Фактор роста

Глава 24 Все выше, и выше, и выше…

21 июня 1941 г. 18:24. 8 километров северо-западнее Волоколамска, аэродром Особого Авиационного Корпуса (ОАК)

Капитан Иван Долгих сидел в кабине истребителя Пе-3 (бывший ВИ-100 модернизированный) с номером один и собственным именем «Змей Горыныч». Чуть подальше на взлётке стояла пешка с номером два, получившая имя «Цербер». Не трудно догадаться, что объединяет греческого пса и славянскую рептилию одно — служба. И тот и другой стерегут проход в царство мёртвых.

Так что имена более чем уместны, эти две машины, можно сказать заново воссозданные на базе высотного истребителя Петлякова, собранные практически вручную, являются единственными советскими перехватчиками с реальным потолком боя более 12 километров. И призваны защитить столицу от высотных самолетов противника.

Четыре истребителя, ладно, два только в перспективе, вот и вся эскадрилья под началом капитана Долгих. Капля не то, что в ПВО Москвы, а даже в своём корпусе. Величина, можно сказать, равная погрешности. Ан нет. Штучный товар. Элита элит, как говорит майор Самойлов. А майор Самойлов не просто майор. Майор Самойлов — это имя! Иван так до конца и не понял кто он. Разведчик? Лётчик? Авиаконструктор? Учёный?

В ОАК вообще мало чего простого, взять хоть комкора — дважды героя Советского Союза генерал-майора авиации Грицевца. Хоть остальных командиров полков. Сплошь герои и легенды советской авиации. И капитан Долгих командир двух самолётов, восьми лётчиков и сорока четырёх техников (людей-то сразу набрали на все четыре штуки). А не шутят, не подкалывают. Всерьёз считают за равного. Потому что понимают, то, что могут его «злыдни» больше никто не сможет.

От ВИ-100 в машинах осталось, конечно, не мало. Прежде всего: моторы М-105, планер, герметичная кабина, два турбокомпрессора, основные системы, запредельная электрофикация. Но и переработали машину качественно. Основное: доработали моторы, увеличили площадь крыльев, нарастили кили и ещё больше увеличили угол стреловидности консолей, поставили экспериментальные четырёхлопастные винты ЦАГИ 3 С MB-14[106], убрали гермокабину стрелка, соответственно зашили верхний люк, убрали остальные пушки и пулемёты, тоже всё зашили, отполировали. Переделали внешние бомбовые подвесы на направляющие для реактивных снарядов большого калибра. Поставили двойное остекление, как на высотном бомбардировщике прототипе БОК-15[107]. Оттуда же позаимствовали многочисленные улучшения для гермокабины: влагопоглотители, система подачи кислорода, система поглощения углекислоты и влаги (кабинный воздух прогонялся при помощи центробежного вентилятора через химические поглотители). Одели пилотов в скафандры с электроподогревом, на случай разгерметизации кабины.

Для увеличения максимальной высоты полёта основное вооружение самолётов решили сделать модульным. На подкрыльевые направляющие могли быть установлены по два реактивные снаряды 82-мм на крыло. В вот в достаточно большое пространство, оставшееся внутри фюзеляжа смонтировано устройство барабанного типа позволяющее выпускать четыре уже 132-мм реактивных снаряда. Альтернативой был модуль из спаренной 20-мм пушки ШВАК с боезапасом 400 выстрелов на ствол.

Реактивные снаряды были также оригинальной конструкции и можно сказать ручной выделки. В отличие от стандартных снарядов, высотные имели головку без насечек и осколочно-фугасную боевую часть с ГПЭ (готовые поражающие элементы). Так же в БЧ использовалась какая-то особо мощная и секретная смесь Ледина. Нужно ли говорить, что все снаряды проходили строжайший весовой и визуальный контроль.

По идее комэск не должен был находиться в кабине. Но, во-первых, штатный пилот получил ранение (ожог мягких тканей левой ягодицы). И ничего смешного в этом нет. Металлическая пластина накаливания в скафандре слишком сильно нагрелась. Теперь эти пластины обмазаны какой-то керамической глиной и скафандры стали гораздо безопаснее, но за знания приходится платить, иногда травмами и кровью, а иногда и жизнями. Во-вторых, программа испытаний скомкана и утрамбована до нельзя. Сегодня вот нужно и на 13 000 забраться и провести стрельбы боевыми 132-мм реактивными снарядами. Зная какой труд вложен в каждую единицу боеприпасов, жалко до одури. А куда деваться, без боевых-то стрельб? Вот и не смог Иван Долгих побороть искушение самому подменить выбывшего пилота. Опыта у него чуть-чуть, но побольше чем у других.

