Яркий Миг

Глава 15. Песни Тессы Марбэт

«В немой и мертвой тишине,

В рассветной дымке, серой мгле,

Застыв, как в самом жутком сне,

Они лежали на земле.

И белый снег их укрывал,

На коже иней застывал,

И кровь их обратилась в лед,

И жизнь никто им не вернет»

Тесса пела, и голос ее, легкий, словно перышко, звонкий, приобретающий мягкую хрипотцу, когда она брала высокие ноты, наполнял нашу повозку. Тесса пела, слегка опустив голову, покачиваясь в такт мелодии, простой и звучной, плавной, готовой подхватить слушателя, если тот позволит, и раскачивать его на своих волнах. Закрыв глаза, Тесса пела, а пальцы ее перебирали струны гитары, из которой лилась музыка, так идеально сплетающаяся с голосом девушки, словно они всегда были частью одного целого и не могли существовать друг без друга.

«Расправив крылья над землей,

Кружится ворон, страж немой.

Он будет здесь стеречь и ждать,

И души павших охранять.

Дыханье утра оборвет

Их незаконченный полет,

Проклятье воинов – их клеймо,

Им никогда не смыть его…»

– Весело-то как. Так бы и бросился в пляс, – услышал я тихое бурчание отца, управлявшего повозкой. – Высокая поэзия, будь она неладна.

Я никак не реагировал на его ворчание, а Тесса и вовсе не замечала. Когда она начинала петь, ее словно окутывала некая магия, зыбкая, но прочная, полностью изолирующая девушку от внешнего мира, погружающая ее в сферу тонкой собственной реальности, где всю материю заменяла музыка. И слушая эту песню, как и две спетые ею чуть ранее, я словно чувствовал эту магию, мог прикоснуться к ней и погрузиться в тот же маленький мирок, в котором ее песни обретали силу и власть над моим воображением.

«Пройдут десятки, сотни лет,

Но каждый год, лишь меркнет свет –

В урочный час они встают

И на войну свою идут.

Не стерты прошлого грехи,

И мир не слышит их мольбы.

Лишь только звезд немой покой.

Продлится вечность этот бой…»

Прозвучал последний аккорд, и Тесса отпустила его, позволив смолкнуть самому, растворившись в мире. И вместе с тем исчезала и магия, созданная песней, и мир снова становился привычным, обыденным и простым. Я снова начал слышать звуки снаружи: фырчанье лошади, стук ее копыт по сухой дороге, звон сбруи и скрип колес нашей телеги. Но часть песни отголосками осталась во мне, не исчезла, а нашла свое место где-то внутри, в моем сердце, поселившись там легкой грустью.

– Очень красиво, – сказал я, и как будто бы подтверждая это мнение Гром, до того лежащий рядом, примостив голову у меня на коленях, поднял ее и внимательно посмотрел на Тессу.

– Спасибо, – улыбнулась она смущенно. – Это старая песня. Я написала ее, когда читала о сражениях за объедение. В той войне погибли сотни людей. Теперь они лишь цифры в книгах и не более. Но ведь все они жили, каждый был человеком, каждый кого-то любил, и кто-то любил его. И неважно теперь, кто был прав, а кто нет; важно, что их война так и не закончилась, они не узнали, победят или проиграют, они просто сражались и, может быть, где-то там, за пределами пространства и времени, сражаются до сих пор. И некому прервать их бой, некому освободить их.

– Красиво, но жутковато, – прокомментировал я.

– Сейчас, двумя словами, ты описал весь наш мир, – улыбнулась Тесса. – Таким, каким вижу его я.

Гром зевнул, широко раскрыв розовую пасть и, высунув длинный язык всем напоказ, снова уронил голову мне на колени, шумно выдохнув.

– Похоже, он не любитель философской болтовни, – Тесса отставила гитару в сторону и облокотилась о стенку телеги.

