Танец маленьких искр. Антре. Том 1

Глава 17. Кровь. Часть 2

Хоспис оказался покосившимся одноэтажным строением, с обшарпанными стенами, в которых тут и там зияли дыры размером с кулак. Такой же серый, как основное здание больницы, сейчас, после наступления темноты, он казался чёрным. Лишь глазница единственного окна пульсировала тусклым светом.

К зданию вела узкая, заросшая кустарником и сорняками тропинка, и складывалось ощущение, что люди не ходят сюда вовсе. Однако подойдя ближе, Элиза обнаружила отдельные ворота, от которых тянулась подъездная дорожка, перечёркнутая двумя тонкими, склонившимися над каменной плиткой стволами деревьев.

Элиза зашла внутрь хосписа, вновь ощущая скребущее волнение. Будто бы она пришла сюда не помочь людям, но дожить последние дни, которые отвела ей судьба.

Холл был пустым и безлюдным. Горела тусклая, свисающая на проводе с почерневшего в этом месте потолка, одинокая лампа. Прямо возле двери стоял небольшой письменный столик, весь заваленный документами, несколько стопок которых также расползлись в беспорядке на полу. За столиком, как и в самом холле, также не оказалось людей. И в этот раз Элиза сперва решила несколько раз крикнуть:

— Эй! Здесь кто-нибудь есть? Эй!

Но никто не ответил, и она пошла дальше по коридору, чувствуя себя каким-то грабителем. Подошла к первой двери и заглянула внутрь.

Ей открылась комната: большое квадратное помещение с ещё одним окном, где по периметру друг рядом с другом стояли кровати. И на каждой из них кто-то лежал.

Сперва было тихо, и Элиза хотела прикрыть дверь и уйти, но затем раздалось какое-то бормотание, и несколько человек по очереди привстали на своих местах, словно чёрные тени, выросшие из одеял.

— Никак у нас пополнение! — едкий, хриплый голос показался слишком громким, и Элиза вздрогнула. Он принадлежал мужчине, лежавшему на ближайшей к двери кровати. — Смотри-ка, Жильен, а она красивее Хильди, а?

Элизе захотелось попятиться, но она вспомнила наставление старшей сестры милосердия. Её работа в том, чтобы их не бояться. Эти люди слабы — при смерти. Они одиноки, брошены всеми. Разбиты и раздавлены. Они не причинят ей вреда.

Элиза понимала это. И всё же ей было страшно.

— Ну же! Что встала? Ты новая сестра? Сестра-сестричка, со мной ты вспыхнешь, словно спичка...

Последние слова мужчина практически пропел, и Элиза снова вздрогнула.

«Не бояться. Не бояться».

— Эй! — прикрикнул он и заполз повыше на подушку, упираясь в койку руками. — Хильди не было целый день! Подойди! Мне... Мне нужна помощь!

Ещё несколько человек проснулись, принялись ворочаться, бормотать, шептаться. И Элизу не покидало ощущение, что они испытывают её, дразнят. Или просто над ней смеются.

Наконец она заставила себя сделать несколько шагов внутрь. В конце концов, после того, что она пережила сегодня, разве ей оставалось, чего бояться?

— Давай-давай! Сестра-сестричка, ты осмотришь меня лично... — напел мужчина себе под нос, трухлявым, скрипучим голосом.

Элиза сделала ещё шаг внутрь. Только теперь она вдруг ощутила, что здесь не пахло моющими средствами, как в больнице. Нет, запах здесь был затхлым, спёртым, пропитанным многодневным потом и людскими испражнениями. Её снова затошнило, однако она сделала ещё один шаг вперёд.

— Мне больно! Ты разве не поняла? — закричал на неё мужчина. Она уже почти увидела его лицо. Размытый во тьме овал, с клочковатыми волосами на висках и лысым лбом, со скривлённым на правую сторону носом и с кривой усмешкой на губах. — Ну же! Помоги мне! Ты ведь сестра, бездна тебя дери? Или просто пришла поглазеть, как мы тут дохнем?

