Сирийский рубеж 4

Глава 18

В кабине Ми-8 стоял привычный гул двигателей. Солнце продолжало припекать через блистер, несмотря на уже вечерние часы. Времени, чтобы нам слетать над морем оставалось не так уж и много.

Выполнив висение над полосой, мы аккуратно приземлились. Теперь Кеше предстояло записать кое-какие параметры в карточку облёта.

— Саныч, зря мы ливийцам сказали, что у них плохо с документами, — сказал по внутренней связи Карим, записывая что-то в один из выданных местными руководителями журналов.

— Надо было им продолжать на салфетках всё оформлять? — уточнил я.

Карим улыбнулся и отложил в сторону первый журнал. Пока мы готовились к вылету на облёт техники, полковник Амин в грубой и настойчивой форме нацелил личный состав на ведение хоть какой-то документации. Сразу появились и журналы, и формуляры, и остальная документация.

— Кеша, ты скоро? — уточнил я.

— Не-а. Местные ребята понаписали столько пунктов, что я только дошёл до давления в гидросистеме.

Включённый на всю мощность «кондиционер» приятно обдувал моё вспотевшее лицо. Разумеется, что открытый блистер и вентилятор — это не БК-1500, но других климатических систем на борту не имеется.

Карим потянулся ещё к одному из журналов и посмотрел на него внимательно. Привлекла моего бортового техника надпись на обложке.

— Ничего не пойму. Арабские буквы для меня «тёмный лес», — посмотрел он на название.

Я решил посмотреть на этот новый журнал. Обложка совсем не потрёпанная. Судя по датам, он был начат ещё полгода назад. Последняя запись как раз в то же самое время и сделана.

— Командир, непонятно что за документация? «Журнал проверки журналов»? — спросил Карим.

Я напряг все свои знания арабского и попробовал перевести. Название было интересным и необычным.

— Внутренний журнал обработки поступающих указаний, — ответил я.

И тут мы как поняли с Каримом!

— ВЖОПУ⁈ — переспросил Уланов.

— Вот именно… туда. Надо ж было так журнал назвать, чтоб его название так своеобразно звучало в сокращённом виде, — посмеялся я.

Кеша наконец-то закончил, и я запросил разрешение на взлёт.

— Тобрук-старт, 907му взлёт.

— 907-й, вам взлёт разрешил. Зона в море не далее 20 километров от берега, — предупредил нас руководитель полётами.

— Понял, разрешили, — ответил я.

Вертолёт аккуратно отделился от полосы и начал разгон. Бетонная поверхность и территория лётного поля начали постепенно сменяться жилами застройками города.

Под нами узкие улицы Тобрука, наполненные машинами и автобусами. Невооружённым взглядом было видно, что автомобилей в Ливии огромное количество. Даже сверху видны «пробки» на дорогах.

— На 400 метров пойдём? — спросил у меня Кеша.

— Да. Вот уже и береговая линия, — ответил я, когда мы приблизились к порту Тобрука.

Я насчитал десять судов на якорных стоянках во время пролёта морской гавани города. Береговая линия Тобрука выглядела весьма разнообразно. Жилые районы с серыми домами соседствовали с песчаным пляжем и каменными обрывами. Чуть дальше редкие зелёные пятна оливковых рощ. На фоне этого сухого берега, море казалось ещё бесконечнее и светлее.

Тут перед нами и раскрылось Средиземное море.

Оно было не как в книгах и не как на открытках — реальное, ослепительное, резкое. Солнце, отражаясь от воды, било прямо в глаза сотнями серебряных искр. Казалось, что водная гладь — это рассыпанная по горизонту расплавленная сталь.

— Сан Саныч, а почему мы в Сирии не летали на море? — спросил Кеша.

— Потому что с моря никто Сирию не атаковал. Все события были в пустыне.

— Искупаться бы слетали хоть раз. А то всё на базе да на базе, — ворчал Петров.

— Тебя высадить на берегу, чтобы ты искупался? На обратном пути заберём, — предложил я, но Иннокентий замотал головой.

Отойдя на расчётную дальность, мы начали выполнять набор высоты.

