Нэпман 9. Восхождение

Глава 5 Нефтяные вышки революции

Раннее утро встретило нас пронзительным ветром с Каспия. Солнце едва поднималось над горизонтом, окрашивая морскую гладь в золотисто-розовые тона, когда наш автомобильный кортеж, сменив за время поездки несколько машин для обеспечения безопасности, приближался к Биби-Эйбатским промыслам.

После ночной попытки покушения Мышкин утроил меры предосторожности.

В передней машине разместились оперативники, в задней дополнительная охрана. Наша основная группа, я, Завадский, Касумов и Филатов, ехала в центральном автомобиле. Корсакова с Герасимовой направились отдельно в финансовое управление Азнефти для проведения ревизии.

— Биби-Эйбат — старейшее нефтяное месторождение в мире, — Касумов с плохо скрываемым волнением указал на показавшийся вдали лес деревянных вышек. — Здесь добывали нефть еще тысячу лет назад примитивными колодцами. А промышленное освоение начал Нобель в 1873 году.

— Знаменательное место, — кивнул Завадский, протирая запотевшие очки. — По сути, колыбель мировой нефтяной промышленности.

— И одновременно памятник технической отсталости, — горько добавил Касумов. — Большинство оборудования сохранилось с нобелевских времен.

Мы проехали через контрольно-пропускной пункт, где охранник долго изучал наши документы, после чего неохотно поднял полосатый шлагбаум. Машины медленно двинулись по разбитой грунтовой дороге, вздымая клубы пыли, смешанной с нефтяными испарениями.

Наконец автомобиль остановился на небольшой площадке, откуда открывался панорамный вид на промыслы. Я вышел из машины и на мгновение застыл, пораженный открывшейся картиной.

Биби-Эйбатская долина представляла собой фантасмагорическое зрелище.

Сотни буровых вышек, тесно прижатых друг к другу, поднимались к небу подобно мрачному лесу из почерневших от времени деревянных конструкций. Между ними, словно исполинские насекомые, ритмично кланялись станки-качалки, извлекая из недр земли драгоценную нефть. Землю покрывал маслянисто-черный слой, в котором отражалось утреннее солнце, создавая причудливые радужные разводы.

Воздух был пропитан резким запахом сырой нефти, смешанным с угольным дымом от котельных. Густой, тяжелый аромат углеводородов буквально обволакивал все вокруг, проникая в одежду, оседая на коже.

Но более всего впечатляла звуковая симфония промысла. Оглушительный лязг металла, пронзительное шипение пара, надрывный скрежет буровых механизмов, глухие удары насосов и протяжные гудки паровых свистков создавали невообразимую какофонию индустриального труда.

— Добро пожаловать в сердце бакинской нефтедобычи, товарищ Краснов, — произнес Касумов, перекрикивая окружающий шум. — Настоящий музей под открытым небом. К сожалению, действующий музей.

К нам поспешил невысокий коренастый человек в замасленной спецовке, с красным от ветра лицом и глубокими морщинами вокруг глаз. Заведующий промыслом Степняков, как он представился.

— Приветствую московскую комиссию! — прокричал он, пытаясь перекрыть шум работающих механизмов. — Все готово к вашему визиту. Товарищ Рахманов просил передать, что задерживается, но скоро присоединится к нам.

— Не будем дожидаться, — решительно ответил я. — Начнем осмотр немедленно. Нас интересует реальное положение дел, а не подготовленная демонстрация.

Степняков нервно кивнул и повел нас вглубь промысла. Мы шли по узким тропинкам между вышками, осторожно перешагивая через многочисленные лужи разлитой нефти и скользкие участки грунта.

Первой точкой осмотра стал машинный цех. Длинное приземистое здание с закопченными кирпичными стенами, откуда доносился грохот работающих механизмов. Внутри царил полумрак, лишь несколько тусклых электрических лампочек под потолком едва рассеивали темноту.

Взгляду открылась поразительная картина технической археологии.

Ряд гигантских паровых машин конца XIX века с массивными маховиками, поршнями и шатунами. Некоторые агрегаты имели латунные таблички с выгравированными надписями на английском и немецком языках, наследие дореволюционной эпохи.

Завадский, с видом патологоанатома, исследующего труп, медленно обходил машины, то и дело качая головой.

— Паровая машина системы Тэнкинса, 1896 года выпуска, — он указал на особенно ветхий агрегат. — Музейный экспонат. А вот здесь насос Вортингтона 1904 года. И все это в ежедневной эксплуатации!

Кочегар, суетящийся у огромного парового котла, с улыбкой гордости кивнул:

— Дорреволюционная техника, товарищ! Работает как часы, если угля достаточно. Вот уже тридцать лет на ней тружусь.