Всю ночь, с того момента, как мы покинули Глутер, я вел повозку, а отец храпел в дальнем ее конце. Вначале Тесса составляла мне компанию, завернувшись в теплое шерстяное одеяло, но быстро начала клевать носом, и в итоге я уговорил ее забраться в телегу и вздремнуть. Не сразу усталость победила в ней страх перед двумя незнакомцами, но все же Тесса решилась на сон, и мне хотелось думать тогда, что это я вселил в нее уверенность в безопасности. До утра я остался один, вел послушную лошадь сквозь ночь под куполом звезд, и размышлял о нашей удивительной встрече и об этой девушке, которая будила во мне чувства, доселе незнакомые.

Отец сменил меня на рассвете. Останавливаться было нельзя, мы должны были убраться как можно дальше от Глутера, когда полицейские обнаружат наш с Тессой побег и начнут бить тревогу. Я забрался в телегу и проспал до обеда. Проснулся, лишь когда отец сменял лошадь в небольшом постоялом дворе на дороге, вблизи очередного провинциального городка, мало чем отличного от Глутера. Там же он купил еды, но обедали мы наскоро в повозке.

Тесса, проснувшись всего на пару часов раньше меня, недолго раздумывала над тем, стоит ли ей сойти в этом самом городке, но услышав о том, что уже к предстоящей ночи мы собираемся прибыть в Мистрейд, согласилась остаться. Тогда-то, после сытного обеда, на пути в столицу она и спела мне, наконец, свою песню, а затем по моей просьбе исполнила и другую, и третью. Я готов был слушать эти песни и этот голос еще и еще, снова и снова погружаясь в мистический мир печальных баллад Тессы Марбэт.

– Ну, а ты? – спросила она вдруг, после недолго молчания.

Повозка ползла по ухабистой дороге, и мы покачивались, сидя в ней в окружении мешков и сундуков, в которых сложены были наши с отцом скудные пожитки.

– Что?

– Вся твоя жизнь здесь? – она развела руками. – Нашел себя в ограблениях? Или есть что-то еще?

Я некоторое время смотрел на нее, размышляя, сомневаясь в том, что ей стоит показывать то самое «что-то еще», сокровенное, мою отдушину, скрываемую от всего мира в страхе быть непонятым и осмеянным.

– Есть, – наконец, сказал я и потянулся к той самой сумке, из-за которой вернулся в Глутер и попался шерифу.

Я достал из сумки несколько тетрадей в черных кожаных переплетах. Все они находились в довольно плачевном состоянии, из некоторых торчали вывалившиеся листочки, другие были помяты или чем-то облиты – походная жизнь лишала возможности обращаться с ними аккуратно, я и так хранил свои записи бережно, как только мог.

– Что это?

– То, о чем ты спрашиваешь.

Я выбрал одну из тетрадей, нумерацию которых мог различить только я один, и протянул Тессе.

– Вот, почитай, если тебе действительно интересно.

Рука, протянувшая тетрадь, предательски дрожала, и я надеялся, что Тесса не заметила этого моего волнения и даже страха. Еще никогда и некому я не давал читать свои записи. Не то чтобы, правда, мне было кому их давать. Отец не интересовался никакими творческими проявлениями вовсе, а больше у меня никого и не было. Мимолетные собутыльники и пылкие любовницы на одну ночь не в счет. Тесса была первым человеком за последние пять лет, которая поинтересовалась о «чем-то еще». И как бы ни было мне страшно оттолкнуть ее своими глупыми творениями, художественная ценность которых была под большим сомнением, я все же не мог упустить этого шанса впервые в жизни поделиться с кем-то тем, что у меня на душе, и показать себя с иной стороны, которую старательно скрывал от всего мира. Тесса доверилась мне, и я вернул ей долг, доверившись в ответ.

– Нет, не первый! – выпалил я, когда Тесса открыла тетрадь и, подавшись вперед, пролистнул несколько страниц.

– Вот, вот этот, – наконец сказал я обескураженной Тессе и быстро вернулся на свое место, смущенный собственным поведением. – Лучше читать оттуда.

– Хорошо, – кивнула девушка с сомнением и опустила глаза в тетрадь.

Пока она читала внимательно, ни разу не оторвав взгляд от текста, словно забыв о моем присутствии, я не мог найти себе места. Кусал губы, грыз ногти, несколько раз выбирался из повозки и ловил на себе подозрительные взгляды отца. Черт, я не нервничал так сильно ни при одном ограблении, в котором участвовал вместе с отцом. Тесса читала мой рассказ очень долго, как мне казалось, непростительно долго. Наверное, это заняло у нее минут тридцать или около того, но для меня прошла целая вечность от момента, когда она опустила глаза в тетрадь, и до момента, когда она их подняла на меня.

