Нэпман 9. Восхождение

Глава 17 Институт нефти и газа

Весеннее московское солнце заливало лучами Большую Калужскую улицу, когда наш служебный автомобиль остановился у внушительного четырехэтажного здания из красного кирпича.

Старинная постройка дореволюционной эпохи, некогда принадлежавшая торговому дому Морозовых, теперь служила пристанищем Института нефти и газа. Единственного в стране научного учреждения, занимавшегося вопросами нефтедобычи и нефтехимии.

Массивный чугунный забор с витиеватым узором отделял институт от шумной городской улицы. За ним раскинулся небольшой, но ухоженный парк, где на скамейках, несмотря на ранний час, уже сидели сотрудники, увлеченно обсуждая научные проблемы.

— Нас встречают, Леонид Иванович, — тихо произнес Головачев, указывая на невысокого мужчину в сером костюме, торопливо спускающегося по широким ступеням парадного входа.

— Смирнов, заместитель директора, — так же тихо ответил я. — Но не вижу самого Губкина. Демонстративно не вышел встречать?

Моя догадка подтвердилась. Иван Михайлович Губкин, академик, основатель и бессменный директор института, не спешил приветствовать высокопоставленного гостя из только что созданной «Союзнефти».

— Товарищ Краснов! Рады приветствовать вас в стенах нашего института! — Смирнов энергично пожал мою руку. — Иван Михайлович просил извиниться, он занят окончанием важного эксперимента. Ждет вас в своем кабинете через четверть часа.

— Прекрасно, — я кивнул, демонстрируя понимание. — Используем это время для краткого осмотра здания. Вы не могли бы показать основные лаборатории?

Смирнов с готовностью повел нас через просторный вестибюль с мраморными колоннами и старинной люстрой, свисающей с высокого потолка. Гулкое эхо наших шагов разносилось по коридорам, усиливая ощущение величественности и академической атмосферы.

— Наш институт основан пять лет назад по инициативе Ивана Михайловича, — с гордостью рассказывал Смирнов. — Сейчас у нас четыре основных отдела: геологии нефти, химии нефти, технологии добычи и переработки. Всего около восьмидесяти научных сотрудников.

Мы заглянули в несколько лабораторий, где перед сложными установками сосредоточенно работали молодые ученые в белых халатах.

Оборудование выглядело достойно, но заметно уступало тому, что я видел в химических лабораториях будущего. Многие приборы изношены, некоторые явно самодельные.

— А вот и кабинет Ивана Михайловича, — Смирнов остановился перед массивной дубовой дверью с бронзовой табличкой «Директор».

— Благодарю за экскурсию, — я кивнул заместителю. — Дальше мы пойдем одни с товарищем Головачевым.

Я решительно постучал и, дождавшись короткого «войдите», открыл дверь в святая святых института.

Кабинет Губкина оказался просторным помещением с высокими потолками и тремя большими окнами, выходящими в парк.

Стены до половины были обшиты темными дубовыми панелями, а выше оклеены зелеными обоями с едва заметным растительным орнаментом. Массивный письменный стол красного дерева, заваленный книгами, рукописями и геологическими картами, стоял у дальней стены.

Большой старинный глобус на резной подставке занимал угол кабинета. Вдоль стен тянулись шкафы с научной литературой, а между окнами помещались застекленные витрины с образцами пород и минералов.

Иван Михайлович Губкин восседал за столом, сосредоточенно изучая какие-то бумаги. Когда мы вошли, он не сразу оторвался от работы, подчеркивая свою занятость и, возможно, некоторое пренебрежение к нашему визиту.

Наконец он поднял голову, и я впервые встретился взглядом с легендарным основателем советской нефтяной геологии.

Академику Губкину в ту пору было около шестидесяти лет. Крепкий, с широкими плечами и могучей фигурой, с круглым лицом и высоким лбом, обрамленным седыми волосами.

