Эхо Танорга

Прода 5.06

Изредка я просыпался, и до меня доносились чьи-то безэмоциональные отчёты:

— День двенадцатый. Организм пациента положительно реагирует на подобранное лечение. Наномагнитно-резонансное сканирование показывает, что связи между нервными клетками восстанавливаются, однако кровообращение в мозгу пока что не соответствует параметрам здорового цварга. Увеличены процедуры кислородного насыщения с трёх до пяти в сутки.

— День семнадцатый. Вопрос сохранения корней резонаторов пока что стоит остро. Как док я рекомендую вырезание органов. Они воспалились очень сильно, отёк создаёт сильное давление на кору головного мозга и зрительный нерв. К сожалению, отец пациента настаивает сохранить корни любой ценой.

«Опять отец за своё. Да вырезали бы их к шварховой матери, всё равно я не цварг! К Мирославе хочу…»

— День двадцать четвёртый. Сегодня у пациента был приступ. Подозрение на образование тромба. Если бы отец пациента согласился на вырезание органов, его бы не было. К счастью, реанимация прошла успешно. Назначены разжижающие кровь медицинские препараты. Ближайшие сутки критичны.

Я купался в вязком желе беспамятства и чувствовал себя живым лишь тогда, когда думал о Мирославе. Память подбрасывала воспоминания о том, как я вкалывал в СПТ, не спал днями и ночами, как мечтал добиться повышения ради того, чтобы отец мною гордился. А сейчас вдруг понял, каким же дураком был всё это время. Я никогда не буду проходить по золотому стандарту Пьера Леграна. Я никогда не буду тем идеальным сыном хотя бы потому, что я не цварг. Моя карьера важна лишь для меня одного, а куда важнее карьеры — Мирослава. Таких девушек, которые видят меня, а не успешного комиссара, мужчину с квотами или смеска с цваргской кровью — просто нет. Таких девушек, как она, — одна на Вселенную.

Удивительнее всего, что всё это время я не чувствовал ни боли, ни холода, ни голода. Мне было никак. Так странно. Как будто кто-то вынул душу и заставил смотреть на всё со стороны.

— День двадцать пятый. Кризис остался позади. Отёк тоже начал спадать, давление внутри головного мозга стабилизировалось. Вынужден признать, у пациента удалось активировать незначительные цваргские гены. В аналогичной ситуации чистокровный человек скончался бы.

Дальше я снова провалился в беспамятный мутный сон, а когда проснулся, надо мной склонялся незнакомый мужчина в белом халате с сиреневой кожей и длинными чёрными рогами. Он сосредоточенно хмурил лоб, рассматривая меня. «Это цварг», — заботливо напомнила память. Откуда в таноржской клинике цварг?! Очень медленно, буквально со скрипом, я вспомнил, что Олаф помог мне сесть в такси… А там был Лоурен.

Голова слегка гудела, а во рту было сухо, как на пустынной трассе М-14[1], но в остальном, на удивление, я чувствовал себя вполне сносно.

— Отлично, вы наконец-то очнулись. Сколько пальцев видите?

— Два.

Мужчина кивнул.

— Замечательно. Значит, хорошей идеей было погрузить вас в искусственный сон.

— Простите, я не понимаю. Где я?

— А вы не узнаёте? — вопросом на вопрос ответил док, и только сейчас я сфокусировал зрение на фоне позади мужчины.

Знакомые бледно-голубые стены, мебель из цельной древесины и выложенная облицовочным камнем труба от камина, которая проходила насквозь мою детскую комнату. Сам камин располагался на первом этаже, в просторной гостиной. Стеллажи, рабочий стол и мощный телескоп на металлических ножках у окна. Когда-то давно я мечтал стать пилотом танкера и выпросил у отца последний предмет на день рождения. Уже в школе узнал, что пилотирование танкеров — это скорее рутинная и неинтересная работа, а маршруты и вовсе за них высчитывает техника.

Это был коттедж, который построил Пьер и в котором я рос до двадцати одного года.

— Вы дома, — словно прочитав мои мысли, сообщил док.

Я тряхнул головой, пытаясь убедиться, что это не сон.

— Мой дом на Танорге. У меня трёхкомнатная квартира в здании бизнес-класса. И я не давал согласия перевозить меня на Цварг.