Капитан сидел в кабине уже более получаса, разрешение на взлёт он должен был получить ещё 25 минут назад, но на КП чего-то телились. Хотя это же 21 июня. Все в корпусе знали, что по прогнозам майора Самойлова завтра начнется война. Кто-то втихаря крутил у виска, кто-то хмурился, но нервозность медленно и верно передалась всем. Кроме дежурной эскадрильи, корпус отдыхал. Учебных полётов сегодня не планировалось, учеба на земле была сведена к минимуму. Больше половины личного состава получили увольнительные. Те, кто имел родственников в Москве или недалеко от аэродрома, получили возможность своим ходом навестить их и вернуться до 22:00. Кто не имел, отправились организованными группами на экскурсии в музеи, театры и кино Москвы.

А занятому на испытаниях Долгих, из столицы привезли жену с дочкой. Иван, наверное, несколько минут только рот открывал, не зная, что сказать от удивления. Конечно, его как и остальных командиров полков зовут на все совещания. Но и понимание иметь надо, взять, например, командира «Фениксов» Героя Советского Союза Митрофана Петровича Ногу, майора и аса и его — недавно получившего капитанское звание Ивана Кузьмича Долгих. Чувствуете разницу? А вот проявили заботу, побеспокоились, после такого как на крыльях летаешь. Так и думаешь какой подвиг совершить чтоб оправдать доверие.

Хотя, дорожка, которая привела Ивана в это кресло знамо откуда началась. С той взлётной полосы Кузнечиков, где он, майор Самойлов и нынешний начальник ГАУ ВВС Яков Смушкевич заступили дорогу тогдашнему начальнику ГАУ генерал-лейтенанту авиации Павлу Васильевичу Рычагову и его свите. Ну заступили-то, конечно, товарищ Смушкевич с товарищем майором, а его не иначе какое лихо подтолкнуло. Правильно товарищ Самойлов сказал — дурак. И Оленька потом сказала — какой же ты у меня правильный дурачок. И обняла.

После того как всё начальство разъехалось, очень вовремя приехал комдив 28-й САД полковник Булавин и вызвал Ивана Долгих к себе. Да так ничего ему и не сказал, позыркал-позыркал, очами грозно поводил из-под бровей и только рукой махнул, иди мол. Правильно, а что тут скажешь, если не ясно, чья возьмёт. Вот когда решат в Кремле, а то, что Долгих за Смушкевича во всю ивановскую нарисовался, так это даже сержант Кривошеев, наверное, понял.

Через несколько дней стало ясно, что в противостоянии Рычагова и Смушкевича верх одержал последний. Казалось бы, теперь у Ивана Долгих в жизни и на службе должна начаться долгая белая полоса. Но не случилось. Сначала-то да. Его почти сразу повысили до командира эскадрильи, той самой 5-й где были собраны все новички и залётчики.

А вот потом Иван с удивлением стал замечать, что коллектив, как бы это сказать, вежливо от него отгораживается. И ладно бы только начальство, хрен с ним, но изменилось и отношение простых лётчиков. Вот вроде бы его никто не ругает, не высказывают претензий, но всё общение сводится к официалу. Уж, казалось бы, в своей эскадрильи всё должно быть нормально, но и молодые, глядя на других, начинают вести себя насквозь официально. Попробовал зазвать других комэсков на пьянку, у всех нашлись срочные неотложные дела.

В конце концов Иван не выдержал и прижал сослуживца, которого ещё несколько месяцев назад считал своим лучшим другом: «Давай. Коля, колись, что это за байда?» Тот ему и выдал: «А что ты хотел, Ваня? Все помнят, как ты по аэродрому бегал и своим же товарищам трибуналом грозил. После того раза и так к тебе с опаской относиться стали, а сейчас, когда наверху гайки закручивают, чего от тебя ждать вообще не понятно. Убрать тебя из дивизии начальство боится и оставлять тебя тут — страшно».