Густые седые брови нависали над живыми, внимательными глазами. Очки в тонкой металлической оправе и потертый, но аккуратный костюм дополняли образ ученого старой школы, прошедшего долгий и трудный путь от простого учителя до академика.

— А, товарищ Краснов. Наслышан о вас и ваших идеях, — Губкин встал из-за стола и протянул мне крупную мозолистую руку. В его голосе звучала сдержанность и даже некоторая настороженность. — Садитесь, рассказывайте, с чем пожаловали.

Я опустился в кресло напротив стола, а Головачев скромно занял стул у двери, готовый вести протокол встречи.

— Иван Михайлович, прежде всего позвольте выразить глубокое уважение к вашим научным заслугам, — начал я. — Ваши исследования нефтеносности Апшеронского полуострова и Эмбенского района заложили основу советской нефтяной геологии.

Губкин слегка кивнул, принимая комплимент, но его взгляд оставался настороженным.

— Спасибо на добром слове, товарищ Краснов. Только я слышал, что вы собираетесь реорганизовать институт, подчинив его вашей «Союзнефти». Это правда?

Прямолинейность академика не удивляла. Почти двадцать лет назад простой сельский учитель Иван Губкин поступил в Горный институт и за десять лет прошел путь от студента до ученого с мировым именем. Такие люди не привыкли ходить вокруг да около.

— Да, Иван Михайлович, это правда, — я решил отвечать с такой же откровенностью. — Но не совсем в том ключе, как вам, вероятно, доложили. Речь идет не о подчинении, а о качественном расширении масштаба работ института и придании ему статуса всесоюзного научного центра.

Губкин повертел ручку в руках, обдумывая мои слова.

— Красивые слова, товарищ Краснов. Но конкретику, конкретику давайте. Что именно вы предлагаете?

— Увеличение финансирования в пять раз, — я начал загибать пальцы. — Расширение штата научных сотрудников с восьмидесяти до трехсот человек. Строительство нового комплекса зданий на Ленинском проспекте. Закупка новейшего лабораторного оборудования из Германии и США. Создание экспериментальных полигонов в ключевых нефтяных районах страны.

С каждым пунктом брови Губкина поднимались все выше, но лицо оставалось непроницаемым.

— И все это под вашим руководством? — спросил он напрямик.

— Под нашим общим руководством, Иван Михайлович, — мягко возразил я. — Вы остаетесь директором института и получаете карт-бланш в научных вопросах. Я же беру на себя организационное и финансовое обеспечение, а также координацию с промышленностью.

Губкин хмыкнул, явно не до конца убежденный.

— А в чем причина такого внезапного интереса к нефтяной науке? Почему Орджоникидзе и Сталин вдруг решили выделить такие ресурсы?

— Потому что без науки мы не достигнем необходимого технологического уровня, — я наклонился вперед. — И потому что перед нами открываются грандиозные перспективы. «Второе Баку», Иван Михайлович. Огромный нефтеносный район между Волгой и Уралом.

Губкин усмехнулся, покачивая головой:

— Опять эта красивая сказка. Я слышал и о вашем «Втором Баку», товарищ Краснов. Но как геолог с тридцатилетним стажем должен сказать. Теоретические предпосылки для этого пока весьма сомнительны. Разведочное бурение в том районе дало скудные результаты.

Настал момент раскрыть карты. Я достал из портфеля папку с документами и положил перед академиком.

— Результаты последних геологических исследований, Иван Михайлович. Проведенных по моему заданию за последние три месяца. Обратите внимание на данные структурного бурения в районе деревни Ромашкино. Там уже вовсю ведется масштабная добыча нефти.

Губкин недоверчиво взял бумаги, начал просматривать их, все больше хмурясь. Затем снял очки, протер их, словно не веря своим глазам, и снова углубился в чтение.

— Это невероятно… — пробормотал он наконец. — Если данные верны, то речь идет о гигантском месторождении. Возможно, крупнейшем в мире. Но как… почему наши геологи не обнаружили его раньше?

