Сирийский рубеж 4

Глава 24

В ангаре было достаточно душно. На лице «русскоязычного» американского пилота видны капли пота. Его коллега и вовсе стянул с себя верхнюю часть комбинезона и остался в белой майке.

Странно было услышать свою фамилию из уст сидящего пилота. Более удивительно, чем его знание русского языка.

— Вечер перестаёт быть томным, — ответил я американцу, который только что назвал мою фамилию.

Отпираться и говорить, что американец ошибся, я не собирался. Поскольку сам факт этой информации уже наводит меня на интересные мысли.

— Да. Вижу, что вы удивлены, — ехидно улыбнулся американец.

— Ещё бы. Я вот не могу назвать вашу фамилию. Откуда вы меня знаете?

Его коллега смотрел на всё происходящее потерянным взглядом. То ли не отошёл от катапультирования, то ли не принял факта плена.

— Что ты делаешь? — обратился он к моему собеседнику.

— Не переживай, Ганс. Мы нужны русским. Если бы это было не так, я и ты уже бы висели вниз головой в тюрьме у ливийцев, — ответил ему коллега.

Ганс выругался и отсел чуть дальше. Он лёг на скрипучую кровать и уставился в высоченный потолок ангара.

— Мой друг Этлифсен пока не осознаёт всю широту русской души. У нас бы так не относились к пленным.

— Возможно, — ответил я.

— Вполне вероятно, что сейчас вашего пилота приведут в порядок. А затем закроют в душной комнате и начнут давить психологически. Громкая музыка, яркий свет, лишение сна и воды. А мы будем с Гансом есть ваши консервы и ждать обмена, — посмеялся американец, откусывая хлеб.

— Ты мой вопрос слышал. Отвечай, откуда знаешь мою фамилию? — ещё раз задал я вопрос.

Американец прожевал кусок хлеба и отряхнул руки от крошек.

— Я Митч Фостер. Майор ВМС США. Естественно, в отставке. Ты весьма известный персонаж в Сирии. К тому же я был знаком с Эндрю Евичем. В Сирии мы работали вместе, и там он поведал о тебе. Ты, можно сказать, его уничтожил.

Если Фостер знал Евича, то он вполне вероятно работает на Блэк Рок. Тогда вопрос, как этот «майор на дембеле» меня узнал.

— Евич — продажная тварь. Заплати ему больше в любой другой стране, он бы и вас предал.

Митч посмеялся, будто услышал какую-то глупость от меня.

— Алекс, ты рассуждаешь как истинный патриот своей России. Но ты же ведь совсем другой для себя хотел жизни. Как насчёт…

Я не стал ждать, когда Фостер начнёт говорить о вкусной пище, изумрудных лужайках около дома и хороших машинах.

— Как насчёт того, чтобы закрыть тему как у вас всё хорошо. Мне это неинтересно. Если ты исполняешь долг и соблюдаешь кодекс чести исключительно из-за денег, ты уже не воин.

Митч цокнул и отклонился назад, упираясь в стену.

— Вот поэтому мы вас и победим, Алекс. Вы идеалисты, моралисты и люди чести. А мы умеем считать и делать деньги.

Я встал со своего места, чтобы размять ноги.

— Задолбётесь побеждать. Денег не хватит у вас, — ответил я, подёргав ногами.

— А мы ещё напечатаем, — улыбнулся Фостер.

— Только и умеете, что печатать. Ладно, «Митяй», мы с тобой вроде всё обсудили. Только не говори, что ты меня узнал, основываясь на критических высказываниях Евича.

Митч покачал головой, громко выдохнув.

— Всё верно. Я видел твоё фото, досье и даже послужной список. Четыре ордена Красной Звезды — серьёзное достижение, — ответил Фостер.

— И откуда такие у тебя познания? Неужели, простой советский лётчик так знаменит на Западе.

— А кто тебе сказал, что ты «простой»? Поверь, за смерть простых людей не дают столько денег, сколько за тебя. Тебе нужно ходить и оглядываться. А ещё молиться, чтобы тебя не нашли здесь, в Ливии. За такие деньги многие бы и маму продали.

Похоже, что история с убийствами, начавшаяся в Сирии, так и продолжает за мной тянуться. Можно бы было сказать, что Митч Фостер несёт чушь. Но уж очень всё похоже на правду.

— И ты не скажешь, кто именно и почему, — сказал я, на что Фостер только ехидно улыбнулся.

— Я и сам этого не знаю, — посмеялся Митч и улёгся на кровать.

Как говорится, вот и поговорили. Ясно, что ничего не ясно.

