Сирийский рубеж 4

Глава 10

На фоне серого бетона и чёрных пятен гари громоздились ящики с надписью «Ленинградский государственный академический театр оперы и балета».

— Концерт, значит. В самой Пальмире, на сцене амфитеатра и под открытым небом, верно? — спросил я у Валерина, который следил за каждым перемещением материальных ценностей по стоянке.

— Верно, Александр. Никто ещё подобного не делал, — ответил подполковник, гордо выпятив грудь вперёд.

— Ну, мы всегда во всём первые, — сказал я, подойдя к огромному футляру контрабаса.

Как и во все времена, наша страна следует лозунгу — «Всё для фронта, всё для победы». В этом случае помощь выглядела внушительно только снаружи огромных ящиков.

— Лучше бы… циатима подвезли и проволоки контровочной. Постоянно заканчивается, — кряхтел один из техников, пронося мимо меня большой ящик.

— Ага! Иль спирту. Протирать уже нечем… — сказал его товарищ, но тут же получил нагоняй.

— Я тебе сейчас как дам, Яшка! Кто ж так натуральный продукт использует⁈ Я чтоб больше не слышал, что ты его не по назначению применяешь…

Из грузовой кабины вынесли ещё несколько прямоугольных промаркированных ящиков. Затем железные стойки, связанные ремнями, и блестящий алюминиевый кейс с замками.

Солдаты, возившиеся с привезённым имуществом, переглянулись и засмеялись.

Так непривычно выглядел этот груз среди ящиков с боеприпасами и канистрами.

— Осторожнее, там колонки. Каждой присвоен номер. Всё по описи. Здесь усилители. Попробуйте только что-то ударить! — отчеканил Валерин, поднимаясь в грузовую кабину.

Его ботинки звонко стучали по металлу, пока к самолёту не подогнали грузовик с низкой платформой. Так работа пошла быстрее.

Сирийские солдаты слаженно поднимали и спускали контейнеры, подталкивали их по роликам, фиксировали. Воздух наполнился скрежетом металла и запахом сырого дерева, только прорезаемого короткими командами: раз-два.

— Аккуратнее. Эта аппаратура весьма дорогая. Её с самого Ленинграда везли, — настраивал подполковник Валерин солдат на бережное отношение к ящикам.

Несколько человек даже остановились, застыв с ящиком на руках, словно не веря, что кому-то в пустыне, понадобились эти странные вещи.

Вскрыли один из длинных контейнеров. Внутри лежали чёрные трубчатые секции, аккуратно пронумерованные белой краской.

— Это стойки для сцены. Кто, хоть раз видел концерты? Не видели, что ли? — возмутился Валерин.

В ответ он столкнулся с непониманием со стороны военных в песочной форме. Наверное, потому что они были сирийцами и далеко не все из них понимали русский язык.

— Садык, всё очень хрупкое. Это для концерта в Пальмире. Осторожнее, — обратился я к сирийцу на арабском.

— Конечно, аль-каид. Просто мы этого человека не понимаем, — ответил он и продолжил работать.

Валерин стоял рядом с грузовиком и нетерпеливо постукивал пальцами по одному из ящиков.

— Вы знаете арабский? Удивительно. Даже я ни слова не понял, — покачал он головой.

— А почему вы должны были понять? Вы его учили? — спросил я.

— Нет. Мне он не нужен.

— Заметно.

Подполковник фыркнул и подошёл ко мне ближе. Видимо, тема будет серьёзная.

— Александр, мне вас трудно понять. Да, я не настолько фронтовик, как вы. Пальмиру, как говорится, не брал. Но как коммунист вы должны понимать важность подобного рода мероприятий. Речь идёт о том, чтобы сделать заявление на весь мир.

Говорил Валерин складно, будто пел героическую песню. Как бы сказали в будущем — «на серьёзных щах».

Но в чём-то я с ним согласен.

— Музыка — это средство выражения оптимизма и надежды. Этот концерт в истерзанной Пальмире, призыв к миру и согласию, — продолжил Валерин.

— Товарищ подполковник, я вам верю. И сто процентов, попытаются поверить в это советские и сирийские солдаты. Но посмотрите в лица этих ребят, — указал я на солдат.

— И что в них?

— Поверьте, они пока ещё верят только в надёжность автомата и в точность корректировщика артиллерии.

Валерин спорить не стал. В это время за спиной громко командовал Гвоздев.