— Потому что искали не там, где нужно, — мягко ответил я. — Основываясь на устаревших теоретических представлениях о формировании нефтяных залежей. Вы сами писали еще в двадцатом году, что нефть может образовываться не только в антиклинальных, но и в синклинальных структурах при определенных условиях.

Губкин резко поднял голову, удивленно глядя на меня:

— Вы… вы читали мою статью в «Нефтяном деле» за 1920 год?

— Не только читал, но и использовал ваши идеи для поиска новых месторождений, — улыбнулся я. — Ваша теория органического происхождения нефти и миграции углеводородов через пористые породы блестяще подтверждается новыми данными.

Академик медленно откинулся на спинку кресла, не сводя с меня изумленного взгляда. Затем снова склонился над документами, быстро перелистывая страницы, изучая графики и диаграммы.

— Послушайте, но если это правда, если эти данные подтвердятся… — в его голосе послышалось волнение. — Это перевернет все наши представления о нефтеносности Поволжья. Это открытие мирового значения!

— Именно, Иван Михайлович, — кивнул я. — И это лишь начало. Предварительные исследования указывают на наличие целой группы гигантских месторождений в Волго-Уральском регионе. Туймазинское, Шкаповское, Арланское… Теоретические оценки запасов превышают десять миллиардов тонн.

Губкин медленно поднялся из-за стола, подошел к висевшей на стене геологической карте СССР и долго вглядывался в нее, словно пытаясь увидеть скрытые под землей сокровища.

— Десять миллиардов… — пробормотал он. — Это больше, чем все известные мировые запасы вместе взятые.

Он повернулся ко мне с новым выражением лица, смесь научного энтузиазма и профессионального любопытства теперь полностью вытеснила прежнюю настороженность.

— Как вы пришли к этому открытию, товарищ Краснов? Какие методы использовали?

Я был готов к этому вопросу. Сказать правду, что я знал о месторождениях из своего прошлого в XXI веке, невозможно. Но я подготовил правдоподобное объяснение.

— Комплексный подход, Иван Михайлович. Сопоставление геологических, геофизических и геохимических данных. Анализ микрорельефа местности с помощью аэрофотосъемки. И, конечно, экстраполяция закономерностей, выявленных вами в ваших фундаментальных работах.

Это объяснение, кажется, удовлетворило академика. Он вернулся к столу и решительно протянул мне руку:

— Что ж, товарищ Краснов, вы меня убедили. Если ваши данные подтвердятся, это действительно революция в нефтяной геологии. Институт должен быть в авангарде этих исследований. Я согласен на реорганизацию и расширение, под нашим совместным руководством.

Я с облегчением пожал протянутую руку. Первый и самый трудный барьер преодолен.

Губкин, человек старой закалки, не побоялся признать весомость новых аргументов и изменить свою позицию перед лицом научных фактов. Это внушало уважение.

— Предлагаю сразу перейти к конкретным шагам, — сказал я, доставая из портфеля еще одну папку. — Вот план расширения института, включая структуру, штатное расписание, бюджет. Прошу вас ознакомиться и внести коррективы. А завтра предлагаю созвать научный совет для официального утверждения новой программы работы.

Губкин вновь надел очки и углубился в изучение принесенных документов. По мере чтения его лицо все больше оживлялось, а в глазах появлялся блеск энтузиазма.

— Масштабно мыслите, товарищ Краснов, — произнес он наконец. — Очень масштабно. И правильно. Нефть — это будущее страны. А с такими запасами, как вы предполагаете, мы можем стать ведущей нефтяной державой мира.

Мы проговорили еще около двух часов, обсуждая детали предстоящей реорганизации. Губкин, как и полагается ученому, задавал множество точных, порой неудобных вопросов, но постепенно его скептицизм уступал место увлеченности новыми перспективами. К концу беседы он уже сам предлагал смелые идеи и строил грандиозные планы.

