Вадбольский – 6

Глава 4

У меня едва зубы не стерлись под корень, когда я стиснул их до скрипа. Как же много нужно сделать и как много важного и ценного могу сделать, но вместо этого обязан вон наряжаться «как положено» и спешить на приём, и так опаздываю, а опаздывать могут только князья и герцоги, даже графам это в укор, но уж никак не бароны.

А на приёме чем я должен заниматься? Да тем, что никогда не пригодится: увиваться за дамами, им это нравится, а для мужчин я становлюсь нормальным кадетом, хвастаться подвигами, хоть в попойках, хоть в ухаживания за барышнями, стараться завязать полезные знакомства… Полезные? Что, на этих приёмах могу встретить Лобачевского, Пирогова, Бутлерова или хотя бы эти приёмы посещают Скобелев, Тотлебен, Чернышевский, Герцен, Боткин, Толстой, Достоевский, Тургенев?

Нет, только надутые аристократы с родословной «от времен Рюрика», родословная важнее ума, образования и деловых качеств человека.

Идея исходила от Сюзанны, и она была, как всегда, выверена до мелочей.

— Ты больше не можешь прятаться в имении, как в крепости, Вадбольский, — заявила она, заходя ко мне в кабинет даже не постучавшись. В руках она держала разворот светской хроники. — Посмотри. Либо «загадочный отшельник-изобретатель», либо «выскочка, пренебрегающий долгом». Оба образа вредны. Нам нужен доступ к информации, которая циркулирует в этих гостиных. Что происходит на бирже, слухи о готовящихся указах, расположение того или иного чиновника, всё это решается там. Ты должен появиться.

Я отложил чертёж дирижабля и с тоской посмотрел на неё.

— И что я буду там делать? Улыбаться этим болванам?

— Нет. Ты будешь слушать. А я буду тебя сопровождать и направлять. Мне нужен предлог для появления там. Твоя помолвка — идеальный щит. Все будут смотреть на тебя, а я смогу спокойно вести деловые беседы.

Пришлось сдаться. Её логика неоспорима. Вечером, скрипя зубами, облачился в ненавистный вицмундир. Как же много нужно сделать и как много важного и ценного могу сделать я, но вместо этого обязан вон наряжаться «как положено» и спешить на приём, и так опаздываю, а опаздывать нельзя.

Помощи ждать было неоткуда — в имении не было никого, кто мог бы выступить в роли камердинера, а нанимать специального слугу для этих целей я наотрез отказался. Пришлось справляться самому, проклиная неудобные застёжки.

У подъезда нас ждал автомобиль — практичное и бронированное приобретение Сюзанны после последнего покушения. По дороге в город мы молчали. Я смотрел в окно на уходящие в темноту поля, думая о том, что еду словно на другую планету, с другими законами и иной атмосферой.

Приём у графа Орлова был именно таким, каким я его и представлял: море аксельбантов, эполет, звёзд и лент. Гул приглушённых разговоров, в котором не было ни слова о деле, о Крыме, о прогрессе. Только сплетни, цены на имения и обсуждение последних столичных скандалов.

Сюзанна, увидев свою мать в кругу других пышно разодетых женщин, пошла к ней. Я остался с двумя знатными дамами — княгиней Барятинской и княгиней Путятиной, главными сплетницами столицы. Знать, что происходит в разных кругах, очень важно.

Княгиня Барятинская произнесла со сладковато-ядовитым сочувствием:

— Барон Вадбольский, не принимайте близко к сердцу. Молодость, гордость… Ольга образумится. А вот где наш общий знакомый, Василий Андреевич? Его сегодня не видно.

Графиня Путятина, понизив голос, прошептала:

— Ах, разве вы не знаете? Он совсем потерял голову из-за княгини Назаровой! Говорят, последовал за ней в её подмосковное имение, будто бы на охоту.

Княгиня Барятинская с наслаждением добавила:

— Да, да! А её бедный муж, Никита Артемьевич, уже, кажется, смирился. Просто сидит в своём клубе и подсчитывает убытки. Сначала она его разорила, а теперь принялась за поклонников.

Обе дамы уставились на меня, жадно ловя мою реакцию на эту пикантную новость. Я отмахнулся, делая вид, что мне это неинтересно, но они поймали мой взгляд.

