Фактор роста

Глава 11 Авиация и информация Часть 1. Препараты и аппараты

9 июня (понедельник) 1941 г. 13 километров севернее Симферополя. Аэродром Сарабуз.

Полковник, вернее, уже почти генерал-майор авиации, Грицевец сидел в удобном кресле штабного ПС-84 и ждал взлёта. Салон самолёта, предназначенного для полётов командования ВВС, был дополнительно оборудован, что давало возможность отдохнуть, если не душой, то телом. Полковник, вытянул ноги и откинув голову на удобный подголовник, закрыл глаза. Хотелось наплескать себе грамм сто, а лучше двести хорошего армянского коньяка и на время вообще отключить мозги, но мысли… Мысли, наползая одна на другую, казалось, хотели высверлить череп изнутри, настоятельно требуя всё обдумать и разложить их стройными рядочками.

Колокольным набатом, да так, что вибрировали височные кости, звучали слова Иосифа Виссарионовича Сталина: «Я в вас не сомневался, товарищ Грицевец! Партия в вас не сомневалась!»

Как же. Товарищ Сталин не сомневался, Партия не сомневалась. А вот сам товарищ Грицевец очень даже сомневался. Виданное ли это дело, учения такого масштаба? За день перебросить авиадивизию, считай, за 1300 километров. Взлететь с совершенно незнакомого аэродрома, по радионаведению найти над морем противника и уничтожить. А! Какого! Пусть и условный противник, но дивизию я на бомберы тютелька в тютельку вывел. Будь там настоящие враги никуда бы они не делись, все на корм азовским рыбам пошли бы.

Правильно Командир, тьфу тыж привязалось, майор Самойлов, говорит — лётчиков Особого корпуса нужно дрючить по-особому и в два раза больше, тогда и корпус по подготовке будет особым. Мысли разбегаются. Это ж надо, такое дело провернули и ни одной аварии с гибелью пилота. Больше 80 % самолётов вышли к конечной цели. Не зря он их дрессировал методом кнута и пряника. Ох не зря! Страшный человек Самойлов, это ж как у него мозги работают навыверт.

Так, посадка, у самого сейчас мозги закипят. Надо по порядку.

По порядку и с самого начала. А начало у нас началось, когда у ворот госпиталя меня поджидала машина, чтобы сразу после выписки отвезти к начальнику Главного управления ВВС РККА. Ни с женой, ни с дочками не дали увидеться ироды. Ну и что, что они меня вчера навещали. В больничной палате это одно, а дома то совсем другое. У нас с Галиной, между прочим, планы были.

Господи, что в голову то лезет. Может всё же пятьдесят капель, как говориться, чтобы стресс снять и лучше думалось. Товарищи из управления ВВС ЧФ вот марочный «Коктебель» подарили, клялись не напиток, а чистый нектар. Хотя лететь почти пять часов, если выпью хоть немного тогда разморит и точно усну. Да и пить такой напиток в одиночку грех. Потерплю.

Дважды Герой Советского Союза полковник Сергей Иванович Грицевец устроился в кресле поудобнее, надвинул на глаза фуражку и углубился в воспоминания.

29 марта 1941. Кабинет начальника Главного управления ВВС КА.

— Проходи сюда, Сергей Иванович, присаживайся. Я тебя уже заждался, — начальник Главного управления ВВС КА Яков Владимирович Смушкевич отложил в сторону какую-то бумагу и призывно махнул рукой, — извини, что я тебя так встречаю, работы много.

И на самом деле, сидящий за столом, заложенным бумагами так, что трудно было увидеть столешницу, Смушкевич выглядел чертовски уставшим и производил впечатление, не генерал-лейтенанта авиации, а скорее, бухгалтера у которого не сходиться годовой отчёт. Расстегнутая верхняя пуговица гимнастёрки, красные глаза, стакан с недопитым чаем на краю стола и ещё множество мелочей указывало на то, что товарищ Смушкевич буквально днюет и ночует на работе.

— Добрый день, товарищ генерал-лейтенант, разрешите поздравить вас с новым назначением!