Завадский обратил мое внимание на изношенные манометры и предохранительные клапаны.

— Видите состояние стрелок? Показания абсолютно недостоверны. А предохранительный клапан заклинило металлическим штырем. Это же… — он не нашел подходящих слов, — преступная халатность! При малейшем превышении давления котел взорвется, как бомба.

Я понимающе кивнул и подозвал Степнякова:

— Как часто происходят аварии на этом оборудовании?

Заведующий промыслом замялся:

— Случаются, конечно, разные неполадки… В основном мелкие…

— Конкретно, — настаивал я. — Сколько аварий с человеческими жертвами за последний год?

— Ну… пять-шесть серьезных случаев, — неохотно признал Степняков, теребя замасленную кепку в руках. — Два месяца назад разорвало паропровод, трое рабочих получили тяжелые ожоги. В феврале обрушилась вышка — двое погибли, семеро ранены…

Наш разговор прервал громкий металлический лязг и хлопок. Один из паровых цилиндров выбросил облако горячего пара, заставив нас отскочить в сторону. Рабочие, словно привыкшие к подобным инцидентам, лишь отмахнулись, даже не прекратив работу.

— Типичная картина, — мрачно заметил Касумов. — Ежедневные мелкие аварии считаются нормой. Никто даже не составляет актов.

Мы вышли из машинного отделения и направились к буровым вышкам. По пути нам встретилась бригада рабочих, занятая ремонтом насосного оборудования. Один из них, пожилой мужчина с обветренным лицом, поздоровался с Касумовым как со старым знакомым.

— Сафаров, старший буровой мастер, — представил его Касумов. — Лучший специалист на промысле, еще у Нобелей работал.

— Третье поколение нефтяников, — с достоинством подтвердил Сафаров, утирая заскорузлой ладонью пот со лба. — Мой дед еще при Мирзоеве на колодцах трудился.

— Расскажите, товарищ Сафаров, — обратился я к нему, — с какими трудностями сталкиваетесь в работе?

Старый мастер оглянулся по сторонам, словно проверяя, не подслушивает ли кто, и тихо ответил:

— Главная беда — оборудование. Латаем-перелатываем, а оно все равно рассыпается. Буровые коронки затупляются, потому что сталь плохая. Канаты рвутся. Трубы текут. А запчастей не достать. Или нет совсем, или такие, что ставить страшно.

— А безопасность труда? — поинтересовался Завадский.

Сафаров лишь горько усмехнулся:

— Какая безопасность, товарищ? Страховочные тросы на вышках лет десять не меняли. Маски противогазные только для комиссий достают из шкафов. Каски половина рабочих не носит. Их всего десять штук на бригаду в тридцать человек.

Другой рабочий, молодой парень с перевязанной рукой, добавил:

— В прошлом месяце Ахмедова травмировало обрушившейся балкой. Начальство в отчете написало, что сам виноват. Мол, нарушил технику безопасности. А какая техника, если балки гнилые, их менять надо, а не подпирать!

Я внимательно выслушал рабочих, делая пометки в блокноте. Случайные встречи с рядовыми нефтяниками давали гораздо более ясную картину, чем официальные отчеты руководства.

Мы продолжили обход промысла, осматривая одну за другой буровые установки. Картина везде повторялась. Изношенное до предела оборудование, нарушения элементарных правил безопасности, отсутствие технического обслуживания.

Особенно удручающее впечатление произвел участок роторного бурения, где я впервые увидел в действии технологию, которую Касумов планировал заменить своим турбобуром.

Огромная металлическая конструкция с вращающимся столом, на который навинчивались секции бурильных труб, издавала оглушительный скрежет. Пар от двигателя окутывал всю площадку белесым туманом, в котором силуэты рабочих казались призрачными фигурами.

Завадский, внимательно наблюдавший за процессом, покачал головой:

— Скорость проходки метра полтора в смену, не больше. И это считается нормой! А износ бурильных труб чудовищный, они перекручиваются от механического напряжения.

— При такой технологии невозможно достичь глубоких горизонтов, — добавил Касумов, перекрикивая шум. — А ведь именно там залегают самые богатые пласты с высоким содержанием бензиновых фракций.

К полудню мы завершили осмотр основных объектов, и я уже имел достаточно полное представление о состоянии промысла. Выводы были неутешительными. Техническая отсталость, высокий травматизм, отсутствие элементарных мер безопасности и катастрофический износ оборудования.

И все это в сердце советской нефтяной промышленности, на месторождении, которое должно было обеспечивать стратегическим сырьем обороноспособность страны.