Я отклонил ручку управления вправо, подняв при этом рычаг шаг-газ. Вертолёт плавно накренился, выходя параллельно побережью. Высота начала медленно увеличиваться.

Сам вертолёт откликался живо и послушно. Ощущение будто Ми‑8 тоже как и мы, радовался, что снова взлетел.

— Тобрук-старт, 907-й, 1000 занял, — доложил я.

Солнце начало клониться за линию горизонта. Надев солнцезащитные очки, я продолжал наблюдать, как морская гладь тянулась туда, где небо и вода сходились в одну линию. За этим синим простором — Греция, Италия и остальная старушка Европа. А здесь, под нами, другой мир.

Кеша пару минут молчал, но у него уж точно должен был созреть какой-то вопрос.

— Я вот смотрю на это всё и диву даюсь, — произнёс Петров и оборвался.

Внизу мелькали бухты Тобрука, тёмные точки рыбацких судов, белые пятна пены. Можно было заметить и различные сторожевые корабли, патрулирующие прибрежный район.

— Удивительно. И всё равно не могу понять, — вздыхал Кеша, говоря с нами по внутренней связи.

Карим молчал, но я заметил его взгляд на море. Наш бортовой техник смотрел на всё спокойно и внимательно. Он словно записывал в голове каждую волну.

— 907-й, занимаю 300 метров, — доложил я, и мы начали снижаться.

— Мда. Вот как же это так происходит, — в очередной раз Кеша задавался вопросом.

— Иннокентий, ну что у тебя? Что тебя так беспокоит? — спросил я.

— Сан Саныч, я вот всё понимаю. Может даже больше…

— Скорее меньше, — поправил Кешу Карим.

— Ну не настолько. Так вот, я смотрю на море, на берег и понять не могу. Вот как ливийцы тут сетки на рыбу ставят?

После такого вопроса продолжать полёт Кариму стало весьма тяжело. Сабитович согнулся пополам от смеха.

— Командир… туда, — показал Карим на выход в грузовую кабину, когда мы перестали снижаться, и я кивнул.

Иннокентию я не смог дать внятный ответ на его странный вопрос. Сомневаюсь, что ливийцы вообще знакомы с таким методом ловли рыбы.

После перекура, Карим вернулся к нам с термосом в шашечной расцветке. Первому предложили попить чай мне, но я переадресовал это право Кеше.

— Что добавил? — спросил я, унюхав запах трав в горячем напитке.

— Мята, чабрец. У них здесь выбор трав небольшой. Кстати, бортач Вазих пригласил на чай к ним в эскадрилью, — ответил Карим.

— Ну если на базе, почему бы и нет.

— Саныч, а ты знаешь сколько у них здесь зарплата? Рядовой получает 240 «ливийских тугриков». Зато нашему подполковнику Матюшину на руки дают 60, — сказал Карим.

В его голосе обида не чувствовалась. И это он даже не знал ещё, что 1 ливийский динар был равен 3.5 доллара. Если честно, мне казалось, что Каддафи был более щедр к советским специалистам. Хотя, может мы просто большей части денег, что платит за нас Ливия, и не видели.

— Тут в Ливии пособие по безработице такое же, как зарплата рядового. Если в армии Джамахирии не будет хороших зарплат, в ней вряд ли много кто будет служить.

Кеша допил чай и был готов взять управление.

— Тобрук-старт, 907-й, задание закончил, — доложил я и повернулся к Иннокентию.

Тут я и увидел кое-что в море.

— Вижу слева! — сказал я, указывая на болтающиеся предметы на волнах.

Подлетев ближе, мы обнаружили, как на воде что-то качалось. Совсем небольшое, но яркое — оранжевый контраст на фоне синевы. И совсем недалеко был плот. Если парень не смог до него добраться, то с ним всё плохо.

— Это человек. В жилете, — произнёс я, начиная гасить скорость.

Мы подлетели ещё ближе и быстро выполнили вираж. Металл корпуса завибрировал, несущий винт метался в потоках воздуха.

Признаков жизни потерпевший не подавал. Хотя от такого потока воздуха он должен был очнуться однозначно.