— Спасибо. Да ты садись, Сергей Иванович, садись. В ногах правды нет. Да вот, назначение. Не знаю за что и браться наперёд. Подзапустили мы авиацию, расслабились, на самотёк всё пустили. Ничего, главное вовремя спохватились.

«Похоже Яков то серьёзно взялся за дело. Не даром слухи всякие-разные ходят», — отметил про себя полковник Грицевец, присаживаясь на предложенный стул.

— Давай, Сергей Иванович, с тобой условимся сразу по-простому, как раньше в Монголии. Помнишь? Как мы японцев гоняли и в хвост и в гриву! Вот и давай без политесов, как простой комэск с простым пилотом. Договорились?

— Договорились, Яков Влади…

— Просто, Яков.

— Хорошо. Яков.

— Ну и прекрасно. Хочу тебе кое-что предложить. Сразу скажу, дело новое, сложное и даже в какой-то мере революционное.

— Я коммунист! И от сложностей никогда не бегал! Если партия приказывает…

— Да сиди ты, — махнул рукой на порывавшегося встать полковника Смушкевич, — никто в этом и не сомневается. Тут понимаешь дело какое… тут человек нужен чтоб душой прикипел, чтоб у самого сердце горело и хотелось жилы рвать. А по приказу. По приказу я любого назначить могу, тут великого ума не надо. Только равнодушный командир, поверь уж мне, не потянет, только всё дело провалит.

Ты мне лучше пока вот что скажи. Как у тебя кости срослись? Летать сможешь?

Грицевец ждал этого вопроса, готовился к нему и даже боялся его, прекрасно осознавая, что от способности самостоятельно управлять истребителем зависит вся его дальнейшая судьба. Конечно, полковнику, да ещё дважды герою, найдут местечко в штабе, где он будет изо дня в день перекладывать бумаги из одной стопки в другую. Но разве это можно будет назвать жизнью? Для кого-то может и да, но определённо не для лётчика-истребителя Сергея Грицевца.

Хорошо, что чудеса иногда случаются.

— Думаю смогу. Конечно, надо проверить, но думаю смогу.

— Уверен? Когда мне доложили о том, что ты попал в аварию, то сказали, тебя собирали чуть ли не по кускам.

— Как видишь, Яков, это было несколько преувеличенное высказывание, — позволил себе улыбнуться Грицевец, — но нужно признать, поломался я крепко. В госпитале, когда врач рассказал о переломах, думал всё, отлетался, да и видел я…

Что именно он видел полковник Грицевец рассказать не успел из-за зазвонившего телефона.

— Извини, Сергей, отвечу, — и уже в трубку, — алло. Смушкевич на проводе.

— Добрый день, Яков Владимирович, это вас генерал-лейтенант Попов Маркиан Михайлович[42] из Ленинградского округа беспокоит, — раздавшийся из телефонной трубки голос оказался на удивление громким.

— И вам добрый, Маркиан Михайлович.

— Говорят, часто в последнее время в Ленинграде бываете, Яков Владимирович. Может быть, и к нам в штаб округа стоило бы заглянуть? Познакомились бы по ближе.

— Была такая мысль, Маркиан Михайлович, и не раз. Да как-то постеснялся незваным гостем, он, ведь, как говориться, хуже татарина. Думаю, у вас дел сейчас не меньше, чем у меня, зачем людей от работы отвлекать.

— Верно, дел то хватает. Но для вас выкроил бы время в любом случае. Без авиации мы сейчас никуда. Так что жду в гости, Яков Владимирович.

— Хорошо, Маркиан Михайлович, может быть даже в эту пятницу получится.

— Прекрасно. Я в общем-то вот по какому вопросу звоню.

— Слушаю вас внимательно, Маркиан Михайлович.

— Сигнал к нам поступил. Даже не знаю, как сказать. В общем, якобы, по личному распоряжению генерал-лейтенанта Смушкевича изымаются самолёты из авиагруппировки округа. Ослабляется ПВО всего северного направления. В частности, чуть ли не уполовинили 19-й истребительный полк. То ли недальновидность нового начальника, а то ли и что похуже. Я хотел сначала к товарищу Тимошенко обратиться. Но, товарищ Кузнецов, посоветовал связаться напрямую с вами.