— Вы говорили, он из-за неё совсем спятил?

— Да! — хором прошипели сплетницы.

Только тут я позволил себе свой циничный комментарий:

— Все верно, — подтвердил я с деланной печалью. — Она как пожар: красиво горит, но всё, к чему прикасается, обращается в пепел. Говорят, Загряжский теперь спит в кабинете и молится, чтобы очередной любовник оказался богаче предыдущего. Экономику, понимаешь ли, двигает.

Графиня Путятина сморщила личико в брезгливой гримасе.

— Поговаривают, что не отказывала графу Зотову, потом доступ к её прелестям имел барон Унгерн, ну а насчёт князя Цицианова и говорить нечего… все знают, обхаживал недолго, её крепость пала перед ним на третий же день!

Княгиня Барятинская добавила с ехидством:

— А ещё, говорят, у неё было трое любовников в одно и то же время! И они, представляете, друг о друге знали!

Обе уставились на меня любопытными глазами. Я подавил брезгливость. Вот же умными считаются, а о чём говорят!

— Здорово, — сказал я заинтересованно. — Как бы с нею познакомиться?

Обе дамы ахнули, а потом захихикали, словно я изрёк нечто невероятно остроумное и скабрёзное.

— Вадбольский, да вы оказывается не так прост! — просипела первая. — Смелые аппетиты! Но осторожнее, милый мальчик, эта лисица обгрызет вас до косточки!

— Она разорила уже двух банкиров и одного персидского принца, — с мрачным удовольствием добавила вторая. — Говорят, её любовник должен обладать состоянием не меньше, чем у Ротшильда, и выносливостью… ну, вы понимаете, геркулеса.

— Как раз про меня, — невозмутимо ответил я. — Состояния пока нет, но я над этим работаю. А с выносливостью у сибиряков всегда был полный порядок. Может, она как раз устала от Ротшильдов и захочет чего-то настоящего? Дикого, так сказать.

Я вытянулся и отдал лёгкий, чуть насмешливый поклон. В этот момент я поймал на себе взгляд Сюзанны. Она стояла у колонны с бокалом лимонада и смотрела на меня холодным, непроницаемым взором. Поняла ли она, о ком речь? Черт его знает. Но игра стоила свеч. Где крутятся такие женщины, там всегда крутятся большие деньги и большие связи.

Я отошёл к столу с напитками, задумался выбирая… Рядом остановился немолодой господин во фраке. Он чарующе улыбнулся.

— Барон… вы наживаете врагов слишком быстро, но насчёт союзников забываете. А без них в этом мире вам не выжить. Мы не в дикой степи, где правит грубая сила!

Я спросил холодно:

— Мы знакомы?

Он покачал головой.

— Нет, но это поправимо. Я князь Балтийский Владимир Владимирович. Я был дружен с вашими родителями, одно время даже состоял в «Северном Тайном Обществе», потом разочаровался в их идеях, вышел. Это было за два года до восстания. Но дружбе с Василием Игнатьевичем я остался верен, он прекраснейший человек, чистый, гордый и независимый.

Я смотрел исподлобья, буркнул:

— Приятно слышать. Но какое это имеет отношение ко мне?

Он продолжал рассматривать меня с тем же лёгким любопытством.

— Вы сын моего друга. И хотя он несколько охладел ко мне, полагает, я не должен был покидать нашу тайную организацию, но я продолжаю испытывать к нему тёплые дружеские чувства. Если честно, я и сам чувствую некоторую вину, хотя не предавал, не побежал в Тайное Отделение, я просто разуверился, что в результате бунта России станет лучше, и отошёл в сторону, не пожелав участвовать в кровопролитии.

Я рассматривал его в упор, да, он всё ещё чувствует себя неловко, словно бы в самом деле предал, хотя это не предательство, когда, повзрослев, понимаешь, что делаешь не то, и уходишь из старой компашки, чтобы присоединиться к тем, кто близок по духу.

— А матушка?..

Он покачал головой, сразу понял недосказанный вопрос.

— Пелагея Осиповна тоже не знает, что я отыскал вас. Это было легко, о вас много говорят в высшем свете из-за помолвки с княжной Долгоруковой.

