Вадбольский – 6

Глава 12

На выходе из дворца, меня остановил Рейнгольд. Извинившись перед Ольгой, он попросил меня вернуться после того, как я провожу княжну до её кареты. С лицом, кислым как выжатый лимон, глава секретной службы Империи проводил меня в один из малых кабинетов в анфиладе дворца.

— Вас просят уделить полчаса, — сухо сообщил он, распахивая дверь. — Его превосходительство.

В кабинете, за тяжелым столом, уставленным не бумагами, а необычными для чиновника предметами: римской бронзовой статуэткой, старинным фолиантом и четками из темного дерева, сидел великий князь Константин Константинович, известный не столько службой, сколько своими философскими и историческими изысканиями, а также редким, почти демонстративным аскетизмом в быту на фоне столичной роскоши. Он поднял на меня внимательный, изучающий взгляд.

— Садитесь, барон. Извините за задержку. Рейнгольд сказал, вы обсуждали на балу с Волынским идеи равенства и будущего. Мне стало интересно. Тем более, — он слегка отодвинул статуэтку, — тема Рима и его уроков мне близка.

Я сел, насторожившись. Разговор обещал быть не о винтовках и не о динамите.

— Вы говорили о движении вперед, о прогрессе, — начал он без предисловий. — Но что двигает человечество вперёд в эпоху застоя? Не жажда наслаждений. Взгляните на Рим. Квинт Фабий Максим, Сципион… и Лукулл.

Он произнес это имя с особым оттенком, и многозначительно посмотрел мне прямо в глаза, будто давно ждал собеседника, который поймёт намёк.

Лукулл… Вообще-то для Рима он герой, главнокомандующий римской армии, не проигравший ни одного сражения, даже знаменитого Митридата разбил и разграбил несметные сокровища его Понтийского царства, талантливый флотоводец, что при диктаторе Сулле уничтожал любой вражеский флот, посмевший бросить вызов Риму. Он был консулом вместе с Марком Аврелием, и не будь его вошедших в историю «лукулловых пиров», остался бы в ней, как великий полководец.

Но человечество, что в основе состоит из быдла, запоминает только понятное и близкое, так Менделеев для них это мужик, что «придумал водку», на эту тему масса анекдотов, мемов, шуточек и карикатур, Пушкин написал «Луку Мудищева», и все том же духе, потому чернь знает только вторую половину жизни Лукулла, когда он, закончив войны и уйдя со службы, не придумал ничего лучшего, чем чисто по-мужски удариться в крайности: от сурового спартанского быта воина сразу в роскошнейшую жизнь богатейшего патриция.

Когда, как говорится, в горло уже не лезло, а животы раздувались, как цистерны, гость брал из специальной чаши одно из гусиных перьев и удалялся в соседнюю комнату, где щекотал себе этим пером горло, чтобы выблевать съеденное и выпитое, а потом возвращался, готовый для новых подвигов.

Я пробормотал:

— А лукулловцев могло бы и не быть… Конечно, свинья грязь найдет, но были бы другие свиньи, не лукулловские.

Он посмотрел с недоумением, уточнил:

— Почему?

— А если бы Лукулл родился на сто лет позже? — спросил я. — С его живым умом и цепким к новизне характером мог бы стать если не одним из учеников Христа, то одним из ярых проповедников христианства с его аскетизмом, целомудрием, сдерживанием плотских утех!

Великий князь с недоверием покачал головой.

— Это было бы слишком…

— Нет, — возразил я. — Христианство — совершенное новый мир. Я вообще-то, если, между нами, козаками, атеист, но понимаю, как невероятно оно перевернуло мир, открыло новые горизонты развития! С перфекционизмом Лукулла, который всегда стремился добиться идеального результата, тому послужили его блестящие победы над Понтийским царством и Великой Арменией, он бы не мог не заинтересоваться нечто более высоким, что неожиданно и с такой нравственной мощью вошло в мир. Такой жадный на новизну ум не мог не попасть под влияние христианства, а в нем бы пришёл к аскетизму, я уверен!