— Первую партию на Ми-8, что у дальней стоянки. Сначала ящики помельче. Давайте аккуратнее, мужики. Не уголь грузим.

Работа кипела. Вертолёты уже стояли с раскрытыми створками грузовых кабин, и к ним потянулись колонны солдат с контейнерами. Широкие лопасти блестели в ярком зимнем солнце, готовые к старту.

Через час погрузка на вертолёты была завершена. Как объяснил Валерин, будет ещё один Ан-12 с дополнительным грузом и самим оркестром, который и будет выступать.

— Главный дирижёр — народный артист Советского Союза, Герой Социалистического Труда, лауреат международных фестивалей. Вы хоть знаете, кто такой Юрий Хасанович Теримов? — спросил у меня Валерин, когда мы шли на борт, чтобы запускаться.

— Конечно, товарищ подполковник.

— А ваш лётчик-штурман знает? Знаете, Иннокентий Джонридович? — спросил представитель главного политуправления у Кеши.

— А? Я больше «итальянцев» люблю. У меня в селе в основном только их и крутили на дискотеке…

Я толкнул Кешу в плечо, чтобы он немного отдуплился.

— Всё понятно, товарищ Петров. Не проводит с вами командование информирование. Александр Александрович, надо такие моменты подтягивать.

— Безусловно. Вот с посещения концерта и начнём, — ответил я, пропуская в грузовую кабину Валерина.

Через несколько минут наш Ми-8 запустился. В кабине стоял привычный гул, от которого у пассажиров периодически звенело в ушах.

— 503-й, готов? — запросил я командира второго Ми-8.

— Точно так, — быстро ответил он.

Следом доложили и вертолёты прикрытия. Сегодня наш эскорт два Ми-24 сирийских ВВС. На одном из них командир Аси, вернувшийся недавно в строй.

— 810-й, готов парой к взлёту, — доложил мой сирийский товарищ.

— Понял. Внимание, группе 810-го взлёт, — произнёс я, а сам начал выруливать на полосу.

Так как мы сильно гружённые, то и взлетать будем по-самолётному. Вырулив на полосу, я выровнял вертолёт и приготовился начать разбег.

— Крен и тангаж включены, — доложил Кеша, проверив панель автопилота.

— Взлетаем, — ответил я.

Я начал плавно поднимать рычаг шаг-газ. Следом и отклонил ручку управления от себя. Вертолёт начал постепенно разбегаться по полосе, подскакивая на стыках между плитами.

— 20… 30… 40, — отсчитывал скорость Кеша.

Основные стойки так и пытались оторваться раньше. Приходилось немного отклонять ручку управления на себя. Стрелка указателя скорости подошла к значению 50 км/ч. Я ещё немного увеличил шаг несущего винта и вертолёт аккуратно оторвался от полосы.

— 302-й, взлёт произвёл. По заданию, 150 метров, — доложил я.

Второй Ми-8 взлетел следом и держался рядом.

Справа от нас тянулась бесконечная сирийская пустыня: серо-жёлтая, каменистая.

Справа сидел Кеша. Его раны затянулись, но он всё ещё жаловался, что «то тут, то там» у него щиплет.

— Как состояние, Кеш? — спросил я, взглянув на моего штатного «правака» и лётчика-оператора.

— Нормально. Так-то я всё равно против этого концерта. Как будто пир во время чумы.

Из грузовой кабины вернулся Карим Уланов, выходивший проверить крепления груза.

— У меня как-то был специальный рейс, когда одному из генералов везли фуражку два с половиной часа в одну сторону. Но концертный зал в коробках — такого ещё не было. Причём во время войны, сказал Уланов.

— Вот-вот! Везём, значит, на эти святые руины не оружие, не запчасти, не воду, а концерт! — возмутился Кеша.

Он повернулся ко мне, на его лице играла раздражённая улыбка.

— Ящики с надписью «Сцена»! Тут, понимаешь ли, каждый день кровь проливают, а мы не пойми что тащим, — продолжал говорить Кеша.

Он замолчал, бросив взгляд в грузовой отсек через открытую дверь. Там стояли ряды закреплённых контейнеров. На одном белела надпись: «Осторожно. Хрупкое».

Кеша кивнул в ту сторону:

— Целая за спиной филармония. Бред!

Я видел, что он действительно заводился. В его голосе звучало не только возмущение, но и какая-то неуёмная ирония, почти детская.

— Ты всё сказал? — поинтересовался я.

— Да, командир. Просто говорю, что думаю.

