Сирийский рубеж 4

Глава 8

Ремонта пришлось ждать до самого вечера. Солнце ещё не успело сесть, как я и лётчик-штурман из экипажа Могилкина заняли места в кабине.

— Запускаемся, — дал я команду, и бортовой техник приступил к процедуре запуска.

Винты раскрутились, двигатели вышли на расчётные обороты.

— Внимание, взлёт, — проговорил я по внутренней связи и начал отрывать от пыльной площадки вертолёт.

Ми-8 качнуло из стороны в сторону, нос слегка повело, но ничего критичного.

— Ровнее-ровнее, — проговаривал я про себя, удерживая вертолёт на висении.

Вертолёт завис над земной поверхностью, поднимая клубы пыли и маленькие камни вверх. Пора и разгоняться.

— Пошли в разгон, — сказал я по внутренней связи и начал медленно отклонять ручку управления от себя.

И вновь вертолёт начал стремиться к скольжению. Такое ощущение, что подо мной ленивый конь, которому сегодня надоело галопом бегать.

— Тифор-старт, 302-й, взлёт с площадки произвёл. 150 метров занял. Курсом на «точку», — доложил я в эфир.

— Вас понял. Борт порядок, 302-й? — запросил меня Каргин.

Его голос было нетрудно узнать.

— Порядок. Полёт… спокоен, — ответил я.

На меня посмотрел лётчик-штурман с некоторым удивлением. Бортовой техник же просто замотал головой.

— Чего кислые? Как будто первый раз вертолёт ломаем, — спросил я у ребят.

— Думаем что дальше. Какое наказание будет, товарищ командир? — спросил у меня правак.

— Узнаете. Все по шее получите. Командир ваш чуть больше, разумеется, — ответил я.

После посадки на базе, к вертолёту уже подбежала команда техников выслушать замечания по матчасти. Всё рассказав Гвоздеву, я подозвал к себе Могилкина и отвёл его в сторону.

Сняв шлем, я достал из кармана кепку и надел её. Начинало холодать, а с мокрыми волосами на улице было некомфортно.

— Товарищ командир, я всё понял. Такого… — начал говорить Петруччо, но я его перебил.

— Ничего ты не понял, Могилкин. Тебе пока слова не давали. Поэтому слушай, а лучше записывай, — сказал я, всматриваясь в глаза парня.

Петруччо понял мои слова буквально и… достал наколенный планшет, чтобы сделать записи.

— Я готов, — ответил Могилкин.

— Ни хрена ты не готов. У тебя в грузовой кабине люди и с тобой экипаж рядом. Ты командир и отвечаешь за личный состав. Они тебе верят и уверены, что ты их доставишь домой. Но ты решил превратить боевой вылет в тренировочный. Пройти над землёй как можно ниже, при этом не зная препятствий на маршруте, так?

Петруччо кивнул и убрал в карман планшет.

— Так точно, товарищ командир.

— Если не требует ситуация, ты должен лететь на расчётной высоте. Или ты думаешь, что старший штурман просто так выдаёт маршруты?

— Никак нет. Не просто так. У него ж голова побольше моей.

Я сделал шаг к Могилкину и положил руку на его голову.

— Да одинаковые у вас «скворечники». Содержимое только немного отличается.

Справа от меня показался лётчик-штурман Могилкина. Однозначно он стоял за одним из вертолётов и подслушивал.

— Сюда иди, Игорёшка, — подозвал я парня.

Правак у Могилкина — «Игорёшка». Невысокий, круглолицый и с огромными глазами. Его зовут уменьшительно ласкательным именем все.

— Товарищ командир, прибыл по вашему указанию.

— А ты куда смотрел? Столбы чего не увидел? Почему не сказал, что слишком низко идёте? Или ты из тех, кто следует принципу — «наше дело правое — не мешать левому»⁈

— Никак нет. Я…я не заметил, — ответил Игорь.

— Два столба в пустыне среди холмов и не заметил? На ВЛК у меня поедешь внеочередное. Причём с самым полным обследованием. Узнаешь, по какому случаю лётчикам на окошко цветочки приносят во время стационара.