— Кузнецов? Адмирал?

— Да. Николай Герасимович.

— А товарищ адмирал здесь каким боком?

— Да тут такая интересная история приключилась. Встретились случайно в коридорах Смольного и разговорились. Знаете, как это бывает слово за слово вот и рассказал я Николаю Герасимовичу о своих сомнениях. Он мне и присоветовал лично вам позвонить. Ручаюсь, сказал, за Якова Владимировича, как за самого себя.

— Что ж, ясно. Ещё раз, спасибо за звонок, Маркиан Михайлович. Дело на самом деле яйца выеденного не стоит. Но, как говориться, долг платежом красен, думаю вам, как командующему округом, могу и рассказать детали. Суть простая. Из 19-го ИАПа убрали одну эскадрилью, вооружённую истребителями И-15. Самолёты пошли на перевооружение в штурмовики, а пилоты пройдут переподготовку на новые машины и вернутся в полк. Также были изъяты из полка четыре МиГ-3, потому что проверка показала — лётчиками полка этот истребитель не освоен. Летать они на нём фактически не умеют. Принято решение перевооружать ВВС на новые машины по дивизиям. Со дня на день вместо МиГов в полк поступят И-16 тип 29.

— Теперь всё понятно. Спасибо за исчерпывающий ответ, Яков Владимирович.

— Не за что. Вообще запланирована большая реформа ВВС, так что вы, Маркиан Михайлович, в ближайшее время меньше слушайте всяких разных нашёптывателей. Поводов у них будет предостаточно. Кстати, а не вспомните от кого именно поступил сигнал?

— Могу сказать только, что этот человек со звёздами, и сам ещё недавно имел касательство к принятию важных решений касательно противовоздушной обороны.

— Я понял. Спасибо за звонок, Маркиан Михайлович. Обязательно постараюсь навестить вас если не в пятницу, то при первой возможности.

— Хорошо. Будем ждать. До встречи, Яков Владимирович.

— До свидания.

Положив трубку, Смушкевич со злостью врезал по столу кулаком.

— Вот сученыш!

— Кто? Попов? — чуть не подскочил со своего места Грицевец не ожидавший от генерал-лейтенанта такой вспышки эмоций.

— Да при чём тут Попов. Штерн! Это он под меня копает.

— Григорий Михайлович⁈ Генерал — полковник⁈

— Да, загостился ты в госпитале, Серёга. Теперь Григорий Михайлович у нас генерал-лейтенант и даже больше тебе скажу. В данный момент товарищ Штерн находится в распоряжении управления кадров НКО и никакого назначения ещё не получил.

— А если бы этот генерал-лейтенант Попов, как его — Маркиян, на самом деле Тимошенко доложил?

— Маркиан. Но как видишь не только не доложил, но и меня предупредил. Люди не слепые и не глухие, они понимают, что сейчас лучше со мной дружить, а не со Штерном. Всё что мы делаем согласовано и получило полную поддержку Иосифа Виссарионовича.

И то, что ты сейчас услышал и понял, самая малость. В планах создание воздушных армий. Один округ — одна воздушная армия, плюс авиация дальнего действия и ещё некоторые соединения центрального подчинения. Вот так вот, братец.

— Охренеть!

— Штерн мужик башковитый, но сейчас он, то ли от злости, то ли от отчаянья совершил непростительную ошибку. И мы ему не спустим. Не потому, что такие кровожадные, а просто времени и так в обрез, а если ещё и палки в колёса нам будут ставить, вообще ничего не успеем. Придётся обратиться напрямую к товарищу Сталину, но несколько часов это подождёт. А сейчас я всё-таки хочу узнать, как у тебя с ногами.

— С ногами то. А вот смотри.

Полковник встал, походил по комнате, а в конце даже сделал несколько приседаний.

— Мне говорили, что тебе ноги просто раздавило. Признаться удивлён, думал на костылях припрыгаешь, если не в кресле-каталке.

— Да я сам сначала думал, всё отлетался… и отходился. Мне ведь доктор первым делом, как я очухался, предложил ампутацию, чего говорит гангрены дожидаться, всё одним кончится.

