенно в таким морем, как наше. Оно ведь ошибок не прощает. Да хоть взять и Чёрное, побарахтается там моряк подольше, а конец едино один. Вот, Тимофей Иванович, не даст соврать.

— Верно. Да и не только, как морской спасатель этот вертолёт нужен. Давай Георгий Петрович много говорить не будем. Ребята всё понимают, а дел у них сегодня наверняка ещё много запланировано.

— Согласен. Товарищи командиры! — перешёл на командный тон полковник, заставляя присутствующих встать по стойке смирно.

— От лица командования Северного Флота разрешите выразить вам благодарность и преподнести памятный подарок.

Полковник повернулся к Тополенко и взял протянутый истребителем кортик.

— Капитану К. И. Дьяконову за беспримерное мужество от моряков и лётчиков Северного Флота, — прочитал он лаконичную гравировку на клинке.

— Служу Советскому Союзу!

— Лейтенанту В. Я. Лернеру за беспримерное мужество от моряков и лётчиков Северного Флота, — гравировка второго клинка была практически идентичной.

— Служу Советскому Союзу!

— Что ж в добрый путь, товарищи!

Пока вертолётчики садились в машину капраз ухитрился на пару секунд придержать Дьяконова и шепнуть ему, что в багажнике машины находится ящик молдавского коньяка, привет от комэска Ботнару. Майор Петров тоже передаёт привет и просит старые петлицы далеко не убирать, обещает, что лейтенантом и старшиной экипажу «Стрекозы» быть не долго.

«Езжайте, парни, погрейтесь чутка, — глядя в след удаляющемуся автомобилю, думал контрразведчик с ещё дореволюционным стажем, — вы ещё не знаете, но через пару недель вернётесь, будите шумопеленгатор испытывать».