Яркий Миг

Глава 14. Хаос

Он пришел за нами вместе с темнотой. Теодор Стрикс собственной персоной.

Саббатийцы из табора Ромула, носящего имя Лавинѐс, выделили нам место в длинной повозке, которая была предназначена для театральных представлений и выступлений. Вкусно накормили, правда, ароматное жаркое смог отведать только я, Яркий к тому моменту уже забылся глубоким сном. После обеда меня и самого стало клонить в сон, но я боролся так долго, как только мог. Примостившись на жесткой лавчонке в окружении разнообразного театрального реквизита, одежды, кукол и музыкальных инструментов, я слушал, как живет лагерь и думал о том, какой трудный путь нам предстоит. Вот только никакие дельные мысли по его облегчению мне в голову не приходили – все силы уходили на борьбу со сном. И все равно их оказалось мало, очень скоро тяжелые веки сомкнулись, и я провалился в темноту.

Разбудили меня голоса снаружи. Открыв глаза, я обнаружил перед собой Яркого, который стоял возле небольшого окошка, плотно зановешенного темно-красной тканью, и внимательно прислушивался. Его силуэт белел в полумраке, а всю остальную повозку укрыла непроглядная темень. Привстав с лавочки, я подался вперед и, слегка отодвинув ткань, выглянул. Обзор был весьма плох, но я увидел достаточно: одного или двух человек в форме гвардии Стриксов. А услышал еще больше: хриплый голос Теодора Стрикса, который мне очень хорошо запомнился после первой нашей встречи. Вся уверенность в том, что саббатийцам под силу будет спрятать меня, тут же улетучилась.

«Опоздали!» – подумал я, пытаясь задавить нарастающую внутри панику.

Я решил, что Ромул и его табор упустили момент, когда можно было нас спрятать.

«Может быть, Теодор Стрикс появился слишком неожиданно, даже для вечно бдительных саббатийцев? Черт его знает, какими еще талантами он обладает. Как глупо было здесь оставаться, мы ведь могли быть уже далеко! А теперь все пропало. Он застал табор врасплох, и вот-вот гвардейцы начнут обыскивать лагерь. Меня и Яркого им отыскать не составит труда. Что же делать?»

Бежать было поздно. Отбиваться глупо.

«Едва ли Теодор Стрикс позволит нам уйти от него снова».

Я был уверен в том, что он сделает все, чтобы остановить нас, а учитывая, что я никакой ценности для Стриксов не представлял, он без колебаний сможет убить меня, лишь только увидев.

Тут, через маленький люк в полу, о существовании которого я до того момента и не подозревал, появился саббатиец. Его длинные черные волосы были убраны в хвост, губы обрамляла аккуратная бородка. Он был довольно низкого роста, худой и юркий. Он забрался в повозку и, бесшумно затворив за собой лючок, беззаботно улыбнулся мне, так словно у табора сейчас не было никак проблем, и никому не грозила опасность.

– Привет, – он протянул руку и полушепотом представился. – Я – Джанко.

Я пожал руку, настолько удивленный его неожиданным появлением и этой беззаботной, озорной улыбке, что забыл представиться в ответ. Но Джанко явно знал, кто я, и появился здесь совсем неспроста.

– Серьезные парни за тобой явились, – проговорил он.

– Их много?

– Дюжина, и главарь. Тот еще ублюдок, сразу видно. Шериф тоже с ними, вся рожа бинтами перемотана. Забавное зрелище. Это вы его так?

– Я говорил Ромулу, что оставаться здесь нам опасно, – проигнорировав его вопрос, сказал я обреченно. – Их главарь – крайне опасный человек.

– Это я понял, – улыбка не сходила с лица Джанко. – Ты, главное, не волнуйся. Садитесь вот сюда и сидите тихо.

Он указал на лавочку, где я заснул.

– Сюда? Мы прячемся здесь?

– Ну да, именно здесь. Только сидите тихо, хорошо? Дышите ровно и не шевелитесь, вообще. Ты меня понял? Сможешь объяснить это своему зверю?

Я взял Яркого на руки и сел на лавку.

– Они же войдут сюда.

– Войдут, – кивнул Джанко.

– И что тогда?

– Я бы тебе все объяснил, честно. Да только времени в обрез. Может, позже?

Я чувствовал, как Яркий дрожит у меня в руках. Я и сам дрожал от волнения. И все же кивнул. Что оставалось? Только довериться этому странному типу.

– Вот и отлично. Они скоро придут. И слушай, чтобы они не делали, куда бы ни пошли, не смей шевелиться или говорить. Просто сиди и все. Дыши как можно тише и, главное, – Джанко хлопнул меня по плечу. – Не волнуйся. Все будет хорошо.

