ВОЙНА В РАЮ

Глава 19. СОЛЛЕН

Зима на острове Скай ветреная, холодная и влажная. Дни темны и коротки, ночи еще темнее и очень долгие. Дуют свирепые северные ветра, днем они приносят ледяной дождь и снег, а ночью пролезают сквозь соломенную крышу. Солнце если и поднимается, то совсем невысоко, и недолго висит над вершинами гор, чтобы снова погрузиться в ледяную бездну ночи. Этот сезон называется Соллен, мрачное время, когда людям и животным лучше оставаться в своих хижинах и залах, под защитой стен.

И все же, несмотря на запустение этого мрачного и безрадостного времени года, случаются островки тепла и уюта: огонь в очаге, красные уголья в железных жаровнях, толстые шерстяные одеяла, сложенные в спальных местах, маленькие серебряные светильники с ароматными маслами, разгоняющие мрак тонким ароматом и светом.

Дни отданы играм, требующим утончённости, мастерства и удачи — фичелл, брэндуб и гвиддбвилл; для игры нужны ярко раскрашенные деревянные доски. И, конечно, разговоры: затейливое полотно речи, фонтан слов, кипящий котел рассуждений обо всем на свете. Как меч оттачивают на камне, так я оттачивал свои разговорные навыки в добродушных дружеских дебатах. Снова и снова я добром поминал Тегида за то, что он так хорошо меня обучил.

Чтобы скрасить унылость Соллена наш стол, обычно состоявший из хлеба, мяса и эля, дополнялся сыром, ячменными лепешками с медом, компотами из высушенных фруктов и настоящей медовухой, напитком воинов. К этой роскоши иногда добавлялись жареные утка или гусь, специально откормленные для украшения зимнего стола.

Общение возле домашнего очага было щедрым и по преимуществу возвышенным. Зимовать на Инис Скай остались немногие. Большинство учеников вернулись к своим племенам; оставшихся молодых людей постарше, включая Бору, волей-неволей долгие зимние вечера связывали почти так же тесно, как узы крови.

Наши дни немало скрашивали дочери Скаты: три красивых молодых девушки: Гвенллиан, Гован и Гэвин. Они прибыли на Инис Скай на корабле, с которым потом уехали ученики. Девушки специально вернулись, чтобы провести мрачный сезон Соллена с матерью. До того они жили при дворе короля и считались пророчицами, бенфейт, как здесь говорили.

Если у короля была банфейт, считалось, что ему сильно повезло, а если в этом качестве выступала одна из дочерей Скаты, — повезло вдвойне. Никто из них не обзавелся семьей — не то чтобы им это мешало — они просто предпочли верность своему дару. Ибо в тот день, когда женщина выходит замуж, она перестает быть пророчицей. Банфейт пользовались огромным уважением. Они умели играть на арфе и петь, как барды, а еще их советы, — да что там советы! их мнения считались большой ценностью. Но самое главное — они обладали древней и загадочной способностью прозревать будущее, они видели то, что будет когда-то, и говорили от лица Дагды. {Дагда (др.‑ирл. Dagda, в буквальном переводе «Хороший бог») — божество ирландской мифологии, один из главных богов Племён богини Дану наряду с Лугом и Нуаду. В старинном ирландском трактате «Выбор имён» сказано, что Дагда был богом земли; он имел котёл под названием «Неиссякающий» — одно из четырёх главных сокровищ Племён богини Дану (другие — меч Нуаду, копье Луга и Камень Судьбы, или Файлский камень).}

Они украшали промозглые холодные дни редкостным очарованием, смягчая наше дикое мужское существование женской грацией и обаянием. Ската решила включить этот элемент образования в свою школу, полагая, что воин должен также овладеть тонкостями придворного этикета и уметь вести себя в цивилизованном обществе.

Поэтому старшие ученики и оставались на острове в Соллен. Перед тем как завершить образование, дочери Скаты обучали их разным искусствам. Они никого не выделяли, одаривая всех нас любовью одинаково. Просто находиться с ними рядом доставляло огромное удовольствие. Так что наши долгие дни в зале заполняли весьма приятные занятия. Я учился игре на арфе у Гвенллиан и провел много счастливых дней, рисуя на восковых табличках вместе с Гован; но больше всего полюбил играть в гвиддбвилл с Гэвин.

Что еще сказать о дочерях Скаты? Мне они казались прекраснее ясного летнего дня, грациознее оленей, пасущихся на высокогорных лугах, очаровательнее тенистых долин Скай, и каждая из них манила и завораживала по-своему.

