Яркий Миг

Глава 21. История Журналистки

Что представляет собой путешествие через Хаос?

Несколько лет назад, когда Тесса еще была жива, мы с ней посетили одно удивительное место в Азуре. Этот город вообще славится всяческими новаторскими изобретениями и поражающими воображение чудесами современных технологий. Этакий рай для изобретателей и эксцентричных ученых, жаждущих изменить мир и преподнести новый взгляд на привычные вещи. Именно там был запущен в эксплуатацию первый паровой трамвай, именно там применялся уникальный архитектурный прием, позволивший городу расти не только вширь, но и в высоту, и сейчас центр Азура делится на целых три вертикальных уровня, что делает его похожим на муравейник. Часть третьего уровня, кстати, занимает колоссальных размеров парк аттракционов, где мы несколько раз бывали с Тессой. Самый экстремальный аттракцион там тот, от которого у меня лично всегда захватывало дух – вагончик, что мчался по рельсам прямо над обрывом, вокруг всего парка, позволяя разглядеть весь Азур с высоты, однако большинство его пассажиров едут, зажмурившись и дико визжа. Но к чему я все это? К тому, что там, в Азуре, в девяносто третьем или девяносто четвертом году открылся еще один удивительный и уникальный по своей сути парк – «Океанские Глубины». В нем любой желающий, выложив за билет два элевана, мог полюбоваться на удивительных созданий, обитающих в океанских и морских глубинах. Невероятной красоты зрелище, признаюсь вам. Но мне особенно запомнился стеклянный тоннель, по которому посетителям предлагается прогуляться, наблюдая подводных жителей не только по сторонам от себя, но и прямо над своей головой. И это действительно поражает, когда над вами лениво проплывает огромная морская черепаха или величественный скат. Вот и прогулка по Хаосу чем-то на это похожа.

Артур вел нас по кажущемуся бесконечным тоннелю, хвостов шесть шириной и столько же в высоту. Самое пугающее состояло в том, что у тоннеля не было видно не только конца, но и начала. Вот мы стояли в подвале, затем воздух начал дрожать, и прочные каменные стены вместе с горящими на них факелами вдруг размылись, как будто были всего лишь акварельным рисунком, но краски еще не высохли на полотне, и кто-то смыл их водой. Все потеряло четкость, цвета поплыли в разные спектры, и, глядя на это мозг терял ориентиры, голова начинала кружиться, что заставило бы граждан со слабым вестибулярным аппаратом непременно показать содержимое желудка. Однако всё быстро прошло, и вот перед нами уже тянулся тоннель – единственная зона упорядоченности в этом бурлящем пространстве, где законы бытия были приведены хаоситом в полное соответствие с законами нашей реальности. Тоннель тянулся в обе стороны так далеко, как только хватало глаз, точно такой, как в «Океанских Глубинах», только стенки его не были прочным стеклом, а за ними не бурлила морская жизнь. Вместо нее там царил… ммм… хаос, что же еще? Самый настоящий Хаос, отсутствие хоть какой-то упорядоченности. Краски сменяли друг друга, сливались и расплывались, рисуя мимолетные узоры, и порой из них складывались целые картины, пейзажи, которые вдруг становилось настолько четкими и реалистичными, что казалось, будто мы вернулись в наше пространство. Так однажды я увидел бескрайний луг под лазурно-голубым небом, с пасущимся на нем стадом овец, с пастухом, сидящим в тени единственного старого дуба и даже с двумя лохматыми псами, их стерегущими. В другой раз мне привиделся огромный город, дома которого, сделанные полностью из стекла, сияли изнутри и тянулись так далеко вверх, что почти касались темных небес. В том городе, мчались на безумных скоростях стальные кэбы без лошадей и без труб парового котла, а люди, коих было там великое множество, сновали, расталкивая друг друга, облаченные в крайне странные наряды. Все это зовется видениями Хаоса. Якобы, это пространство иногда складывается в знакомые образы, случайным образом отражая то, что происходило, происходит, будет или может происходить в одном из бесчисленного множества пространств. И порой эти картины могут быть настолько реалистичными, что сбивают путников с толку. Кто-то может увидеть образ столь манящий, что шагнет к нему навстречу, лишившись здравого смысла и навсегда пропадая в вечном вихре Хаоса, затем растворится в нем, станет всем и ничем одновременно. Были и такие, кому виделись столь пугающие образы, что сводили их с ума. Потому хаоситы, как правило, предлагают своим подопечным идти с завязанными глазами. Но большинство отказывается, и тогда они просят стараться не глядеть по сторонам, а смотреть себе под ноги во время пути, напоминая, что не ручаются за увиденное в Хаосе и не несут ответственности за травмированную психику. Также они настоятельно рекомендуют занять время в пути беседой, чтобы меньше обдумывать происходящее. Отличный совет, как по мне, и я постарался им воспользоваться.