Вот такой вот вышел разговор. Написал рапорт о переводе в другую дивизию, так оказалось там его принять тоже никто не желает. Совсем уже собрался увольняться к чертям со службы, да Оля уговорила немного обождать. Всё меняется и это измениться, надо только потерпеть немножко, сказала. Мудрая у него жена. В итоге как она сказала, так и вышло.

Где-то в середине мая вызвал его комполка и с нескрываемым облегчением сообщил, что старшего лейтенанта Долгих затребовали из управления кадров ВВС. И, не иначе на радостях, добавил, что служить Иван будет, можно сказать, по соседству в формирующемся в районе Волоколамска особом авиационном соединение под началом не абы кого, а дважды Героя Советского Союза полковника Грицевца.

А остальное уже дело техники. Встретили, накормили-напоили, даже в баньке дали попариться. А на утро и предложил ему Сергей Иванович Грицевец возглавить первую в ВВС КА эскадрилью высотных истребителей. Намекнул, что поручились за него, как за надёжного, проверенного товарища. А что опыта нет, так его в этом деле ни у кого нет. Начинать нужно будет с ноля. С двух машин-прототипов Петлякова[108], которые придется разобрать чуть ли не до винтика, довести до ума, а потом собрать и, всего делов-то, на получившейся чудо-конструкции научится летать. И не просто летать, а эффективно воевать.

От воспоминаний капитана Долгих отвлекла, закреплённая за дежурным по аэродрому, полуторка с ярко жёлтой кабиной, разделённой посередине широкой горизонтальной полосой синего цвета. Автомобиль проехал чуть вперёд, чтобы Иван увидел его из кабины и два раза требовательно пробибикал требуя от пилота спуститься на землю. И это было крайне странно. Ведь начальство, прекрасно знало, как непросто выбраться из герметичной кабины этого самолёта, и всё равно не воспользовалось радио. Но ещё большее удивление капитана Долгих вызвал вылезший из машины, уже генерал авиации, сам комкор Грицевец. Сергей Иванович резко замахал рукой призывая Ивана поторопиться. Ничего другого, как, чертыхаясь и гадая что могло произойти, начать выбираться прямо в скафандре ни оставалось.

— Иван Кузьмич, слушай меня внимательно, — генерал снял фуражку и промокнув платком лоб, словно не зная, что с ней делать дальше, поскрёб ногтем кокарду. Впрочем, уже через секунду Грицевец, даже излишне резким, свидетельствующем о нервном напряжение, движением вернул головной убор на положенное по уставу место.

— Обращаюсь к тебе как к коммунисту и командиру…

— Готов выполнить любую задачу, товарищ генерал! — у Долгих хватило самообладания не показать насколько его удивило такое начало.

— Да не тянись, ты. Ты, сначала послушай, а потом ответь мне… честно… как на духу.

— Слушаю, Сергей Иванович.

Грицевец кашлянул и опять было полез к фуражке, но резко себя оборвал и впился взглядом в глаза успевшему поднять забрало шлема лётчику.

— Нашу границу на Минском направлении пересёк немецкий самолёт. Служба слежения гарантирует, что это снова высотный разведчик. Если его курс не изменится, а с чего бы ему меняться, то очень скоро эта сука пролетит над Москвой. Сейчас он идёт на высоте десять тысяч метров, — генерал сделал паузу, давая подчинённому время осмыслить сказанное.

— Его «наша Рыжая» засекла? Так ведь, Сергей Иванович?

— Иван, вот зачем ты меня спрашиваешь! Знаешь же, что я не могу тебе утвердительно ответить, — Грицевец обозначил улыбку, и моментально снова стал предельно серьёзен.

— Главком ВВС генерал-лейтенант авиации товарищ Смушкевич запросил у товарища Сталина разрешение на посадку, а при невозможности, уничтожение этого самолёта.

Капитан Долгих только огромным усилием воли остался стоять на ногах под тяжестью обрушившегося на него предчувствия.

— Вот-вот, — прекрасно понимая о чём подумал капитан, продолжил генерал, — ты же понимаешь, предлагая такое, товарищ Смушкевич заявил, что гарантирует результат. Вот и ответь мне, как коммунист коммунисту — если будет дано добро, ты его собьёшь? Или пока не поздно отказаться? Я готов взять ответственность на себя, хотя конечно, сам понимаешь, какие могут быть последствия. Но если ты взлетишь и не собьёшь, то твою эскадрилью могут и расформировать.