Молодые ребята переглянулись и вопросительно посмотрели на меня.

— Чего смотрите⁈ Ты, Могилкин, через два часа заступаешь на неопределённое время на командный пункт. Там полковник Каргин уже устал. Даже чай себе сделать не успевает, вечно мой допивает.

Парни не сдержали улыбок, но мне пока было не до смеха.

— Отставить ржать. А ты, Игорёшка, с этого дня бессменный дежурный по расположению нашей эскадрильи в здании высотного снаряжения. Ферштейн?

— Так точно, — хором ответили парни.

— А теперь исчезли, пока я ещё сильнее не разозлился. И… снаряжение моё прихватите.

Отдав ребятам шлем и автомат с жилетом, я направился на командный пункт. Уже представил себе, как будет «радоваться» Каргин моему докладу. Для себя же я сделал вывод, что главная цель на первом этапе разбирательства достигнута. Люди и вертолёт цел. С Ми-8 сейчас поработают техники, и он будет ещё целее.

На командном пункте была небольшая суета со стороны сирийцев. Они собирали доклады о состоянии дел в Пальмире и куда-то постоянно звонили.

Виктор Викторович — заместитель командира смешанного авиационного корпуса, сидел на своём месте и уже слушал другого «свидетеля» последствий аварии Ми-8.

— Безрассудство! Полная безответственность. Высшая степень безалаберности. Совершенно не понимает, что такое безопасность… — не унимался Димон Батыров.

— Сергеевич, ну ты прям любитель слов на «без», — покачал головой Каргин, и жестом подозвал меня.

Как только я подошёл ближе, он немного смягчился и сменил тон.

— Я уже не говорю, что этот Могилкин Сан Саныча подставил. И это в то время, когда командование дало указание представить весь личный состав к награждению, — разводил Димон руками.

— Этот эпизод не повлияет на награды, — сказал я, но Каргин прицокнул языком.

— Как знать, Сан Саныч. У командования может быть другое мнение. У меня, например. Вот Могилкин, он чей? — спросил меня Виктор Викторович.

— Свой собственный, товарищ полковник, — ответил я.

Батыров не сдержал улыбку, а Каргин шутку оценил по-своему.

— Ты мне тут «Простоквашино» не цитируй. Твой ведь подчинённый, авиационный хулиган? — спросил у меня Виктор Викторович.

Я выдержал паузу и решил, что надо говорить прямо, а не играть в вопросы и ответы. Намёк мне становится понятен.

— Товарищ полковник, Могилкин — мой подчинённый. Отвечаю за него я. Нарушил ли он правила полёта? Нарушил. Надо ли это дело пресечь на корню? Надо. Но не нужно его макать лицом в грязь и не давать умыться. Мы так можем лётчика потерять.

— Хорошие слова. А что насчёт тебя? Твоя вина в этом тоже есть. Почему ты именно ему доверил, а не другому? — ехидно улыбнулся Каргин.

Что-то не нравятся мне намёки Виктора Викторовича. Как будто виноватого пробует из меня сделать. Судя по выражению лица Батырова, он тоже удивлён подобным разговорам.

— Потому что старший лейтенант Могилкин по всем видам упражнений подготовлен. И не вами ли он отмечался два месяца назад в лучшую сторону?

Тут Виктор Викторович стал серьёзнее. Он наверняка помнит, когда перед большим числом лётчиков хвалил Петруччо за посадку с отказом рулевого управления.

— Помню. Ну… раз всё более-менее, то ограничимся отстранением от полётов и сдачей зачётов. Месяца хватит? — спросил Каргин.

— Вполне. Мы его ещё дополнительной работой нагрузим, — поспешил с ответом Батыров.

— Не сомневаюсь. Кстати, сегодня на ночь задач нет. Держите в готовности дежурную пару и экипаж ПСО, а завтра утром уже уточнимся. Отдыхайте, — отпустил нас Каргин и пошёл к чайному столику за ароматным напитком.