Когда мы направлялись к центральному офису промысла, чтобы подвести итоги инспекции, нам навстречу, стремительно шагая, двигалась группа людей во главе с Рахмановым. Технический директор Азнефти, элегантный в отлично скроенном костюме и щегольских лакированных туфлях, казался инопланетным существом среди замасленных рабочих и покрытой нефтяными пятнами земли.

— Товарищ Краснов! — еще издали закричал он. — Приношу извинения за опоздание. Неотложные дела задержали в городе. Надеюсь, вы еще не успели составить превратное впечатление о нашем промысле?

Я пожал протянутую руку, заметив, что Рахманов не удосужился даже запачкать ее для достоверности. Ладонь оставалась безупречно чистой, с аккуратно подстриженными ногтями.

— Мы уже довольно подробно ознакомились с состоянием дел, — ответил я сдержанно. — Картина, признаться, удручающая. Но остался еще один важный объект. Хранилище запасных частей. Хотелось бы взглянуть на материально-техническое обеспечение промысла.

Лицо Рахманова едва заметно дрогнуло, но он быстро вернул себе самообладание:

— Разумеется, мы ничего не скрываем. Но должен предупредить, что плановые поставки задерживаются, и запчастей несколько меньше, чем хотелось бы. Экономическая блокада, международная обстановка…

— Непременно учтем эти обстоятельства, — кивнул я. — Ведите, товарищ Рахманов.

Технический директор неохотно повел нас к длинному кирпичному зданию с зарешеченными окнами и тяжелыми металлическими дверьми. У входа дежурил вооруженный охранник, который вытянулся при виде начальства.

Внутри склада царил полумрак, лишь узкие полоски света проникали сквозь запыленные окна под потолком. Помещение оказалось заставлено металлическими стеллажами, на которых в относительном порядке размещались различные детали, инструменты и оборудование.

Завадский немедленно приступил к инспекции, методично переходя от полки к полке и проверяя наличие ключевых комплектующих.

— Буровые долота? — спросил он у кладовщика, худощавого мужчины с испуганным взглядом.

— В этом ряду, товарищ инспектор, — кладовщик торопливо открыл один из ящиков, демонстрируя его содержимое.

Завадский взял в руки буровое долото и внимательно осмотрел его:

— Это не новое изделие. На режущей кромке видны следы эксплуатации. Его отшлифовали и выдают за новое?

— Точно, — тихо подтвердил Касумов. — Старые долота полируют и возвращают на склад как новые запчасти. А деньги за настоящие новые списываются в полном объеме.

Рахманов нервно вмешался:

— Это опытные образцы для испытаний. Новая партия ожидается на следующей неделе.

— Любопытно, — Завадский не отступал, переходя к следующему стеллажу. — А запасные клапаны для паровых машин? В цехе мне сказали, что их невозможно получить со склада уже несколько месяцев.

Кладовщик, бросив тревожный взгляд на Рахманова, развел руками:

— Исчерпаны, товарищ. Заявки отправлены, ждем поставок.

Завадский бросился к дальнему углу склада, где под брезентом виднелись какие-то объемные предметы:

— А это что? — он резко сдернул покрытие, обнажив штабель новеньких клапанов в заводской смазке. — Вот они, ваши «исчерпанные» запчасти!

Лицо Рахманова побагровело:

— Это специальный резерв на случай аварийных ситуаций! Его нельзя расходовать на текущие нужды!

— Интересно, — я подошел ближе, разглядывая блестящие металлические детали. — Этот «стратегический резерв» составляет примерно трехлетнюю потребность промысла в данных запчастях. При этом в цехах машины работают с изношенными клапанами, создавая угрозу взрыва и человеческих жертв.

Воодушевленный Завадский продолжал методично исследовать склад, обнаруживая все новые несоответствия между декларируемым дефицитом и реальным наличием запчастей.

— Поршневые кольца, буровые шланги, тросы, подшипники, — перечислял он, открывая ящик за ящиком. — Всего в избытке! При этом на промысле используют изношенное до предела оборудование.

— Это вопиющая некомпетентность, товарищ Рахманов, — резко заявил Завадский, поворачиваясь к техническому директору. — Либо преднамеренный саботаж. Как технический руководитель вы не можете не знать об этих запасах. Почему они не используются для поддержания оборудования в рабочем состоянии?

Рахманов, растеряв свою холеную надменность, лишь нервно поправлял галстук:

— Вы не понимаете специфики управления таким сложным хозяйством. Есть установленные процедуры, планы снабжения, особые резервы…

— Процедуры важнее человеческих жизней? — Завадский не скрывал возмущения. — Важнее производственных показателей? В то время как десятки машин простаивают из-за нехватки простейших деталей, эти запчасти лежат здесь и ржавеют!