— Что я могу сказать, Сергей Иванович, — Долгих еле удержался от искушения сесть прямо на бетон взлётной полосы, — в экипажах я уверен на 100 %. Вот в технике… пожалуй на 80. Особенно если немец заберется на тринадцать и выше. А он ведь сможет гад. Мы выше тринадцати километров пока не забирались.

— Значит, не сможешь? Отбой?

— Я такого не говорил. Дайте подумать, тащ генерал.

— Правильно, ты подумай, подумай. Я уже не говорю про то, что если собьёшь, то считай капитанские петлицы отработал полностью. Да и Знамя получишь, сам представление напишу. И экипажи не обидим, да вся эскадрилья получит поощрения. И нас с товарищем Смушкевичем выручишь, мы, считай, на своих должностях тоже авансом. Но это самое маловажное. Ты подумай. Если всё получиться, то получается высотные истребители уже докажут, что не зря мы с ними возимся, столько средств вбухиваем. Как майор говорит: «Или вы только реглан носить, да пайку лётную жрать горазды?» Всё не зря⁈ А⁈ Сколько ты жизней этим спасёшь!

— Товарищ генерал! Всё я понимаю. Не надо меня агитировать. Сами же просите честно, по-ленински ответить. Я думаю.

— Ты, только это, думай быстрее, Иван Кузьмич! В любой момент Яков Владимирович может меня к телефону вызвать.

— А к чему такая срочность, товарищ генерал, Самолёту-то наверно несколько часов лететь.

— Несколько часов! А ты учёл, что его более трёх часов назад засекли над границей. А сколько времени прошло пока это до главкома дошло? А потом до товарища Сталина? А пока ты поднимешься, да пока его московский «Редут» выцелит. Да мало ли что!

— Тогда чего время тянуть. Мы готовы! Я только за ракеты волнуюсь. Самолёты, сами знаете, Сергей Иванович, только что тщательно проверили. Не могут же сразу две машины из строя выйти. А на тринадцать тысяч мы практически поднимались, правда, без ракет на внешних подвесках. Но там в скафандре дело было. Причину неисправности мы уже нашли и устранили, а движки, уверен, тринадцать вытянут.

— Хорошо коль так.

— Только слишком рано нам тоже взлетать нельзя. Баки-то, считай, почти половину убрали вес облегчая.

— Понимаю. По моим прикидкам у вас ещё минут 15–20 до взлёта. Пусть командир второго экипажа сюда спуститься, сам ему объясни, что к чему. Если товарищ Сталин добро не даст я сам к вам подъеду и скажу, что отбой. Если даст, то по радио услышите стандартное разрешение на проведение учений. Решено задействовать радио в самый последний момент. Поэтому пока передам тебе вводную на словах. Немец летит прямо от Варшавы и похоже не считает нужным как-то хитрить. Если так и будет, то пролетит по линии Можайск — Кубинка — Одинцово. При подлете к столице направление он наверняка сменит, поэтому встречай его над Можайском. Сейчас его высота десять тысяч. Скорость двести пятьдесят. Есть вопросы?

— Есть. Как я его сажать то буду?

Генерал осмотрелся по сторонам и склонил голову поближе в Ивану:

— Стрельни первыми двумя ракетами по курсу, если испугается и начнёт снижение — хорошо. Нет, так бей на поражение.

— Сильно я сомневаюсь, что испугается, товарищ генерал.

— Ты это, Иван Кузьмич, главное не упусти его. А там на высоте ты хозяин. Действуй по обстановке. Главное не упусти.

— Понял, Сергей Иванович! Не сомневайтесь, всё что в наших силах сделаем.

— Добро.

Самолёт упорно набирал высоту, приближаясь к отметке в десять тысяч метров, а вот эмоции его пилота были в полном раздрае, капитана Долгих бросало то в жерло обжигающего стыда, то к ледяным пикам презрения. Иван, считавший себя до сей поры смелым человеком, вдруг повёл себя как последний трус. Сидел в кабине в ожидание решения товарища Сталина и малодушно колебался. А сказать совсем уж на чистоту, где-то в самой глубине души, хотел, чтобы сбивать немецкий самолёт ему запретили. Вот так вот. Трус.

— Первый, у меня турбокомпрессор барахлит! — самотерзания Долгих прервал искажённый динамиком голос пилота второго самолёта.