— А как же тогда… — не договорив, Смушкевич указал глазами на ноги полковника.

— А ты, Яков, — с некоторым напряжением, обратился к генерал-лейтенанту на ты Грицевец, — моё личное дело не читал?

— Каюсь, руки не дошли. Хотя, конечно, запросил, где-то оно тут в столе лежит. Но что я о тебе такого не знаю, что там написано?

— Например, почему ноги мне не отчекрыжили.

— А ты расскажи.

— Хорошо. После столкновения только и успел увидеть, что ноги у меня основательно так прижало. Увидел и отрубился, даже боль не успел почувствовать. А очнулся уже в госпитале. Доктор волынку свою завёл, вы же понимаете — открытый перелом голени правой ноги, осколочный перелом бедренной кости левой ноги, множественные повреждения мягких тканей, как правой, так и левой ног. И дальше в том же духе, да нудно так: бу-бу-бу, бу-бу-бу. Гангрена бу-бу-бу. Будем, говорит, готовить вас к операции. А я не соображаю ещё толком. Хорошо, говорю, к какой операции? К ампутации, да вы не волнуйтесь на правой ноге у вас даже колено останется.

Грицевец мотнул головой, как-бы отгоняя неприятные воспоминания и достал пачку папирос:

— У тебя курить можно?

— «Герцеговина Флор». Смотрю кучеряво живут товарищи полковники. Дай и мне, — Смушкевич достал пепельницу и поставил её прямо на одну из папок, лежащих на краю стола.

— Да это подарок. Заметка была в газете, что я в аварию попал. Вот завалили передачами просто. Чего только не шлют и носки шерстяные и махорку, и даже апельсины один раз. Представляешь? А уж снедь разную всем отделением ликвидируем.

— Ну а что, правильно. Лётчиков, дважды Героев у нас, наверное, по пальцам одной руки можно пересчитать.

— Четверо нас. Ты, я, Гришка Кравченко[43] и Сергей Денисов[44]. Успели подсчитать пока «загорали» на больничных койках.

— Я так-то стараюсь не курить. А то столько нервов, если каждый раз за папироску хвататься, тут дышать нечем будет.

— Правильно. Скажи, Яков, а правду говорят, что Серёга Денисов спивается?

— Верно. Есть такое дело. Боюсь снимать его придётся. Не знаю только дальше, что с ним делать. Ладно, потом решу. Не будем отвлекаться, рассказывай, как дальше дело было.

— А дальше… стыдно вспомнить, дальше я орать стал, доктора обматерил, с тумбочки какие-то пузырьки поскидывал. Жуть в общем. Потом, конечно, сто раз извинялся, да и доктор, его, кстати, Игорь Яковлевич зовут, на меня вроде зла не держит. Говорит паника одна из типичных реакций.

— Испугался значит?

— Испугался. Да. А кто бы не испугался? Минуту назад ты молодой здоровый лётчик. Между прочим, весьма успешный, в чинах и званиях. А потом машина, выскочившая на полосу, бах — удар и темнота. Через мгновение открываешь глаза, и ты безногий калека. Брррр… даже сейчас пробирает, как вспомню что я пережил тогда.

Раз уж такой разговор. За те двое суток, даже успел подумать, а зачем я такой Галине. Не лучше ли…

— Да ты что! А дочки!

— Да я те дни вообще не соображал. Морфий ещё кололи, порошками какими-то сыпали. Вообще лечили очень хорошо, уход великолепный…

— Ну! Не тяни.

— Лечили. Только доктор всё ноги мне нюхал и в глаза не смотрел. Да я и сам понимал, дёрганая боль — это воспаление, а значит ещё день-два и всё равно лягу под нож.

— И…?

— На третий день, ближе к обеду, вдруг замечаю суета началась. Игорь Яковлевич заглянул, потом заведующий отделением, потом сестры чистоту в палате начали наводить. Ну как наводить и так у нас чисто. Тряпками вроде что-то протёрли с места на место кружки переложили. Газеты забрали, цыкнули, чтоб кто курить не вздумал. Меня к тому времени в общую палату перевели, ещё три человека лежали, выздоравливающие. Сейчас то понимаю, специально. И присмотреть и от глупых мыслей отвлечь.