Я скептически хмыкнул.

— И вы решили проверить насколько достоверны эти слухи?

Он покачал головой.

— Слухи меня не интересуют. Вы сын моего старого друга, а ещё ваши взгляды полностью адекватны моим… Да-да, я навел о вас справки, да вы и не очень-то таитесь, хотя это чревато неприятностями. Я вышел из «Союза Благоденствия» потому, что России нужны реформы, но не кровавым путем убийства всей царской семьи, к тому же диктатура по Пестелю мне показалась хуже самодержавия… Как мне кажется, собрав все слухи о вас, вы придерживаетесь тех же взглядов, что и я. Потому я подошёл с тем, чтобы узнать ваши нужды и чем-то помочь.

— Премного благодарен, князь, — я легко поклонился, чуть наклонив голову. — И хотел вас поблагодарить за вашу поддержку и помощь, Отто фон Меттерлинк оказался… весьма приятным собеседником.

Мы понимающе улыбнулись друг другу.

Горчаков, бледный от напряжения, уже ждал меня у выхода из бальной залы.

— Как ты мог появиться на этом приёме без Ольги, — проворчал он, отводя меня в сторону. — Это могут расценить как оскорбление твоей официальной невесты!

— А почему бы и нет? — пожал я плечами. — Мне все равно как воспримут этот поступок те великосветские сплетницы. Пойдем лучше, что-нибудь перекусим…

Горчаков что-то оживлённо рассказывал мне о последней дуэли в гусарском полку, но я почти не слушал. Внезапно он умолк и почтительно выпрямился. К нам приближался высокий, худощавый мужчина с умными, добрыми глазами и необычайно благородной осанкой.

— Погоди, — остановил я его. — Кто этот господин, что на нас с интересом смотрит?

— О, это князь Пётр Георгиевич Ольденбургский. Просвещеннейший ум, покровитель наук. Говорили, он интересовался твоим болеутоляющим… Не хочешь представиться?

— Хочу. Вдруг пригодится.

Худощавый мужчина подошёл к нам ближе. Явно хочет познакомиться.

— Ваша светлость, позвольте представить вам моего друга барона Юрия Вадбольского.

Я отвесил учтивый поклон.

— Барон, почтительнейше рекомендую, его светлость князь Пётр Георгиевич Ольденбургский.

Князь кивнул и жестом предложил отойти в сторону, подальше от общего гама.

— Барон, мне передали, вы занимаетесь весьма любопытными медицинскими опытами. Это правда, что ваше болеутоляющее зелье можно усовершенствовать?

Я ответил смиренно, объясняя разницу между своим порошком и эфирным наркозом Пирогова. Князь слушал внимательно.

— А почему медики шепчутся, что ваш препарат перспективнее?

— Он не лучше, — ответил я. — Проще в производстве, дешевле и с меньшими побочными эффектами.

Он коротко усмехнулся.

— Мне докладывали, что под надежной анестезией можно делать самые сложные операции. Войн, увы, меньше не становится. Что вам нужно? В рамках разумного?

— Качественные реактивы… хлороформ… Но главное — обученные врачи! — честно ответил я. — Наркозом и здорового человека убить нетрудно.

Он смотрел на меня с возрастающим уважением.

— Спасибо за откровенность, барон. Это куда ценнее придворных уверток. Ваши изыскания слишком важны. Буду рад видеть вас в моём комитете по здравоохранению.

Он кивнул и отошёл. Я видел, как Горчаков выдохнул с облегчением.

— Ну как? — спросил он, когда князь Ольденбургский достаточно отдалился от нас.

— Полезно, — ответил я задумчиво. — Нашёл себе нового покровителя. Умного. Всё, пойдём отсюда.

По залу пронёсся встревоженный шёпот. Я поднял взгляд и понял, моя надежда на то чтобы незаметно покинуть этот светский раут рухнула.

В дверях появилась Ольга Долгорукова. В ослепительном платье, она затмевала всех в зале, явно рассчитывала привлечь максимальное внимание. Рядом с ней, с каменным лицом, шёл Максим Долгоруков. Его взгляд метнулся по залу и почти мгновенно нашёл меня. В глазах читалось не просто неудовольствие, а холодная ярость.