Взять, например, Гэвин: длинные волосы мягкого льняного цвета она заплетала, по примеру матери, в десятки крошечных косичек, каждая кончалась маленьким золотым колокольчиком, так что любое ее движение рождало прекрасную музыку. Царственные брови и тонкий прямой нос говорили о благородстве происхождения; губы, изогнутые в легкой улыбке, намекали на скрытую чувственность; карие глаза всегда готовы были смеяться, как будто все, что они видели, существовало исключительно для ее развлечения. Очень скоро я стал думать о времени, проведенном с ней вместе над деревянной игровой доской, как об особом даре великодушного Создателя.

А еще была Гован, наделенная тонким остроумием, с глазами, голубыми, как у ее матери, с длинными темными ресницами. Волосы бронзового оттенка; кожа, покрытая легким загаром; тело танцовщицы, стройное, сильное и выразительное. В те редкие дни, когда солнце показывалось из-за туч, мы с Гован отправлялись верхом на галечный пляж у подножия каэра. Свежий ветер с моря пощипывал нас за щеки и брызгал пеной на наши плащи; лошади мчались по кромке воды, взметая пену: она на серой кобыле, быстрой, как ныряющая чайка, я на своей рыжей… Мы летели к дальним обломкам скал, пока не задыхались.

В северном углу залива мы поворачивали и направлялись к противоположному мысу, спешивались и давали лошадям отдохнуть. Их взмыленные бока парили в холодном воздухе, мы перескакивали с камня на камень, легкие горели от сырого соленого воздуха. Разгоряченную кровь остужал холодный ветер, Гован сжимала мою руку, и мне чудилось в ее касании прикосновение самого Дагды.

Дагду, Доброго Бога, они также называли Быстрой Твердой Рукой за его бесконечные подвиги и пылкое стремление поддерживать все, к чему он прикасался. Об этом загадочном кельтском божестве — и многих других в пантеоне богов — я узнавал от Гвенллиан, бенфейт короля Мертани Макримхе, а кроме того, она была банфилид — женщиной-филидом и знатной арфисткой.

Очаровательная Гвенллиан: с темно-рыжими волосами и сверкающими изумрудными глазами; белейшей кожей контрастом с яркими губами и румяными щеками, словно подкрашенными наперстянкой; невероятно изящная в каждом изгибе от шеи до стопы. Каждую ночь под ее чудными пальцами арфа сплетала магические мелодии вечных песен Альбиона: о Ллире и его несчастных детях, о непостоянной Блодуэдд и ее подлом предательстве, о Пуйле и его возлюбленной Рианнон, о прекрасной Арианрод и таинственной Матонви, а еще в ее песнях плыли Бран Благословенный, и Манавиддан, и Гвидион, и Придери, и Дилан, Эпона, Дон… и все остальные.

Она пела об их любви и ненависти, славные подвигах и досадных неудачах, об их мудрости и безумии, чудесной жизни и трагической гибели, о великой доброте и неожиданном гневе, милосердии и жестокости, триумфах и поражениях, бесконечной череде перерождений. В ее песнях передо мной проходили все превратности человеческой жизни. В эти моменты я понимал, что значит быть Человеком.

Каждый вечер после ужина мы наполняли чаши медом и собирались вокруг яркого пламени очага, чтобы послушать песни Гвенллиан. Все знали: как только она коснется струн, время перестанет течь. Иногда я выходил из глубокой задумчивости, шел на двор и смотрел, как розовые пальцы рассвета поднимают край черного покрова ночи на востоке. В голове теснились песенные образы, и мед в моей чаше оставался нетронутым.

Слушать пение Гвенллиан значило грезить наяву. Время, ветер и дождь исчезали. Ангельский голос творил волшебство. Когда Гвенллиан пела, она сама становилась песней, а те, кто ее слушал, приобщались к высокому.

Я мог бы прожить остаток своих дней, слушая ее, никогда не уставая, даже не заботясь об отсутствии еды или питья; ее песня была той пищей, в которой я нуждался.

Вот так мы и жили в островном царстве Скаты. Став Ллидом, я постигал искусство воина с упорной решимостью, стремясь в совершенстве овладеть мечом и копьем, ножом и щитом. Постепенно рукоять меча принимала форму моей руки, пока меч и рука не стали единым целым; древко моего копья стало верным, безошибочным слугой; мой нож и щит стали большей частью меня, чем зубы и ногти. Медленно, но все же тело приучилось к строгому ритму битвы. Я стал худым, как щепка, и твердым, как древко копья.