– Ну, а если я всерьез задумаюсь о том, чтобы вступить в ваш Клуб путешественников, – обратился я к идущей впереди Нике. – Что от меня потребуется?

Мы шли цепочкой. Впереди спокойно, как на прогулке, вышагивал Артур, то и дело кидающий на нас взгляды через плечо. За ним уверенно топал Яркий, так бодро, что мне это придавало смелости и успокаивало нервы. Следом за ним шла Ника, тоже довольно спокойная, но в отличие от меня и Яркого смотрящая строго себе под ноги. Мне даже захотелось спросить в какой-то момент, неужели она так серьезно относится к технике безопасности хаоситов, или за столь богатый опыт путешествий через Хаос, уже успела повидать в нем нечто такое, что теперь заставляет смотреть только себе под ноги. Но затем я передумал спрашивать, сочтя вопрос слишком личным и неуместным в данный момент.

– Ну, если ты всерьез это задумал, Клиф, то я могу помочь. Тебе потребуется надежный поручитель. Благо, такой как раз имеется, и это я. Я путешествую этими путями уже… – Ника ненадолго задумалась, – почти четыре года, сколько работаю в «Истине Миранды». Я довольно часто пользуюсь Хаосом, ведь по своей профессии часто приходится быстро попасть из одной точки Конгломерата в совершенно противоположную. Поэтому меня можно назвать надежным поручителем.

– И всё? Только твое поручительство?

– Ну, это уже полдела. Я приведу тебя к Главе одного из представительств Клуба. В любом полисе есть такой. Он с тобой поговорит начистоту, узнает, что ты за человек, и всё такое. Потом, если придешься Главе по душе, сделаешь небольшой взнос.

– Небольшой?

– Для тебя небольшой, я думаю. Тридцать элеванов. Терпимо.

– Ну, знаешь, для кого-то довольно внушительный взнос.

– Таким людям, значит, и не оплатить самих путешествий, к чему им тогда это членство?

– Резонно.

– Вот, собственно, и все, после этого ты – в Клубе. Тебя внесут в списки, которые в течение одного-двух дней разошлют во все представительства. Ах, да, ты еще получишь словарик терминов.

– Что за словарик такой?

– Ну, чтобы, заключая очередную сделку на перемещение, ты знал, что именно нужно говорить. У них свои кодовые обозначения, которые случайному слушателю покажутся белибердой.

– Не перебор ли?

– Что именно?

– Ну, вы и так прячетесь за завесой Хаоса во время переговоров, всякие там поручители, взносы, списки. И, как будто этого мало, еще и словарь терминов.

– Может, и мало, Клиф. Это большой бизнес, в него вовлечено огромное количество людей, и ты удивишься тому, сколь обширна их клиентская база. Множеству людей, вроде нас с тобой, требуется быстро попасть из города в город, при этом оставшись незамеченными. А стоит ли упоминать, что бизнес этот полностью нелегальный, и с таким размахом мне страшно представить, какое же наказание будет грозить всем его работникам и основателям, если их накроют?

– Младшая Сестра, какое же еще? – невесело ухмыльнулся я – Пожизненное заключение в «Младшей Сестре».

– Вот именно.

«Младшая Сестра»– страшное место, о котором мало что известно, и оттого оно становится еще более страшным. Это остров в Северном море. Тюрьма для обладателей сверхъестественных сил: для совершивших преступление мастеров и для тех, кто уже неразрывно слился со своим артефактом. Что там происходит, никто толком не знает, а неизвестность, как водится, порождает огромное количество слухов, одни страшнее и невероятнее других. От кошмарных и бесчеловечных опытов над людьми до намеренного превращения заключенных в исполнительных и лишенных воли зомби, которые впоследствии могут пригодиться на государственной службе.