Они направились прямиком ко мне. Толпа расступалась, как перед королевской процессией. Горчаков, явно не желая стать невольным свидетелем «семейной» сцены, скользнул за ближайшую колонну.

— Барон, — холодно кивнул Долгоруков, не удостоив меня даже формального поклона. Его дочь лишь едва заметно склонила голову, глядя куда-то мимо моего плеча. Сюзанна, стоявшая чуть поодаль, сделала едва заметный предостерегающий жест.

— Князь. Княжна, — ответил я с такой же ледяной вежливостью.

— Мне сообщили, — начал Долгоруков, понизив голос так, чтобы слышали только мы, — что вы соизволили прибыть на приём, организованный графом Орловым. С посторонней особой. Без своей невесты. Вы понимаете, какой это сигнал для всего света? Вы выставили мою дочь и весь наш род на всеобщее посмешище.

Так вот в чем дело? Я нарушил дурацкий, но незыблемый ритуал. Обручённый должен был появляться с невестой, демонстрируя «единство».

— Князь, — сказал я, глядя ему прямо в глаза, — это мой финансовый директор, госпожа Дроссельмейер, сопровождает меня по неотложным деловым вопросам. Что же до княжны Ольги, то я не был уведомлен о её желании посетить этот приём. Мои источники информации, увы, не столь всесильны, как ваши.

— Не оправдывайтесь! — прошипел сквозь зубы Долгоруков. — Вы обязаны были знать! Или вы намеренно демонстрируете пренебрежение?

Именно в этот момент к нам подошли два молодых офицера и пара девиц, смотревших на Ольгу с обожанием.

— Княжна, мы всюду вас искали! — воскликнул один из поручиков. — Вы пропустили самое интересное обсуждение! Мы говорили о новом поветрии — некоторые чудаки проповедуют аскетизм, отказ от благ цивилизации. Смешно же?

Ольга, почувствовав поддержку и желая отыграться за унижение, повернулась ко мне с ядовитой улыбкой:

— А что думает по этому поводу мой наречённый? Говорят, он сам не чужд… скромности в быту. Её взгляд скользнул по моему скромному, по меркам Долгоруковых, вицмундиру.

Поручик снисходительно ухмыльнулся:

— Да уж, провинциальная бережливость — она такая. Аскетизм — удел неудачников и сектантов.

Все затихли, смотрели на меня. Долгоруков холодно с ожиданием, Ольга с вызовом, офицер с презрением и брезгливостью. Отступать было некуда.

— Интересная мысль, — сказал я неспешно, мой голос прозвучал неожиданно чётко в наступившей тишине. — А вам не кажется, что аскетизм — понятие относительное? Для одного — отказаться от хлеба. Для другого — от лишнего экипажа. А для третьего — от собственного достоинства, лишь бы угодить толпе.

Я посмотрел прямо на Ольгу, а затем на её отца.

— Но есть и другая сила. Сила целеустремленности. Когда человек все свои ресурсы — время, деньги, мысли — бросает на одну цель. Он отказывается от лишней рюмки ради ясной головы утром. От пустого визита ради важного эксперимента. От дорогой безделушки ради нового станка. Он — кузнец. Кузнец своей судьбы. А те, кто смеются над ним, — всего лишь пыль на его наковальне. История сметёт их, даже не заметив.

Я сделал шаг назад, мой взгляд скользнул по бледному от ярости лицу Долгорукова и по шокированному лицу его дочери.

— Прошу простить. Меня ждут дела. Настоящие… Князь. Княжна.

Я слегка поклонился и пошёл к выходу, не оглядываясь на шёпот за спиной. Сюзанна, кивнув незаметно, осталась в зале — её работа только начиналась.

Спускаясь по мраморной лестнице, я отдал распоряжение дежурившему лакею:

— Попросите мой автомобиль. И передайте мадемуазель Дроссельмейер, что к её услугам будет вторая машина.

— Слушаюсь, ваше благородие.

Я поехал не домой, а к заливу. Мне срочно нужно было подышать воздухом, пахнущим морем, а не духами и лицемерием. Эта встреча была не поражением, а разведкой. И я теперь точно знал — компромисса с этим миром быть не может.