– Можно, я прочту следующий? – спросила она и совершенно сбила меня этим с толку.

Я ждал какой-то реакции, что она скажет – хорошо это или плохо, скорее всего, первое, конечно, не потому что действительно так, а потому что она не захочет расстраивать меня, решит польстить, ведь я, как-никак, помог ей выбраться из тюрьмы. Но Тесса сказала нечто совсем другое, и мне не оставалось ничего иного, как ответить:

– Да, конечно. Читай их все, если хочешь…

– Спасибо, – она снова опустила голову в тетрадь и возвратилась к чтению, а я опять был предоставлен самому себе и своему нервному беспокойству.

Она прочла всю тетрадь до конца, и только тогда, возвратив ее мне, сказала:

– Это великолепно, Клиф. Давно ты пишешь?

– С детства… кхм… ну, то есть… – из-за переполнявшего меня волнения я не сразу подобрал нужные слова для ответа. – Записывать свои истории начал с тех пор, как покинул Волхарию.

– Волхарию? Ты родом оттуда?

– Да, я там родился, – я убрал тетрадь обратно в сумку, к десятку остальных. Теперь, когда разговор ушел от них, я снова стал чувствовать себя уверенно.

– Но твой отец – не волхарин.

– Нет. Моя мать волхаринка, чистокровная.

– Ну да, волхаринская кровь, я должна была догадаться.

Действительно, догадаться было несложно. От стандартной внешности селенианина меня отличал в первую очередь рост в почти три с половиной хвоста, вполне типичный для северян, но никак не для жителей центральной части Старшего материка. Еще более явным признаком служил мой цвет глаз, серебристо-серый, какой встречается только у волхаринов. Ну и в довершение можно было бы прибавить ко всему вышеперечисленному темно-русый цвет волос, некая промежуточная ступень между темноволосыми селенианами и белокурыми волхаринами.

– Расскажешь мне об этом?

– О чем?

– О том, как жил в Волхарии и почему оказался здесь? Если не хочешь, я пойму, и прошу простить мое любопытство.

– Я могу рассказать, но в этом нет ничего интересного, – я пожал плечами.

– По-моему, сам факт того, что ты родом из другой земли, уже интересен. Там же всё по-другому, да? Другой климат, другие люди, иная жизнь.

– И так, и не так. Да, там холоднее, зимы там длятся дольше. Ну, а люди… они везде одинаковы. Мы привыкли искать различия между собой, но, по правде говоря, между всеми семью народами Адверса не так-то много действительно разных черт. Разве что внешность.

– Там, в Волхарии, ты тоже занимался воровством?

– Нет, – я ухмыльнулся. – Вором сделала меня Селения. А там… – я вздохнул, погружаясь в воспоминания. – Там я помогал матери, которая содержала небольшую аптеку. Мы жили в маленьком городке, в княжестве Ньевир. Когда я родился, оно еще было княжеством, но до того, как я его покинул, уже стало частью Конгломерата. Жизнь там, кстати, от этих преобразований не особенно изменилась. Всё, как было, так и осталось.

– А как было?

– Ну, скучно, если честно. Так мне тогда казалось. Маленький город, у каждого в нем свое место, и каждый делает то, чем будет заниматься до конца своих дней, чем занимались его отцы и деды, и чем будут заниматься его дети и внуки.

– Ну, здесь всё так же, – заметила Тесса. – В маленьких городах Селении, я имею в виду.

– Да, пожалуй. Но вырос я там, и тогда мой городок казался самым унылым местом в мире. Особенно на фоне историй матери. Несмотря на то, что она никогда не выезжала за пределы княжества, мысли ее путешествовали по всему Адверсу вслед за книгами, которые она скупала без разбора у проезжих купцов, не жалея никаких денег. Она зачитывалась этими книгами, зачитывался ими и я, и именно по ним я составлял свое впечатление о Конгломерате, и оттого мой городок казался еще скучнее.