Трудился усердно. Поражения учили меня хитрости; неудачи — находчивости. Ушел страх. Я стал неумолимым и, как следствие, пришла смелость. Я жил жизнью воина, и я стал воином. В конце концов каждый мой нерв и каждое сухожилие, каждая кость и каждая мышца с пугающей точностью стали подчиняться воинскому искусству. И со временем я стал частью отряда, свободным от гнева и страха, чьи движения — чистейшая радость, каждое состязание стало лишней возможностью продемонстрировать мастерство.

Шесть лет ушло на постижение этой науки. Шесть лет пота, напряжения и борьбы. Шесть лет дружбы. Шесть лет прекрасного солнца Гида и холода Соллена. Шесть лет, от Белтайна до Самайна, и в конце концов я стал не последним среди моих товарищей.

Седьмой год мало отличался от остальных. Разве что иногда наступал момент, когда я вспоминал, что мое время на Инис Скай подходит к концу: скоро я вернусь в Придейн, чтобы служить Великому королю Мелдрону Мауру. Я считал дни и жалел о каждом из них, потому что это приближало время отъезда.

Я не хотел покидать остров: настолько нестерпимой представлялась мне мысль о том, что никогда уже я не смогу наслаждаться нежной компанией Гэвин, никогда больше не буду нестись галопом с Гован, никогда больше не услышу песен Гвенллиан. Сестры стали мне дороже собственного сердца; я скорее выдерну его из груди, чем оставлю их.

Но что я мог сделать? Все проходит. Весной придет корабль и заберет меня отсюда. Но для опасений была и другая причина. Вернувшись ко двору Мелдрона, я вернусь также к Саймону, а значит к нашей старой проблеме: поискам пути в мир, из которого мы пришли.

Теперь я хотел вернуться в явленный мир не больше Саймона. Я понимал его. На Инис Скай узы, связывавшие меня с моим собственным миром, истончились и отпали. Я не заметил, как они ушли; просто перестал о них думать. С каждым днем явленый мир тускнел, становился менее реальным, пока не стал казаться призрачным, подернутым серым туманом. Теперь я хотел остаться здесь, чего бы это ни стоило. И вот в конце седьмого года за мной пришел Тегид.

Как-то холодным утром я стоял на скалистом утесе, смотрел на залив и на приближающийся корабль. Он привезет на остров дочерей Скаты, а когда утихнут холодные шторма Соллена, заберет меня. Целых три сезона я страдал без дочерей Скаты. Но вот они вернулись, и мне не терпелось увидеть их.

Я сел в седло и погнал лошадь по горной тропе от обрыва к причалу. Многие младшие ученики уже стояли на берегу, с нетерпением ожидая возможности уехать домой. Они очень скучали по клану и родным; в их глазах отчетливо читалась тоска по дому. И мне было интересно: а что видится им в моих глазах?

Корабль подходил неторопливо. Вскоре я уже мог различить на носу корабля фигуры дочерей Скаты. Я видел Гэвин, махавшую нам; Гован смеялась; волосами Гвенллиан играл морской ветер. А потом… потом я стоял по колено в воде, подтаскивая корабль к причалу, и тянул руку, чтобы первым помочь спуститься дочерям Скаты. Гэвин взяла меня за руки и поцеловала. Сладкое теплое дыхание касалось моей шеки.

Гован тоже одарила меня поцелуем.

— Я скучала по тебе, Ллид, — легко произнесла она. — Дай-ка я посмотрю на тебя.

— Что за нужда? Я не изменился. Но вот оголодал серьезно, пока вас не было.

— Ах ты мошенник! — она рассмеялась и снова поцеловала меня.

И тут я увидел Тегида, шагающего среди мелких волн прибоя с высоко поднятым дубовым посохом.

— Из тебя сделали воина! — крикнул он еще издали.

— Тегид! — завопил я, — неужто это и впрямь ты?

— Вот и я глазам не верю, — сказал он, походя и обнимая, как родного. — Я же оставлял здесь совершенно другого человека! Мелдрон Маур будет рад, когда я доставлю тебя ко двору.

Я понял, что он хотел сказать мне приятное, но одновременно понял, зачем он здесь. Радость от встречи с другом пропала. Я тяжело сглотнул.

— Когда? — спросил я. Мои надежды перезимовать на острове рухнули.

— Сегодня вечером, — ответил Тегид. — Мы уйдем с приливом. Вижу, ты огорчен.

День был ясным, но меня он совершенно не радовал. Солнечное тепло умерло в тоске на пороге моей души. Ничего я не нажил, и все же чувствовал себя так, словно у меня украли самое дорогое. На острове Скаты я жил полной жизнью. Никогда и нигде я не жил так. Суровая воинская школа показала мне, что значит быть живым. Теперь все кончилось, и мне казалось, что это кончилась моя единственная жизнь.