Зато есть в этом мире кто-то, кто очень хочет моей смерти. А ещё этот «кто-то» и есть, судя по всему, заказчик или организатор гибели нескольких человек, которые были со мной связаны. И он, видимо, весьма серьёзный парень.

В этот момент к нам подошёл Иннокентий. При одном его появлении Митч Фостер почувствовал себя неуютно.

— Чего он задёргался? — спросил Кеша, показывая на американца, который завертелся на кровати, прикрывая глаз.

— Он очень «рад» тебя видеть. Даже не может на одном месте лежать. А ты чего не с остальными?

— Да там ничего интересного. Этот лётчик с «Леонида Брежнева» несёт всякую… ну что обычно несут балаболы. Надоело слушать. Я вон лучше с американцами поговорю. Они помолчаливее будут, — ответил Кеша и подошёл к Фостеру.

Американец слегка дёрнулся, когда Иннокентий его похлопал по плечу.

— Ты… того… не серчай. Как тебя там… Бэмби, — попытался извиниться Кеша.

Я не удержался и рассмеялся. Ассоциативное мышление у Иннокентия на высочайшем уровне. Митч просто обалдел, когда его сравнили с… оленем?

— Ты зачем его так назвал? — с трудом сказал я, пытаясь не смеяться.

— Да я из американского только мультик «Бэмби» смотрел. С Ленкой в кино ходил. Она говорит, что будущим детям надо прививать добрые мультики.

— То есть, мультфильм, где охотник убивает мать маленького оленёнка по-твоему добрый? — удивился я.

— Нет, конечно. Я чуть не расплакался когда… ой, всё, Саныч. Не напоминай, — махнул рукой Иннокентий, подошёл ко мне и сел рядом.

Фостер смотрел на нас обалдевшими глазами. Представляю, какие у него мыслительные процессы в голове сейчас.

— Ну, вы даёте, славяне, — покачал он головой и повернулся на другой бок.

Везти американцев в «шарик» было опасно. Можно навлечь на жилой городок советских специалистов рейд ливийского мухабарата. Подвергать такой опасности наших товарищей, их жён и детей нельзя.

Спустя два часа меня уже начало клонить в сон. К этому моменту уже и американцы уснули, а наш гость Морозов всё продолжал рассказывать о своей работе.

Как оказалось, Николай «в миру» работает испытателем в конструкторском бюро МиГ. И сей факт он не скрывал. Даже очень этим кичился.

Я оставил Иннокентия на охране, а сам пошёл к остальным.

— Чё там у вас, простых военных. Вы задумывались, каково это каждый день поднимать в воздух самолёт, на котором до тебя ещё никто не летал? Вот где нужны титановые… «мешочки». А у вас это так, текучка, — продолжал Николай выпендриваться.

Если честно, ему сейчас хотелось вломить даже больше, чем американцу.

— Тебя, видимо, никогда не сбивали. Поэтому ты такой крутой, — сказал ему Свистунов.

— А чего мне стесняться? Вон, ваш командир, чем знаменит? Он — испытал хоть что-нибудь в своей жизни? Вы ж тут как сыр в масле в Ливии. Войны нет, проблем нет.

В этот момент я подошёл к месту посиделок. Все замолчали, а Морозов повернулся ко мне. Выпячивать свои награды и достижения я не собирался.

— Сан Саныч, а в чём я не прав?

— Во всём. И лучше тебе заткнуться, Коля. То, что вы там карате занимались в ангаре «Леонида Брежнева» тебе не поможет, — ответил я, вспоминая, как слышал рассказ Морозова о буднях на корабле.

Но Морозов оказался настырным. Он встал и подошёл ко мне вплотную. Что он хотел сейчас показать этим, мне было непонятно.

— А если проверим? — злобно зыркнул на меня Николай, выпустив горячий воздух из ноздрей.

Я продолжал смотреть в его глаза, замечая, как на его лице дрожит впалая щека. Причём так явно, что непривычные для его возраста, юношеские прыщи, вот-вот выдавятся сами собой.

— Чего проверять? Крепость твоих яиц или целостность твоей… «фанеры»⁈ — тихо спросил я, сильно ткнув его пальцем в грудь.

Коля в этот момент сделал шаг назад от столь неожиданного воздействия на него. Злобный взгляд сменился некой растерянностью.

Бравый лётчик что-то хотел сказать, но ему этого не дал сделать наш вечерний «гость».