Турбокомпрессор! — Ивана словно нашкодившего котёнка за шиворот, да ещё предварительно макнув головой в студёную воду, выдернуло из душевных терзаний в реальный мир. Да что же это я заладил — трус, трус⁈ Как там комкор не раз говорил: «Трус не тот, кто не боится, а тот, кто страху поддаётся. Страх необходимая составляющая успеха. Иначе шашки наголо и поскакали с голым афедроном на пулемёты».

Словно очнувшись, капитан Долгих с удивлением понял, что пока он предавался мысленному самобичеванию, какая-то часть его разума вполне успешно управляла самолётом и даже отвечала на запросы диспетчера. Понял, что летят они практически над Можайском и до встречи с врагом остались считанные минуты если не секунды. А тут турбокомпрессор! Турбокомпрессор — это высота! Высота — это всё!

— Второй, конкретнее. Приём.

— Начинает немного как бы подвывать, потом звук резко обрывается и такое ощущение пару секунд вообще в холостую молотит, затем всё опять нормально. Приём.

— Чёрт, — не смог сдержаться Иван, — принял. Держи позицию, обо всех изменениях сразу докладывай. Приём.

— Принял.

Капитан Долгих щёлкнул тумблером переключая канал связи.

— «Первый» — «Замку». Уточните. Приём.

— Принял.

В общем-то боевой вылет не планировался, поэтому позывной диспетчера был, можно сказать традиционным. Традиционным для ОАК. Это пусть остальные-всякие будут «Гнездо», «Волга», «Рубин» и тому подобное. А драконам, грифонам и прочим мантикорам нужен замок. И в лаконичности радиопереговоров был свой, понятный только им, шик. Даже один раз слетав с радиолокационной поддержкой, опытные лётчики проникались, можно сказать, до печёнок.

— Первый. Приём.

— Приём.

— Цель на двенадцати и продолжает набирать, только что прошла Можайск[109]. Скорость двести пятьдесят. Поворачивайте на Кубинку и поднимайтесь до двенадцати. Ровнёхонько ему в хвост зайдёшь. Приём.

— Принял.

Первый истребитель по привычке чуть качнул крыльями привлекая внимание ведомого и заложил пологий вираж, вставая на догонный курс. Сценарий, когда цель идёт непуганой от Варшавы прорабатывался не раз, как самый очевидный и теоретически задача была элементарной. Зайти снизу сзади и выпустить ракеты или снаряды в упор. Всё. Второй самолёт вообще для подстраховки.

Теоретически да. Легко. А практически? Первое и, наверное, самое главное чудовищный груз ответственности. Иван просто физически ощущал, как виски сдавливает стальной обруч и казалось передаёт давление прямо в мозг. Хотелось заорать благим матом и отжать ручку от себя, бросая самолёт в отвесное пике, только бы всё скорее прекратилось. Хорошо, что сознание всё же было ясное и капитан вполне себе осознавал бредовость идеи.

«Только попробуйте мне там накосячить, улитки косорукие, я вас сразу заживо репрессирую» вспомнилась фраза одного из командиров охраны, которой он напутствовал уходящих в увольнительную подчинённых и стало чутка как-то полегче. От старлея охраны мысль метнулась к Самойлову, а от него к жене — Оленьке. И как покрывалом спокойствия накрыло. Я сделаю всё что смогу. И немного больше. Если Горыныч не подведёт, то тараном, но собью эту суку. А нет — так нет. Не расстреляют же меня там внизу.

Вторая проблема, это турбокомпрессор «Цербера». На душе заскребли кошки от нехорошего предчувствия. Если он на десяти сбоит то, что будет на два-три километра выше? И главное, а его компрессора как? Не подведут? Иван прислушался, но все звуки были «штатными». Сквозь ровный гул мотора было слышно, как на более высоких нотах так же уверенно и монотонно подвывает турбина, сообщая, что в её железных потрохах всё отлично. Пока отлично — не дал усыпить свою бдительность Иван.

И третья проблема, которую капитан Долгих считал не критической, но тем не менее важной. Так как изначально полёт предполагался учебный и одним из пунктов была проверка лётных характеристик реактивных снарядов, то на дистанционных взрывателях ракет была выставлена дистанция в 500 метров. То есть чтобы РСы взорвались рядом с целью стрелять нужно будет с пятиста метров.