— Ну ты всегда так делаешь. Иногда путаешь порядок действий. В начале говоришь, а потом думаешь, — иронично заметил я.

Кеша и Уланов переглянулись, а потом посмеялись. Нервная атмосфера немного успокоилась.

— Если честно, концерты давали во все времена. И на фронте, и в Афганистане. Теперь и в Сирии. Так что, где ты ещё услышишь и увидишь выступление симфонического оркестра Ленинградского… — начал делать вывод Кеша.

— Самого Ленинградского, — добавил Уланов.

— Государственного академического…

— Очень академического, — добавил я.

— Театра оперы и балета имени Кирова. И главное всё это бесплатно, — заметил Иннокентий.

И правда, сплошь одни плюсы.

Вертолёт продолжал гудеть, как живое существо, переполненное силой. Руины древней Пальмиры были уже видны.

— Я 302-й, делаем один проход. Смотрим площадку, — произнёс я в эфир, и все подтвердили приём информации.

Вертолёт пошёл на снижение. Под нами пустыня распахнулась каменными останками. Солнце било прямо в блистер. На солнце, будто переливались белым цветом длинные колоннады, полуразрушенные стены и надломленные арки.

Когда мы прошли ниже, воздушный поток от винтов взметнул облака красно-бурой пыли. На земле засуетились люди.

— Наблюдаю площадку. Захожу первый, 503-й, очередным, — произнёс я.

— Понял.

Через минуту вертолёт коснулся площадки, сделав небольшой пробег по твёрдой поверхности. Шасси дрогнули, и вскоре гул начал спадать. Вертолёты один за другим приземлялись цепочкой, обдавая древние камни вихрями пыли и камней.

Всего в сотне шагов, расположен древний амфитеатр.

— За время боёв сохранился, — заметил Кеша, отстёгиваясь от кресла.

В лучах солнца амфитеатр казался символом чего-то вечного, несгибаемого.

Пока Валерин оживлённо показывал что и куда выгружать, мы пошли в сторону самого амфитеатра. Солдаты, согнувшись под тяжестью ящиков, заносили их на сцену.

Кеша присвистнул, мотая головой, как будто не веря увиденному:

— В моей деревне такого не построят.

Его голос звучал с воодушевлением. Особенно, когда он прикоснулся к стене древней постройки.

Я наблюдал, как по выгоревшим каменным ступеням бегут наши связисты. Они тянули кабели и осматривали места для установки колонок. Перед аркой амфитеатра уже начали собирать металлическую секцию сцены.

Древний театр оживал, только теперь не под аплодисменты римской публики, а под вой вертолётов и чёткие команды людей в форме.

После выгрузки, мы выполнили перелёт обратно, чтобы забрать оставшуюся часть груза. Оркестр перед самой нашей посадкой увезли в направлении Пальмиры под охраной бронетехники и сопровождающих Ми-24 нашей эскадрильи. А ещё вместе с ними направили и два топливозаправщика.

Сразу после посадки меня и Кешу встретил Батыров. Он тоже был в полном обмундировании и готов к вылету.

— Саныч, я сейчас рейс сделаю, а ты с Петровым давай на Ми-28 в Пальмиру. Площадка будет в районе «треугольника», — объяснил Димон, когда я вышел из вертолёта.

— Как я понял, концерт не для нас с тобой, — сказал я, расписываясь в журнале и благодаря Карима и техников за подготовку вертолёта.

— Ну, он и так не для нас планировался. Сам понимаешь, что мы лишь обслуга, — ответил мне Димон.

Не то чтобы я хотел услышать симфонический оркестр, но его бы хотели послушать мои подчинённые. И уж точно никто из них не может быть обслугой.

Кеша пошёл в сторону вертолёта, а я остановился рядом с Димоном.

— Я тебе поражаюсь, Сергеевич. Ты себя обслугой считаешь? Мало ты умирал или рисковал в Афгане и Сирии?

— Да брось, ты всё понял.

— Не-а. Не понял. Все мои свободные лётчики и техники сейчас полетят в Пальмиру. Вход же бесплатный, правильно?

Батыров кивнул и подозвал зама по инженерно-авиационной службе к себе. Всех на концерт не вывезешь, но хоть кому-то повезёт.

Через час мы с Кешей выполнили посадку на площадке в районе Пальмирского треугольника дорог. Отсюда было не так уж и далеко до амфитеатра, но пешком мы добраться туда уже не успеем. А ведь у нас через полтора часа вылет на облёт района.