— Я... — Элиза сглотнула. Горло першило, и она боялась, что, заговорив, начнёт кашлять. Но всё же ответила: — Да, сударь. Я новая сестра милосердия.

Или, по крайней мере, человек, у которого есть халат с такой монограммой.

— Ну же! Ты собираешься мне помочь? Проклятая сонная муха!

— Отстань от неё, Физ, — пробасил кто-то.

— Иди на хер, Жильен! — каркнул старик. Да, теперь Элиза видела, что мужчина на ближайшей кровати старый, с обвисшей кожей на щеках и с морщинистым лбом. — У меня тоже есть права! Ну же, сестричка? Ты поможешь?

Элиза подошла почти вплотную к кровати.

— У меня нет ничего, что я могла бы вам дать. Нет... Нет ничего от боли, — честно призналась она. А затем решила рискнуть. Попробовать сблизиться с ними. Показать, что она человек, и что ей не всё равно. — Скажите, сударь, как ваше имя?

— Моё имя? — старик расхохотался. — Ты слышал, Жильен? Слышал? Она хочет знать моё имя! Мне больно, тупая ты сука! — вдруг заорал он, и Элиза только усилием воли заставила себя не побежать прочь. — Сделай, мать твою, сраную работу и помоги мне!

— У меня нет...

И вдруг он сдёрнул с себя одеяло, и Элизу обдало тошнотворным запахом гниения. На старике была лишь какая-то дырявая ночнушка. Она увидела его иссохшее, исхудалое тело, покрытое пятнами, впалый живот, выпирающие, обтянутые кожей рёбра.

У него не было ног от колена и ниже. Лишь неаккуратные рубцы, словно его кожа была разорванным рукавом рубахи, который кто-то наспех завязал узлом. Вся его кожа была серо-коричневой, но в этом месте светло-розовой, а где-то мертвенно-белой.

Старик схватил Элизу за руку. Она почувствовала его влажные пальцы на своём запястье.

— Я потерял их на войне! — прорычал он. — И мне до сих пор больно!

— Я не знаю, чем могу помочь... — пролепетала Элиза.

— О... Не переживай! Я знаю! Сестра-сестричка, — он улыбнулся. — Со мной ты запоёшь, как птичка...

И он отдёрнул ночнушку, демонстрируя свой половой орган, дёргающийся и пульсирующий. И потащил Элизу за руку к себе.

— Это поможет от боли! Ох, это всегда помогает!

Элиза взвизгнула и выдернула руку. Отскочила на шаг, и старик, не удержавшись, рухнул на пол вслед за ней. Она знала, что виновата в этом. Знала, что должна была попытаться его поймать, но лишь в ужасе попятилась.

— Сестра-сестричка... — Старик хищно посмотрел на неё и пополз в её сторону. — Ты теперь моя добыча...

Элиза бросилась бежать. Услышала сзади смех, и как кто-то — не тот старик, — прокричал ей вслед: «Эй, сестричка! Оближи мои яички!», и смех вспыхнул ещё громче прежнего. Элиза понимала, что люди в палате, похоже, только и ждали её бегства, но не могла остановиться. Она пробежала через холл, выбежала на улицу. И, пожалуй, была готова добежать до собственного особняка, не оборачиваясь, но вдруг у неё кончился воздух.

Горло словно сдавило латной перчаткой. На грудь опустился тяжёлый, неподъёмный камень. Она попыталась втянуть в себя воздух, и он вошёл с хриплым, тугим свистом. А затем — и она уже знала, что так случиться, — вышел густым, влажным кашлем, заставившим её согнуться над дорогой.

Она не знала, сколько длился этот приступ. Кашель вырывался из неё нестройным карканьем, с перерывами лишь для того, чтобы она смогла вдохнуть хоть немного воздуха. И наконец, спустя несколько бесконечно долгих секунд, она смогла нащупать под серым халатом сестры милосердия бутылочку с заготовленным снадобьем.