– Ну, так что? Надумал вступить? – Ника обернулась ко мне, с ухмылкой на губах и хитро сощурившись.

– Возможно. В любом случае, теперь я знаю, к кому обратиться, когда приму решение.

– Так я и знала, – Ника отвернулась.

– Что знала?

– Что ты просто тешишь свое любопытство.

– Тебе ли меня в этом упрекать?

– Ну, знаешь ли, любопытство – часть моей работы. Хороший журналист обязан иметь чуйку и гипертрофированное любопытство, иначе, что он за журналист такой?

– Некоторые мэтры вашей профессии отлично заменяют его отменным воображением, – заметил я.

– Это уже, скорее, представители твоей профессии, Клиф, не сумевшие, однако, добиться успеха на сочинительском поприще, решили выдавать свои небылицы за чистую монету.

– Ай! Сейчас вот обидно было.

– Я не хотела тебя обидеть. Да и к тому же, тебе-то чего обижаться? Ты же не выдаешь свои истории за реальность.

– Более того: чем чаще мне приходится примерять на себе образ своего персонажа, тем более заметным становится отличие моих романов от действительности, – не зная почему, вдруг признался я.

– Это логично, так и должно быть. Хорошая история совершенно не обязательно должна быть реалистичной. Она должна захватывать, увлекать, нести смысл, делать выводы и заставлять людей задуматься. В твоих книгах всё это есть. Что же касается реальной жизни, оставь эту грязь нашему брату.

– А почему ты вообще решила стать журналисткой? И как попала в «Истину Миранды»?

Ника молчала достаточно долго, чтобы я сказал:

– Прости за бестактность. Это не мое дело.

– Да нет, Клиф, все нормально. Я могу рассказать.

– Точно?

– Может, ты мне и не доверяешь, но я считаю, что могу довериться человеку, который вынес меня на руках из дома демонолога.

– Ну, если быть точным, то я донес тебя только до прихожей.

– Не суть. Услышать мою историю ты заслужил.

– Только если ты хочешь ее рассказать.

Он помолчала еще немного.

– Пожалуй, что да, хочу. Но предупреждаю, что в ней нет ничего захватывающего, и ты даже можешь счесть ее скучной.

– Обязательно скажу тебе, что о ней думаю, когда дослушаю до конца.

– Ловлю на слове. Ну что же… С чего бы начать?

– С начала. Я обычно так делаю.

– Ха-ха, очень забавно, Клиф.

– Прости.

– Ну, с начала так с начала. Я родом из Меркаты…

Ника сделала паузу, давая мне возможность как-то отреагировать на сей факт. И я отреагировал.

– Оу, теперь буду знать, что в твоем присутствии нужно чаще проверять наличие своего кошелька в кармане, – только закончив эту фразу, я понял, что мог задеть Нику такими словами за живое.

Мерката считается самым криминальным городом Конгломерата, и самым старым, кстати говоря. Но второе меркнет на фоне первого. Узкие темные улочки этого старинного города даже днем могут быть опасны для тех, кто не знает, как себя правильно вести, и что он ищет. Однако, Мерката славится всеми уровнями преступной деятельность, а не только шпаной и карманниками на улицах, но и подпольными рынками, где торгуют всем, от прото-артефактов и секретных государственных сведений до самых настоящих рабов. В Меркате можно купить все что угодно, если знать, где искать, а можно и пропасть навсегда, кем бы ты ни был, хоть первым принцем Римов, если поиски завели тебя ни к тем людям, и ты им не пришелся по душе. В Меркате базируется элитное общество наемных убийц – Фосса, а в Ведьмином лесу, граничащем с городом, уже больше полувека скрывается секта Мары Сит, известная своими радикальными взглядами и громкими террористическими актами, направленными против власти Конгломерата и индустриализации в целом. Этот список можно продолжать бесконечно, но думаю, что вы меня поняли.

– Вопреки общему мнению, Клиф, не все жители Меркаты воры да убийцы, – сказала Ника без тени обиды в голосе. – Там есть и честные люди. Вот мои родители, например. Они и сегодня живут в Меркате и работают в больнице имени Луизы Дорн. Едва ли ты слышал об этом месте.