– А что отец? – удивилась Тесса. – Разве он не рассказывал тебе о том, что жизнь на большой земле несколько отлична от приключенческих романов? Он же отсюда родом?

– Отца я практически не знал в детстве. Он ушел, когда мне было три. Как, выходит, не знала его и моя мать. Не знала его тем, кем он являлся на самом деле.

– Вором?

– Да. Она рассказывала мне о том, что отец – великий путешественник, исследователь, что жизнь его куда интереснее всех этих романов. С таким представлением об отце она и умерла.

Услышав это, Тесса опустила глаза, словно пристыженная тем, что затронула эту тему. Я поспешил продолжить, чтобы избежать жалости к себе, которую ненавидел.

– После ее смерти я и покинул Волхарию. Не сразу. Пару лет еще старался держать на плаву аптеку, но быстро понял, что это не мое, что мы с матерью мечтали об иной жизни; и теперь, когда меня ничто не держало дома, я мог бы прожить такую жизнь, полную приключений. Так я и ушел из родных краев. Отправился искать отца, зная только его имя, которое тоже, кстати, было ложью.

– Сколько тебе было лет?

– Шестнадцать.

– Ух ты. И не страшно было покинуть дом, вот так, одному, и отправиться в неизвестность?

– Страшно немного, – признался я. – Но только я был не один. Гром был со мной. Я взял его щенком, за полгода до того, как ушел, и он всегда придавал мне сил, напоминал о доме.

– Здорово, что у тебя есть такой друг. И как долго ты искал отца?

– Три года.

– Ты три года бродил по Селении один? – поразилась Тесса и тут же поправилась. – Вдвоем с Громом, то есть.

– Не только по Селении. Мы с ним бывали и в Хентии тоже, и даже в Саббате. Куда только не заносили нас ноги. Я не так много всего умел, так что брали в основном всякие купцы на разовую работу, грузчиком там, помощником плотника, ну или из-за роста, иногда охранником. Несерьезно, конечно, а так, для виду, чтобы грозно нависал за спиной. Занимаясь всем этим, я и понял, как на самом деле устроена жизнь за пределами дома, и с печалью осознал, что если в ней и есть какие-то приключения, то мне, видимо, было не суждено в них поучаствовать. Так что, все свои желания пришлось выплескивать на бумагу. Иначе и быть не могло, иначе они бы переполнили меня и без сомнения убили бы фактом своей нереальности. А так, начал писать и словно бы прожил, понимаешь? Сложно объяснить. Просто как-то попробовал написать одну историю, пока был в пути. Потом другую, и вот, сам не заметил, как уже не мог без них обходиться.

– Значит, приключения все же в твоей жизни были, – улыбнулась Тесса.

– Были, только не настоящие. Выдуманные мной же.

– Разве это важно?

– Теперь нет. Теперь все они уже часть меня.

– И именно поэтому они столь прекрасны. Ты переживал каждую из них, и потому ни одна из описанных там эмоций не была поддельной. Поверь, я музыкант, и чувствую фальшь. В твоих историях нет никакой фальши, я представила каждую из них так ярко, что с трудом могу поверить в их нереальность.

– Спасибо, мне очень приятно это слышать, – я смутился, наверное, даже больше, чем Тесса во время моей похвалы ее песен.

– Но Клиф, почему ты не попробовал издать их?

– Кому они нужны? – скривился я.

– Много кому. Таким же людям, как ты и твоя мать, например. Жителям очередного маленького городка в Волхарии, Хентии или Селении, неважно. Люди везде похожи, сам говоришь. Так сколько же еще может быть таких мальчишек, мечтающих о приключениях? Ты мог бы подарить им шанс покинуть свой скучный городок и отправиться путешествовать. И не только им одним. Думаешь, люди в больших городах живут интереснее? Думаешь, им не хочется отдалиться от своей рутины и окунуться с головой в увлекательные и красивые истории?

– Да брось ты. В мире есть немало писателей. Они знают свое дело.

– Ты мог бы стать одним из них. Поверь мне, тебя ждет успех. Нужно лишь попробовать, постараться. Ты мог бы писать, а не воровать.