Так уж получилось, что именно сегодня старый Новый год. К сожалению, Новый год мы все встретили в поте лица, под гул двигателей и с запахом керосина. Вот и было принято решение немного расслабиться сегодня.

Вечером представилась возможность посидеть за столом всем составом. Вертолёт Ми-8, который сегодня намотал провода, к этому времени восстановили, а Виктор Викторович на командном пункте перестал ломать шариковые ручки и простые карандаши от злости, поскольку я ему отправил в помощь Могилкина.

Заместитель командира корпуса даже позволил мне ненадолго отлучиться на вечерний «курултай», оставив Петруччо за себя.

Вечер в Тифоре сегодня весьма был прохладным, но с нашей точки зрения, по‑домашнему тёплым. В нашей комнате в здании высотного снаряжения пахло всем сразу. Только что пришедшие с вертолёта Бородин и Чёрный слегка пахли авиационным керосином, а табачным дымом, кажется, пропахли все. В то же время в комнате стоял аромат сирийских пряностей и апельсиновой кожуры. В углу, словно из другой жизни, стояла фанерная ёлка, облепленная самодельными гирляндами из фольги.

Столы сдвинули в один ряд, чтобы весь лётный состав мог разместиться.

— Кто в чём. Надо форму одежды определить, Сан Саныч, — задался вопросом Батыров, увидев, как Заварзин присаживается за стол в футболке.

— Мы не на официальном мероприятии. Всё по-походному, Дим, — тихо сказал я, присаживаясь на своё место.

Кто-то сидел в расстёгнутых комбинезонах, кто-то в рубашке, кто-то в майке. На столе — пёстрая смесь Советского Союза и Востока. Банки тушёнки и селёдка в масле, хлеб и лепёшки, несколько баночек с огурцами и квашенной капустой из посылок. А рядом — дары сирийского рынка из соседнего города Эль-Карьятейн: ярко‑оранжевые мандарины, гранаты, инжиры, оливки с перцем и миска томатов.

Звездой вечера был Иннокентий. Он выписался из госпиталя и был готов уже сегодня приступить к полётам.

— Мужики, ну скучно в госпитале. Порядок такой, что хочется где-нибудь намусорить. Меня там только что не целовали в самую ж… жестяная банка⁈ — воскликнул Кеша, увидев на столе популярную на Западе газировку в красно-белой банке.

Удивительно, насколько радуется Петров. Мне, видевшему не только этот сладкий напиток в большом количестве, иногда сложно понять, как во времена дефицита мои товарищи ценят столь простые вещи.

Гул голосов стоял как в школьной столовой. Старший лейтенант Чёрный из экипажа Бородина горячо доказывал Заварзину, что «Динамо» из Минска сильнее «Спартака» и что Платини — футболист десятилетия. Его тут же перебивал Игорёшка, стоявший насмерть за красно‑белых.

— Погодь, вы только в позапрошлом году чемпионами стали. А «Спартак» — сила!

— Народная команда, — вторил ему Заварзин.

С другого конца стола вспоминали песни. Один вытягивал строчку Высоцкого, а другой усмехался, мол, скоро все будут слушать «Кино», вот увидите.

— Азартно спорят, но без злости, — улыбался Батыров.

— Эта энергия означает живых, настоящих людей, — ответил я.

В комнату вбежал Могилкин. Его застолье проходило на командном пункте рядом с Каргиным.

— Командир, я в туалет отпросился, только чтобы с вами посидеть, — улыбнулся Петруччо.

— Вот видите, Дмитрий Сергеевич. Это называется смекалка, — улыбнулся я.

— А по-моему самовольное оставление боевого поста, — возмутился Батыров, но я решил обстановку разрядить.

Быстро поднял бокал с соком и объявил второй тост.

— Товарищи, буду краток. Предлагаю выпить за победу и возвращение с ней домой. А в Сирии оставить мир и процветание. Ура!

Все поднялись и после чоканья выпили. Могилкин же быстро перекусил, обмолвился парой фраз с парнями и убежал. Туалет вечным не может быть.