Продолжая заходиться кашлем, Элиза дрожащими руками, открутила пробку, и та выскочила из её пальцев и запрыгала по дороге. Она поднесла пузырёк ко рту и, невзирая на кашель, смогла сделать один уверенный долгий глоток, осушив пузырёк до дна.

Хриплое горло издало ещё несколько сдавленных, захлёбывающихся и булькающих звуков, и наконец Элиза сумела вздохнуть.

Она выпрямилась, хотя для этого потребовалось куда больше сил, чем можно было подумать. Перед глазами всё расплывалось чёрно-серым ночным туманом. Лишь яркий конус света с размытым контуром от единственной лампы освещал небольшой участок подъездной дороги.

И сейчас там стояли люди.

Прямо в воротах была Оливия Виндр и два сопровождающих её солдата. Какое-то время ей понадобилось, чтобы узнать Элизу, а затем она жестом отпустила охрану и помахала рукой.

— Элиза! Миссис Болло!

Элиза подошла ближе, вытерев рукавом лицо, ожидая, что вполне может прямо сейчас плакать. Однако слёз не было. Только кровь.

— Вы и впрямь пришли! Боги, я думала, уж моя матушка сможет вас остановить!

— Вы упрашивали меня прийти, а потом надеялись, что я просто струшу? — Элиза почувствовала едва ощутимые всполохи гнева. Хотя теперь все слова Летиции казались ей не пустыми угрозами и манипуляциями, а всего лишь дружескими предостережениями, причём, недостаточно красочными, чтобы подготовить её к тому, что может ждать здесь.

— Просто... — Оливия поджала губы. — Многие люди — особенно те, у которых есть деньги, — предпочитают откупиться, а не лично сталкиваться со сложностями. Помогать городу — это работа. Неблагодарная, выматывающая. И вы получите куда меньше удовлетворения от неё, чем вам бы хотелось. Поэтому я никогда не осуждаю тех, кто решает отказаться.

О, не осуждаешь, как же. Ты даже на них рассчитываешь. Находишь тех, кто не готов увидеть, что находится под аристократической маской этого города — тех, кто не готов встретиться с реальной жизнью лицом к лицу, — и вытягиваешь из них деньги.

И Элизе хотелось произнести эти слова вслух. Хотелось бросить их в лицо Оливии. Но правда была в том, что рожавшая женщина, сёстры милосердия, испачканные в крови, безногий человек в хосписе — все они были настоящими людьми, а не актёрами, нанятыми, чтобы её запугать.

И Оливия, при всей своей двуличности, действительно помогала им.

— Это было, — Элиза прерывисто вздохнула. — Боги, это было сложнее, чем я ожидала.

— Вы уже побывали внутри? — вздёрнула идеально ровную бровь Оливия.

Элиза, поморщившись, кивнула. И прикрыла, перепачканное кровью платье халатом сестры милосердия.

— Надеюсь, первой, кого вы встретили, была Хильди? — Из повисшей тишины, нарушаемой только стрекотанием какого-то насекомого, вероятно тонконога где-то неподалёку, Оливия смогла сделать правильный вывод. — Боги, неужели вы сами решили исследовать территорию?

— Жуткое место, — кивнула Элиза, обхватив себя руками. Она дрожала. Скорее всего, от холода.

— Как может быть иначе? Это же обитель смерти! Врачи и сёстры вторгаются туда — по-другому не скажешь. Точно факел, неспособный развеять тьму и оттого столь чужеродный.

— Я не встретила внутри ни одного врача, — Элиза посмотрела Оливии в лицо. На то, как две аккуратные, словно вымеренные линейкой, пряди, падали ей на левый висок. — Видела только больных. Одних. В темноте. Так может быть, всё что им нужно — не факел, раз в несколько дней освещающий их существование? Может быть, им хватит лишь отдёрнутых занавесок и открытого окна?