Ника обернулась, и я покачал головой.

– Мало кто, даже в Меркате, знает об этой больнице. Все потому, что назвать ее подопечных бедняками, значило бы преувеличить их состояние. Туда, в эту больницу, приходят умирать, Клиф. Те, кому некуда было больше идти. Бездомные, как правило, или выселенные из домов старики. Мало кому удается действительно помочь, ведь средств на хорошие лекарства нет. Кто их будет закупать? Того финансирования, который дает клан-патрон хватает лишь на то, чтобы платить скудную зарплату персоналу. Деньги смешные, и все работающие там люди либо настолько запятнали свою репутацию, что не могут больше работать ни в одной другой больнице, либо самые настоящие альтруисты.

– К какой категории принадлежат твои родители?

– Мать принадлежала ко второй с самого начала. Ухаживая за своим умирающим отцом, она много времени проводила в больнице Луизы, и в итоге, когда тот скончался, она осталась там, чтобы помочь другим. Стала медсестрой, ею и остается по сей день. Отец же был преуспевающим врачом, работал в центральном госпитале Меркаты, пока не поругался с управляющим из-за какой-то девицы, в которую был влюблен до беспамятства. Не просто поругался, а дал тому в морду, чем раз и навсегда испортил себе репутацию. Главный врач оказался человеком крайне влиятельным и потрудился, чтобы отца не взяли на работу ни в какое другое медицинское учреждение города. О существовании такого места, как больница имени Луизы Дорн, он, наверное, и не знал. Но не думай, что мой отец не был альтруистом, просто ему нужно было раскрыться. Придя в Луизу, он не рассчитывал задерживаться там надолго, а лишь перекантоваться пару гексалов, но встретил мою мать и остался там навсегда. Теперь он там главный врач, но все равно всегда лично навещает каждого пациента и знает всех по именам. Он хороший человек, Клиф, но всегда говорит, что таковым его сделала мама. Может быть, так оно и есть.

– Красивая история.

– Возможно, для слушателя красивая, соглашусь. Но для меня это была не история, это была семья. И жить в ней было совсем не просто. Мы еле сводили концы с концами. Не подумай, к родителям у меня сейчас нет никаких нареканий, они всегда старались обеспечить меня всем необходимым, чаще всего в ущерб себе и собственным желаниям, и за это я буду вечно им благодарна. Но все равно, расти в такой семье, где ужиная осточертевшим капустным пирогом всей семьей возле камина, потому что зимний ветер гулял по дому, задувая в бесчисленное количество его щелей, твои родители говорили о том, как же плохо каким-то другим людям, которых ты даже не знаешь, – было нелегко. Я пыталась понять родителей, но долгое время не могла этого сделать. Даже обижалась на них в душе за то, что их любовь отдается кому-то другому, в то время как мы сами живем на грани абсолютной бедности, под одной крышей с мышами и крысами. А ведь им стоило всего лишь найти другую работу. С их опытом и знаниями, они смогли бы помогать людям в любой другой больнице города, где им за это платили бы совершенно иные деньги, и наша жизнь стала бы совсем другой. Я не могла понять, почему они так жестоки к самим себе, а главное, ко мне, которая подобную жизнь не выбирала. Да, вот такие постыдные мысли посещали мою голову, и тем чаще, чем старше я становилась. Я видела, как живут другие, и мне тоже хотелось бы менять свои платья, пусть не каждый день, но хотя бы несколько раз в гексал, и купить себе симпатичные туфельки и милую шляпку, какие были тогда в моде у моих сверстниц, и может быть, пару украшений, всего пару, ну разве я многого хотела? – Ника вздохнула.

Я не нашелся, что сказать. Слова утешения прозвучали бы не слишком искренне в данный момент, как и если бы я сказал, что понимаю ее, ведь я рос в другом месте и в других условиях.

