ВОЙНА В РАЮ

Глава 22. ЛЛЕВ

Я не помню, как спал. Я не помню, как проснулся. Я помню только тихий голос Гэвин. Она пела, и этот любимый голос, словно шелковый аркан, притягивал меня к самому себе. Мне удалось разлепить веки, и я действительно увидел над собой прекрасное лицо Гэвин и понял, что моя голова лежит у нее на коленях. Мы находились в маленькой, ярко освещенной комнате. Вместо одеяла меня укрывал почти невесомый выдровый мех.

Я набрал в грудь воздуха, собираясь извергнуть целый поток слов, но прежде, чем я успел выдавить из себя хотя бы звук, она приложила концы пальцев к моим губам.

— Тише, душа моя, — прошептала она. — Пока молчи. — Она подняла мою голову и поднесла ко рту чашку. — Выпей, и ты обретешь голос.

Я одним глотком осушил чашку. Теплое питье со вкусом меда и трав успокоило пересохшее горло. Гэвин снова пристроила мою голову у себя на коленях.

— Что произошло? — с трудом проговорил я. — Как я здесь оказался?

— Разве ты сам не знаешь? — Она склонила голову набок, длинные локоны соскользнули с плеч и вьющимся каскадом пролились надо мной. Я услышал запах вереска и задохнулся от тоски.

— Я знаю только то, что я там, где хочу быть всегда, — ответил я от всего сердца, уже не сдерживаясь. Обняв ее за шею, я притянул ее лицо и поцеловал. Поцелуй получился сладким, как вересковый мед. Мне не хотелось, чтобы он кончался.

— Ты и в самом деле вернулся, — невнятно проговорила Гэвин. — Я боялась, что ты покинул нас навсегда.

— Где я?

— Ты не помнишь?

— Ничего не помню… — Пока я говорил, у меня в сознании возник целый рой образов и ощущений — но все это было где-то очень далеко и давно. Я смутно вспомнил отъезд из Инис Скай, морское путешествие в Инис Оэр, горседд бардов и битву со страшным чудовищем, отобравшим жизнь Оллатира. Я помню, как лежал, скорчившись, на дне лодки, волны швыряли ее как щепку, а я кричал — но вот что кричал? Какие-то неизвестные слова, грозные ругательства неизвестно в чей адрес. Я помнил, но все это казалось такой мелочью по сравнению с любовью в темных глазах Гэвин.

— Да, — сказал я ей, — кое-что помню… но смутно. А вот как я покинул священный курган — не помню, и как вернулся на Инис Скай — если я, конечно, вернулся — тоже не помню.

Гэвин погладил меня по лбу.

— Ты в доме моей матери. Мы с сестрами заботились о тебе все эти дни.

— Сколько же я пролежал здесь?

— Три тройки дней прошло с тех пор, как ты вернулся.

— Но как я здесь оказался?

— Тегид привел тебя.

— Где он? Что с ним?

— С ним все в порядке. Захочешь его видеть, скажи мне. — Она устало улыбнулась, и я только теперь подумал, что все это время она просидела у моей постели.

Я захотел встать и не смог. Мышцы одеревенели; желудок, спину и ноги свела судорога. Я вскрикнул от боли.

Гэвин осторожно переложил мою голову на тюфяк.

— Лежи спокойно, — скомандовала она, быстро поднимаясь. — Скоро тебе станет легче.

Я укусил себя за щеку изнутри, чтобы подавить стон. Меня трясло. Очень быстро вернулась Гэвин и привела с собой Гован. Она подошла ко мне и бросила сестре через плечо:

— Оставь нас. Я им займусь. — Гэвин колебалась. — Иди же, — досадливо поморщилась Гован. — Я пошлю за тобой, когда закончу.

Гэвин ушла. Гован поставила на угли жаровни зеленый кувшин, избавилась от пояса и плаща. Взяла кувшин, пожевала комочек какого-то неизвестного мне мха и сплюнула на ладонь. В комнате запахло чем-то ароматным. Она с шелестом потерла ладонь о ладонь.

— А теперь не мешай мне. Я тебя полечу.

Она сдернула с меня меховое одеяло, взяла за плечи и осторожно перевернула на живот. Там, где она касалась тела, возникало успокаивающее тепло. Оно растекалось по моим напряженным мышцам и вдоль спины. Занимаясь мной, Гован тихонько напевала. Ее сильные пальцы быстро сняли боль, а когда она смазала меня каким-то бальзамом, мне и вовсе полегчало. Потом она размяла мне спину и плечи, бедра и ступни. Перевернула меня на спину, промассировала грудь, живот и руки. После этих процедур я совершенно расслабился. Мне стало настолько все равно, что скажи мне сейчас кто-нибудь, что я вообще никогда не смогу шевелиться, я бы только ухмыльнулся, как кот, налопавшийся сметаны.

