Убей тамплиера

13

Следующие два года я занимался сельским хозяйством, расширяя свои владения, торговал колониальными товарами, давал деньги в рост. Когда их становится больше, чем надо для хорошей жизни, наступает момент, когда на меня наваливается скука. Я не иудей и даже не янки, не рожден для тупой рубки бабла. Есть всё, что надо для жизни, есть подушка безопасности, значит, можно поискать приключений на пятую точку. Тем более, если они сами постучали в дверь, пусть не дома, а каюты.

Весной тысяча сто восемьдесят седьмого года я прибыл первым рейсом в Александрию, чтобы, как делаю это каждый год, узнать цены на египетские товары, заключить договора с местными купцами. Ко мне, как обычно, пришел Рашид ибн Памбо за откатом и не только.

— Наш правитель (тонна комплиментов) объявил военный джихад крестоносцам из-за Рено де Шатильона, захватившего в конце прошлого года купеческий караван, в котором следовала в паланкине сестра султана, и обесчестил ее. Такое не простит ни один уважающий себя человек! — пламенно поведал он и продолжил немного спокойнее: — Мне прислали голубиной почтой послание с приказом узнать, не пожелаешь ли ты опять наняться к нему на службу, обучить еще одну тысячу мамелюков? Его щедрость не будет знать границ.

На всей территории, подвластной Салаху ад-Дину, работает наземная курьерская служба и голубиная почта. Что интересно, птицы тоже преодолевают не весь маршрут, а определенный участок. В среднем между почтовыми станциями километров двести-триста, которые голубь преодолевает за три-четыре часа. Там у уставшей птицы забирают послание и крепят на другую. Так получается быстрее. Из Александрии или Каира в Дамаск почта доставляется за один световой день.

Я знал, что война с крестоносцами будет, что Салах ад-Дин победит, пусть и не всех. Каждый человек желает помочь победителю и разделить с ним славу и добычу. Я не исключение. До холодов проведу интересно время, а на зиму вернусь домой. Заодно породистых лошадей привезу, которых попрошу в награду. В Европе таких не купишь ни за какие деньги, а у султана их много, поделится. Ему еще надарят холуи.

— Я сплаваю домой, улажу там дела, назначу управляющего и следующим рейсом прибуду сюда со своим боевым конем. Мне нужны будут два верховых для меня и слуги и один вьючный, — сказал я.

— Обеспечу всем, что скажешь! Когда приплывешь, тебя будут здесь ждать и лошади, и продукты на дорогу, и галера, которая отвезет к границе с землями франков, где ты присоединишься к каравану, — радостно пообещал Рашид ибн Памбо.

Такой подход порадовал меня. Заодно чиновник помог уладить вопросы с купцами. Им довольно бесцеремонно указали, что и по какой, довольно низкой, цене продавать моему капитано, и потребовали очень быстро выгрузить привезенные товары и загрузить купленные. Это приказ султана. Свое возьмут на других франках, а не на друге их повелителя.

Египетские купцы отнеслись с пониманием. На Востоке шутить с властью не рискуют. Народ здесь горячий, эмоциональный. Сперва отрубят голову, а потом подумают, правильно ли сделали? В итоге умрешь быстрее, чем успокоятся и поймут свою ошибку.

Вернувшись в Анкону, я договорился со старостой Витале Адорно, что побудет моим управляющим в Варано. В оплату за это будет получать часть груза, привезенного шхуной. Если угробит доверенное имущество, отлучу от колониальной сиськи навсегда. Он заверил, что приумножит мое богатство, то есть сам будет воровать, но другим не позволит. Меня такой вариант устраивал. Присмотром за распределения остального груза и оплатой за него займется мой «родственник» Джакомо Стракко. Помогу и ему стать богаче. У старика тяга к баблу прямо таки юношеская. Я заметил, что она увеличивается по мере потери интереса к бабам. Старея телом, молодеешь жадностью. Сказал ему, что обязан отработать за фирман, разрешающий организовать фондачи в Александрии.

— Сам знаешь, если ты попросил человека об услуге, то задолжал ему равноценную, — сказал я. — Теперь меня попросили оказать услугу. Если откажусь…

— Да-да, я все понимаю! Мы проследим, чтобы с твоей семьей и имуществом все было в порядке! — искренне пообещал он.

Тинте сказал, что меня наняли на службу в Каире, где, как и раньше, когда мы жили там, буду обучать мамелюков. За это мне пообещали породистых лошадей. Моя жена обожает этих животных, поэтому с пониманием отнеслась к моему желанию сбежать надолго из дома. К тому же, она опять беременна, чему безмерно рада. Специально выпячивает пузо, чтобы все видели, что скоро станет матерью во второй раз. Нынешние женщины, независимо от сословия, конкретно заточены на производство детей. Если их нет или мало, считают неудачницей, а у Тинты всего-то один сын.