— Девушку видел сегодня на рынке. Красавица, комсомолка, спортсменка… ну я уже забыл, как мне ещё её похвалить. Шла с корзиной апельсинов, так вся улица на неё оборачивалась! А я такой иду и на неё не смотрю. Ну вид делаю, что в сторону, — рассказывал Ибрагимов, который с Хачатряном сегодня ездил за продуктами.

— Это на рынке? А ты видеомагнитофоны там не видел, — тут же отозвался Заварзин.

Я помню, что он очень хотел приобрести себе.

— Ай, слушай, я на девушку смотрел. У неё такие… глаза большие были, что платье чуть не порвалось. Но был магазин с электроникой. Завтра поедем и купишь.

— Отлично! — обрадовался Максут.

Я больше молчал, чем говорил. Слушал, отмечая каждую интонацию. Вот Кеша заливается смехом громче всех. А у старшего штурмана взгляд всё время метался к мандаринам.

— У меня дочери любят их. Прям не могут без апельсинов и мандаринов, — улыбался он, рассказывая, что недавно получил из дома письмо.

Ну а холостяки всё думают о девках и шумят громче всех, чтобы не показать зависть к семейным.

— Вот она! Мне говорили, что она в Афганистане была. Смотрите, она в интервью и говорит об этом, — передавали ребята из рук в руки журнал «Советский экран».

Где они его тут достали, понятия не имею. Возможно, притащили с собой из Хмеймима.

— Да чтоб я Арарат руками двигал! Вы это видели⁈ — вскочил Хачатрян, тряся журналом перед парнями.

Вроде бы прошло всего два тоста, а так разгорячился сын армянского народа.

— Рубенчик, обороты убавь и не подскакивай, — тихо сказал я, а то Батыров уже напрягся и собирался перейти в режим «начальника».

— Командир, тут такое, что я мамой клянусь, забыл все русские предложения. Это же вы! — протянул он мне раскрытый журнал.

На нескольких страницах было напечатано интервью актрисы, которую назвали лучшей в прошлом году.

— Сан Саныч, а ты хорошо смотришься на этой фотографии, — показал Батыров на снимок в центре страницы.

Когда-то в Баграм прилетала группа актрис, и эта девушка была среди них. Я её хорошо запомнил. Мы тогда даже сфотографировались рядом с вертолётом.

— Мне она говорила, что служит в театре Ленинского комсомола, — улыбнулся я, смотря на фото актрисы.

Пожалуй, из всех тех дамочек, она была самая утончённая. Лучезарный взгляд и ощущение такое, что эта девушка всегда улыбается. Ну и бирюзовый блеск её глаз виден даже на цветной фотографии.

— Ну, я просто ей показал Ми-24, — ответил я, передавая журнал обратно.

— Ооо! — протянули все в комнате.

— И как? Ей понравилось? — улыбнулся Димон.

— Товарищ подполковник, а кому может, не понравиться кабина легендарного «шмеля», — ответил я.

Пару минут все меня расспрашивали об этой актрисе. Кроме как о касании её ягодиц и поцелуя в щёку и рассказать-то и нечего.

— Как думаешь, Тося увидит фото в журнале? — спросил Димон, закусывая огурцом.

— Конечно. Но, это было до наших серьёзных отношений. Так что проблемы будут минимальные.

— Но они будут, — посмеялся Батыров.

— Не думаю. Она у меня хорошая девочка. Всё понимает.

Димон кивнул и задумался, приложив руку к нагрудному карману. Я видел, что там он носит с собой письмо от жены Светланы. Кажется, сейчас он вспомнил о доме.

— Попрошу налить, товарищи, — объявил Димон.

Именно сейчас должен состояться третий тост. Поэтому в комнате затихло. Было слышно только тяжёлое дыхание соседствующих со мной товарищей и дуновение ветра за окном.