– Но в итоге я поняла своих родителей, – продолжила Ника, – когда мне довелось пообщаться с одной пожилой женщиной, которая доживала свои последние дни на койке в больнице Луизы Дорн. Лет с десяти я стала временами помогать там родителям, так по мелочи: что-то принести, что-то вынести. За это меня даже иногда награждали монеткой, и я могла позволить себе купить какую-нибудь сладость или, заглянув в букинистическую лавку урвать у ее хмурого, но добросердечного хозяина очередную потертую старую книжку, в которой рассказывалось о невероятных приключениях, путешествиях и, конечно же, о любви. И вот, однажды, мать попросила меня присмотреть за женщиной, занимающей одну из палат, последить за ее состоянием, поднести воды или принести обед, тем самым хоть немного сняв нагрузку с других медсестер. И женщину эту я не забуду никогда. Сразу, как я вошла в ее палату, я поняла, что передо мной не бездомная, не какая-нибудь умирающая старуха, проклятая и брошенная всем миром, нет. Передо мной была женщина в годах, но статная, преисполненная собственного достоинства. Самая настоящая дама, светская львица, поверь, я не вру. Такой она и была. Белатриса Шарон.

– Шарон? – переспросил я. – Шарон, это не те ли…

– Те самые, – перебила меня Ника. – Известные на весь Конгломерат портные мастера. Элита. И она была из клана Шарон. С самой первой встречи она отнеслась ко мне с теплотой, почти что материнской, и мы с ней подружились столь быстро, что тем же вечером я попросила мать и на следующий день оставить меня присматривать за этой женщиной. С тех пор я дни напролет проводила в ее палате. Что я там делала? Слушала затаив дыхание. Слушала историю ее жизни. И, Властитель, насколько же захватывающей была ее жизнь, насколько удивительной. Я не стану тебе рассказывать о тех хитросплетениях судьбы, предательстве и верности своим убеждениям, что привели успешную и всеми уважаемую женщину на пороге смерти в больницу для бедняков и отбросов мира сего. Не стану, потому что этого не пересказать двумя словами, и для того нужно свое место и время. Но скажу только, что, когда эта невероятная женщина умерла, а случилось это меньше, чем через гексал после нашего с ней знакомства, я рыдала так, как не рыдала никогда в жизни прежде, и мне кажется, что никогда после тоже. Я была безутешна, мне казалось, что я лишилась части себя. Я проклинала всю несправедливость этой жизни, проклинала мир, так обошедшийся со столь прекрасным человеком, и саму природу за то, что она отнимает у нас тех, кого мы любим. И тогда отец предложил мне написать все, что я услышала от Белатрисы. Рассказать ее историю, пока та еще свежа в моей памяти, и тем самым подарить ей вечную жизнь, не дать исчезнуть без следа. Вот так, Клиф, в тринадцать лет я и написала свою первую в жизни статью. Биографию Белатрисы Шарон.

– Больше похоже на начало писательской карьеры, чем журналисткой, – заметил я.

– Отнюдь. Мне никогда не хотелось ничего выдумывать. Да мне и воображения, пожалуй, не хватило бы. И писала я без всех ваших высокопарных оборотов, без мишуры, который вы, писатели, любите украшать свои книги. Я описала всё так, как было на самом деле, так, как мне рассказала сама Белатриса, не убавив и не добавив ни слова. Так что, нет, Клиф, ты не прав, это была журналистика, а не писательство. Та самая журналистка, какой она должна быть в идеальном мире. Вот только тогда я еще об этом не знала. Я написала это не для того, чтобы где-то издать, а больше для себя. Мне хотелось выплеснуть все это из себя, вместе со слезами. И знаешь, что? Это помогло. Дописав последнее слово, я пустила по Белатрисе последнюю слезу. И больше ни разу никогда по ней не плакала. Словно ее история отпустила мою душу. Может быть, того она и хотела, как считаешь? Впрочем, нет, не отвечай, не хочу вдаваться во всю эту загробную философию. Все есть, так как есть, я написала историю Белатрисы Шарон, и мне стало легче. А мой отец, прочтя ее, решил, что с некоторыми грамматическими и стилистическими правками, безусловно, но это очень годный материал. Посоветовавшись с матерью, но не со мной, он отправил эту статью сразу в несколько городских редакций. Ей заинтересовалась «Серая Дымка» – довольно посредственная газетенка, печатающая преимущественно слезливые женские истории для одиноких домохозяек. Другие издания сочли сюжет слишком надуманным, а как по мне, то многие испугались фамилии Шарон и проблем, которые она может вызвать в будущем. Репутация же «Серой Дымки» была и так столь низкой, что дальше пасть едва ли было возможно. И все же отец счел это возможностью и продал им статью. Вот только когда главный редактор узнал, что ее написала тринадцатилетняя девочка, он решил, что это никак не подойдет формату издания, и потому первая часть моей статьи под заголовком «Реальная история Белатрисы Шарон» числилась за авторством некого Эда Мэллоуна. Тридцати трех лет от роду, вдовец, этот Меллоун счел своим долгом рассказать историю, которую поведала ему на смертном одре сама Белатриса, совершенно не боясь при этом гнева ее богатых родственников и клана Шарон в целом. Вот таким вот смелым и благородным человеком оказался этот Мэллоун, и, разумеется, полностью выдуманным.