Через дверь в воротах ангара вошёл Андрей Викторович Бурченко. Наконец-то, прибыл, чтобы выполнить свою работу. Он шёл медленно, на ходу расстегивая куртку от лётного песочного комбинезона. Шёл медленно, осматриваясь по сторонам и изучая обстановку. За его спиной шли ещё несколько советских специалистов. Мустафа Махмуди и несколько вооружённых людей. Это были ливийские солдаты и советские морские пехотинцы в тропическом камуфляже.

— Александр, где американцы? Я их забираю, — произнёс Бурченко.

Я посмотрел на Андрея Викторовича и перевёл взгляд на Махмуди. Ливиец прицокнул и отвернулся от меня, отойдя в сторону.

— Да-да, я забираю их, Саша. Нам предстоит много работы, так что не хочу терять время. Чем быстрее мы договоримся с американцами по обмену, тем быстрее наш лётчик попадёт домой, — сказал Андрей Викторович.

— Он жив? — спросил я.

— Да. Его подобрали американцы. К сожалению, вас направили несколько в другой район приводнения, Саша. Вашей вины в этом нет. Зато благодаря вам мы сможем вытащить нашего парня, — улыбнулся Бурченко.

— Ага. Звучит многообещающе, — недовольно сказал Николай.

Видимо, у Морозова к Андрею Викторовичу есть большая неприязнь.

Я показал Бурченко, где отдыхают американцы. Андрей Викторович тут же отправил своих коллег за ними.

— Морозов, у тебя и на суше рот не затыкается? — спросил Бурченко, подойдя ближе к Николаю.

— Я мало говорил, — обиженно произнёс Коля.

Бурченко посмотрел на меня. Он будто ждал, когда я опровергну слова Николая.

— Судя по всему, с нами он разговорчив не больше, чем обычно, — ответил я.

— Это в его стиле. Кстати, вам бы, Николай, надо быть более общительным с Александром. Вы, в какой-то степени, коллеги по исследовательской работе, — улыбнулся Бурченко.

Морозов фыркнул и ушёл в сторону.

— И что же он исследовал! — бросил Морозов и начал уходить к выходу из ангара.

— Я вас не отпускал, Николай, — произнёс Бурченко.

Морозов прицокнул и повернулся. Вся эта сцена разыгрывалась на глазах моих подчинённых. Тех самых техников, которые на жаре и в холоде, при сильном ветре и под проливным дождём, днём и ночью готовят наши машины к вылету.

— Значит, наговорил много, верно? — спросил у меня Бурченко.

— Ну, на выговор с занесением в грудную клетку наработал, — улыбнулся я.

Морозов у этот момент потёр место на груди, куда я его тыкнул.

— Вы, Морозов, даже себе представить не можете, кто перед вами. Я удивлён, что Александр вам подзатыльник не отвесил, — произнёс Бурченко.

— Эм… а должен был? — спросил Морозов.

Теперь он уже сам растерялся. Николай посмотрел на техников и Бурченко, а потом перевёл взгляд на меня.

— Я вам, Морозов, по дороге в «шарик» расскажу. Спать будете отдельно от ребят. А то вас за ваши слова могут и… в общем, вас есть за что побить, — сказал Андрей Викторович.

— Возможно, я… несколько погорячился…

— Иди уже. Мы всё поняли, — перебил я Николая.

Морозов не стал долго ждать и направился на улицу, а за спиной послышались шаркающие шаги американцев.

Их никто не тянул волоком, никто им не завязывал глаза, и уж точно они не выглядели пленниками. Скорее, задержанными по подозрению в мелком хулиганстве.

Пройдя мимо меня, Митч Фостер остановился. Он повернулся ко мне, и так же как и несколько часов назад, ехидно улыбнулся.

— Не знаю, что с тобой будет, но я бы дал за тебя больше. Ходи и оглядывайся, Алекс, — произнёс Митч и пошёл дальше на улицу.

В очередной раз какие-то непонятки. Бурченко поблагодарил всех за работу, а меня отвёл в сторону.

— Вы читали телеграмму об отправке всей группы домой? Помните, что там было сказано? — спросил у меня Андрей Викторович.

Бурченко говорил о документе, который вчера вечером показал нам подполковник Матюшин. Там было сказано, что возвращаются все в Союз. Дата убытия была указана 14 марта 1985 года. А вот про меня там было сказано нечто иное.

— Конечно. Там было написано, что всех домой, а я в Сирию.

— Вот вам новая телеграмма. Дополнение и уточнение. В Сирийской Арабской республике официально объявили о примирении враждующих сторон. Два смешанных авиационных полка в Хмеймиме и Эс-Сувейде остаются на своих местах. Как и пункт материально-технического обеспечения в Тартусе и два зенитно-ракетных полка. Наш контингент в Сирии более расширяться не будет.