— Тобрук-старт, 907-й, наблюдаю в воде человека. Видимо, лётчик. Квадрат 15−10.

— Понял вас, но вертолётов нет. Сейчас корабли подойдут.

Когда подлетели ближе, стало очевидно — действительно человек. Он был привязан к надувным буям, руки его болтались в воде, шлем слегка сполз набок. Волны перекатывались через него, но он не сопротивлялся.

— Тифор-старт, через сколько будут корабли? — вновь запросил я в эфир.

— В течение двух часов.

Потрясающая оперативность! Ребята в Ливии совсем не хотят торопиться.

Надо быстро принимать решение, поскольку корабли ночью будут очень долго потерпевшего искать. К тому же неизвестно в каком состоянии потерпевший бедствие. У него каждая секунда на счету.

— 907-й, пускай не спешат. Мы сами заберём, — доложил я, начиная зависать над лётчиком.

Придётся снизиться как можно ниже, чтобы его смогли Карим и Кеша втащить в грузовую кабину.

— Страховка на мне. Командир, как принимаешь? — запросил меня Уланов из грузовой кабины, когда мы зависли над лётчиком.

Сабитович в это время уже открыл сдвижную дверь и приготовился доставать из воды потерпевшего.

— Хорошо. Начинаем.

Чем ниже мы снижались, тем больше была возможность хватануть воды в двигатели.

— Саныч, ниже, — подсказывал мне Карим.

Кеша тоже вышел в грузовую кабину, чтобы помочь Сабитовичу.

— Ниже. Влево два метра! Назад три!

Висеть было тяжело. Миллиметровыми движениями я снижался к потерпевшему. Потным от напряжения я стал уже через минуту. В это время мой бортовой техник, смотрящий через открытую дверь, направлял меня.

— Много… нет, нормально. Вперёд три!.. Так, уходишь. Не уходи влево! Ещё! Не двигайся! Не уходи назад! — слышались непрерывные команды Уланова.

Ми‑8 висел над водой, гоняя поток воздуха так, что поверхность моря вскипала белой пеной.

— Держи ровно! — услышал я крик из грузовой кабины.

Фигура потерпевшего качнулась на волне.

Все внутренние чувства у меня сконцентрировались в одно. Сейчас самое главное восприятие поведения вертолёта. Никаких движений, пока мне не скажут, что все на борту.

Брызги морской воды попадали на остекление кабины.

Секунды начали растягиваться. Напряжение колоссальное, а на кончике носа предательски повисла капля пота. Водная поверхность ещё никогда не была настолько близко ко мне.

— Все на борту, — услышал я в наушниках голос Карима.

Я тут же начал медленно подниматься, чтобы отойти от морской глади. Голос у Сабитовича был бодрый. Похоже, что потерпевшего мы спасли.

— Тобрук-старт, 907-й, забрал человека. Следую к вам с посадкой, — доложил я.

— Вас понял. Высылаем к вам транспорт к посадке.

Тут в кабину вошёл Уланов. Весь мокрый и уставший.

— Командир, фиксирую: спасательные действия не дали результата. Подъём произведён, американский лётчик обнаружен мёртвым, — сказал Карим.

— Точно американец? — спросил я.

— Форма соответствует. Похоже, что захлебнулся. И он уже на волнах долго болтается.

Я не сразу, но кивнул, показывая, что услышал Сабитовича.

Внутри было как-то не по себе. Скорее всего, этот лётчик два дня назад бомбил Ливию. Причём не факт, что именно он наносил удары по гражданским объектам.

Но вот так сложилась его судьба. Сбит ливийцами и теперь его к ним же мы и доставляем в грузовой кабине Ми-8.

Кеша вернулся в кабину экипажа, и я передал ему управление. Сам же я решил посмотреть на погибшего.

Даже сейчас я чувствовал, как в грузовой кабине пахло сыростью и керосином. Тело лётчика лежало на полу грузовой кабины, завёрнутое в брезент.

Карим присел на лавку и вместе со мной посмотрел на тело погибшего.

— Зря старались только. Рисковали знатно, Саныч, — сказал Карим, взяв термос.