Палить с такой дистанции из пушек это только за зря тратить боеприпасы. Но оружейники клялись, что радиус зоны поражения 132-мм РСов из-за применения ГПЭ (готовых поражающих элементов) более двадцати метров. Самолёт не танк и поражающие элементы просто прошьют его насквозь. Если так прикинуть — стреляя на 500 метров залпом из четырёх ракет промахнуться на сотню, это надо сильно постараться. Так что за ракеты Иван хоть и переживал, но умеренно. Если никто нигде не накосячил, то всё пройдёт штатно. Должно пройти. Да и ракет не одна, а четыре. Да ещё четыре восьмидесятидвух миллиметровки. Те поди тоже метров на 50 всё выкосят.

Капитан Долгих всё же смог настроить себя на правильную волну и одиннадцать тысяч он преодолел уже полностью сосредоточенным. Только позволил себе оставить фоном приятную мысль, как хорошо будет пройтись с Оленькой под ручку, сверкая новеньким орденом на груди.

А потом жизнь начала вносить в этот элементарный план свои коррективы.

— «Второй» — «первому»! Приём!

— «Первый» слушает. Приём.

— Компрессор сдох! Теряю высоту! Первый, что делать⁈ — в интонациях второго пилота без труда читалась еле сдерживаемая паника. Казалось, он сейчас просто сорвётся в крик.

— Терещенко, немедленно прекратить истерику!.. Это, во-первых. Приём.

— Извини, капитан. Мы снижаемся. Быстро. Приём.

— Успокоился? Приём.

— Да. Приём.

— Стабилизируй полёт и продолжай лететь за мной на той высоте на какой окажешься. И вот ещё что… Отстрели эрэсы из-под крыльев. Приём.

— Зачем? Они же по семь кэгэ всего? Приём.

— Да умники из КБ говорили, что сопротивление воздуха создают и какие-то там завихрения нехорошие. Пусть не большое, но тебе сейчас каждое лыко, как говориться. Приём.

— Принял. Исполняю.

Капитан Долгих в очередной раз переключился на диспетчера.

— «Первый» — «Замку». Высота цели? Приём.

— Тринадцать тысяч. Стабильна. Приём.

— Принял.

К сожалению, отказом турбокомпрессора на втором истребители неприятности не ограничились. Увы характеристики радиолокационной станции ПВО Москвы РУС-2 «Редут» значительно уступали ФРС доктора Ивлева. А главное намного хуже было отработано взаимодействие в цепочке оператор РЛС — диспетчер аэродрома — пилот.

Когда два всплеска на экране индикаторного устройства слились в один оператор «Редута» сделал наполовину верный вывод — самолёты находятся очень близко, а значит пилот истребителя видит цель. Ему и в голову не пришло доложить диспетчеру, выполнявшему роль связующего звена между РЛС и пилотами, о том, что охотники уже догнали дичь.

А вот капитан Долгих ждал от диспетчера информации какое расстояние осталось до цели. И считал, что раз её не поступало, то и от немцев он достаточно далеко. К тому же и так тяжёлый полёт, практически по приборам, осложнялся и проблемы с турбокомпрессором на втором самолёте и осознанием степени оказанного ему доверия и соответственно ответственности. Не удивительно, что осматривать ещё и окружающее воздушное пространство постоянно Долгих просто физически не успевал. Лишь урывками бросал взгляд по сторонам на вбитых в подкорку истребителя рефлексах.

Ju-86 начав набирать высоту значительно снизил скорость и советские истребители догнали немецкий самолёт раньше предполагаемого срока. Пе-3 капитана Долгих подбирался к двенадцати тысячам, высотник с бортовым номером два болтался где-то километра на четыре ниже. Немец, опробовавший даже для него экстремальные тринадцать, собирался спуститься до обычных десяти.

В итоге они увидели друг друга практически одновременно. Немецкий наблюдатель унтер-офицер Йохан Клюге, заметив совсем близко незнакомый двухмоторный самолёт, непроизвольно вздрогнул, вспоминая свой пусть и недолгий французский плен[110], что, впрочем, не помешало ему тут же довести новую информацию до пилота. Лейтенант Дирк Шмелинг решил, что самолёт, летевший под ними, курсом на несколько градусов южнее, скорее всего новый бомбардировщик большевиков. С неожиданно высоким потолком и несомненно заслуживающий быть со всей тщательностью сфотографированным.