После этих слов я взглянул в сторону отца. Его самого видно не было, проем к поводьям был занавешен плотной тканью, чтобы внутри сохранялось хоть какое-то тепло, столь необходимое нам в это время года. Однако, он без сомнения слышал все, о чем мы тут говорили. Я и не думал ничего от него скрывать, всегда с самого первого дня нашей встречи, я говорил ему всё прямо, как есть, никогда не боясь задеть его чувства. В конце концов, он заслужил такое отношение всей своей ложью. Но этот разговор, вот конкретно тот, который Тесса затеяла сейчас, я хотел бы скрыть от него, чего, конечно же, условия не позволяли.

– Пусть лучше они остаются только моими историями, – проговорил я, опуская глаза и не глядя на Тессу.

Она ощутила эту перемену во мне, и не стала возражать, а только сказала:

– Дело твое, Клиф. Прости, если влезла, куда не следует.

– Ничего такого, – тут же ответил я, остро ощущая, как стремительно связь между нами тает, и мы снова становимся чужими друг другу людьми, коими в общем-то и являлись. – Я рад, что тебе понравились мои истории.

Тесса лишь натянуто улыбнулась в ответ, и больше мы не сказали ни слова до самого Мистрейда. Так и сидели в повозке, размышляя каждый о своем. И не то, чтобы мне не хотелось снова начать разговор, хотелось, конечно, и попросить ее спеть еще одну или две своих баллады, пока у нас есть такая возможность, пока мы не прибыли в город, и Тесса не сошла, исчезнув из моей жизни навсегда. Но я не знал, что и как сказать, так и не нашел подходящей темы, чтобы прервать густое молчание.

Мы прибыли в Мистрейд ближе к полуночи. Позднее время отчетливо ощущалось за чертой города, где сразу после заката мир сковывал сон. Но в столице жизнь продолжалась, по улицам сновали люди, мчались кэбы, а ближе к центру, возвещая о своем присутствии громким звоном, разъезжали желто-красные паровые трамваи. Возле остановки одного из них мы и ссадили Тессу.

– Мне тут две станции до дома, – заверила она, когда я выразил свое беспокойство по поводу позднего часа и темноты городских улиц, – Не волнуйся. Через десять минут уже буду выслушивать негодования своего отца.

– Как скажешь, – уступил я и, кажется, не смог скрыть печаль от нашего расставания. – Желаю тебе успехов с твоими песнями. Они прекрасны.

– И тебе успехов в твоем… – Тесса осеклась на мгновение, но быстро нашлась. – в вашем деле. Была очень рада познакомиться с тобой, Клиф.

– И я тоже, – кивнул я с энтузиазмом, не зная, что делать и говорить дальше. Так сильно мне не хотелось отпускать ее, что сердце буквально сжималось в груди. Но что я мог сказать?

– А вот и мой трамвай, – Тесса указала на медленно ползущий по рельсам в нашу сторону вагончик, из передней части которого, из кабины машиниста, торчала вверх труба, исторгая в воздух клубы белесого пара.

– Ага, – только и ответил я, отчетливо ощущая, как мгновения ускользают от меня, и я никак не способен удержать их.

Тут Тесса подалась вперед, видимо, поняла, что я так ни на что и не смогу решиться, и проговорила полушепотом:

– Я живу на улице Цветочных Мастеров, в доме номер пять. Если ты когда-нибудь вдруг решишь, что воровская жизнь не по тебе, если захочешь поделиться своими прекрасными историями с этим миром, приходи, ладно? Я буду рада помочь.

Быстро поднявшись на мыски, Тесса поцеловала меня в щеку и бросилась бежать к трамваю, который уже добрался до остановки. Я наблюдал за тем, как она бежала, неся за спиной свою гитару, как запрыгнула на подножку трамвая и, перед тем как скрыться в нем, оглянулась, а увидев, что я все еще стою на мостовой, махнула мне рукой на прощание и улыбнулась. Улыбнулась так, как умела улыбаться только Тесса Мербэт. И пусть я действительно хотел покончить с воровской жизнью и желал бы поделиться своими историями с миром, именно стремление вновь увидеть ее улыбку привело меня к дверям дома номер пять на улице Цветочных Мастеров, спустя три дня после нашего расставания, с букетом луговых цветов в руке и надеждами в сердце.