Гован набросила на меня меха.

— Спи, — приказала она. — Проснешься очень голодным. Но о еде для тебя я позабочусь. — Она накинула плащ и ушла. А я уснул, даже не дождавшись, пока она выйдет из комнаты.

В следующий раз я проснулся почти сразу, во всяком случае, мне так показалось. Но я спал по-честному, поскольку не видел и не слышал, как кто-то входил. Мне оставили хлеб, эль и немного сыра. Я хлебнул эля, а затем, под властью мучительного голода, разорвал хлеб пополам и запихнул в рот столько, сколько смог. Съел сыр и остаток хлеба, допил эль.

Помимо еды, кто-то принес одежду и оставил ее аккуратно сложенной стопкой возле тюфяка. Я неуверенно встал на ноги и первым делом взял куртку, сунул руки в рукава и залюбовался цветом: отличный приглушенный алый с фиолетовым оттенком; хорошей выделки штаны рыжевато-коричневого цвета; широкий кожаный пояс и такие же сапоги. Был еще серый плащ и брошь к нему, большая, серебряная, украшенная ярко-синими камнями.

В этом мире у меня никогда еще не было такой хорошей одежды. Обычно так одеваются богатые вожди. С чего бы ко мне такое благоволение? Я с радостью оделся, восхваляя щедрость моего неизвестного покровителя — без сомнения, самой Скаты. Накинул плащ на плечи и застегнул серебряную брошь.

Сил у меня оказалось меньше, чем я думал. Стоило мне переступить порог, как голова закружилась. Пришлось прислониться к дверному косяку и постоять, пока дом не перестал вращаться. На закате суровое серое небо окрасилось в бледно-желтые тона. С моря дул резкий холодный ветер с привкусом соли.

Мальчишки постарше, из тех, что остались на острове, собирались для игры в херли. Низкое солнце отбрасывало на поле длинные тени. Они увидев меня и пораскрывали рты, напрочь забыв об игре. Почему-то никто не здоровался, хотя я знал их всех, а они меня.

Появилась Гэвин. Она заметила, что я сжимаю дверной косяк, и поспешила ко мне. Резкий морской ветер развевал длинные золотистые локоны. Она взяла меня за руку.

— Я шла посидеть с тобой. Думала, ты спишь. А ты уже встал…

— Я выспался. Хватит. Хочу гулять, — сказал я ей.

Она поддерживала меня под локоть, и на глазах остолбеневших ребят повела меня по двору к берегу.

— Как ты себя чувствуешь?

— Заново родившимся, — машинально ответил я. Гэвин сбилась с шага, и я не понял, что заставило ее задуматься.

— Почему ты так на меня смотришь? Что не так?

Она улыбнулась, но я заметил ее нерешительность.

— В прошлый раз ты как-то иначе выглядел, — смущенно ответила она. — Должно быть, свет виноват.

Действительно, угасающий дневной свет отбрасывал золотое сияние на море и скалы под нами, превращал медовые волосы Гэвин в золото, а ее светлую кожу в чудесный янтарь. Ветер развлекался, швыряя волны на скалы. Над берегом клубился мерцающий туман. Но вскоре свет начал тускнеть. Поддавшись внезапному желанию прикоснуться к девушке, я остановился и приложил ладонь к ее щеке. Она не отодвинулась. Вместо этого она напомнила:

— Тегид ждет. — Мы постояли еще немного, затем развернулись и направились обратно к домам.

Тегид действительно ждал нас в зале. Он стоял у очага с рогом, наполненным элем. Увидев меня, он хотел сохранить отрешенное выражение на лице, но не смог скрыть облегчения.

— Значит, погуляешь по земле еще немного, брат. Я боялся, что мы тебя потеряли.

Гэвин поломала его игру.

— Он с самого начала сказал, что ты вернешься, — сообщила она мне. — Тегид не сомневался.

Смущенный Тегид наклонил голову, а потом сунул мне в руки свой рог.

— Держи! Я еще принесу.

Он поспешил прочь, а я повернулся к Гэвин, взял ее руку и прижал к сердцу.

— Спасибо за… за то, что выходила меня, за то, что спасла.