Я достал из кобуры револьвер и стиснул рукоять. Уверенности это не придавало.

– Эй, друг, оружие тебе точно не понадобится, – сообщил Джанко, покосившись на оружие.

– На всякий случай, – ответил я коротко.

– Как знаешь, – пожал плечами саббатиец, садясь рядом. – Только стрелять не вздумай. Выстрелишь, и всему конец, нас увидят.

Я не понимал, о чем он толкует, и лишь снова кивнул.

Воцарилась тишина. Но продлилась она недолго.

– Ты писатель, да? – спросил вдруг Джанко так, словно мы просто присели передохнуть с долгой дороги.

– Что? – переспросил я.

– Ну, тот хрен, что за тобой пришел, сказал, что ты писатель.

– Да. Был писателем.

– Почему был?

Я взглянул на Джанко с недоумением. И он, поняв мое немое удивление неуместной в данный момент теме, лишь снова улыбнулся и развел руками.

– Да это я так, разговор хотел поддержать, пока ждем.

Но ждать-то как раз нам больше и не пришлось. С улицы послышались голоса, и они приближались.

– Теперь сидите тихо и не делайте глупостей.

Джанко заметно напрягся, наклонился вперед, уперев локти в колени и сложив ладони вместе, словно собирался молиться. Он опустил голову и закрыл глаза, а через пару секунд я ощутил… что-то, что очень трудно описать. Воздух в комнате изменился, несмотря на то, что остался прежним. Он словно наполнился маревом, которое можно наблюдать, бредя по дороге в знойный летний день. Все вокруг меня поплыло. Очертания предметов, которые мне удавалось разглядеть, стали искажаться в полумраке, при этом оставаясь вроде бы прежними, если не сосредотачивать на них внимание. Но стоило лишь сфокусировать на чем-то взгляд, и предмет вдруг размывался. Это походило даже не на какое-то физическое явление, а скорее, на головокружение. Но на том странные ощущения не заканчивались. По моему телу побежали мурашки, как бывает от прикосновения к оголенной коже прохладного ветерка, а все мысли захватило неясное чувство беспокойства. Не того беспокойства, которое одолевало меня все последнее время, и не того волнения, что вызывается страхом. Нет, это было что-то совсем иное, глубинное и совершенно неясное. Не беспокойство даже, а скорее некое предчувствие, словно подсознание пыталось сообщить мне что-то, для меня незримое. Все вокруг стало ощущаться нереальным, фальшивым. В конец запутавшись в собственных чувствах, я постарался перестать анализировать их и стал ждать развития событий.

Яркий тоже заволновался, занервничал, но когда я крепче прижал его рукой, успокоился, словно получив от меня эмоциональный сигнал поступать точно так же, как и я. И он поступал. Сидел тихо у меня на коленях и прислушивался.

Скоро дверь открылась, впуская в фургон дрожащий свет костра, который тут же заполнил помещение пляшущими тенями.

– Там мы храним реквизит, – услышал я слова Ромула. – Сейчас там никого нет.

– Проверим, – сухо скомандовал Теодор Стрикс.

На пороге появился гвардеец и шагнул внутрь. За ним вошел второй, неся в руках масляный фонарь, а за ними ступил и сам Теодор. При виде этого человека все у меня внутри сжалось. Страх и гнев схлестнулись в моем сознании, разрывая его надвое. Один кричал, что нужно срочно бежать, разбить окно и броситься в поля. Другой – что нужно немедленно нажать на курок и убить этого монстра, пока он не убил меня. Но я не сделал ни того, ни другого, оставшись неподвижно сидеть, как и велел Джанко.

Дело в том, что помещение было совсем небольшим, а мы сидели хоть и чуть в стороне, все равно в прямой видимости для любого вошедшего, и никакая темнота не смогла бы нас скрыть. Первый же гвардеец должен был меня увидеть. Но он не увидел. Ни первый, ни второй, ни зашедший следом Теодор Стрикс. И в тот момент я абсолютно доверился Джанко. Я начал догадываться о том, что именно происходит.