Джованни Дзено был проинструктирован, что возить в Александрию и обратно, по какой цене покупать и продавать, за что отвечает он, а за что Джакомо Стракко, и, самое главное, ждать моего возвращения, даже если это будет после окончания навигации. Наверняка Салах ад-Дин позволит воспользоваться его голубиной почтой, предупредить, когда я прибуду в Александрию, а уж довести шхуну до Анконы в любое время года для меня не проблема.

В Александрии меня, действительно, ждали три лошади довольно приличного качества и тридцатидвухвесельная галера, очень похожая на римскую либурну. Такое впечатление, что вернулся на двенадцать веков назад. Каждый раз, когда попадаю в Египет, кажется, что время здесь если не остановилось, то сильно запаздывает. Даже в двадцать первом веке появлялась уверенность, что попал в шестидесятые двадцатого, а вместе со мной и несколько дорогих автомобилей из будущего, от которых все старые шарахались, как от танков. Врежешься в такую — жизни не хватит, чтобы расплатиться. Хозяин-то наверняка в высоких чинах, сдерет три шкуры. В Египте в любую эпоху высокопоставленный чиновник — это богатый человек и наоборот.

Как только мы погрузились, галера тут же понеслась по пока что мелкому Нилу против слабого течения. Лошади стояли в трюме, где положили и два тюка провизии для меня и слуги из расчета на месяц пути: мука, булгур (крупа из пшеницы), бобы, вяленая говядина, порезанная тонкими овальными ломтями, напоминающими подошвы сандалий, и кефаль без внутренностей, изюм, курага, сушеный инжир и свежий чеснок. Мне отвели место в шатре, установленном на корме, который буду делить с капудан-раисом (командиром галеры) — обладателем круглого и почти безволосого лица, как у тюрка-кочевника. При этом говорил на египетском языке без акцента, на арабском с сильным, а на тюркском знал всего несколько слов. Почему выбрал эту должность, стало понятно, когда он сел в тени под навесом на низкое раскладное кресло типа шезлонга и провел в нем в полудреме, изредка вставая только для того, чтобы отлить за борт, до вечера, когда галера была вытащена носом на берег реки возле какой-то деревушки. После чего лег спать в шатре. И так все три дня перехода. Со мной распрощался, как с лучшим другом. Наверное, потому, что я не приставал с разговорами и спал не в шатре, а на кормовой палубе в компании обоих салюки, которые считали своей святой обязанностью лечь рядом со мной.

В новой столице Египта мы застряли на четыре дня. Ждали попутный караван. Жили в казарме городского гарнизона, причем мне выделили отдельную комнату, как старшему командиру. Правда, на довольствие не поставили, приходилось ходить в харчевню, которых рядом с казармой было несколько. Видимо, многим солдатам не хватало бесплатного пайка. Кое-кто из воинов помнил меня, точнее, мои доспехи и собак. Для них все франки на одно лицо. Спросили, не я ли обучал мамелюков, после чего относились ко мне с уважением, как к командиру тысячи.

Караван получился большой: пара сотен навьюченных верблюдов, немного меньше мулов, причем некоторые были запряжены в небольшие двуколки, в которых ехали важные люди. Кроме купцов с полутора сотнями охранников, в нем следовали три сотни конных воинов и не менее полутора тысяч пеших ополченцев, в основном босых негров из южных территорий Египта. Они были вооружены короткими, метра полтора, копьями и кинжалами. Щиты круглые из лозы, обтянутой кожей. Из доспехов только чалмы и стеганки, набитые хлопком или овечьей шерстью. Только у командиров от сотника и выше были металлические шлемы, которые везли в обозе. Они уверены, что на такую грозную силу франки не посмеют напасть, так что нефиг париться в доспехах. Не надели их даже после того, как караван пересек границу Иерусалимского королевства, по восточному краю которого пролегал наш путь.