— Это не я. Тегид — вот кто тебя спас, — ответила она. — Ему не так-то просто было доставить тебя сюда. Вот это была работа! А мы… мы ничего такого не сделали.

— Конечно, для вас пустяк. Но не для меня. Я в долгу перед ним и перед тобой. Но этот долг я обязательно погашу. А пока прими мою благодарность.

— Не говори о долгах. — Она пожала мне руку и отошла. — Вам с Тегидом есть о чем поговорить. Я вас оставлю.

Она шла через пустой зал, а я смотрел ей вслед и дивился силе внезапно нахлынувшего чувства. Когда она вышла, в зале, казалось, потемнело и даже стало холоднее. Я чуть было не окликнул Гэвин, но как раз в это время подошел Тегид с кувшином эля.

Мы устроились возле очага, и я спросил, что он помнит о той жуткой ночи на Белой Скале. Своей собственной памяти я не спешил доверять — слишком много там скопилось странных и страшных образов.

— Я мало что помню из тех событий, — сказал я ему. — А тому, что помню, не очень-то доверяю.

Тегид отхлебнул из своей чашки и отставил ее в сторону.

— Видишь ли, горседд бардов провалился. — Я понял, что он решил начать сначала.

— Собрание… да, я помню. Но почему? И зачем я вообще там оказался?

— Я объяснял тебе еще на корабле…

— Объяснял! — Я усмехнулся. — Ничего ты не объяснял. Ты сказал только, что так хотели Оллатир и Мелдрон Маур. Но это же не объяснение.

— Оллатир намеревался рассказать тебе после горседда, но… — Он замолчал.

— Но он умер, ты хотел сказать. Тогда придется тебе объясняться за него.

Тегид задумался. Мне показалось, что он взвешивает, стоит ли мне доверять такие серьезные тайны.

— В Альбионе проблемы, — наконец решился он. — Три королевства: Придейн, Ллогрис и Каледон — начали готовиться к войне друг с другом. Настал День Раздора.

— Да, да, я помню… День Раздора. И что?

— Королевские дома охватила смута.

— Даже дом Мелдрона Маура?

Тегид не стал отвечать, но и так было ясно, что я угадал.

— Ты учился семь лет, — продолжил он. — Тебя не было в Сихарте, поэтому ты не не замешан в предательстве. Вот потому тебя и выбрали для участия в горседде. Оллатир и Мелдрон Маур хотели, чтобы ты собственными глазами увидел все, что там будет.

— Но меня ведь не было на самом собрании, — напомнил я, чувствуя себя не то обманутым, не то оскорбленным. Мне не доверяли, несмотря на все заверения. — Никто мне ничего не говорил.

— Если бы я сказал тебе заранее, — терпеливо объяснил Тегид, — ты мог бы сформировать какое-нибудь мнение, а нужна была твоя беспристрастная позиция.

— Это ты так говоришь, — проворчал я, вспоминая нашу игру в кошки-мышки по пути на остров. Тогда он говорил ровно столько, насколько хватало его смелости.

Тегид не пытался оправдываться. Он просто продолжал говорить:

— Страх уже проник в души многих, и барды не исключение. Оллатир подозревал, что среди членов Братства есть предатели. Он надеялся разоблачить их. Но его план не удался. Пришлось собирать горседд. Он дал знать предателям, что знает об их настрое.

— Допустим, — согласился я. — Но ничего же не случилось.

Тегид слегка склонил голову набок, оценивая меня.

— На мой взгляд, план не удался. А на твой?

— На мой?!

— Ты что-нибудь заметил во время горседда?

— Ничего особенного. Вы поднялись наверх, а меня оставили внизу. Я ждал, время от времени обходил курган, а потом все спустились. Ничего не произошло. Все ушли, и я… нет, погоди, что-то было.

Тегид подался вперед.

— Что ты имеешь в виду?

Перед моим мысленным взором снова возникла фигура человека, спешащего через плато еще до того, как горседд завершился.

— Вряд ли это важно, — медленно сказал я. — Но перед тем, как вы спустились с кургана, кто-то покинул собрание.

— Кто? Руад?

— Бард принца? — Я на мгновение задумался. — Может быть. Не уверен.

— Оллатир должен был знать, — убежденно сказал Тегид.

— Ну и спросил бы меня.

Я терпеть не мог эти мелкие интрижки. Тегид отвернулся, его лицо закрылось, как захлопнувшаяся дверь. Наверное, ему было тяжело видеть мое отношение. Мне пришло в голову, что он любил Оллатира, своего начальника и наставника.