– И тебя ничуть не тронуло, что твою статью напечатали под чужим именем?

– Совершенно нет. Я никогда не хотела славы, мне было важно рассказать саму историю. И сложно вообразить себе тот восторг, с которым я читала собственную статью в газете. Это был лучший подарок, что отец делал мне в жизни. Родители гордились мной, а уж как я сама собой гордилась. Ведь это прочитали люди, и теперь история Белатрисы Шарон не умрет, а значит, и сама она продолжит жить в умах людей. История, между тем, вышедшая в трех частях, возымела большой успех. На имя Мэллоуна в редакцию стали приходить письма, люди предлагали ему осветить свои истории. И тогда редактор обратился к моему отцу, а через него ко мне, с предложением написать еще что-нибудь. Он передал несколько писем читателей с довольно интересными, на его взгляд, историями. Но я уже знала, где буду искать свой материал. Я решила, что освещу жизни тех людей, которые едва ли читают газеты и вряд ли смогут рассказать их кому-то еще. А благодаря Белатрисе я поняла, что среди этих людей могут оказаться более чем достойные, те, чьи истории заслуживают огласки. И я не ошиблась, Клиф. Уже спустя гексал, Мэллоун написал еще одну статью про пожилого пекаря, лишившегося дочери и пекарни. И снова успех. Я получила свой первый гонорар, который, стыдно признаться, но был сравним с зарплатой матери. Так и повелось, что, продолжая помогать понемногу в больнице, я стала так же искать там интересных личностей и разговаривать с ними, расспрашивать, но конечно же, отдавать в печать их биографию только с личного разрешения. Полученный гонорар так же делился на три части. Часть шла непосредственно герою истории, правда, те чаще отказывались от денег, и тогда она прибавлялась ко второй части, которая шла в больничный бюджет. И только третья часть денег доставалась мне. Да, мне все так же хотелось купить себе симпатичные туфельки, и платьице, и шляпку, и все же поступать честно и по совести, мне казалось куда важнее.

– Похвально.

– Спасибо. Таков ответ на твой первый вопрос, как я стала журналистом. Что же касается «Истины Миранды», то тут все немного короче и не так печально. Через четыре года, после того как Эд Мэллоун написал Реальную историю Белатрисы Шарон, газета «Серая Дымка» прекратила свое существование. Тому было множество причин, в которые совершенно не хочется вдаваться. Но это событие ознаменовало собой начало моей настоящей журналисткой карьеры. Редактор газеты сделал мне прощальный подарок, и в последнем номере раскрыл общественности, что ставшая чуть ли не самой популярной в последние годы колонка Эда Меллоуна, в действительно принадлежит перу некой Ники Томас. С таким багажом я смогла найти себе теплое местечко довольно скоро, и не где-либо, а в «Птичке Меркаты». А это, если ты вдруг не в курсе, одно из главных новостных изданий города. И там я уже печаталась под своим настоящим именем и получала за статью больше, чем оба моих родителя в неделю. Но, несмотря на то, что печатать истории умирающих в больнице имени Луизы Дорн я больше не могла, я все равно собирала их и отчисляла треть своего дохода на нужды учреждения, которое дало мне больше, чем я могла бы когда-нибудь ему возвратить.

– И о чём же ты стала писать?