Я решил вмешаться, видя, что конфликт накаляется:

— Товарищ Рахманов, ситуация действительно выглядит крайне неблагополучно. Мы подготовим детальный отчет с выводами и рекомендациями. А пока хотел бы ознакомиться с вашими планами модернизации. Они ведь существуют?

Технический директор явно обрадовался смене темы:

— Конечно! В центральном офисе промысла подготовлена вся документация. Если позволите, мы переместимся туда для более комфортного обсуждения.

Покидая склад, я незаметно кивнул Мышкину, который все это время тихо наблюдал за происходящим из угла помещения. Он понял без слов. Нужно тщательно задокументировать выявленные факты и обеспечить сохранность этих запчастей как вещественных доказательств.

Центральный офис промысла располагался в двухэтажном здании из красного кирпича с претенциозным портиком. Еще одно наследие нобелевской эпохи.

Внутри царил относительный комфорт. Вестибюль с мраморным полом, просторные кабинеты с высокими потолками, телефонная связь с городом.

В большом конференц-зале Рахманов с видимым облегчением развернул на столе комплект чертежей:

— Вот наши планы модернизации на ближайшую пятилетку. Как видите, предусмотрена поэтапная замена паровых приводов на электрические, внедрение новых методов бурения…

— Эти планы утверждены три года назад, — вмешался Касумов, указывая на даты на чертежах. — И ни один пункт до сих пор не реализован. Даже там, где не требуется дополнительного финансирования.

Рахманов бросил на молодого инженера испепеляющий взгляд:

— Товарищ Касумов, знали бы вы, сколько объективных трудностей возникает при реализации таких масштабных планов.

— Знаю, — невозмутимо ответил Касумов. — Главная трудность это нежелание руководства проводить реальные изменения. Позвольте продемонстрировать, что можно сделать даже при существующих ресурсах.

Он расстелил на столе свои чертежи — аккуратные, детальные схемы турбобура и сопутствующего оборудования.

— Вот турбобур моей конструкции. Принцип действия основан на преобразовании энергии потока бурового раствора во вращательное движение многоступенчатой турбины, напрямую соединенной с буровым долотом. Никаких промежуточных механизмов, минимум трущихся деталей, высокая надежность.

Я с интересом рассматривал чертежи, отмечая элегантность технического решения. Конструкция действительно выглядела простой и эффективной.

— Главное преимущество возможность достижения гораздо больших глубин при скорости бурения, в разы превышающей роторный способ, — продолжал Касумов. — Плюс значительная экономия энергии и материалов.

— Почему же такая перспективная разработка до сих пор не внедрена? — спросил я, хотя уже знал ответ.

— Я трижды представлял проект на техническом совете, — Касумов горько усмехнулся. — И трижды получал отказ. То «недостаточно проверенная технология», то «отсутствие средств на опытные образцы», то «необходимость дополнительных согласований».

Рахманов нервно вмешался:

— Проект товарища Касумова чрезвычайно интересен теоретически. Но практическое применение требует серьезных доработок. Нигде в мире подобная технология не используется промышленно, даже в Америке от нее отказались в пользу проверенного роторного бурения.

— Именно потому нам следует стать первопроходцами, — парировал я. — Советский Союз должен не догонять капиталистические страны, а опережать их в технологическом развитии.

Я задумчиво разглядывал чертежи, принимая решение:

— Товарищ Касумов, ваш проект заслуживает практического испытания. Предлагаю организовать показательное бурение с использованием вашего турбобура. Где мы можем это провести?

Глаза молодого инженера загорелись энтузиазмом:

— На участке номер семнадцать уже три месяца не могут пройти особо твердый пласт роторным способом. Я предлагал использовать эту скважину для испытаний, но получил отказ.

— Теперь получаете разрешение, — твердо сказал я. — От имени наркомата тяжелой промышленности. Когда можете подготовить установку?

— Опытный образец турбобура готов, — Касумов с трудом сдерживал радость. — Он хранится в моей лаборатории в Политехническом институте. Если начать прямо сейчас, к завтрашнему утру можем провести полноценное испытание.

— Отлично, — я повернулся к Рахманову, который с плохо скрываемым беспокойством наблюдал за нашим разговором. — Товарищ Рахманов, распорядитесь о подготовке участка номер семнадцать к испытаниям. Завтра в десять утра проведем показательное бурение с использованием турбобура конструкции товарища Касумова. Пригласите представителей всех промыслов и технических отделов. Это будет наглядная демонстрация возможностей новой технологии.

Технический директор, понимая бессмысленность возражений, вынужденно кивнул:

— Будет исполнено, товарищ Краснов.