Прежде мне доводилось быть свидетелем подобного, но в куда меньших масштабах и не на самом себе, конечно. В простонародье это звалось иллюзионизмом. С научной же точки зрения в данный момент Джанко поддерживал контакт с иным пространством, миром Хаоса, как его нарекли наши ученые мужи. Согласно их утверждениям, наш мир не единственный, он лишь часть куда более колоссального бытия. Бесчисленное число реальностей неустанно кружатся в бесконечном вальсе вселенских масштабов, неразделимые, прочно связанные друг с другом и в то же время совершенно разные, являющиеся одновременно отражениями, копиями и антиподами. Изучение этих реальностей – пространств, если говорить языком научным – является основной сферой деятельности нашего прославленного Университета, а уж потом идет технический прогресс и прото-артфеакты. За сто с лишним лет своего существования Университет значительно продвинулся в данном вопросе, и в его стенах была установлена связь с большинством известных ныне измерений, а также разработаны техники взаимодействия с ними, позволяющие изучившим их мастерам творить невероятные вещи, не нуждаясь для того ни в каких артефактах. Справедливости ради стоит сказать, что не только Университет занимается изучением других миров и практическим применением их сил. Рейны создают свои удивительные протезы и живых кукол именно благодаря взаимодействию с иным пространством, некой Квинтэссенцией, откуда их мастера и берут те самые живительные искры, которыми наполняют свои механизмы, и этот процесс держится в строжайшем секрете уже много сотен лет. Ходит слух, что, пытаясь проникнуть именно в эту тайну Рейнов, Александр Годвин в конце прошлого столетия открыл путь к пространству, позже названному Биотоком, и теперь служащему клану Годвинов мастерской для создания своих произведений. А технику взаимодействия с так называемым антимиром, например, демонстрировал Теодор Стрикс в совсем недавней схватке у меня дома. Но задолго до появления самого Университета, Годвинов и Рейнов, странствующие по Старшему материку таборы саббатийцев уже умели взаимодействовать с иным пространством. Они не звали его пространством, не нарекали Хаосом, они и вовсе не придавали никакого значения тому, как у них получается то, что получается. Они действовали интуитивно, просто делали и все, передавая эти знания от отца к сыну. Хаос, который они впускали в наш мир, мог нарушать привычный ход реальности, вносить в нее изменения, ведь там, в том пространстве, в отличие от нашего, не было никакой определенности и никакого постоянства. И истончая метафизическую грань между мирами, иллюзионисты саббатийцев впускали в нашу надежную и весьма определенную реальность совсем немного этого непостоянства. Одни с помощью таких умений давали невероятные по своей красоте и эффектности представления, другие использовали свои особые таланты в воровстве. А чаще и то, и другое совмещалось, как без сомнения было и в таборе Лавинѐс.

Вот о чем говорили те двое бедолаг, обвинившие Адель в воровстве. Их случай не обошелся без вмешательства опытного иллюзиониста, теперь я в этом не сомневался. Я и сам не раз бывал на подобных выступлениях, вот только прежде никогда не чувствовал ничего схожего со своими нынешними ощущениями. Ранее иллюзии и реальность были неотличимы, и я, как и все прочие зрители, не знал, в какой именно момент мир реальный изменялся по воле иллюзиониста и сливался с иным измерением. Сейчас же всё мое естество бунтовало, и я четко осознавал, что всё вокруг нереально, что всё – обман. Я буквально чувствовал ту зыбкую материю Хаоса, которой Джанко окутывал наше окружение, скрывая нас тем самым от посторонних взглядов.

«С чего бы это?» – пронесся вопрос где-то на границе моего сознания. – «Может, потому что теперь я стал непосредственным участником иллюзии, а не сторонним ее наблюдателем? Или причина кроется в чем-то еще?»

Но размышлять о подобном было некогда, ведь Теодор Стрикс, чьи тяжелые шаги обозначались глухим ударом каблука по деревянному полу повозки, подошел ко мне почти вплотную и остановился, внимательно оглядывая помещение. Замерев, я смотрел ему прямо в лицо, до боли стиснув зубы и сжав пальцами рукоятку револьвера. Он скользнул по нам взглядом. Затем еще раз. В какой-то момент мне показалось, что он задержал глаза на мне чуть дольше.

«Заметил!» – тут же пронеслось в голове. – «Увидел! Он знает, что мы здесь!».

Но он отвел взгляд. Не знаю уж, что именно он видел перед собой в данную минуту, вместо меня, Яркого и Джанко, но это не вызвало у него ни капли интереса. Каждый мускул на лице убийцы был напряжен, Теодор Стрикс походил в ту минуту на дикого зверя, хищника, выслеживающего свою добычу. Но в глазах читалась лютая холодная злоба, не свойственная ни одному хищнику. Только человек умел так ненавидеть.

– Я же сказал, что здесь никого нет, – Ромул появился в дверях. – Только театральный реквизит.