А капитану Долгих и решать-то, собственно, было нечего — он пошёл в набор высоты. Немец заметил сразу, кинул самолёт влево и тоже, по всему выходило, стал карабкаться ещё выше. Оставалась только тщательно, как автомат, вести машину и сожалеть, что коммунисты не верят в бога и другие суеверия. Сейчас безусловно не помешало бы покровительство какого-нибудь сильного духа-механика калибра Ивана Кулибина.

Увы или духам запрещено летать так высоко над землёй, или по каким-то другим причинам, но набрав ещё метров двести машина наотрез отказалась подниматься выше. Особенно обидно было от того, что и немец похоже достиг своего потолка. Разведчик подскакивал примерно до 13 100 потом сыпался метров на 50 ниже, разгонялся, снова заныривал вверх и снова сыпался.

— Командир, пора отстреливать «маленькие» — подсказал второй пилот, исполняющий функции штурмана.

— Пора, — не стал спорить капитан Долгих, совершенно не уверенный, что, «выкинув на ветер» 82-мм эрэсы из-под крыльев, сможет подняться на достаточную для пуска ракет высоту.

— Что-то у нас топливо быстро уходит, — как будто мало им было проблем, обрадовал штурман, выполняющий изрядную долю работы бортинженера.

— Легче — выше, — парировал Иван твёрдо намеревавшийся хоть тараном, но сбить гадину.

Штурман только хмыкнул, а вот «Горыныч» походу идти на таран особо желанием не горел. Так или иначе, но истребитель после отстрела 82-мм реактивных снарядов, выцарапывая метр за метром, пополз вверх. Поднимались не долго. Хватило метров на шестьсот. Но этого хватило, чтобы Долгих решился на пуск ракет. Правда сделать это немедленно было невозможно. Пускать ракеты практически вертикально вверх «Пешки» не могли.

Пришлось какое-то время лететь зигзагом, чтобы и скорость не потерять и немца от себя отпустить вперёд хотя бы метров на триста. Пока отставали поднялись ещё метров на сто, самолёт по мере выработки топлива становился легче. Причём топливо уходило так быстро, что штурман, не выдержав постучал ногтём по стеклу топливометра, а то Иван сам не видел аномально высоких расход.

Теперь по прикидкам Ивана его «Горыныч» шёл на триста метров сзади и на триста метров ниже немецкого разведчика. Прямая линия, соединяющая машины, если вспомнить геометрию, как раз и должна была быть где-то метров пятьсот в длину. Задача осложнялась тем, что пускать ракеты нужно было с кабрирования. Учитывая, что «Пешка» шла на пределе высотности для того, чтобы самолёт смог задрать нос в момент пуска эрэсов сначала нужно было снизится. Элементарнейшее действие, но не в том случае, когда и техника и люди действуют на пределе.

Долгих до побелевших костяшек сжал ручку управления и медленно стал отжимать её от себя. Самолёт чуть-чуть опустил нос и плавно пошёл на снижение, словно охотничья собака, накапливая энергию для финального рывка. Снизившись метров на пятьдесят, так же плавно потянул ручку на себя, внешне спокойно и уверенно, как на тренировке. Вышел на ударную позицию с практически идеальным углом и даже некоторым запасом, но в последний момент скорее интуитивно, чем осознанно дал залп не всеми четырьмя, а только двумя ракетами.

Ракеты ушли хорошо. Кучно, словно по ниточке. Разорвались метров на так всего 80–100 дальше немца. Может быть, он и влетел бы в облако осколков. Только вот взрывы были чуть ли не на 20 градусов правее. У Ивана волосы на голове зашевелились от мыли, что случилось бы выпусти он сейчас все эрэсы разом. Промазали бы — вот бы что случилось.

Штурман, казалось, не дышавший последние несколько минут, грязно выматерился. Поднял руку стукнуть по чему-нибудь кулаком да так с поднятой и остался. По чему тут стукнешь, вся кабина в приборах и индикаторах.

— Спокойно, Васян. Может барабан перекосило. Самолётом наведусь. Не дрейфь, щас мы прижучим эту суку, — Иван опять кинул машину в пологий спуск, думаю о том, что разлетись ракеты в разные стороны вот было бы худо. А так всё нормально. Ракеты штатно бабахнули, за что он переживал больше всего. Всего-то, самое вероятное, от мороза перекосило направляющие, а это легко скомпенсировать, просто держа нос самолёта в момент пуска на 20 градусов левее.