— Мне бы тоже хотелось перезимовать здесь, — сказал Тегид. — Однако пойдем. Попрощаешься. Я позабочусь о твоих вещах.

Те, кто кончает обучение у Скаты, должны подать запрос на выезд. Если, по мнению Скаты, воин овладел всем, чем должен был овладеть, она подарит ему оружие. Обычно это превращалось в радостную церемонию, но сегодня сердце у меня не лежало к веселью. Я не хотел покидать остров.

Все же пришлось подняться в каэр, где уже собрались мои товарищи-воины. Они пришли попрощаться со мной. И Кинан, конечно, тоже был здесь. Он первый окликнул меня еще издали.

— Ллид! Мы же вместе поплывем, да? — Его румяное лицо сияло от удовольствия. Он давно ждал этого дня и с трудом мог поверить, что он наконец наступил. — Говорят, в Альбионе проблемы и мы можем понадобиться. — Он, наконец, обратил внимание на мою мрачность. — Эй, что это с тобой?

— Я надеялся еще здесь побыть, — тихо ответил я.

Хотя мы и были друзьями, Кинан не мог понять причину моих страданий.

— Мы же будем командовать воинами! Это честь! Мелдрон Маур — великий король; ты получишь много золота на службе ему. Ты увидишь.

В этот момент шкура на двери откинулась и Кинана пригласили внутрь. Он решительно шагнул вперед. За шесть лет пребывания на острове он обрел уверенность в своих действиях. Все видели уже не того юношу, которому приходилось то и дело думать о том, как он выглядит в глазах окружающих. Он стал намного спокойней. Отец хотел от него совершенства, и он стал совершенным. Мне нравилось думать, что я помог ему. Прежде всего, мы с Кинаном стали братьями по оружию, а эта связь сильнее смерти.

Что толку сидеть с остальными и ждать? Я предпочел прогуляться по крепости, в последний раз навестить памятные места, например, тренировочное поле, столь обильно политое моей кровью и потом.

Здесь меня отыскала Гэвин. Она пожелала мне удачи и добавила, что лишилась хорошего партнера по гвиддвиллу.

— Я буду скучать за доской. Ты стал достойным соперником.

— И я буду скучать, Гэвин, — сказал я, надеясь еще на пару добрых слов.

Она с улыбкой покачала светлой головой, заставляя крошечные колокольчики слегка зазвенеть. — Скучать, может, и будешь, но сильно меньше, чем полагаешь. Зимой при дворе Великого Короля собирается столько девушек Сихарта, что ты мигом забудешь меня.

— Но я хотел попросить у тебя что-нибудь на память…

— Например? — ее губы изогнулись в лукавой улыбке.

— Хотя бы пару твоих чудных локонов, — я сказал это, почти не думая.

Гэвин рассмеялась.

— Бери, если хочешь. — Она стояла передо мной, положив руки на бедра, и ждала, пока я отрезаю кончик косы. Критически посмотрев на мою добычу, Гэвин выдернула из края плаща длинную нить и обмотала волосы, чтобы коса не расплелась. — Ну вот и все, — сказала она, заправляя подарок мне за пояс, — тебе пора.

Мы с Гэвин рука об руку пошли обратно к дому, где Ската прощалась со своими подопечными и отправляла их навстречу судьбе. Откинув бычью шкуру, заменявшую дверь, она поманила меня внутрь.

Наклонившись в дверном проеме, я вошел. Комнату освещали только две жаровни — по одной с каждой стороны походного стула на трех ножках, на котором сидела Военный Предводитель Инис Скай.

На плечи Скаты был наброшен алый плащ, отделанный золотом. На плече красовалась большая брошь из золота с изумрудами. Голову покрывал шлем из полированной бронзы, инкрустированный золотым и серебряным узором; из-под него выбивались светлые локоны. На запястьях золотые браслеты — дары благодарных королей и принцев, которым она служила. Позади стояли два копья с серебряными наконечниками. Скрещенные древки перевязывал золотой шнур. Ногами она упиралась на большой круглый щит из бычьей кожи с бронзовым выступом и ободком со спиральной гравировкой.

Гвенллиан стояла в стороне, в тени. Она заметила меня, приподняла бровь, когда я взглянул в ее сторону, но ничего не сказала. Я подошел к нашей прекрасной Pen-y-Cat и коснулся лба тыльной стороной ладони в знак уважения.

Ската начала с ритуального вопроса:

— Зачем ты пришел?