Оливия выдержала её взгляд. Само собой, её было не так легко уколоть, как саму Элизу.

— Знаете, сейчас вы напоминаете моего отца, — ответила она. — Или вашего мужа. У всех солдат есть нечто общее — они всегда видят в людях только плохое. Цепляются за него, словно им так легче жить. Но вы показались мне другой.

Элиза фыркнула. Слова Оливии не были ответом на её возмущение. Но в тоже время были.

— А вы, Оливия? Вы пришли сюда, чтобы меня проведать? — спросила она, пытаясь отвлечься. Отпустить случившееся.

— Я курирую эту больницу, — пожала Оливия плечами, а затем опустила их, и в позе, очерченной единственным фонарём на воротах, промелькнула усталость. — Так же, как храм, где мы с вами встретились. Я не врала вам, Элиза. Я действительно пытаюсь помочь этим людям. Хотя и была внутри хосписа лишь трижды. И первый раз — когда в нём ещё не было людей.

Они помолчали несколько мгновений.

— Здесь работает моя сестра, — неожиданно добавила Оливия. Элиза в изумлении распахнула глаза. Она много раз общалась с семьёй Виндр, была у них дома. Приглашала их к себе. Она видела их семью на нескольких приёмах и никогда не слышала, что у Эллиота и Летиции есть вторая дочь.

Оливия встретила её удивлённый взгляд жёстко, с вызовом, будто отбивала клинок. И Элиза не стала ничего спрашивать. В том числе потому, что увидела, как по тропинке от больницы снова несут носилки.

Первым шёл врач, принимавший роды. Вторым — высокий, слегка ссутулившийся мужчина, широкоплечий и мускулистый, в таком же сером халате. Его грязные, спутавшиеся каштановые волосы до плеч падали на угловатое лицо с выпирающими скулами, закрывая лоб. На носилках мужчины несли ту самую женщину, родившую мёртвого ребёнка. Сперва Элиза даже решила, что женщина умерла, но, когда люди подошли почти вплотную, заметила, как её грудь робко и медленно вздымается и опадает, а губы едва заметно шевелятся в горячечном бреду.

— Кто она, Цинт? — спросила Оливия, осматривая халат врача, который по-прежнему был в крови.

— Она, знаешь ли, решила не представляться, — ответил тот. — Какая-то замухрыжка из простолюдинов. Фил и Дэвис нашли её посреди дороги от порта к восьмому кварталу. Уж не знаю, куда именно она шла и как долго.

Оливия нахмурилась, то и дело бросая взгляд на второго врача.

— Дело плохо?

— Родила мёртвого мальчика, — пожал плечами врач, которого Оливия назвала Цинтом. — Я сделал, что мог, но... Женщина потеряла слишком много крови. У неё жар и скорее всего заражение. И, похоже, до того, как её привезли к нам, кто-то её избил. Будет чудом, если она выживет, да и там... — он кивнул в сторону хосписа. — Сегодня освободилось три койки.

Наконец Оливия коротко и безразлично кивнула. Словно разговор шёл не о человеческих жизнях и смертях, а касался лишь количества свободных мест в палатах.

— Сейчас должны привезти ещё людей, — только и сказала она.

— Как всегда в мою смену, — невесело хмыкнул Цинт. — Надеюсь, они все клиенты Хильди, а не мои.

Он с кривой усмешкой кивнул в сторону второго врача, и Элиза вдруг обнаружила в перекошенных и неприглядных чертах лица... какую-то странную мягкость. Этот здоровяк, который был выше Элизы почти на голову и шире в плечах чуть ли не вдвое, оказался... женщиной.

Словно подтверждая эту мысль, Оливия спросила, обращаясь к ней:

— Хильди, ты успела посмотреть город? — что-то в её лице изменилось. Хотя Элиза и не распознала, что именно. — Я знаю, ты любишь этот праздник.