— Кстати, Иван Михайлович, — сказал я перед уходом. — В ближайшее время к нам присоединятся несколько выдающихся ученых. Профессор Ипатьев возвращается в Москву специально для работы в институте. Также приезжает Вороножский из Нижнего Новгорода, гениальный, хоть и эксцентричный химик.

— Владимир Николаевич Ипатьев? — Глаза Губкина расширились. — Академик Ипатьев возвращается? Это невероятно! Его работы по катализу основа всей современной нефтехимии.

— Я лично убедил его вернуться, — скромно заметил я. — Перспектива создания первоклассного научного центра и возможность работать на благо родины оказались решающими аргументами.

Когда мы с Головачевым покидали кабинет, Губкин провожал нас уже совсем другим взглядом. Взглядом соратника, готового к большим свершениям.

— До завтра, Иван Михайлович, — сказал я, пожимая ему руку на прощание. — Готовьтесь к бурным дебатам на научном совете. Не все ваши коллеги с такой же легкостью примут новые идеи.

Губкин усмехнулся в бороду:

— Не беспокойтесь, товарищ Краснов. Научные баталии моя стихия. Если данные на вашей стороне, победа будет за нами.

Когда мы вышли на улицу, Головачев тихо произнес:

— Вы его покорили, Леонид Иванович. «Магия Краснова» снова в действии. А ведь говорили, что Губкин упрямый старик, которого невозможно переубедить.

Я улыбнулся, глядя на раскидистые липы, окружающие институт:

— Настоящий ученый, Семен Артурович, всегда открыт новым идеям. Особенно если они подкреплены убедительными фактами. А те, кто называл Губкина упрямым стариком, просто не имели достойных аргументов.

На следующий день большой конференц-зал института нефти и газа наполнился до отказа задолго до назначенного времени.

Помимо официальных членов научного совета, около двадцати ведущих ученых, на заседание пришли все сотрудники института, от маститых профессоров до молодых лаборантов. Весть о предстоящей реорганизации и о сенсационных открытиях в Поволжье распространилась со скоростью степного пожара.

Длинный стол, покрытый зеленым сукном, был установлен на небольшом возвышении. За ним должны разместиться члены президиума, Губкин, я и несколько ключевых ученых.

Остальные участники совета сидели в первых рядах на жестких деревянных стульях, а сотрудники института заполнили все свободное пространство, включая подоконники и проходы.

В зале стоял приглушенный гул десятков голосов. Кто-то увлеченно обсуждал слухи о «Втором Баку», другие спорили о целесообразности реорганизации, третьи строили предположения о моей персоне и причинах особого внимания Сталина к институту.

— Идут! — выкрикнул кто-то, и зал мгновенно затих.

Мы с Губкиным вошли в конференц-зал со стороны небольшой боковой двери. За нами следовали ближайшие соратники академика, профессора Лучицкий, Преображенский, Штейнберг и другие видные деятели нефтяной науки. Замыкал процессию Великовский, прибывший специально для участия в совете.

— Товарищи! — громко произнес Губкин, заняв место в центре стола президиума. — Объявляю расширенное заседание научного совета Института нефти и газа открытым. Повестка дня: реорганизация института, новые направления исследований и предварительные результаты геологической разведки в Волго-Уральском регионе.

Академик выдержал небольшую паузу, окидывая взглядом притихший зал, затем продолжил:

— Прежде чем мы перейдем к обсуждению, я хочу представить вам товарища Краснова, директора-распорядителя недавно созданного объединения «Союзнефть» и инициатора предстоящих преобразований. Прошу вас, Леонид Иванович.

Я поднялся с места и обвел взглядом собравшихся. Десятки пар глаз смотрели на меня с любопытством, недоверием, настороженностью и, иногда, с надеждой.