— А зачем Оллатир решил вернуться на вершину той ночью? Это как-то связано с предательством?

— Да, — со странной торжественностью ответил Тегид. — Главный Бард хотел узнать, как далеко предательство проникло в наши ряды. — Он нахмурился, глядя на темный зал. — Оллатир считал, что королю грозит опасность. — Эти слова мрачно прозвучали в пустом зале. — Потому он и вернулся той ночью. Он надеялся с помощью Истинного Зрения узнать, кто злоумышляет против короля. Но он не учел… — Тегид замолчал, и я понял, почему: из-за того адского существа на кургане.

— Тегид, что это было? — твердо спросил я. — Что мы видели?

Губы Тегида скривились от отвращения.

— Мы видели обитателя бездны. Это тварь из Уфферна, Древнее Зло, Дух Разрушения. Ты видел силу смерти, разложения и хаоса. Его имя — Цитраул, но его обычно не произносят.

Я понял, что он хотел сказать. У меня похолодело внутри, когда я вспомнил, как буйствовал там, наверху.

— Почему он на нас напал?

— Оллатир вызвал его… — начал Тегид.

— Что?! — Я чуть не расплескал свой эль. — Ты хочешь сказать, что он намеренно вызвал его?

— Нет, нет, — бард потряс головой. — Он не знал, что Цитраул на свободе, иначе ни за что не стал бы подниматься на вершину. Он думал только узнать имена…

— А вместо это явилось чудовище?

— Да. И когда появился Цитраул, вариантов уже не было. Оллатир хотел обуздать его до того, как эта тварь наберется сил настолько, что станет непобедимой. Он не ожидал, что оно уже стало настолько сильным…

Я недоверчиво покачал головой.

— Он что, псих? Зачем он это сделал?

— Ты не понимаешь. Мы стояли в самом священном месте Альбиона. Если бы Цитраул победил нас там, ничто бы уже не остановило его. Альбион перестал бы существовать, — добавил Тегид. — Все стало бы так, будто нашего мира никогда не было. — Голос Тегида еще посерьезнел. — Но ты прогнал Цитраула, не дав ему разрушить священное сердце Альбиона. Значит, хоть какая-то часть Альбиона сохранится.

— Лучше бы я спас Оллатира, — вслух подумал я. — Мне очень жаль, Тегид.

— Ты и так сделал все, что мог, — сокрушенно ответил он. Мы подняли чаши в память Главного Барда и молча выпили.

— А теперь расскажи, как ты видел происходящее на холме.

— Ты же и сам знаешь. — Мне не хотелось говорить об этом.

— Кое-что знаю, но далеко не все. Я не застал гибель Оллатира. Валялся без памяти. А ты дрался. Мне необходимо точно знать, что там происходило.

Я хотел бы ответить, но не мог. Что на самом деле произошло на кургане? В памяти сохранились запутанные и гротескные образы — причудливый поток отвратительных впечатлений и кошмарных ощущений. Я закрыл глаза, пытаясь выбросить ненавистное видение из головы. Тегид выжидающе смотрел на меня. Но как я мог рассказать ему о том, что произошло, если сам не понимал?

— Не могу сказать, — выдавил я наконец, покачав головой. — Не знаю.

— Я обязательно должен знать, — настаивал Тегид. — Расскажи.

— Да говорю же тебе — не знаю! Отстань!

Тегид пристально посмотрел на меня, словно ожидая моего рассказа. Повисло тягостное молчание. Затем он внезапно встал.

— Идем, — быстро сказал он, жестом приглашая меня подняться. — Пойдем со мной.

— Зачем? Куда? — Но Тегид не ответил, уже направляясь к двери.

Мы вышли из зала. Солнце село, а вместе с ним улегся и ветер. По всему видно было, что нас ждет холодная ночь. Я пожалел, что тепло зала осталось позади, плотнее запахнув плащ.

Тегид привел меня к одному из маленьких круглых домов крепости.

— Подожди здесь, — сказал он и вошел. Я остался снаружи ждать его возвращения. Через некоторое время он появился. — Теперь можешь войти, — сказал он.

— А кто там будет? — Я схватил его за руку.

— Гвенллиан.

— Почему она? Что вообще происходит?

— Полагаю, тебе следует поговорить с бенфейтом.

— Да не хочу я! — Наверное, мой ответ был слишком резким.

— Надо, — твердо ответил он. — Идем. Она ждет.