– Ну, понятное дело, о том, что давали. Я должна была заработать имя в большой журналистике, и потому никогда не привередничала. Писала о светских вечеринках, о новых выставках в городе, делала очерки в память ушедшим из жизни людям, чьи имена имели значение для Меркаты. Все в таком духе и ничего выдающегося. Но я не отчаивалась. Работа мне нравилась, я нашла свое призвание, и это главное, а в остальном я понимала, что потребуется время, чтобы мне наконец-то дали писать о том, что мне будет, правда, интересно. И я была готова ждать, набираться опыта. И все же однажды я столкнулась с преградой, которая изменила все. Я работала в «Птичке» уже пятый год, была на хорошем счету, и мне наконец-то доверили большой материал для первой полосы. Чтобы ты понимал, Клиф, далеко не каждый журналист получает такую возможность в двадцать два года, так что я отнеслась к делу ответственно. А оказалось, что это именно то дело, которое поставит меня на перепутье. Знаешь, поступи я тогда иначе и могла бы стать совершенно другим человеком.

– Заинтриговала.

– Приятно слышать. Мне поручили написать о смерти господина Джорджа Ливертейна. Большой был человек, владелец нескольких крупных складов в доках и целой судостроительной компании, которая занималась производством паромов и речных пароходиков. Он был застрелен на пороге собственной конторы поздно ночью, и мне следовало осветить это событие. Предстояло собрать материал, провести собственное журналистское расследование, в общем, сделать все, как полагается. И я принялась за работу. Наведалась в полицию, и к родственникам, и к друзьям, и все как-то подозрительно мало могли сказать. Хороший был человек, врагов вроде не нажил, дорогу никому не переходил, но это же Мерката, тут и хорошие, и плохие могут пасть жертвой разбоя, и все в таком духе. На том мне и предлагал остановиться редактор, грозя горящими сроками. Следовало написать, что мол, убит в ходе ограбления неизвестным бездомным, и добавить несколько очередных ахов и вздохов в сторону некомпетентности полиции, которую в Меркате не пинает разве что ленивый – этакие козлы отпущения у нас в городе. Но я решила, что буду копать до последнего дня, что это мой журналистский долг. В итоге я вышла на человека, одного из личных помощников Ливертейна, который знал куда больше остальных. Не буду вдаваться во все детали, но оказалось, что мистер Ливертейн был мужеложцем и ложе свое делил он ни с кем-нибудь там, а с представителем своего клана-патрона Милтоном Салихилом. Это, кстати, многое объясняло. Например, то, почему какой-то мелкий предприниматель и инженер вдруг получает патрионство одного из старших кланов. Информатор передал мне множество доказательств их связи, любовных писем и деловых документов, которые прежде передал ему сам Ливертейн для того, чтобы в случае его неожиданной смерти он обнародовал их. Однако, парень оказался трусливый и побоялся влезать в это дело, а когда появилась я, с охотой передал мне все эти бумаги, с единственной просьбой – ни при каких условиях его в историю не вплетать.

По всему выходило, что Джордж и Милтон познакомились в судостроительной академии и долгое время встречались втайне, много лет живя душа в душу. Но с годами любовь стала проходить, и в какой-то момент Милтон заявил, что больше не желает видеть Джорджа, на что тот отреагировал крайне резко, потребовал с любовника денег, иначе обнародует тонну компромата, предусмотрительно собранного им на любовника за все эти годы. За то в итоге и был убит, не Милтоном, конечно, а по его заказу, но всех материалов, оказавшихся у меня в руках, обвинению хватило бы с лихвой. И я, по своей наивности, за одну бессонную ночь настрочила свою лучшую в жизни, как мне тогда казалось, статью, и прибежала с ней и со всеми подтверждающими бумагами к редактору. Тем же вечером он отвел меня в кафе возле редакции и обстоятельно пояснил, почему такая статья никогда не выйдет в печать. Тогда он сказал мне много всего, но основной причиной был тот факт, что Милтон Салихил примерно за год до этого сыграл свадьбу с Ритой Цингулат, очень выгодную для обеих сторон. Клан Цингулат является патроном клана Ламис, который в свою очередь является нашим патроном. Короче, дальше ты понял. Мой материал из обычного расследования убийства богатого человека превратился в самую настоящую бомбу, которая, разорвавшись, могла бы ударить по кошелькам многих влиятельных людей. Редактор дал мне еще сутки на то, чтобы написать статью, которая от меня требовалась, и все. Вот только он совершил одну непростительную ошибку – вернул мне на руки и все бумаги Джорджа, и мою первую статью. Он-то рассчитывал, что я сознательная девушка. А я оказалась совсем не такой. Мне хотелось справедливости, меня вывел из себя тот факт, что мы должны умалчивать правду в угоду толстосумам, что смерть человека, неважно, хорошего или плохого, останется на совести какого-то эфемерного бандита, а настоящий преступник выйдет сухим из воды. Мне было плевать, сколько репутаций и кошельков при этом пострадает. Меня волновала правда, и только она одна.