— Прошу прощения, неправильно выразился. Это дом ваших родителей. Что касается перевозки… — Он развёл руками. — Так сложилось. Я не имею к этому отношения. Когда вас ко мне доставили, вы уже были без сознания и в критической ситуации. Я лишь лечил сотрясение мозга и осложнения после неправильного седативного при травме корней резонаторов. Что ж, моя работа на этом закончена. Я оставил список рекомендаций на столе и ухожу.

— Как? Куда?

Всё происходило слишком быстро, мысли всё ещё немного путались.

— В свою клинику, — мягко улыбнулся док и взял кожаный портфель с кресла. — Не волнуйтесь, вам это противопоказано. Также желательно побольше отдыхать, не делать резких движений, не смотреть на яркие объекты. Разумеется, никаких перегрузок, и кибер-игры ближайшие три месяца тоже под запретом, так как в них слишком сильная подсветка и быстрая смена изображений. Ваши нейронные связи могут не выдержать, мне чудом удалось сохранить вам зрение. Приходите в себя, одевайтесь и спускайтесь к семье. Они вас уже заждались.

— Заждались? А сколько времени я был… ну…

— Вас забрали с Танорга сорок два дня назад. Сорок дней длился перелёт на Цварг, так как в связи с вашим состоянием я не разрешал двигаться быстрее второй космической. И уже трое суток как вы дома, — ответил док, обернувшись в дверях. — Всего доброго. Если понадоблюсь, мой номер коммуникатора прикреплён к списку рекомендаций.

— До свидания, — эхом потрясённо ответил я.

Сорок два дня…

Из них тридцать девять в космосе. Как символично. В ФОМе общепринятая норма скорбеть по умершему ровно тридцать девять дней. Надеюсь, меня никто не потерял. Елисей Варфоломеевич дал бессрочный отпуск и вряд ли волновался, а вот Мирослава…

Мысль о том, что могла подумать Мирослава, пронзила тело как разряд электричества. Волосы на голове встали дыбом! Последний раз я видел её в гуще озлобленной толпы в аэропорту Веги. Для неё эти полтора месяца молчания с моей стороны — всё равно что вечность. Что она обо мне подумала?! Хорошо, что роботы уже навели порядок, но надо срочно связаться…

Я оглянулся в поисках средств связи и обнаружил пустое запястье. Ах да, Платон снял разбитый коммуникатор, и новым я не успел обзавестись… Шварх, я даже номера Мирославы наизусть не знаю! Я застонал в бессилии, позволив себе несколько секунд отчаяния, а затем резко собрался. Надо просто побыстрее переговорить с отцом, раз уж он так жаждал меня увидеть, и покинуть Цварг.

Удивительное дело, на мне не было ни знакомого бронежилета, ни привычных джинсов, ни любимой водолазки с высоким горлом. Всё это заменяла консервативная клетчатая пижама, которую я носил в свои двадцать лет. Видимо, кто-то из прислуги переодел, пока я спал. Я фыркнул. Пижама была маловата: рукава давили в подмышки, штаны заканчивались выше щиколоток. Да-а-а… За годы работы в Системной Полиции мышечной массы у меня заметно прибавилось. Всё ещё не «шкаф», как большинство полицейских, но заметно крепче, чем у среднестатистических «тонких и звонких» цваргов тридцати лет.

Чуть покачиваясь от непривычно непослушных ног, я дошёл до знакомой гардеробной и уставился на одежду. Как и следовало ожидать, «плебейских» джинсов и кашемировой водолазки здесь не наблюдалось. Разумеется, отец не терпел, чтобы единственный наследник рода Легран одевался «как последний бомж». Зато на ближайшей штанге висел новенький классический костюм в чехле и с бирками, явно намекая, что его-то я и должен надеть. Под чехлом оказался двубортный пиджак со шлицами, фактурные брюки, пояс с подтяжками, рубашка с манжетами под запонки, дерби, галстук с заботливо воткнутой булавкой. Рядом лежала шёлковая лента для волос, но последние я много лет назад обрезал. Видимо, отец не потерял надежды, что я их отращу.

— Жесть. Я уже и забыл, как отец заморочен на внешний вид, — пробормотал я, рассматривая подтяжки. В детстве я их не переносил. И зачем было выкидывать мою одежду?