Мужиковатая женщина несколько раз отрывисто и неестественно кивнула. И Оливия ответила ей благодушной и даже нежной улыбкой.

— Несите её скорее, — сказала она. — А затем возвращайтесь и зовите остальных. Будем размещать новеньких.

Цинт и Хильди быстро унесли носилки и скрылись в темном провале двери хосписа. Элизе казалось, что она даже отсюда могла чувствовать его смрад. Запах гниения, который окутал её, стоило безногому и едва живому старику откинуть своё одеяло.

Она перевела взгляд на Оливию, молча смотревшую в сторону хосписа. Сейчас, когда Элиза пропиталась чужой кровью, испачкала и испортила свои вещи, ей казалось, что Оливия выглядит здесь чужеродно. Она была одета в практичные чёрные штаны и жилет поверх блузки с тёмно-бордовым цветочным узором. У неё не было никаких украшений, но даже так она решительно не подходила творившемуся здесь. Будто два совершенно непохожих и даже противоречащих друг другу мира сплетались в её образе в один.

— Вы действительно собирались выйти замуж за Вернона Олси? — Этот вопрос возник сам собой.

Оливия с удивлением посмотрела на Элизу. А затем засмеялась, заливистым и приятным смехом.

— Боги, вы хотите спросить, что такая, как я, делает... здесь? — она продолжала согревающе улыбаться. И улыбка, которая, несмотря на излучаемое ей, почти ощутимое тепло, выглядела неуместной. — Забавно, ведь подпись Вернона тоже есть на договоре купле-продажи почвы, на которой построена эта больница. Мэр Олси, его отец, был уверен, что благотворительность пойдёт на пользу его образу. — Она снова усмехнулась. — Что касается меня и его... Здесь нет никакой тайны. И, если вы задумаетесь, то и сами всё поймёте.

— Между вами с Верноном ничего не было, — без вопросительной интонации произнесла Элиза.

— Конечно же, — кивнула Оливия. — Не знаю, откуда вообще взялись эти слухи. В этом году ему исполнилось шестнадцать. А когда... Когда я последний раз его видела, он был ещё ребёнком.

— Свадьбы играют люди самых разных возрастов, — возразила Элиза, вспоминая, как Фредерик Болло прибыл на её родной остров в поисках подходящей невесты. Вспомнила, как её сестре подбирали платье и делали причёску. Сестре, которой на тот момент было всего одиннадцать.

— Конечно, — согласилась Оливия. — Но это был не тот случай. Насколько мне известно, мой отец и Сейлон Олси не планировали эту свадьбу. Хотя Вернон однажды подарил мне букет каких-то синих цветов.

— Ого, — Элиза тоже улыбнулась. Это было так странно сейчас, так неестественно, словно губы разучились использовать эту эмоцию. Но ещё более странным показалось то, что уже второй раз Элизе становилось спокойнее рядом с Оливией.

— Да, из Вернона Олси получится отличный герой любовник. Но нас с ним связывало другое.

— Что же?

Оливия на мгновение отвлеклась — дверь хосписа открылась, и Цинт вместе с мужиковатой женщиной — Хильди — вышли на улицу.

— Скажем так, у моего отца и у мэра Олси схожие взгляды на то, какое именно будущее должно быть у острова.

Она не пояснила, а Элиза не стала спрашивать. Со стороны подъездной дороги показался яркий свет фар и послышался грохот колёс, стучащих по камню. Громоздкая повозка с гербом полиции — листом бумаги, перечёркнутом коротким клинком — проехала через ворота и остановилась возле Оливии. Возница спрыгнул на почву и выпрямился. За ним уже вышло два человека в форме полицейских.

— Мисс Виндр? У меня для вас подарочки!

— Сколько? — сухо осведомилась Оливия, став серьёзной.