— А ты?

— Я не пойду. Подожду тебя в зале. — С этими словами он откинул черную телячью шкуру, служившую дверью. — Когда закончите, приходи.

Он развернулся и пошел через двор. Что оставалось делать? Я вошел. Внутри было пусто, как и в остальных домах. Но у Гвенллиан в центре комнаты стояла низкая железная жаровня, а пол, выстланный тростником, покрывали шкуры лохматых коз и коричневых овец. Сама Гвенллиан сидела в центре единственной комнаты жилища. Плащ покрывал всю ее фигуру, так что над ним виднелась лишь ее голова. Длинные каштановые волосы темно-янтарного оттенка гладкими волнами падали ей на плечи. Глаза закрыты. Мне вообще показалось, что она спит или в забытьи, поэтому я тихо подошел, стараясь не потревожить ее размышлений, и сел, скрестив ноги, на телячью шкуру.

Прошло некоторое время, и я услышал длинный выдох, за которым последовал такой же длинный вдох. Гвенллиан открыла глаза и молча осмотрела меня. Я не собирался нарушать молчание, пока мне не разрешат говорить.

Плащ пошевелился. Из-под него высунулась обнаженная белая рука, протянулась к жаровне и бросила на уголья пучок сухих дубовых листьев. Они сразу начали тлеть, наполняя маленькую комнату резким запахом, знакомым по давным-давно миновавшим временам.

Дым клубился в воздухе; Гвенллиан глубоко втянула воздух. Когда она наконец заговорила, я не узнал голоса. Гвенллиан иногда пела, и тогда ее голос становился гибким, как ивовая ветвь, сладким, как летный мед, страстным, красноречивым и очаровательным. Однако сейчас она обратилась ко мне совершенно безжизненным голосом, мрачным и непогрешимым. Передо мной сидела бенфейт, мудрая пророчица, смотревшая на меня невидящими зелеными глазами.

— Нога чужака стоит на Скале Альбиона. Он — защитник народа Дагды. Серебряная Длань, я готова служить тебе!

Я лишь склонил голову, давая понять, что услышал странное обращение. Говорить мне пока никто не разрешал. Кроме того, я не понимал, говорит ли она обо мне, или о ком-то совсем другом. Прозвание Серебряная Длань мне ни о чем не говорило.

Бенфейт достала из-под плаща торк, сделанный из десятков скрученных толстых серебряных нитей, положила его на пол между нами и сухо предложила:

— Спрашивай. Истина откроется тебе. В День Раздора ничто не укроется от избранных Самилданака. — Затем чуть более мягким голосом она добавила: — Задай вопрос, который у тебя на душе, Серебряная Рука; тебе не откажут.

Я еще раз склонил голову. О многом хотелось бы мне спросить, так что выбрать вопрос было не просто.

— Бенфейт, — выговорил я наконец, — ты назвала меня Серебряной Рукой. Я хотел бы знать, почему ты обратилась ко мне так.

Вопреки обещаниям, ее ответ мало что прояснил.

— Тот, кто носит знак героя, герой и есть. Когда Цитраул приходит в Альбион, Ллеу Ллау Гиффес, Лев Твердой Руки, возвращается, чтобы защитить народ Дагды.

— Бенфейт, — сказал я, — я пытаюсь понять. Если тебе ничего не мешает, расскажи, что вообще происходит.

— Мне ничего не может помешать, и я с радостью расскажу тебе: с незапамятных времен имя Ллеу носит Дагда. Поскольку это он призывает героя, имя переходит к нему — его зовут Ллеу Ллау Эрайнт.

Она действительно с готовностью отвечала на мои вопросы, вот только ее ответы приводили меня в замешательство. Я попробовал еще раз.

— Скажи, этот герой, ну, Ллеу Серебряная Рука, откуда он взялся?

— Мудрый все видит, все знает, все направляет Своей Верной Рукой. Быстрая Твердая Рука выбирает, кого хочет.

— Бенфейт, значит, ты думаешь, что это я тот самый герой?

— Дагда Самилданак выбрал. Теперь тебе решать, станешь ли ты им.

Нет, в таком ответе для меня тоже не было особого смысла. Однако, мне не хотелось показаться совсем бестолковым, я поблагодарил бенфейт за разъяснения и попробовал зайти с другой стороны.

— День Раздора… Я мало знаю об этом. Ты не могла бы рассказать?