– И что ты сделала?

Ника усмехнулась:

– Пошла в другое издание. Скандальное. Предложила им свой материал анонимно. Как я уже говорила, мне не важна была слава, только правда. И я ее добилась. Мою статью напечатали со всеми предлагающимися доказательствами. Ах, какой же был скандал. Сколько шуму поднялось. И, конечно же, на меня вышли в тот же вечер. Мой редактор сразу понял, чей это материал, не мог не понять. И когда кланы искали виновника, он сдал им меня. Уж не знаю, просто ли так или за какую-то цену, но факт остается фактом. Меня обвинили во всех грехах, главным из которых стала клевета, порочащая славное имя одного из старших кланов. На это привязали материальные убытки, которые понес сам клан, и даже обвинения в антигосударственной деятельности. Меня прижали по полной программе, Клиф, и я оглянуться не успела, как оказалась за решеткой в ожидании суда. Мне грозил «Старший Брат», можешь поверить? Могла бы до сих пор сидеть там, и может, годам к сорока только выйти. Но в последний момент у меня вдруг появился богатый и влиятельный покровитель. Самой бы мне никогда не хватило средств на достойного защитника в суде. Но мне обеспечили лучших юристов. Было проведено независимое расследование, привлечено внимание других старших кланов. В конечном счете, обвинение развалилось по всем пунктам, потому что сшито было белыми нитками. И после самых долгих в моей жизни двух гексалов, суд вынес решение оправдать меня и отпустить с миром. Из «Птички» меня, конечно, уже уволили, но тут же поступило предложение из «Истины Миранды». Это они и были, представляешь? Узнали об этой истории и вытащили меня. Без них, Клиф, мне бы точно никак не удалось выпутаться. Таки вот дела. Ну что, вот ты и получил ответ на свой второй вопрос: как я попала в «Истину Миранды». Теперь высказывайся, как обещал.

Только в этот момент я обнаружил, что мы остановились. И Ника, кажется, тоже.

«Когда это произошло? Только что? Минуту назад? Или десять», – я не ответить себе на эти вопросы. Полностью увлеченный историей Ники, я перестал реагировать на реальность. А между тем оказалось, что мы стоим на месте, и Яркий с Артуром смотрят на нас выжидающе. Когда мы обратили на это внимание, а произошло это практически одновременно, на лице Артура расплылась широкая улыбка.

– В чем дело? – спросила, нахмурившись, Ника.

– Вы очень интересные люди, мисс, если позволите, – сказал Артур. – А дело в том, что мы прибыли и можем выходить. Вы готовы?

– Прибыли? – с недоверием спросила она. – Сколько времени прошло?

– Два с небольшим часа, мисс, – ответил Артур, все еще продолжая улыбаться.

– А я и не заметила.

– Я тоже, – сказал я. – Разве требуются еще какие-то комментарии к твоей истории, Ника? Думаю, они будут излишни. Могу лишь поблагодарить тебя за то, что ты ее рассказала, и пообещать, что никогда ее не забуду.

Впервые за время нашего знакомства я увидел Нику смущенной. Ее щечки зарделись, и она опустила глаза, явно довольная услышанным, но вместе с тем и чувствующая себя неловко после моих слов. Я же подумал, что теперь, с этого момента, никогда уже не буду смотреть на Нику Томас так, как раньше. Я ни на секунду не позволил себе усомниться во всем ею сказанном, а если так и все это правда, то передо мной более чем достойный человек. Похоже, что это мой дар такой: выходя за порог собственного дома встречать интересных и выдающихся людей, одержимых своим делом и готовых бороться за собственные убеждения.

Резко обернувшись к Артуру, Ника сказала твердо:

– Да, мы готовы выходить.