— Четверо, — кивнул в сторону повозки возница, подходя ближе. Цинт, Хильди, двое солдат, сопровождавших Оливию, и ещё двое, вышедших из экипажа, уже открыли кузов повозки, достали носилки и аккуратно перекладывали на них людей. — Первый — с дури подрался с мясником. Получил удар топором, который едва не оторвал ему руку. Рана на предплечье почти до кости. А затем мясник Бовем ещё и врезал ему по лбу молотком для отбивания мяса. Работал с двух рук, так сказать.

Этим человеком оказался парень, не больше двадцати лет. Он закричал, когда его переложили на носилки. Своей левой рукой он сжимал локоть правой, по всей видимости, не решаясь задеть безобразную рваную рану чуть выше, из которой прямо по его пальцам текли кровавые ручейки.

— Вторая, похоже, напилась до беспамятства. Её нашёл Ричард, когда она блевала кровью возле булочной на девятой улице. Я думал просто дать ей проспаться в камере, но утром у нас проверка из-за смерти какой-то важной шишки в штабе, так что пусть отлежится у вас.

Полная женщина с прыщавым, рябым лицом, не шевелилась и едва дышала. Чтобы переложить её на носилки потребовалось четыре человека, но даже так, она то и дело норовила скатиться с них и перекувырнуться на почву. Хильди и один из солдат — тот, что казался самым мускулистым, — едва её удерживали.

— Хильди, — остановила их Оливия. — Сразу возвращайся. Ты можешь понадобиться в хосписе.

Огромная женщина с лицом, словно вырубленным из камня затупленным топором, кивнула. А Оливия после этого легонько провела своей ладонью ей по плечу и тепло улыбнулась.

Когда Хильди и солдат почти бегом отправились к зданию больницы, Элизе хотелось спросить, неужели это и есть её сестра, но она не стала этого делать. Всё было понятно и так.

— Третий, похоже, чахоточный, — продолжал перечислять возница. — Бубнил что-то невнятное всю дорогу. У него посинели пальцы — едва ли не чёрные. Но, может быть, он просто спал на улице.

Когда унесли и его, возница вдруг нахмурился:

— А с ещё одним, думаю, вам не придётся долго мучиться, — сказал он мрачно.

Цинт и последний оставшийся здесь солдат вытащили из кузова молодого юношу. Он был в рваной одежде, напоминавшей больничную, — серых свободных штанах, перепачканных в крови и грязи, и таком же сером безразмерном свитере.

Его переложили на носилки, вытащили на свет, и Элиза увидела его ребяческое, почти детское лицо. Он был едва ли сильно старше Аллека. Нос у него был разбит, и от него к глазам тянулись синие разводы. Левый глаз заплыл, и на веке над ним нависала огромная шишка. Нижняя губа разорвана так, что ошмёток кожи подрагивал, оголяя окровавленные зубы. Ещё несколько глубоких порезов расчертили лоб и щёки.

— Кто-то хорошенько его отделал, — пояснил возница. — Избили до полусмерти и, судя по всему, уже давно. Мы нашли его по пути из порта. Парень буквально выполз к нам под повозку, перепугав карусов. У него кровоподтёки по всему телу, выбито несколько зубов, переломаны рёбра и кровь в лёгких. А что с внутренними органами известно одним богам. Сомневаюсь, что он доживёт до утра.

Цинт и солдат взялись за носилки. Поднесли юношу ближе, и только тогда стала очевидна ещё одна странность — лицо его было не просто бледным, но светлым, как у выходцев с Царь-древа, в точности, как и его слипшиеся от крови волосы.

— Он из знати? — удивилась Оливия.

— Сами у него спросите, — пожал плечами возница. — Я попытался с ним поговорить, но он нёс какую-то чушь про запертую клетку, свою сестру и какого-то зверя в мундире, который спас ему жизнь. А ещё что-то про огонь и свет. В общем... Я бы на вашем месте дал ему что-то от боли... Может быть, это приведёт его в чувства. И... Поможет мирно уйти.