Глаза бенфейт закрылись. Похоже, она сосредоточилась на чем-то глубоко внутри себя. В комнате слышалось лишь мягкое потрескивание углей в жаровне, пока Гвенллиан просматривала возможные варианты будущего и подбирала слова, чтобы рассказать о них. Когда она снова заговорила, в голосе ее звучала такая боль, что у меня сердце заболело.

— Слушай, Серебряная Рука, внимай высшей мудрости, — сказала она, выставляя руки ладонями наружу. — Сокрушитель Севера обрушит свою ярость на Три Прекрасных Царства; зубами и когтями он сдерет плоть с их костей. Его белые приспешники победят правые силы Гида. Белая пелена ляжет на землю; голод придет к молодым и старым. Серая гончая сорвется с цепи; она сгрызет кости детей. Красноглазый Странник убьет всех своих преследователей. Тройное горе ждет Альбион. Золотой Король в своем королевстве встанет на Скале Раздора. Дыхание огненного змея опалит трон Придейна; Ллогрис утратит повелителя. Беда минует лишь Каледон; Вороны слетятся в его тенистые долины, и песня Ворона станет его песней.

Когда померкнет свет Дервидди и кровь бардов возопиет о справедливости, тогда Вороны осенят крылами священный лес и священный курган. Под крыльями Воронов воздвигнут трон. На трон воссядет король с серебряной рукой.

В День Раздора корни и крона поменяются местами, и новое станет чудом. Пусть солнце потускнеет, как янтарь, пусть луна скроет лик, пусть мерзость и запустение воцарятся на земле. Пусть четыре ветра сражаются друг с другом и гром их схватки долетит до звезд. Древняя Пыль поднимется к облакам; душу Альбиона разорвут враждующие ветра. Моря поднимут свои могучие голоса. Нигде не найдется безопасной гавани. Арианрод спит на мысу, опоясанном морем. Хотя многие ищут ее, никто не найдет. Хотя многие взывают к ней, она не слышит их голосов. Только целомудренный поцелуй вернет ей законное место. {Аррианрод (валл. Arrianrhod) — персонаж валлийской мифологии из Четвёртой ветви Мабиноги, цикла валлийских повестей, восходящих к древним традициям железного века, дочь Дона и сестра Гвидиона и Гилфайтви; Триады Британии называют её отцом Бели Маура. Ее дядя — Король Гвинеда. Сыновья Аррианрод — Дилан Айл Дон и Ллеу Ллау Гифес.}

Тогда разгневается Злой Великан. Ужас будет сеять повсеместно его меч. Очи его воспламенят огонь; с губ его будет сочиться яд. Во главе великого войска он разграбит остров. Никто не сможет противостоять ему. Его время — время великого беззакония. Остров Могущественных станет могилой.

Так будет, ибо Медный Человек уже сел на медного коня; он творит великое горе. Восстаньте, жители Гвира! Возьмите оружие! Ополчитесь против лжелюдей среди вас! Шум битвы долетит до звезд, и Великий Год придет к своему завершению.

Слушай, о Сын Альбиона: кровь рождается от крови. Плоть рождается из плоти. Но дух рождается от Духа и с Духом пребывает. Альбион станет единым, когда Герой совершит подвиг и воцарится Серебряная Длань. — Пророческий голос вдруг оборвался. — Фантарх мертв! — Гвенллиан зарыдала. — Он мертв! Фантарха больше нет с нами, и Песнь умолкла. Цитраул уничтожает землю!

Гвенллиан долго сидела с закрытыми глазами, сотрясаясь от рыданий. Я же хотел только скрыться куда-нибудь от ее прозрений. Не надо мне никаких предсказаний, хватит!

Но тут она открыла глаза и мне пришлось остаться на месте.

— Бенфейт, — с трудом проговорил я; внутри у меня все разрывалось от ее зловещих слов, — я ничего не знаю об этом подвиге и о том, как его совершить. Сдается мне, эта задача по силам барду. Но я сделаю все, что смогу. Только скажи еще одно. Как победить Цитраула?

— Для этого надлежит вернуть Песнь.

— А я должен ее знать?

Мудрая бенфейт грустно и торжественно посмотрела на меня.

— Песнь известна лишь Фантарху. Она — главное сокровище этого мира, его не могут украсть малодушные или недостойные слуги. Прежде чем солнце, луна и звезды легли на свой курс, прежде чем живые существа сделали первый вдох, еще до начала времен была спета Песня. Ты спрашиваешь, о какой песне речь. Так вот. Я скажу тебе: это Песнь Альбиона.