Я ехал в хвосте каравана, растянувшегося на пару километров, перед пехотой, передвигавшейся неплотной толпой. Языком, на котором переговаривались негры между собой, я не владел, а они, за редчайшим исключением, знали всего по несколько слов на египетском и арабском, в основном команды и ругательства — самое главное, что надо знать для службы в армии. Чори ехал за мной, ведя на поводу лошадь с припасами и двумя шерстяными одеялами, на которых мы спали ночью. Салюки бежали рядом или гоняли мелкую дичь по пустыне, после чего отдыхали, запрыгнув на круп лошади. Пехотинцы удивлялись и смеялись над этой их привычкой, а потом полюбили. Съесть всю газель, добытую на ужин с помощью собак, мы со слугой не могли, поэтому большая часть туши доставалась неграм. За ними шли прибившиеся к нам по пути паломники, возвращавшиеся из Мекки. По приказу командира воинского подразделения их подкармливали, выдавая продовольствие, как солдатам. После хаджа считаются чуть ли не святыми.

Дорога была изнурительной. К полудню начинает припекать так, что тело под доспехом становится мокрым. Хотелось снять его, наплевав на безопасность. Пустыня здесь не песчаная, а из голых холмов серовато-светло-коричневого цвета, между которыми попадаются вади — русла высохших рек. Где-нигде можно увидеть зелень, потому что еще весна, не все выгорело. Местность однообразная. Пейзажи повторяются. Даже мне, хорошо умеющему ориентироваться на местности, иногда кажется, что мы кружим на одном месте. Только солнце, которое светит большую часть дня нам в спину, убеждает, что движемся на север.

Когда проходили мимо крепости Керак, которая была видна вдалеке, по каравану разнесся приказ быть готовыми к бою. Я пересел на боевого коня, натянул тетиву на лук, развязал колчаны и приказал Чори ехать справа от меня с пикой наготове, чтобы отдал ее мне в случае надобности. Длинные копья для таранных ударов я не взял с собой. В одиночку ими не повоюешь, а в Дамаске выдадут. Там еще при мне было налажено изготовление их для тех конных копейщиков, что остались служить в гарнизоне.

Шагавшие следом за мной пехотинцы первые полчаса были готовы к бою, то есть несли в одной руке копье, а другой придерживали щит, который висел на ремне, перекинутом через шею. Это им вскоре надоело. Опять закинули копье на плечо и перевесили щит на спину. Кто-то им рассказал, что это за крепость, судя по тому, что, когда подошли ближе, поглядывали на нее и что-то горячо обсуждали. Наверное, за сколько дней или даже часов захватили ее, дай им волю.

Я было подумал, что зря напрягался, что пора снять тетиву с лука, но увидел впереди очередное вади и решил подождать, когда минуем его. Оказалось, что не напрасно. Крестоносцы напали по нему и по второму, который выходил к дороге с километр впереди. Как предполагаю, собирались разбить караван на три примерно равные части и среднюю, состоявшую из нагруженных верблюдов, отнять, угнав по дальнему вади.

В ближнем к нам отряде было с десяток рыцарей и с полсотни сержантов. Первых определил по гербам на щитах. У последних были кресты тамплиеров, хотя я уверен, что к религиозному ордену никакого отношения не имеют. Уж кто-кто, а Рено де Шатильон тяги к нищете не имел. Скорее, наоборот. Они поскакали, поднимая светло-коричневую пыль, в нашу сторону, но не очень быстро. Видимо, должны были задержать пехоту, пока среднюю часть каравана будут угонять по дальнему вади, имитировали атаку. Пехотинцы, следовавшие за мной, начали с громкими истеричными криками выстраиваться к бою. То есть сбиваться плотную толпу. Ума или смелости напасть на всадников у них не хватало.

Когда приблизились на дистанцию метров двести, я, не слезая с лошади, начал отстреливать рыцарей. Использовал стрелы с шиловидным наконечником, которые запросто прошивали хауберк. Успел поразить четырех в разные части тела, пока они заметили, что что-то пошло не так. Скорее всего, следили за нами, определив, что лучники есть только в передовом отряде, а более опасных арбалетчиков нет вовсе. Вот и нападали без боязни, а тут такой облом. Отряд придержал коней и закрылся щитами, пытаясь понять, откуда исходит опасность. Это стоило им еще двух рыцарей.

— Вперед! Убейте их! — махнув рукой с луком в сторону крестоносцев, крикнул я пехотинцам сперва на египетском, а потом и на арабском языке.

Видимо, именно этого словесного пинка им и не хватало, потому что с громкими, визгливыми криками понеслись в атаку. Едва крестоносцы опустили щиты, встретить пехотинцев, как стрелу получил еще один рыцарь — длинный верзила, размахивавший мечом и что-то оравший, наверное, командир. Стрела попала ему в горло, заставив заткнуться и, как предполагаю, забулькать кровью. Он уронил меч и выдернул ее, несмотря на то, что была с зазубринами. Алая кровь из раны хлестнула так, будто изнутри выплеснули ведро, наполненное ею. Зрители впечатлились и, развернув лошадей, поскакали в сторону вади. Каков поп, таков и приход. Рено Шатильон отличался тем, что смело бросался в бой и не менее отважно уматывал, когда начинало пахнуть жареным. Пять замыкающих сержантов свалились на скаку, получив стрелы в спину, и два увезли их в своем теле. Одному попала в район живота, так что протянет недолго.