Все быстро налили и встали. Можно в эти минуты думать о чём угодно, но мысли всегда проносят тебя по волнам памяти. И ты вспоминаешь имена и видишь лица тех, за кого этот тост пьётся.

— Итак, тре… — начал говорить Димон, но оборвался на самом главном моменте.

Дверь в комнату открылась. Я резко повернул голову и подумал, что «залётчик» Могилкин вновь отпросился в туалет и прибежал к нам.

Однако, на пороге комнаты появился другой человек. Седой, с большими усами и усталым взглядом. Он был одет в потёртую шевретовую куртку, которая была полностью расстёгнута. Ночной гость медленно подошёл к столу, аккуратно ступая по затёртому линолеуму.

Генерал армии Чагаев Василий Трофимович каким-то непостижимым образом оказался на нашем вечере. Хотя, он же командующий ограниченным контингентом. Может ездить когда, куда и сколько нужно.

— Третий? — тихо спросил Василий Трофимович.

— Так точно, — кивнул Батыров.

Я быстро сообразил и поставил перед генералом пустой стакан. Димон «запустился» чуть позже, но сумел налить Чагаеву.

— Полный, Дмитрий Сергеевич — подсказал командующий Батырову, когда тот сначала налил только половину гранёного стакана.

Когда Димон закончил, генерал Чагаев взял стакан и окинул всех суровым взглядом. Но чувствовалось, что он смотрит на каждого с уважением.

— За всех, кого с нами нет, — сказал генерал и поднёс стакан к губам.

Все молча выпили, а через несколько секунд по столу застучали стаканы и рюмки, которые опустили собравшиеся.

Чагаеву предложили закусить, но Василий Трофимович поблагодарил и отказался. Пока что никто не садился.

— Спасибо вам всем. Вы достойно и с честью исполняете свой интернациональный долг. Всех с наступившим Новым годом! Желаю, чтобы в следующий раз вы его встретили дома, с родными и близкими.

Генерал прервался и вновь посмотрел каждому в глаза. Но есть ощущение, что он не всё ещё сказал.

— Сирийские войска взяли Пальмиру. Боевики сдались, — громко сказал Василий Трофимович.

Все шумно загудели, а Чагаев пожал руку Батырову и мне.

— Завтра будьте готовы вылететь в Пальмиру. Мне нужно осмотреть Древний город. Не провожайте, — сказал генерал и направился к выходу.

В дверях его уже ждал Каргин. Пропустив Василия Трофимовича, он замахал на нас кулаками.

Утро после нашего праздника выдалось привычно-сухим и ветреным для сирийской пустыни. Ми‑8, на котором бортовым техником был Уланов, подготовлен к вылету. Я и Димон стояли рядом со сдвижной дверью и ждали появления начальства.

— Сань, а что ты с Кристиной Чагаевой не поделил? Батя у неё серьёзный. Жизнь бы у тебя удалась с ним, — рассуждал Батыров.

— Ты мне предлагаешь на Кристине или на генерале жениться? Не вижу связи.

— Ну ладно тебе. Прям всё так у вас не сложилось с этой Кристиной?

— Разошлись левыми бортами. И я этому рад. У меня есть та, к которой мне домой хочется возвращаться каждый день и просыпаться в одной постели, — ответил я.

Чагаев и ещё несколько человек появились через несколько минут. Генерал поприветствовал нас и дал команду запускаться.

После взлёта и сбора всей нашей группы, мы взяли курс на Пальмиру. Рядом нас прикрывала смешанная пара Ми-28 Хачатряна и Ми-24 Бородина. Ребята проверенные и надёжные.

Двигатели гудели ровно, а вибрация практически не ощущалась. Весь мир снаружи представлялся то переливами песка, то острыми силуэтами холмов.

Карим периодически заглядывал в грузовую кабину вертолёта, чтобы посмотреть на пассажиров.

— Никакой важности, никаких парадов, — громко сказал он мне на ухо.