Будучи подростком, я смотрел на эти костюмы и беззвучно их ненавидел. Ненавидел то, как отец с девяти лет упаковывал в орудие пыток и требовал соответствовать статусу сына сенатора и «будущего джентльмена». Ненавидел ощущения, когда невозможно повернуться и толком вздохнуть, когда все смотрят и тыкают пальцем: «О, это же сын Леграна!» — а затем добавляют: «Надо же, человек». В такие моменты внутри меня всё закипало, но отец строго одёргивал, что я веду себя неприлично, выплёскивая слишком много бета-колебаний в общий фон. «Ты же мой сын! Ты должен соответствовать», — буквально въелось в подкорку.

Старые вещи в гардеробной тоже имелись, но, очевидно, будут сидеть как пижама. Несколько секунд взвесив все «за» и «против», я взял штаны и рубашку. У последней закатал рукава и расстегнул пару пуговиц на груди, придавая себе неформальный вид. Всё остальное — оставил на вешалке.

Нет, отец, я больше не буду играть по твоим нотам. Я больше не твоя марионетка, и надавить на совесть у тебя тоже не получится. Я вырос и буду жить свою жизнь.

Перед тем как выйти из комнаты, я задержался и перечитал выписку дока. Выходило… так себе. Судя по анамнезу, выжил я лишь чудом. Ещё раз потрогав голову там, где у цваргов растут резонаторы, и не найдя ничего лишнего, я вздохнул и вышел из старой комнаты. Надо заканчивать этот спектакль побыстрее и возвращаться на Танорг.

Дом встретил меня знакомыми ароматами древесины — отец очень любит натуральные материалы — и горьких горных трав. Немногочисленная прислуга бледнела, растерянно кланялась и бормотала торжественные приветствия.

«Меня вернул, а как обращаться с блудным сыном, прислугу ты не проинструктировал», — фыркнул про себя не то с горечью, не то с иронией.

— Ал, сынок, дорогой! Как же давно я тебя не видела!

Ярко-бирюзовое пятно мелькнуло перед глазами. Мама всхлипнула, бросилась на шею и прижала к груди так крепко, как не всякая броня сдавливает. Меня моментально овеяло теплом и уютом. Признаться, в первую секунду я почувствовал угрызения совести. Наверное, надо было звонить почаще или действительно приехать на Цварг в отпуск… По щеке скользнуло что-то влажное.

— Эвелина, ну право слово, что ты сырость развела на пустом месте? Вы, человеческие женщины, такие эмоциональные. Я же сказал, что с Аленом всё в порядке. Следи за бета-фоном, пожалуйста, — послышался до боли знакомый сухой голос Пьера Леграна.

Мама тут же торопливо отстранилась и украдкой вытерла подозрительно блестевшие глаза.

— Пьер, я просто обрадовалась!

— Эви, я много раз говорил, что все твои эмоции на Цварге — это как ор на базарной площади. Пожалуйста, держи себя в руках.

— Хорошо. Ты, конечно же, прав. Ал, проходи, садись. Док сказал, что первое время тебе лучше побольше сидеть или даже лежать. — Она жестом указала на мягкое кресло, а сама торопливо умостилась на краю широкого дивана, одновременно одной рукой расправляя складки своего потрясающего бирюзового платья в пол, а второй — показывая прислуге, чтобы нам принесли чай.

Густые волосы были убраны в аккуратный строгий пучок, глаза живо блестели, фигурка — всё такая же лёгкая, какой я запомнил её, когда покидал отчий дом. Но, несмотря на радость от встречи, которую я не мог не почувствовать, взгляд выцепил и изменения: чуть-чуть поплыла форма лица, на лбу появилась глубокая морщина, а в шикарных тёмных волосах — первые серебристые пряди.

— Увы, время не щадит никого, — поймав мой взгляд, сообщил Пьер Легран. Он встал позади дивана, положив руку на плечо матери.

[1] М-14 — формально необитаемая планета ФОМ, на которой проходят нелегальные гонки. Подробнее в дилогии «Адвокат с Эльтона» и «Прокурор с Эльтона».Дорогие мои,Эта история постепенно подходит к концу. Я немножечко (множечко) замоталась с выкладками в параллель на нескольких сайтах, и планирую следующую историю о Карине и Никите писать эксклюзивно только здесь, а потому могу изменить график выкладки на прежний (ежедневно, но меньшими порциями). Зайдите в мой опросник в телеграмме, отметьтесь, кто как читает и кому как уобнее, чтобы я спланировла, ориентируясь на большинство)