Я взял листок из рук Бурченко. Те же самые высокие начальники отписали откомандировать меня обратно в 969-й инструкторско-исследовательский вертолётный полк в Торске.

— Для вас война окончена, Саша.

Март, 1985 года. Торск, Калининская область.

Турникет на КПП скрипнул, когда я протиснулся с парашютной сумкой в направлении выхода в город.

— Ничего не поменялось, — проворчал Кеша, следовавший за мной.

Он возмущался весь полёт из Триполи до Чкаловской. Ворчал, когда нам пришлось несколько часов прождать вертолёт из Торска. Продолжал он ругаться и сейчас, когда мы уже практически вышли с территории части.

— Что не так, дружище? — улыбнулся я, когда Иннокентий с трудом прошёл через «вертушку».

— Уезжали, скрипела. Приехали, скрипит. Её в ТЭЧи специально такую сделали? — задался вопросом Иннокентий.

— Тебе вечно всё не нравится. Расслабься.

Дежурный по КПП отдал мне воинское приветствие, вытянувшись в струнку.

— Товарищ майор, с возвращением! Сразу видно, где были, — улыбнулся прапорщик, которому я пожал руку.

— Все там будем, — ответил я и прошёл к выходу в город.

Рядом со ступеньками стоял рядовой, который занимался уборкой. Вытянувшись передо мной, парнишка выпустил из рук лопату, которая вот-вот должна была упасть мне на ноги.

— Опа! Не роняй. Вольно, — успел я поймать шанцевый инструмент за черенок и торжественно вручил солдату.

— Сп… спасибо, товарищ майор! Мы рады, что вы дома, — улыбнулся боец, не убирая правую руку от виска.

— А я то как рад. Эх, красота!

Действительно, Торск — совсем не Ливия и Сирия. Тут своя особая атмосфера и запах.

У каждой земли свой запах, и у каждой весны — свой голос. В Сирии весна — это ветер, пыль и духота, которые лишь усиливали сухость в горле. А здесь, в Торске, март встречал нас с Кешей мокрой землёй и суматошным щебетом Воробьёв, бросившихся на крошки хлеба рядом с автобусной остановкой.

Вокруг уже нет белых сугробов. Снег уже не белый, а серо‑жёлтый, с коркой льда по краям. Я сделал несколько шагов к остановке и ощутил, как под ногами весело шуршала талая крошка. В трещинах асфальта булькала талая вода. Здесь, фактически за городом, сосны тянулись к небу.

— Как всегда, Саныч. Весна настала, мокро везде стало. Куры навоз…

— Ну ладно тебе. Хорош ворчать, — перебил я Кешу, положив сумку и завёрнутые в газету цветы на скамейку автобусной остановки.

— Да я бы… с радостью, — выдохнул Иннокентий, укладывая рюкзак рядом с моей сумкой. — Ну не люблю я слякоть. В Торске хорошо летом.

— Летом везде хорошо, Кеш. Я согласен, что ничего не изменилось: облупленная штукатурка, скрипящая «вертушка», сырость и промозглый ветер. Но для меня — это центр мира, — ответил я Петрову, поправляя воротник ДСки.

В ожидании автобуса мы с Кешей «нарвались» на патруль. С нашим внешним видом можно было и получить замечание, которое бы вылилось в занятия в комендатуре.

— Сан Саныч и Кеша — вы как всегда в лётной форме и из командировки, — подошёл к нам начальник патруля и тепло поприветствовал.

— Ну а что делать. Сейчас у всех так, — улыбнулся я.

Мы перекинулись ещё парой фраз и начальник патруля с патрульными ушёл дальше на маршрут.

Тут из-за поворота показался ЛиАЗ-677. Один из городских автобусов, которые курсировали по всему Торску. Автобус медленно подъехал к остановке, скрипнув тормозами.

Двери открылись, и я увидел её.

Антонина выскочила из салона, спрыгнув в снежную кашу на тротуаре. Она увидела меня, и не на секунду не задержалась на месте. В её глазах была и радость, и смущение, и что‑то такое, что не выразить словами.

Я её поцеловал, ощущая всю теплоту прикосновения к нежным губам, которые она успела покрыть «гигиеничкой».

— Как же долго ты ехал домой, — прошептала Тося, смотря мне в глаза и поглаживая слегка небритую щеку.

— Один день, — ответил я.

— Как же это… долго, — улыбнулась Тоня и ещё раз меня поцеловала.

Смотрел на неё и думал: вот он мой настоящий рубеж.

Не пустыня и не песок. А этот город, этот март и эта девушка.