Я выглянул через плечо Уланова и увидел генерала. Василий Трофимович сидел у иллюминатора. На нём была та же потрёпанная кожаная лётная куртка, старая кепка вместо фуражки и простые, потёртые берцы. Ни орденов, ни блеска. Его можно было принять за обычного офицера в звании не выше подполковника, если не знать в лицо. Он молчал и вращал в ладонях спичечный коробок.

— Устал генерал. Ни пустыня, ни древние руины уже не производят на него впечатления, — произнёс Димон и показал мне жестом на часы.

— Через десять минут будем на месте, — коротко сказал я.

Древняя Пальмира появилась резко, словно из зыбкого марева. Колонны и арки светились белым камнем под утренним солнцем. Было видно, как среди развалин перемещаются небольшие группы солдат.

Выполнив по команде Чагаева проход, я заметил несколько бронетранспортёров и сирийские «уазики». А по периметру перемещались пикапы с пулемётами в кузовах.

— Давайте на посадку, — громко сказал Чагаев, который во время прохода сидел на месте Уланова.

Через пару минут Ми‑8 коснулся площадки недалеко от каменных останков древнего храма. В воздух поднялась песчаная буря и через несколько секунд начала оседать.

Карим открыл сдвижную дверь и Чагаев первым ступил на землю. Местные офицеры в касках и с кобурами двинулись навстречу. Рядом с ними был и командир «Сил Тигра» Аль-Сухейль.

Мы выключили двигатели и вышли из вертолёта. Первым делом я прикрыл глаза рукой. Солнце било прямо в лицо, слепило так, что мир вокруг расплывался.

Пока генерал неспешно шёл по руинам и оставшимся частям колоннады, я смотрел по сторонам.

— Красиво и волнительно, — произнёс за спиной Батыров.

Впереди огромные белые колонны, арки, изломанные временем стены. Всё это — древняя Пальмира.

Я зашагал по песку и подошёл ближе к одной из колонн. Над головой гудели два вертолёта, которые прикрывали нас с сверху.

Я сделал ещё один шаг и чуть было не наступил на обломок барельефа. Я наклонился и поднял его. На первый взгляд ничего особенного.

— Что нашёл, Саш? — подошёл со спины Димон, и я показал ему обломок.

— От барельефа, — сказал я.

— Серый кусок, потрескавшийся. На поверхности какие‑то старые царапины, может, остатки узора. Что в нём особенного? — спросил Батыров.

Я улыбнулся и посмотрел на Батырова.

— Особенного? Этот серый кусок ведь лежит здесь сотни, а может, тысячи лет. Когда-то его держал человек, у которого были свои заботы. Такие же как и у тебя и меня — построить дом, поднять детей, увидеть жену. А теперь вот мы стоим здесь и называем это «серый кусок».

Димон вернул мне обломок. Я же аккуратно положил его на постамент, будто он был не просто куском древнего камня, а маленькой частью вечности.

Солнце уже поднялось выше. Древние колонны отбрасывали кривые, словно растревоженные тени. Генерал и его сопровождающие попрощались с сирийцами и направились к нам.

Подойдя ближе, генерал Чагаев остановился, вскинул глаза на руины и сказал негромко:

— Вот что останется после нас тоже. Такие же камни. А людей удержит только память. Запомните.

Он развернулся и залез в вертолёт. Всё ещё без лишней помпезности, будто был просто одним из нас. Только с грузом ответственности на плечах.

Мы быстро запустились и уже готовы были взлетать.

— Ответил. Принял, передам. 115-й, ответь 310-му, — запросил нас Хачатрян.

— Ответил, 310-й.

— На Тифоре посадку запретили. Выключаемся и ждём команды.

Какая-то непонятная команда. И это, когда у нас на борту целый генерал.

Мы быстро доложили Чагаеву, и он вновь сел на место Уланова.

— 310-й, ответь «Первому», — запросил Чагаев Хачатряна.

— Ответил.

— Уточни, что случилось.

Хачатрян запросил информацию сразу, но доклад задерживался. Мы продолжали «молотить» на земле, поднимая вокруг себя пыль и камни.

— «Первый», 310-му. Взрыв на базе. Взорвали «высотку».