Казалось, что юноша без сознания. Нет, скорее даже, что он спит. Слишком спокойным и почти умиротворённым было выражение на его лице. Настолько, что он выглядел красивым даже с этими ранами. Словно был фарфоровой фигуркой или отлит изо льда. Но вдруг он наморщил окровавленный нос, застонал и открыл глаза. И посмотрел прямо на Элизу.

— Ты... — Он изумлённо моргнул, а затем слегка привстал и потянул к ней руку. — Ты... Можешь помочь... Я это вижу...

Элиза вздрогнула и отшатнулась, чуть не налетев спиной на возницу. Она тут же вспомнила прикосновение старика, его холодные пальца на своём запястье. Его липкую кожу. Его запах.

— Пожалуйста... — вновь простонал юноша, как будто разочарованный, что Элиза отступила. Он продолжал смотреть только на неё, игнорируя всех прочих. — Твоё лекарство... Свет, что ты носишь с собой... Мне нужен хотя бы глоток...

Элиза почувствовала, как дыхание застыло у неё в горле. Машинально схватилась за нагрудный карман и сжала пузырёк. Пустой пузырёк из-под снадобья.

— Ну же... — голос юноши стал слабее и плаксивее. — Я вижу нити... Вижу, что за этим Иль’Пхор и привёл тебя сюда...

— Этого в хоспис, — сказала Оливия Цинту, качая головой. Тот покрепче перехватил ручки носилок и развернулся спиной, начиная движение. Солдат, который помогал ему, загородил лицо этого юноши, и только благодаря этому Элиза смогла наконец опомниться. Но даже так, происходящее казалось нереальным. Словно она только что задремала и видела сон.

— Спасибо, Элрик, — раздался рядом с ней голос Оливии. — Завтра и послезавтра меня не будет. Пожалуйста, помоги нашим с размещением.

— А вы в таком случае отметите мне сразу четыре дня, пойдёт? Хочу сводить дочь на праздник. — Он улыбнулся. — Услуга за услугу.

Элиза краем глаза видела, что Оливия ему кивнула. Но куда отчётливее она слышала звук, с которым закрылась дверь хосписа, когда туда занесли юношу.

— Миссис Болло, — позвала её Оливия. — Думаю, в такое время вам тяжело будет самой добраться до дома. Позволите мне сопроводить вас? Возле другого входа припаркован мой личный экипаж. Это меньшее, чем я могу отплатить вам за вашу... хм... решимость.

Элиза поняла, что от неё ждут какого-то ответа, и неуверенно кивнула.

— Мне нужно несколько минут, чтобы отпустить Элрика, — продолжал звучать голос Оливии. — Если хотите, можете подождать меня в экипаже.

— Нет... — вздрогнула Элиза. — Нет, я... Идите, я догоню вас через несколько минут.

Оливия вздёрнула бровь, проследив за её взглядом — тоже посмотрев на закрытую деревянную дверь хосписа с поблёскивающей серебрёной ручкой. Но затем пожала плечами и пошла вместе с возницей в сторону основного здания больницы. Элиза ждала, пока они скроются за кустарником, в зудящем и жгущем напряжении. И, как только это произошло, бросилась к хоспису.

Когда она вбежала внутрь, распахнув дверь, юноша лежал на одной из коек, уставившись в потолок. Он медленно повернулся к ней, захлопав дрожащими ресницами. Глаза его поблёскивали — может быть, ловя отсветы тусклой лампы, а может быть, от слёз. Он снова протянул к ней руку.

— Пожалуйста... Хотя бы один глоток... Я... Не возьму больше...

Цинт и солдат были в соседней комнате, по всей видимости, готовя ему койку. Элиза слышала их голоса, видела тусклый, скошенный дверью луч света, пробивающийся в холл. Чувствовала мерзкий и удушливый запах этого места.