— Пошли родимые! — Иван впился взглядом в уходящие огненные стрелы и сразу же застонал от бессильного отчаянья. Первая ракеты пролетев метров сто закувыркалась вниз, разбрасывая во все стороны снопы жёлто-оранжевого пламени. Зато вторая полетела как надо и куда надо. Взорвалась метрах в двадцати правее. Практически с нулевым расхождением по дальности.

Несколько секунд ничего не происходило. Немецкий самолёт продолжал лететь, а в кабине Пе-3 люди замерли, впившись глазами во врага и отказываясь верить в то, что все их усилия были напрасны.

— Командир, дымит! Ей-богу дымит!

— Спокойнее, товарищ лейтенант. Спокойнее. Вы бы ещё перек…

Разведчик развалился как-то обыденно, совсем не зрелищно. Вот он летит и вот у него отваливается правая плоскость до мотора, моментально разламываясь на несколько фрагментов. И вот он уже летит вниз, закручиваясь в спираль, но теряет хвостовое оперение с правой же стороны и уже, совершенно хаотично кувыркаясь, несётся к земле.

— … Кочерыжку мне в маслопровод! Мы его сбили! Васян, ты понимаешь какие мы молодцы⁈ Уделали суку! Как есть уделали! Ну всё! Вертите дырку под орден, товарищ лейтенант!

— А и проверчу. Заслужили. Всё выше и выше, и выше, — второй пилот ударил кулаками друг об друга чтоб хоть как-то выплеснуть переполняющие его эмоции.

— Обожди петь, Утёсов доморощенный. Доложить надо.

— Мы рождены чтоб сказку сделать былью. Хорошо. Только ты, командир, рацию не забудь включить, ха-ха.

— Чёрт, когда я её успел-то?

— Так перед первым пуском.

— Во дела, — Иван щёлкнул тумблером, представляя как его сейчас костерит комкор Грицевец.

— … «Замку». «Первый» ответьте. «Первый» приём, — кабину истребителя заполнил потрескивающий с едва уловимыми нотками паники голос диспетчера.

— «Первый» на связи. Приём.

— Товарищ генерал! «Первый» на связи! — радостно бабахнуло в наушниках.

— «Первый» это «Ключник». Почему не выходили на связь? Доложите обстановку! Приём.

— Связи не было. Товарищ «Ключник», докладываю. Учебная цель поражена. Повторяю, цель уничтожена! Приём.

— Уверен! Я могу доложить на верх? Приём.

— Можете, товарищ «Ключник». Абсолютно уверен. Наблюдали, как «мишень» развалилась на куски! Запросите подтверждение у «Второго» он тоже должен был видеть обломки. Приём.

— Принял, — даже через радиоэфир было слышно, как облегчённо выдохнул генерал, словно сбрасывая с плеч многопудовый груз, — давайте домой. Встретим как подобает.

Как оказалось последнее комкор сказал зря. Сглазил. Только и успел Иван переговорить со вторым экипажем да спуститься на полкилометра, как левый мотор полыхнул. Яркий всполох, чёрный густой дым из мотора, а потом с плоскости потекло пламя, создавая за крылом узкий огненный хвост в несколько метров длинной.

— А вот и пропавший бензинчик нашёлся, — капитан щёлкнул тумблером, перекрывая подачу топлива к загоревшемуся мотору.

— Командир, а чего это у нас крыло ещё не сгорело? — штурман сцепил пальцы замком, чтобы унять дрожь в пальцах.

— Так высота. Кислорода не хватило чтоб как следует шандарахнуть. Считай, Василий, второй раз родились.

— И что теперь?

— А ничего. Сейчас я правый отключу. То топливо, что в системе прогорит и мы спокойненько спланируем. А перед самой посадкой снова мотор запущу. Куда-нибудь да сядем.

— А если угробимся?

— Не. Я Ольге обещал, как орден получу в театр её сводить.

— Если обещал-то, тогда, конечно, да. Подумаешь с 12 километров с горящим мотором. Плюнуть и растереть. Приземлимся нахреначусь в слюни.

— А знаешь, что, Василий, а давай споём. Как там? Нам разум дал стальные руки-крылья!

И уже в два голоса:

— А вместо сердца — пламенный мотор!