— Товарищи ученые, — начал я спокойно и уверенно. — Страна стоит на пороге великих свершений. Индустриализация требует энергетических ресурсов, и нефть становится решающим фактором в этой борьбе. Но текущий уровень добычи и переработки нефти не соответствует растущим потребностям народного хозяйства. Необходим качественный рывок как в объемах, так и в технологиях.

Я сделал небольшую паузу, а затем продолжил, повышая голос:

— Этот рывок невозможен без фундаментальной науки. Без вас, товарищи. Именно поэтому правительство и лично товарищ Сталин приняли решение о преобразовании Института нефти и газа во Всесоюзный научно-исследовательский центр с многократно увеличенным финансированием и расширенными полномочиями.

По залу пронесся удивленный шепот. Некоторые ученые старшего поколения недоверчиво переглядывались, а молодежь явно воодушевилась от перспектив.

— Институт получит новый комплекс зданий, — продолжил я, развивая успех. — Современнейшее оборудование, в том числе импортное. Штат увеличится в несколько раз. Будут созданы экспериментальные базы во всех нефтедобывающих регионах страны. И все это под неизменным научным руководством Ивана Михайловича Губкина.

Последняя фраза вызвала первые аплодисменты. Большинство сотрудников искренне уважали академика и беспокоились о его судьбе в свете грядущих перемен.

Я сделал приглашающий жест, и в зал вошли мои помощники с пачками размноженных материалов:

— Перед вами подробный план реорганизации, включая новую структуру института, бюджет, штатное расписание. Прошу ознакомиться и высказать свои соображения.

Пока сотрудники разбирали документы и погружались в чтение, в дальней двери возник силуэт нового участника. Мгновенно узнав его, я не сдержал улыбки и громко объявил:

— А вот и еще один участник нашего совета! Рад представить вам академика Ипатьева, Владимира Николаевича, вернувшегося в Москву для работы в нашем институте.

Зал взорвался аплодисментами. Владимир Николаевич Ипатьев, невысокий пожилой человек с аккуратной седой бородкой и пронзительными глазами, был легендой российской и мировой науки.

Его работы по катализу и гетерогенным реакциям заложили основу всей современной нефтехимии. В последние годы он нацелился уехать в США, где ему предлагали руководить исследовательской лабораторией, но мне удалось убедить его остаться, гарантировав беспрецедентные условия для работы.

Ипатьев скромно кивнул в ответ на овацию и занял свободное место в президиуме рядом с Губкиным. Два патриарха нефтяной науки обменялись крепким рукопожатием, демонстрируя единство старой научной школы.

— А теперь, товарищи, к самому главному, — я дождался, пока стихнет шум в зале. — К тому, ради чего мы все здесь собрались. «Второе Баку» — огромный нефтеносный район между Волгой и Уралом, способный кардинально изменить энергетический баланс страны.

Из первого ряда поднялся сухощавый профессор с бородкой клинышком. Преображенский, известный геолог и один из ближайших соратников Губкина.

— Позвольте, товарищ Краснов, — произнес он высоким голосом. — Я участвовал в геологических экспедициях в Поволжье еще в 1926 году. Результаты были, мягко говоря, неутешительные. Пробуренные скважины дали лишь незначительные притоки нефти, не представляющие промышленного интереса. На каком основании вы говорите о «Втором Баку»?

— На основании новейших геологических данных, товарищ Преображенский, — спокойно ответил я. — Вот результаты структурного бурения в районе деревни Ромашкино, проведенного в прошлом и этом году. Нефтеносные пласты залегают на глубине от тысячи шестисот до двух тысяч метров, — пояснил я. — Значительно глубже, чем предполагали ваши экспедиции в двадцатые годы. Кроме того, структура залегания пород в этом районе имеет сложную конфигурацию, с многочисленными ловушками и экранами.

— Это… это невероятно, — пробормотал Преображенский. — Если данные верны, речь идет о месторождении-гиганте.