Я отдал Чори лук, взял пику и, обогнав бегущих пехотинцев, которые собирались завернуть в вади и пробежаться вслед за удирающими галопом всадниками, прокричал на двух языках приказ:

— За мной! В атаку!

Большая часть дальнего отряда крестоносцев, не сильно напрягаясь, отбивалась от караванных охранников и подоспевших им на помощь всадников из нашего передового отряда, а меньшая, сержанты, гнала нагруженных верблюдов в вади, из которого напали. Я налетел на ближнего врага, принявшего меня за своего из-за розы ветров на щите, которая похожа на крест. Острый короткий наконечник пики запросто пробил хауберк на груди, влез в тело сантиметров на десять. Во взгляде сержанта из-под нижней кромки шлема, надвинутого на брови, было больше удивления, чем боли. Только когда я выдернул пику из его тела, дернулся и скривил рот от боли. Казалось, что орет, но беззвучно.

Второй уже понял, что я, хоть и похож, но не из их муравейника, и закрылся щитом, попытавшись уколоть меня копьем. Отбив хорошо надраенный листовидный наконечник щитом, я сделал очень больно его мерину, который и так бесился, чуя ядреную вонь верблюдов. Даже у меня порой нос срывает, когда задерживаюсь возле них. Раненый жеребец, решивший, видать, что его укусила эта вонючая громадная скотиняка, вскинулся на дыбы, показав мне серовато-черные, порепанные и неподкованные копыта. Сержант, не ожидавший такой подляны, позабыл обо мне, опустил щит, схватившись за переднюю высокую луку седла — и получил пику в брюхо, которая скинула его на землю. Лишившийся наездника, жеребец рванул подальше от верблюдов, взбрыкивая на скаку.

Следующие два сержанта, оценив, как быстро я расправился с их соратниками и количество подбегавших пехотинцев-негров, оставили в покое нагруженных верблюдов, рванули в сторону вади, увлекая за собой остальных из меньшей части отряда крестоносцев и громко крича:

— Засада!

С чего они так решили, не знаю, но их крики услышали и приняли к сведению в большей части отряда. Там сперва начали перестраиваться, чтобы отбить нападение пехоты, но быстро поняли, что удары с двух сторон не выдержат, поскакали за меньшей частью, огибая завернутых в вади верблюдов. Я догнал одного сержанта, тоже принявшего меня за своего, и всадил ему пику в спину. Целил в незащищенную шею, но промазал немного. Крестоносец увалился вперед, а метров через десять выпал из седла вправо. Правая ступня застряла в стремени. Конь проскакал еще метров тридцать, волоча мертвое тело по земле, словно хотел посильнее выпачкать своего мучителя в светло-коричневой пыли, и забирая вправо, пока не уперся в крутую стену вади и остановился.

Я тоже остановился. Не стоит зарываться. От возможности напасть толпой на одного не устоит ни один рыцарь. Я подъехал к остановившемуся коню и ударом плашмя древком пики по крупу заставил развернуться и потащить труп к дороге. Мне навстречу вылетели всадники из нашего передового отряда, не сразу, но поняли, кто я такой, придержали коней.

— Гоните верблюдов на дорогу! — приказал я им.

Пока я гонялся за крестоносцами, слуга Чори защищал добытые мной трофеи. У пехотинцев-негров было собственное представление о том, кому они принадлежат — кто схватил первым. Коней мой слуга смог отбить, а хауберки, длинные копья и мечи забрали позже, на стоянке. Они крупные, не спрячешь. Щиты и мелочевку я не стал требовать. Боевых коней я сразу продал по хорошей цене хозяевам погибших верблюдов, чтобы было на чем увезти груз. Иначе потеряют еще больше. Выписали мне векселя на дамасского ростовщика. Хауберки, кроме одного, доставшегося Чори, со скидкой перешли к воинам из передового отряда. Договорились, что рассчитаемся в Дамаске. Увезти все мне было не на чем. Мечи и копья тоже немалый груз. Я бы и их продал, но никого не заинтересовали. Предпочитают сабли и более короткие и легкие копья, а бросить жадность не позволяла. Она дама настырная. Два клинка, принадлежавшие ранее рыцарям, были из дамасской стали. За один такой можно купить дом почти в центре Анконы.