Константин Константинович вздохнул, развел руками, а взор его медленно померк, словно из сказочного мира вернулся в этот, скучный и неприятно застойный.

— Да-да, но как вы верно сказали, свинья грязь найдет. Были бы не лукулловцы, а другие, а Лукулл числился бы у нас как один из отцов аскетизма. На аскетизм, кстати, сейчас ложится дополнительная нагрузка, потому что церковь уже не выполняет возложенную на неё роль основателем Павлом, выстроившим церковь и оформившим её постулаты.

Я возразил:

— Но монастыри ещё держатся?

Он ответил сумрачно:

— Пока да. Но отсутствие зримых противников расслабляет. Я уже знаю троих, кто в монастыре начали интересоваться рецептами, как сделать блюда вкуснее и разнообразнее.

— Какой стыд, — согласился я. — И что предприняли?

Он пожал плечами.

— А что предпримешь? Слабость — не преступление. Даже не грех. Во всяком случае, небольшой. Можно встряхнуться и снова бороться со Всемирным Злом.

Я вздохнул, проиграем точно, это в старое доброе время «о кухне не говорят», а при демократии только о ней говорят и пишут, а ещё рекомендуют, и устраивают кулинарные шоу.

Бороться с этим бесполезно, животность при любом попустительстве в человеке возьмет верх. Однако это в массовом человеке, зато достаточно горсти Аскетов на все человечество, чтобы двигалось вперед и вверх в тёмно-светлое и непонятное будущее, то есть к сингулярности.

— Что для этого нужно?

— Сперва только общение, — ответил он уклончиво. — Потом участие в каких-то полезных и нужных проектах.

Я сразу насторожился, уточнил:

— А если не сочту их полезными или нужными?

— У нас нет принуждения, — пояснил он. — Не понравится, не участвуйте. Но вам понравится, я же вижу вас, ваше стремление улучшить мир. Кроме того, Аскеты располагают некоторыми возможностями.

Я торопливо уточнил:

— Какими?

Он мягко улыбнулся.

— Двое Аскетов в Государственном Совете, от них можно получить поддержку власти. Есть свои люди и в Финансовом департаменте, его на днях преобразовали в Министерство финансов, а это значит, наши возможности возросли.

— Тогда считайте, — заявил я, — вашего полку прибыло. Хотя почему нас так мало?

Он грустно усмехнулся.

— Вы же помните, почему Господь наслал потоп?.. Да-да, именно потому, что на земле не осталось праведников. Человечество зависит от праведников! Не будет праведников, люди снова одни в скот, другие в зверей. Даже Ной не был праведником, Господь избрал его только потому, что он был лучшим из людей, хотя тоже вообще-то говнюк. Как помним, после спасения, Ной посадил виноград, сделал вино и упился, как последняя свинья, валялся на улице голым под насмешки всей родни, пока один из сыновей не сжалился и не накрыл его покрывалом.

— Гм, — пробормотал я, — не чувствую себя праведником.

Он улыбнулся шире.

— А церковный смысл здесь ни при чем. Вы праведник, сами знаете. Могу сказать с грустью, число Аскетов сокращается. Больше всего их было, когда шла борьба за Веру. А сейчас и Аскеты… успокоились.

— И чем я могу быть полезен? — спросил я.

Он с той же улыбкой покачал головой.

— Вы уже полезны. То, что о вас знаем, выше всяких похвал. То, как ведете себя с власть имеющими, известно, при дворце императора есть свои люди. Не Аскеты, но работающие на…

Он замялся с подыскиванием термина, что устроил бы меня, я подсказал:

— Организацию?

— Общество, — уточнил он. — У нас нет никаких организаций, мы слишком, как и вы, не любим дисциплину…

Впервые за все время я ощутил, как спадает напряжение, даже сам улыбнулся.