Я посмотрел на Уланова и отрицательно помотал головой. Ароматного чаю не хотелось сейчас.

Несколько минут спустя мы прошли торец полосы в Тобруке. Руководитель полётами обозначил нам место посадки рядом с нашим ангаром. С высоты было видно, что рядом с нашими техниками уже начинают толпиться ливийцы.

— То их нигде не найдёшь, то всей толпой здесь, — проворчал Кеша.

Погибший американский лётчик — это весьма серьёзный козырь. Ливийцы могут показать этим на весь мир, насколько серьёзный урон они нанесли агрессору. Либо проявить политическую волю или милосердие, вернув тело в США.

Мы приземлились и приступили к выключению. Лопасти ещё не успели затормозить, как к борту уже бежали ливийцы. Их лица были возбуждёнными. Даже на расстоянии в глазах ливийцев блестело бешеное торжество.

— Сабитович, защёлку! И никого не впускать, — сказал я, и Карим быстро поднялся со своего места.

Но он не успел. Пара ливийцев «заскочила» в грузовую кабину. Они взяли тело американца и вытащили на бетон.

— Саныч… они… — кричал мне из грузовой кабины Карим.

Несущий винт как раз остановился, и я тоже поднялся с места и заспешил выйти. Меня опередил Кеша, который уже направился к местным солдатам.

Тело американца лежало на бетоне, а вокруг него стояли несколько ливийцев. Они уже раскрыли брезент и вовсю старались оторвать хоть кусок от поверженного противника.

Один из сержантов с загоревшим лицом, наклонился и резким движением сорвал с плеча американца шеврон. Ткань оторвалась с треском нитей. Он поднял его над головой:

— Видите? Белоголовый орёл!

Толпа загудела. Шеврон сержант бросил в сторону, и он как раз упал передо мной. На эмблеме действительно был силуэт орла с распростёртыми крыльями и профиль корабля. Я смог рассмотреть надписи, которые говорили, что этот лётчик служил на авианосце «Карл Винсон».

Другой ливиец в это время уже нагнулся и «шарил» по карманам. С радостным криком он вытащил из нагрудного кармана документы. На бетон упали какие-то карточки и бумажки. А между бумагами — влажная, сложенная фотография.

— Стоять! Назад! — крикнул я и быстро направился к ливийцам.

Впереди меня уже бежал Кеша, чтобы остановить происходящее.

Я видел, как ливиец развернул и показал всем фотографию. Он презрительно рассмеялся, смял эту карточку и кинул её обратно на тело.

— Это ему за погибших ливийцев… — сказал военный, и тут же его оттолкнул Кеша, ворвавшийся в толпу ливийских солдат.

— Ушли назад. Вы чего как дикари? Он и так уже мёртв.

Но ярость ливийцев было не унять. Сержант достал из кобуры пистолет и направил на Кешу. И вид у ливийца был совсем не спокойный.

— Пристрелю! — крикнул он.

Этого ещё не хватало! Смотреть, как мучают тело уже поверженного противника неприятно. А уж наставленный пистолет на Кешу ещё хуже. Я мгновенно влетел в толпу ливийцев и встал между сержантом и Кешей. Ливиец попятился назад и начал сыпать проклятиями в мою сторону.

— Опусти пистолет. Опусти, я сказал! — повысил я голос, чтобы ливиец услышал меня отчётливо.

Шум в толпе прекратился. Но злость, с которой на меня смотрел каждый из этих солдат, так и не прошла. Сержант пистолет не опускал, а только снова сделал шаг в мою сторону.

— Уйди с дороги. Ты забыл, что эти янки бомбили мою страну? Погибли люди. Уничтожены дома и строения…

— Это не повод глумиться над телом. Что ты этим докажешь?

Сержант по-прежнему держал меня на мушке. Надо сказать, волнение меня не покидало.

Когда на тебя наставляют пистолет, время течёт по-другому. Ты отчётливо видишь, как твой оппонент дышит, как капля пота стекает у него по виску, а указательный палец мягко лежит на «спуске».

— Зато тело этого американца можно обменять на ваших же людей, — ответил я.

Ливиец сглотнул и опустил пистолет.