На лице Теодора отразилось разочарование и гнев, лишь на мгновение, а затем оно снова стало каменным. Но я видел, точно видел, что он потерял контроль над собой. Словно бочка с порохом, он готов был вот-вот взорваться и, пожалуй, очень бы этого хотел. С радостью он отдал бы приказ расстрелять весь табор, убить всех и каждого, женщин и детей, и сам бы без сомнения присоединился к этой резне. Так он бы выпустил пар, выместил бы злобу за то, что мы с Ярким снова ускользнули из его лап. Но он не мог – существовали правила, которые даже ему, Теодору Стриксу, приходилось соблюдать.

Гвардейцы вслед за своим командиром покинули повозку, и дверь за ними закрылась. Но мы продолжали сидеть в мареве иллюзий еще минут пятнадцать или двадцать, пока вдруг всё не пропало, развеялось, словно дым, и я ощутил, как легче стало дышать и прояснилось сразу в голове. И не только мне одному. Джанко шумно выдохнул и обессиленный откинулся назад. На его лице блестели крупные капли пота. Прикрыв глаза, он дышал полной грудью и выглядел как человек, пробежавший только что марафон.

– Спасибо, – тихо проговорил я, и Джанко в ответ устало улыбнулся.

Отдышавшись, он, наконец, открыл глаза и внимательно посмотрел на меня. Впервые за этот вечер он предстал передо мной преисполненный серьезности.

– Ты спас от беды нашу глупышку Аду. Поверь мне, писатель, что как бы ни была она дорога своему брату или кому-то еще в таборе, нет ни здесь, ни на всем остальном свете человека, который дорожил бы ею более, чем я.

Мы встретились взглядами, и мне тут же стал ясен весь смысл слов Джанко. И пусть сказал он совсем немного, все остальное читалось в глазах. Карих глаза саббатийца, опытного иллюзиониста, по всей видимости, заправского шутника и весельчака, а также человека, влюбленного глубоко и по-настоящему, однако в ту, которая никогда не ответит взаимностью. Хотите верьте, а хотите нет, но всё это я действительно увидел в его глазах, преисполненных благодарности, печали и легкой иронии, с которой он привык смотреть на мир. Больше не нужно было ни о чем спрашивать и благодарить.

В дверь заглянул Ромул и произнес:

– Ушли. Вот видишь, друг, я же обещал, что мы сумеет спрятать вас так, что никто не отыщет. Эти хваленые ищейки не смогли увидеть вас у себя под носом.

– Благодарю тебя, Ромул, – ответил я, наконец, выдохнув и расслабившись, осознавая, что смертельная опасность в очередной раз миновала нас. – И прошу прощения, что сомневался.

Тот лишь ухмыльнулся в ответ.

– Как насчет составить нам компанию у костра? Ужин почти готов.

– С радостью.

– Отлично.

Ромул скрылся за дверью и, обернувшись на Джанко, я вновь увидел его широкую улыбку.

– Пойдем, писатель, – позвал он меня, вставая. – Выпьем вина. Мне бы не помешало.

«Мне тоже», – согласился я мысленно, следуя за ним.

В таборе жизнь продолжалась так, словно ничего и не произошло, или явление к ним людей, подобных этим гвардейцем, было делом обыденным. Возможно, все действительно обстояло именно так, ведь саббатийцы кочующий народ, всю жизнь они в пути со своим табором, и селениане, коим никогда не понять подобного образа жизни, обвиняют их во всех грехах на свете, не упуская случая найти доказательства вины. Справедливости ради стоит сказать, что табор табору рознь, и есть такие, кто действительно промышляют самыми грязными и темными делами, и чье появление в окрестностях любого провинциального городка сопровождается исчезновениями людей, кражами и беспорядками. Но есть и другие, которые живут честно, зарабатывая на жизнь торговлей или своими представлениями, а тут уж кто на что горазд. Существуют очень знаменитые бродячие цирки, чьи названия шумят по всему Конгломерату, а также известные барды и танцовщицы, целые театральные труппы, которых с распростертыми объятиями встречают власти любого, даже самого консервативного и социально замкнутого города в Селении. Так что, как и во всем остальным на свете, здесь всё очень неоднозначно.

Нас усадили на лавку возле большого костра в самом центре лагеря и очень сытно накормили. После ужина Яркий отправился изучать лагерь и знакомиться с его жителями. Саббатийцы, будь то мужчины, женщины или дети, оказывали ему теплый прием, гладили, с улыбкой позволяли осматривать себя и прикасаться к украшениям на одежде. Яркий же, преисполненный энтузиазма, готов был пообщаться с каждым, выражая неподдельные любопытство и интерес. Недоверие и опаску он проявил только к паре собак, наряду с остальными жителями лагеря подошедших познакомиться с этим странным гостем. Однако, он быстро нашел с ними общий язык. Яркий ничего больше не боялся, и я перестал тоже. Зверек отлично чувствовал опасность, и раз теперь он вел себя так спокойно и непринужденно, то можно было расслабиться и мне.