— Я пришел просить о даре, военачальник, — ответил я как предписывал ритуал.

— Что ты хочешь получить, сын мой?

— Твое благословение, Pen-y-Cat. — Слова застревали у меня в горле.

— Куда ты пойдешь, сын мой? — мягко спросила она, будто настоящая мать, расстающаяся с сыном.

— Вернусь к очагу моего короля. Ибо я обязан служить ему и присягнуть тому, кто будет мне помощью и защитой.

— Если ты хочешь жить как воин в королевском зале и связать свою жизнь с королем, сначала свяжи свое сердце с теми, кто будет служить тебе.

— Назови их, — ответил я, — и я сделаю все, чтобы связать сердце и жизнь с теми, кто служит мне.

Ската протянула руку Гвенллиан, и та быстро подошла к ней. Я увидел, что в левой руке она держала меч, а в правой — копье. Она положила меч на ладони Скаты. Ската протянула мне меч и сказала:

— Вот Сын Земли, чей дух возгорелся в пылу огня. Возьми его, сын мой, и всегда держи при себе.

Правой рукой я взял клинок и прижал к груди, рукоятью к сердцу.

— Я беру его себе на службу, Pen-y-Cat.

Наша предводительница наклонила голову, взяла копье из рук Гвенллиан, и сказала:

— Вот Сын Воздуха, чей дух пробудился во тьме рощи. Возьми его, сын мой, и всегда держи при себе.

Левой рукой я схватил ясеневое древко и прижал его к себе со словами:

— Я беру его, чтобы оно служило мне, Pen-y-Cat.

Ската подняла руки, благословляя.

— Иди своей дорогой, сын мой. У тебя есть благословение, которое ты искал.

На этих словах церемония завершилась, но мне хотелось чего-то еще. Я опустился на колени и положил свое оружие к ее босым ногам.

— И все же мне хотелось бы получить от тебя еще кое-что, Pen-y-Cat.

Ската удивленно изогнула бровь.

— Что у тебя на сердце, сын мой?

— Мир огромен, Pen-y-Cat, и те, кто уйдут отсюда сегодня, больше не вернутся. Но я прошу твоего благословения однажды вернуться к твоему очагу, как к очагу родного мне человека. Ибо если мне предстоит жить после этого дня, то только потому, что ты дала мне жизнь.

Наша мудрая военачальница улыбнулась.

— Ты прав, сын мой, мир действительно огромен. И это правда, что те, кто уходит отсюда, больше не возвращаются. Но в моем очаге тепло, и в моем зале найдется для тебя место. — Она протянула руки ко мне. — Приходи, когда сочтешь нужным.

Я наклонился и положил голову ей на грудь. Она обняла меня и провела ладонью по моим волосам.

— Ты мой сын, — тихо сказала она. — Используй жизнь, которую я дала тебе, мудро и смотри, чтобы честь твоя никогда не пострадала. Возвращайся, когда захочешь. Тебе здесь рады, сын мой. — Ската положила руки мне на плечи, поцеловала и отпустила.

Я взял оружие и вышел. Отныне я был сыном Скаты, одним из ее бесчисленного потомства, и мне было позволено приходить и уходить, когда захочу. Это меня порадовало, хотя, честно говоря, мне вовсе не хотелось уезжать.

Еще до посадки на корабль мы снова увиделись с Гэвин. День стал прохладным, и с востока через залив летели низкие серые облака. Прилив уже начался, и несколько младших воинов с нетерпением ждали отплытия. Они бросали ракушки в чаек, а те возмущенно кричали над головами. Гэвин шла со мной по берегу, крепко сжимая мою руку. Я сказал ей, что вернусь, но это не была клятва — мы оба знали, что лучше не давать клятв, которые не сможем сдержать.

Когда пришло время, я поднялся на борт и занял свое место на носу, чтобы в последний раз взглянуть на Инис Скай. Гэвин стояла в воде, зажав в кулаке подол желтого платья, а беспокойный прибой играл краем ее плаща. Заходящее солнце ненадолго прорвалось сквозь тучи над хребтом, заливая берег красно-золотым светом. Морская волна стала зеленой и бурлила, как расплавленная бронза, отблески освещали лицо Гэвин.

Последние пассажиры поднялись на борт и корабль медленно двинулся на глубокую воду. Гэвин подняла руку прощальным жестом. Я помахал в ответ, после чего она повернулась и поспешила к тропе, ведущей в крепость. Я наблюдал за ней, пока она поднималась по тропе на холм; и когда она достигла вершины, мне показалось, что она остановилась и бросила через плечо последний прощальный взгляд.