В общем, припожаловал ко мне ни кто-нибудь, а сам Николай Николаевич Бурденко, главный хирург Красной Армии.

— Сильно. Но, с другой стороны, сам говоришь, четверо нас всего таких — дважды Героев. Значит он тебе ноги спас?

— Нет. Всё было гораздо интересней. По моему излечению вообще кино снимать можно.

Полковник Грицевец приосанился и повадил плечами изображая из себя кинозвезду.

— В общем, если отбросить всякие там политесы, то Николай Николаевич предложил мне попробовать новый противовоспалительный препарат. Новый в том смысле, что его только-только начали испытывать на людях и какие будут побочные эффекты ещё никто не знает. Вернее, про один уже знают. Понос.

— Понос?

— Представь себе. Этот препарат оказывается убивает всех микробов без разбора, и вредных, которые гангрену вызывают, и полезных.

— А есть и такие?

— Оказывается есть.

— Ясно. Ты, конечно же, согласился?

— А что мне было терять?

— Верно. Нужно написать в наркомат здравоохранения пусть скорее начинают выпуск этого препарата.

— Пенициллин. Его из плесени делают. Представляешь?

— Да хоть из ослиной мочи, если вместо гангрены оно кости сращивает. Ты не хуже меня знаешь сколько лётчиков ежегодно бьются! А если война!

— Ну не всё так просто. Уколы пенициллина остановили воспаление, но и только. А вот чтоб кости правильно срослись на мне другую новинку испробовали. Аппарат Спрынова-Илизарова называется.

— А это что за зверь?

— А это, вместо гипса проткнули мне кости стальными спицами крест-накрест и затянули хомутами снаружи. Сам не поверил бы, но уже через несколько дней, когда дырки, что они во мне навертели, подзатянулись, начал на ноги вставать. Доктор, этот самый Спрынов, кажется, сам не верил. Можно сказать не отходил от меня. Да и другие врачи и студентов ко мне водили, и сами каждый день — соберутся человека три и давай мне ноги ощупывать, да температуру мерить. Док даже пошутил как-то: «Вам, товарищ полковник, медаль нужно дать, как лабораторной мыши-испытателю».

— Сильно. Всё равно, надо в наркомат письмо писать. Пусть внедряют поскорее и аппарат этот и пенициллин, тысячи жизней можно спасти.

— Да я разве против⁈ Я двумя руками за.

— Что ж, значит дела у нас даже лучше, чем я рассчитывал. Но скажу прямо, летать много у тебя не получится. И на боевые я тебя пускать не собираюсь, даже не проси.

— Да как так то, Яков Владимирович!

— А вот так, Сергей Иванович. Пусть молодые летают, а ты мне для другого надобен?

— И для чего же, товарищ генерал-лейтенант авиации? А то у меня от любопытства уже нога зачесалась.

— Зачесалась — почеши!

— Конечно! Хорошо вам товарищ большой начальник со звёздами в петлицах, издеваться над нами простыми истребителями, — сдерживая смех, постарался изобразить обиженное выражение лица полковник Грицевец.

— Ну-ну, тебе то до звёзд тоже не долго осталось. Ладно, слухай сюда, простой истребитель.

Генерал-лейтенант достал из стола папку с красной полосой показывая, что вводная часть беседы закончена.

— Помнишь лейтенанта Самойлова, который в Монголии нас тактике воздушного боя учил?

— А как же. Забудешь такого, пожалуй. Интересно, что с ним.

— Нормально всё с ним. Если примешь моё предложение…

Требовательно зазвонивший телефон не дал закончить фразу и Смушкевич чёртыхнувшись с явным неудовольствием поднял трубку.

На этот раз, разобрать, что говорили на том конце провода было невозможно, зато вмиг посуровевшее лицо генерал-лейтенанта однозначно указывало, разговор будет трудным и неприятным.

— И вам добрый день, Александр Сергеевич, — вежливо начал разговор начальник Главного управления ВВС Красной Армии.