— Сан Саныч, а зачем нам столько вертолётов в воздухе? Целое звено держать, — продолжал возмущаться Кеша, когда мы вылезли из кабин и отошли к палатке, где прятались от солнца техники.

— Кеша, ты сегодня разговорчивый как не в себя. Ты в госпитале ни с кем не разговаривал?

— Да там только…

И понеслось опять. Ворчливый и вечно недовольный стал мой близкий товарищ. Стареет, наверное.

На горизонте появились три микроавтобуса РАФ разных цветов, следовавших в нашем направлении. Судя по всему, они ехали от амфитеатра. Первая машина остановилась недалеко от палатки техников.

— Ребята, у меня поручение от главного дирижёра, взять на концерт всех свободных. С вашим генералом согласовано, — объяснил водитель.

— У нас вылет скоро. Сейчас я с вами техников свободных отправлю…

— Вы тоже садитесь. Если нужно, мы вас привезём во время концерта, — сказал водитель.

Мы переглянулись с Кешей и решили ехать. Хачатряна и Ибрагимова тоже не забыли.

Приехав к месту концерта, я первым вышел из микроавтобуса. Шлемы решено было оставить в машине. В амфитеатре уже начал собираться народ, который привозили на автобусах в сопровождении военных.

— Пошли внутрь, — потянул я за собой Кешу.

Войдя внутрь, я слегка застыл рядом со ступенями трибун.

Солнце било прямо сверху, и камни амфитеатра раскалились так, что от них шёл горячий воздух. И это несмотря на не самое тёплое время года.

Среди древних колонн рассаживался оркестр. Скрипачи уже трогали струны, медные духовые глухо ворчали. Всё это звучало неуверенно, кусками и обрывками, но постепенно в раскалённой тишине пустыни складывалась музыка.

— Репетируют, — тихо сказал Кеша.

Похоже, что он начал проникаться культурой и музыкой.

Я стоял чуть в стороне, опершись на каменную колонну с узорами.

Первое, что бросалось в глаза — глиняные чаши, из которых выбивались небольшие языки пламени. Они были поставлены на специально сделанных для этого выступах, вдоль сцены с колоннами. Видимо, так подчеркнули преемственность традиций античного театра, где чашами с огнём освещалась сцена.

Смотрели на эту странную картину: военные вокруг театра и бронетехника. Где-то неподалёку был слышен гул вертолётов. И посреди всего этого вдруг музыканты и их уютное ворчание инструментов.

— Тут и Асад-младший, — кивнул Кеша в сторону трибун.

И действительно, рядом с Чагаевым и другими военными сидел Басиль Асад в военной форме и солнцезащитных очках. Мест с каждой минутой становилось всё меньше.

— С минуты на минуту начнётся грандиозное событие. Концерт в освобождённой Пальмире, как символ мира и добра. А ещё реквием по погибшим в этой страшной войне, — услышал я знакомый женский голос рядом с трибуной.

Напротив объектива камеры стояла девушка-репортёр, записывая начало репортажа.

У девушки стройная фигура. Волосы для объёмности состриженные слоями, прикрывали лоб и шею. А сама причёска с боковым пробором налево. Крупные серьги и яркий маникюр на ногтях. Ну а одежда подстать военным — пустынный камуфляж сирийской армии, а на ногах светлые берцы.

Не удивлён, что на такой репортаж назначили Анну Краснову.

На ступенях сидели не только наши бойцы, но и сирийские солдаты в пыльной форме, с автоматами, которые не выпускали из рук. Чуть дальше, ближе к верхним ярусам, среди военных разместились жители Пальмиры: женщины в накидках, старики с усталыми лицами, и дети, прижимающиеся к матерям. У многих в руках были маленькие портреты в рамках — фотографии погибших сирийских солдат.

— Смотри, Саныч. Это ж наши, — шепнул Кеша, указав на траурные фотографии в руках девочек.

На них были запечатлены погибшие Тобольский, его лётчик-оператор и Максут Заварзин. Очень сильный и благородный поступок сирийцев.

— Товарищи, а вы почему не проходите? — подошёл к нам высокий человек в льняном костюме, с аккуратно уложенными назад седыми волосами.

В руках он держал тонкую дирижёрскую палочку. Сначала он окинул меня взглядом с уважительной осторожностью, потом чуть наклонил голову.

— Вы лётчики? — спросил он негромко.