— О чём... О чём ты говоришь? — шепнула Элиза так тихо, что сама едва могла разобрать слова. Но юноша оживился, сжав губы, и настойчиво раскрыл протянутую к ней ладонь.

— Мне нужен один глоток, — проговорил он громче, увереннее. — Он не даст мне... умереть здесь.

Элизе хотелось помочь ему. Хотелось больше всего на свете. Хотелось сделать так, чтобы он выжил. Выжил, благодаря ей. Хотелось, чтобы её поход в эту больницу, в этот хоспис, чего-то стоил. Но проблема была в том, что...

— У меня не осталось лекарства. — Слова были глупыми, почти бессмысленными. Элиза и сама не верила, что её снадобье может вылечить хоть что-то. Тем более, что оно сможет справиться с переломами и повреждениями внутренних органов. К тому же, юноша никак не мог знать о том, что она вообще принесла с собой пузырёк.

— Пожалуйста... — он ещё сильнее вытянул руку так, что Элиза увидела напряжённые мышцы. И она шагнула к нему.

— Прости, я... — Она почувствовала, что едва не плачет. Достала пустой пузырёк и со стыдом показала ему. — У меня совсем ничего не осталось...

Он взял её за руку. Тёплая, детская ручка обхватила её ладонь, мягко потянула её ближе, словно юноша хотел убедиться, что пузырёк пуст. Затем он положил на него вторую свою руку, не отрывая взгляд от Элизы.

— Ты можешь... отдать мне его? — спросил он. — Отдать мне этот глоток? Обещаю, я не возьму больше, чем нужно...

Ей хотелось высвободить руку. Хотелось уйти. Хотелось быть непричастной к смерти этого мальчика, который может умереть к рассвету. Хотелось не видеть его изуродованного лица, разорванной губы, окровавленных зубов и порезов. Хотелось не чувствовать этот стыд, не чувствовать свою беспомощность.

Вот только... Почему-то, глядя ему в глаза, Элиза и не казалась себе беспомощной.

— Да, — тихо и робко отозвалась она. Затем повторила громче. — Да. Возьми столько, сколько тебе нужно.

Юноша несколько раз моргнул, немного удивлённо и немного смущённо. Затем серьёзно сжал губы. Кивнул. И закрыл глаза.

Его цепкие пальцы обвили руку Элизы. Сжали её. Согревающе. Затем обжигающе. Затем...

Ей показалось, что пальцы её сжимал раскалённый металл. Она попыталась высвободить ладонь, но юноша, даже не открывая глаз, цепко впился в неё.

Её кровь будто загорелась, закипела внутри, ошпаривая кости. Элиза закричала, но тут же захлебнулась этим криком, когда жар потянулся от пальцев к предплечью, затем к плечу, и наконец кинулся ей в грудь, разрывая сердце.

Удушающая, пульсирующая боль окутала её, сжала в тиски. Она сделала вдох, наполненный болезненным огнём, затем выдох, ещё более обжигающий, и юноша вдруг отпустил её руку.

Элиза отшатнулась от кровати. Увидела, как юноша открыл глаза, поблёскивающие оранжевым, пульсирующим светом. Лицо его оставалось всё таким же молодым, но раны на лбу и щеках затянулись, губа теперь выглядела лучше, шишка уменьшилась.

Элиза попыталась что-то сказать — а может быть, закричать, чувствуя отголоски боли. Однако горло её сжалось, словно защёлкнулся капкан. Она попыталась вдохнуть, но не смогла этого сделать. Внутри забурлил кашель, но даже он не мог продраться наружу.

Она схватилась за своё горло, чувствуя расцветающий бутоном внутри неё страх. Животный, инстинктивный. Какой бывает, только когда смерть смотрит прямо на тебя.

И тогда всё вокруг потемнело, осунулось, искривилось яркими линиями, словно мыльные разводы в тазе с водой.

И Элиза почувствовала, как падает на пол.