— Данные не просто верны, — я сделал акцент на последнем слове. — Они подтверждены фактической добычей. Скважина №8 в Ромашкино уже дает суточный дебит более ста тонн высококачественной нефти.

Новая волна удивленных возгласов прокатилась по залу. Теперь даже самые скептически настроенные ученые вынуждены признать весомость приведенных доказательств.

В этот момент дверь конференц-зала снова распахнулась, и на пороге появился молодой человек в помятом полевом костюме, с рюкзаком за плечами и папкой чертежей под мышкой. Его лицо раскраснелось от быстрой ходьбы, а глаза лихорадочно блестели от волнения.

— Прошу прощения за опоздание! — выпалил он, окидывая взглядом зал. — Только что с поезда.

— Архангельский, — представил его Губкин, слегка улыбаясь в бороду. — Андрей Дмитриевич, наш молодой, но весьма перспективный геолог. Он возглавлял последнюю экспедицию в Поволжье.

Архангельский, невысокий крепкий парень с открытым русским лицом и смелым взглядом серых глаз, торопливо прошел к президиуму, раскланиваясь со знакомыми по пути.

— Разрешите доложить, товарищи! — он говорил, слегка задыхаясь от волнения. — Самые свежие данные из Ромашкино. Там пробурили еще две скважины. Обе дали фонтаны! Дебит первой — сто двадцать тонн в сутки, второй — около ста пятидесяти!

Зал взорвался возбужденными восклицаниями. Ученые вскакивали с мест. Спокойствие академической дискуссии уступило место научному ажиотажу.

Я усмехнулся про себя. Рихтер еще два дня назад сообщил мне эти данные по телеметрической связи.

Архангельский тем временем раскатал по столу президиума большую карту:

— Вот предварительный контур нефтеносности, товарищи. По нашим расчетам, площадь Ромашкинского месторождения превышает четыреста квадратных километров!

— Четыреста километров? — переспросил Преображенский, подходя ближе. — Но это же одно из крупнейших из известных науке месторождений!

— Именно, Сергей Николаевич, — ответил я. — И, судя по геофизическим данным, Ромашкинское месторождение лишь одно из группы гигантских залежей в Волго-Уральском регионе. Предварительная оценка суммарных запасов от десяти до пятнадцати миллиардов тонн.

Цифра произвела эффект разорвавшейся бомбы. Даже те, кто еще сохранял скептицизм, теперь вынуждены признать масштаб открытия.

Губкин взял слово, поднявшись с места:

— Товарищи! То, что мы сегодня услышали, без преувеличения является революцией в нефтяной геологии. Это открытие мирового значения, способное изменить не только энергетический баланс нашей страны, но и всю мировую нефтяную карту. И я с гордостью могу сказать, что идеи, высказанные мною еще в 1919–1920 годах о возможности формирования крупных нефтяных месторождений в платформенных условиях, теперь блестяще подтверждаются.

Зал разразился аплодисментами. Губкин вновь оказался пророком, предвидевшим то, что другие считали невозможным.

— Перед нашим институтом теперь стоят грандиозные задачи, — продолжил академик, когда аплодисменты стихли. — Необходимо не только детально изучить открытое месторождение, но и выработать новую методологию поиска подобных структур во всем Волго-Уральском регионе. Мы стоим на пороге новой эры нефтяной геологии, товарищи!

Дальнейшее обсуждение плана реорганизации института проходило совсем в другой атмосфере. Сомнения и возражения уступили место конструктивным предложениям и даже соревнованию идей. Каждый ученый хотел внести свой вклад в грандиозный проект. Самые горячие споры разгорелись вокруг методологии исследований и распределения ресурсов между различными направлениями.

Я наблюдал за дискуссией, иногда вмешиваясь для уточнения деталей, но в основном позволяя ученым самим определить научные приоритеты. Краем глаза я заметил, как в дальней двери возник еще один участник событий. Высокий, худощавый человек с всклокоченными седыми волосами и странным, отсутствующим выражением лица.