— Да, так и есть, — ответил я, поправляя очки «авиаторы».

Похоже, перед нами тот самый дирижёр. Заслуженный и авторитетный Юрий Теримов.

— Очень непривычно для меня… репетировать здесь. Под стенами, которые пережили две тысячи лет. Мы везли сюда музыку, а вы — службу. Я понимаю, как это нелегко.

Я немного помолчал, глядя на сцену, где трубы зазвучали чище, а скрипки стали расходиться мягкими, тревожными нотами.

— Служба тут разная. Каждый день может быть последним. Люди гибнут, — сказал Кеша.

Иннокентий продолжил монолог, но дирижёр слушал внимательно, и ни разу не отвёл взгляда.

— Я вас уважаю. Всех военных и служивых. Мы лишь музыканты, умеем только соединять звуки в музыку. Но если это может дать хоть каплю сил здесь, значит, мы всё сделали правильно. Как говорится, война приходящая, а музыка вечна? — улыбнулся Теримов, процитировав Леонида Быкова из легендарного фильма.

Дирижёр пожал нам руки и пошёл к сцене. Но у меня, как и всегда, родилась идея.

— Маэстро Теримов, а вы сможете выполнить просьбу?

Дирижёр улыбнулся мягко, одними глазами.

— Конечно. Что нужно?

Я посмотрел на колоннаду, которая уходила в небо. На фотографии погибших, на детей войны и усталых солдат и офицеров. Думаю, маэстро меня поймёт.

— Хочу у вас песню заказать на концерт. Одну.

Он задержал на мне взгляд ещё миг, и уголки его губ чуть дрогнули.

— Я знаю, какая это будет песня. Никуда не уходите.

И кивнув, пошёл к сцене, где его уже ждал оркестр.

Я и Кеша остались у колонны, слушая, как первые такты со сцены поднимаются в горячее небо Пальмиры.

Это чувство не передать словами, когда в такой обстановке играют бессмертные произведения отечественных и зарубежных композиторов. Как бьёт в душу каждый звук и движение скрипача. Как закипает всё внутри от грома барабанов и духовых.

Поистине, музыка вечна.

Оркестр сыграл первое произведение, а затем дирижёр остановился и что-то шепнул своим музыкантам.

Прошла минута, и он повернул голову в мою сторону, приветливо кивнув. Дирижёр поднял палочку. На секунду всё стихло. Даже дети перестали шептаться.

Оркестр заиграл.

Я услышал первые, знакомые с детства ноты. И вдруг…

— Как-то летом на рассвете, заглянул в соседний сад… — появился на сцене певец и запел, как по заказу.

А может это и не певец вовсе, а кто-то из оркестра. Но пел хорошо.

Мелодия разлилась под солнцем, покатилась между каменными ступенями, поднялась к небу, перекатываясь, как горячий ветер над пустыней. Звуки были такие живые, что казалось они пробираются прямо под кожу.

— Всё как хотел, маэстро, — шепнул мне Кеша, который не сдержал эмоций.

Сирийские женщины качали головами, многие плакали, кто-то держал фотографию мужа или брата и прижимал её к груди. Дети поднимали портреты высоко, словно хотели, чтобы лица погибших тоже услышали. Сирийские и наши солдаты сидели рядом, плечом к плечу. Многие смотрели вниз, не в силах скрыть выступившую влагу на глазах.

«Смуглянка» звучала легко, ярко, но в этих стенах она приобретала особую тяжесть. Словно связывала прошлое и настоящее: войну далёкую, войну нынешнюю, павших там и здесь.

Я чувствовал, как каждый такт ударяется в меня. Дирижёр исполнил просьбу так, что в этой музыке прозвучали и наша боль, и наша гордость, и память о всех.

Вокруг амфитеатра облетел вертолёт, тенью заслоняя солнце. Но музыка не смолкла.

Я почувствовал, что кто‑то подошёл сзади.

Это был Кеша, который не мог дальше сдерживать эмоций. В руках он держал мой и свой шлем.

— Командир, пора, — сказал он негромко и почти шёпотом.

Я посмотрел на него, а потом снова на сцену, где оркестр выводил самый сердечный мотив припева. Я молча взял у Кеши шлем.

Мы вместе пошли к выходу из амфитеатра. Музыка не смолкала, а наоборот звучала громче, будто провожая нас. Припев бился эхом о древние камни, пока мы шагали к машине.

Песня продолжала звучать за спиной, а нам предстоял очередной вылет.