Ромул налил мне вина и ненавязчиво спросил о Ярком, и о том, почему мы в бегах. Я рассказал все как было, начиная со встречи на кладбище и до стычки с шерифом в поле. Я ничего не скрывал. Не было смысла утаивать что-то от этих людей. Если саббатийцы приняли тебя в свой лагерь, разделили с тобой еду и выпивку, можешь быть уверен, что они никогда не предадут и не продадут тебя. Эти люди могут быть ворами и мошенниками, но никогда предателями они не станут.

Ромул, Джанко и все прочие, кто присоединился к нам, когда я начал свой рассказ, в числе таких была и Адель, выслушали меня крайне внимательно и позволили себе говорить, только когда я закончил.

– Мы планировали остаться здесь еще на пару дней, – сказал Ромул, отпив вина. – Но после случившегося с Адель я не желаю больше оставаться в окрестностях этого города ни одного лишнего часа. Мы заработали достаточно, верно?

Он обращался ко всем присутствующим, и я услышал возгласы согласия.

– В таком случае, снимемся завтра же утром. Отправимся на юг, в Артемизу, как и собирались. А это значит, что какое-то время наши с вами пути будут совместными. И для всех нас будет честью принять вас на это время у себя и составить компанию в дороге.

Все закивали активнее.

Как я мог не согласиться? Во-первых, мне действительно хотелось побыть еще с этими удивительными людьми, да и Яркому с ними, судя по всему, было очень хорошо и спокойно. Во-вторых, это бы значительно облегчило нам путь до Виолента, сделало бы его реально возможным.

– Ромул, я с большой радостью приму ваше приглашение, и все же должен напомнить, что этот человек, Теодор Стрикс, не успокоится, пока не отыщет меня и Яркого. И он всегда будет где-то рядом, дышать нам в спину. Сейчас он потерял наш след, но без труда возьмет его снова. И пока мы с вами, опасность грозит всем.

– Я понимаю, – кивнул Ромул. – Не думай, что я этого не учел. Но и ты не забывай, как этот Стрикс ушел сегодня ни с чем. А ведь стоял от вас с Ярким всего в одном хвосте. Мы умеем скрываться и прятаться.

– Да, вы очень искусны, – согласился я.

– Тогда решено. Клиффорд Марбэт и удивительный Яркий, будьте же нашими гостями до тех пор, пока пути наши не разойдутся. Табор Лавинѐс с радостью и большим почтением принимает вас к себе.

Все вокруг захлопали, а Адель вскочила и топнула ножкой.

– Хватит болтовни! – потребовала она озорно. – Джанко, я хочу танцевать.

– Миледи, ваше желание для меня закон, – улыбнулся Джанко, склоняя перед ней голову.

Через минуту дети принесли ему гитару, и, проведя рукой по струнам, он ненадолго задумался, глядя в огонь, а все вокруг словно замерли в ожидании. Замерли и мы с Ярким. А затем музыкант вдруг ожил, пальцы зажали первый аккорд, и он начал петь.

«Ночь опустилась на Адверс,

Звезды усыпали небосвод.

Зеленоглазая Агнес,

Кошкой скользнула в свой темный грот.

В мире теней и обмана,

Спрячешься ты от дневных обид,

В дымке белесой тумана,

В танце своем будешь ты парить…»

Джанко пел, а Адель, скинув свои туфельки, пустилась в танец. Она кружилась перед нами на фоне желто-багрового пламени, превратившись в тень, неподвластную законам гравитации. Ее руки взлетали и опадали, а пышные черные кудри и алое платье слились в единую бурю, в круговорот тьмы и огня, в котором то и дело вспыхивали ее глаза, отражая то ли пламя костра, то ли алую страсть, бушующую в груди этой девушки. Темп музыки все нарастал, и Адель кружилась всё быстрее, выгибая спину, взлетая и припадая к земле, а все вокруг с восторгом наблюдали этот дивный, чувственный танец. Кто-то хлопал в такт музыке, другие подпевали, но никто не посмел составить ей компанию, и прекрасная юная саббатийка танцевала в одиночестве.

«Какая красивая женщина», – сказал призрак Тессы, опустившийся рядом со мной.

Я не ответил.

«И так чудесно танцует. А я вот никогда не умела танцевать. Зато недурно пела, ты помнишь?».

«Конечно, помню».