— Дисциплина бывает полезной, если это самодисциплина. Считайте меня в своём обществе!

Он сказал негромко:

— С этого дня будем следить за вами плотнее. И не удивляйтесь, если в какие– то моменты можете ощутить нашу поддержку.

Он поклонился и вышел, оставив меня наедине с неожиданным открытием. В тишине, нарушаемой лишь потрескиванием поленьев в камине, до меня вдруг дошла простая и ошеломляющая мысль.

Я ведь тоже Аскет.

Год назад, в той, предыдущей жизни, я бы лишь усмехнулся такой идее. Я ведь был как все, никогда не отличался от сокурсников, современников. Так же одевался, начал пить и курить ещё подростком, но быстро бросил, очень не понравилось, ходил на вечеринки, потому что все уверяют, что так надо, нужно снимать гормональное напряжение, расслабляться, расслабляться… Но после чего расслабляться, если никто из нас по-настоящему и не напрягался?

Я вспомнил, как мы отмечали день рождения приятеля в дорогом ресторане. Я, как и все, хвалил богатый стол, напитки, еду, хотя вообще-то всё казалось наигранным и пустым. Обычный суп в студенческой столовой был ничуть не хуже, только в ресторане в сорок раз дороже и называется длинно и по-французски. От вина-же мысли путались, а мозг — единственное, чем люди хоть как-то отличаются от животных, — алкоголь усердно превращал обратно в податливую биомассу.

Но, глядя по сторонам, я видел парадокс: хотя мир увлекается жратвой и развлекухой, но всё равно стремительно улучшается, вот уже и на Луне, и на Марсе строим колонии. А всё потому что всегда находятся несколько человек, иммунных от моды на развлекуху, жратву, секс и прочие нижепоясные радости. Благодаря этим людям и совершаются все открытия, мир от каменного века упорно двигается в будущее, часто даже не осознавая этого.

Видимо, это имел в виду Господь, когда сказал, что человечество составляют не массы людей, а подвижники. Не будет подвижников — человечеству незачем существовать. Я бы не сказал, что я подвижник, но я в какой-то степени иммунен к дешёвой развлекухе. Не привлекает изысканная кухня, я просто не вижу в ней смысла, меня устраивает любая, секс тоже хорош, когда не навязчив и у меня нет в нём никаких обязанностей, и вообще мне нравится что-то делать, а не только потреблять.

Делает ли это меня подвижником или Аскетом? Вряд ли, но я близок к ним, в самом деле близок. Может быть, я уже, по сути, Аскет, просто об этом никогда не думал. Я вспомнил чертежи дирижабля, разложенные на моём столе. Да, я строю его, хотя мог бы валяться в роскошной постели, пока голые девушки подносили бы мне на серебряном подносе изысканные пирожные. Но какие роскошь и удовольствия могут сравниться с моментом, когда твоё творение отрывается от земли?

Машина свернула с набережной на тёмную дорогу к имению. Я откинулся на спинку сиденья. Князь Константин прав. Я для Аскетов оказался своим. Мысли путались, но одна была кристально ясна: моё одиночество было иллюзией. В этой системе, в этой империи нашлись люди, смотревшие в ту же сторону. Они называли себя Аскетами. А я, сам того не зная, давно жил по их неписаным законам. Впереди была война с Долгоруковыми, битва за динамит, гонка дирижаблей. Но теперь я знал, где-то в тени существуют союзники. Не друзья, друзей у таких, как я, не бывает. Но единомышленники. И это меняло всё.

И от этой мысли стало вдруг спокойно. Всего один разговор, и оказалось, что я не одинок в этой чужой эпохе. Здесь уже есть люди, мыслящие такими же категориями. Это не отменяло войны с Долгоруковыми. Но менялась её природа.

Впереди, в темноте, уже угадывались сигнальные огни моего имения. Места, где теории обретали плоть металла и динамита. Теперь и это обретало новый смысл.