Сирийский рубеж 4

Глава 26

В зале все быстро сели на свои места. Шептания прекратились, и только тяжёлые шаги полковника Медведева звучали эхом среди этих стен. Начальник Центра сильно закашлял, подходя к трибуне. Как-то уж слишком ему тяжело даётся сегодняшний день. И тем не менее, полковник Медведев продолжал медленно ступать по деревянному помосту.

Кадровик подошёл к нему, чтобы доложить, но Геннадий Павлович для начала пожал ему руку и похлопал по плечу.

— Всё готово? — услышал я вопрос от Медведева.

— Так точно. Фотограф здесь и представитель местной газеты тоже, — указал начальник отдела кадров на людей в гражданском, сидящих на первом ряду.

Геннадий Павлович кивнул и встал за трибуну, придвинув к себе микрофон.

— Я рад вас всех приветствовать. Сегодня очередной торжественный момент для нашего Центра. Мы в очередной раз чествуем наших боевых товарищей, однополчан, коллег, вернувшихся из длительной служебной командировки.

Медведев сделал паузу на аплодисменты. Овации были продолжительными. Фотограф успел даже заснять крупным планом зал и сделать фото Геннадия Павловича.

Как только аплодисменты прекратились, Медведев продолжил.

— С самого начала гражданской войны в Сирии личный состав Центра принимал участие в операциях по уничтожению бандформирований и мятежников. Также оказывал помощь сирийскому народу в отражении внешних угроз на границах с Израилем и Турцией. Боевая обстановка определяла и круг задач, стоявших перед подразделениями армейской авиацией в Сирии. В первую очередь — это поддержка сухопутных подразделений и частей Сирийской Армии, нанесение боевых ударов по скоплениям мятежниками различными средствами поражения. Важным моментом являлось выявление боевиков в гористой местности, обнаружение их баз, дислокации и передвижения, передача этих данных сирийской разведке для принятия конкретных мер.

Зал вновь взорвался аплодисментами, а сам Медведев повернул голову в мою сторону и остановил свой взгляд на мне. Начальник Центра слегка улыбнулся и вновь обратил взор в зал. Аплодисменты прекратились, и он продолжил.

— К сожалению, будут ещё войны. Будет тяжело и больно. Но я уверен, что каждый военнослужащий Центра боевого применения Армейской авиации всегда будет готов выполнить приказ Родины. Так было, есть и так будет всегда! — громко закончил вступительное слово полковник Медведев.

Геннадий Павлович под продолжительные аплодисменты вышел на середину сцены, готовясь к вручению наград. Начальник штаба Центра занял место за трибуной и, дождавшись, когда стихнут аплодисменты, открыл папку с наградным списком. Он поправил очки и громко произнёс:

— Указом Президиума Верховного Совета СССР за успешное выполнение задания по оказанию интернациональной помощи Сирийской Арабской республике и проявленные при этом мужество и героизм наградить майор Клюковкина Александра Александровича орденом Ленина.

На мгновение в зале воцарилась тишина. Можно было расслышать, как последние слова начальника штаба эхом отдаются в этих стенах. Всего секунда, а показалось, что вечность.

Только я поднялся со своего места, взорвался такой гром аплодисментов, которого я в этих стенах не слышал никогда. Люди хлопали так громко, что слегка заложило уши. Музыканты в оркестре в этот момент готовились исполнить торжественную мелодию.

Я встал и пошёл к сцене. Быстро поднялся по ступеням и почувствовал, что шаги мои почему‑то становятся всё тяжелее. Сцена будто удалялась, и только гром аплодисментов поддерживал меня.

Геннадий Павлович уже ждал меня в центре, держа бархатную коробочку с орденом в руках. Он выглядел усталым, но в этот момент его взгляд светился настоящей гордостью.

— Товарищ командир, майор Клюковкин для награждения прибыл, — доложил я, вытягиваясь перед начальником Центра.

Медведев, приняв мой доклад, пожал мне руку, достал из коробки орден и начал цеплять мне его на грудь.

— От имени Родины, я поздравляю тебя, Саша. Это высшая награда нашей страны, — начал он, но голос дрогнул.

Получать эту награду — настоящая честь. Орден Ленина представлял собой портрет Владимира Ильича из платины, помещённый в круг, обрамлённый золотым венком из колосьев пшеницы. Тёмно-серый эмалевый фон вокруг портрета-медальона гладкий и ограничен двумя концентрическими золотыми ободками, между которыми проложена рубиново-красная эмаль. Звезда, серп, молот и знамя на ордене покрыты эмалью и окаймлены по контуру золотыми ободками. На знамени надпись золотыми буквами «Ленин».

Орден при помощи ушка и кольца соединён с пятиугольной колодкой, которая выполнена из ленты с красными и золотистыми полосами.

Пальцы Медведева слегка дрожали, но он смог прикрепить орден на китель.

— Ты заслужил по праву, Сан Саныч, — сказал он вполголоса так, что услышать мог только я.

— Служу Советскому Союзу! — вытянулся я, ощущая, что теперь на груди стало немного тяжелее.

Оркестр начал играть туш, но аплодисменты заглушали звуки торжественной музыки.

Я стоял на сцене, чувствуя тяжесть ордена на груди. Четыре раза мне вручали орден Красной Звезды, дважды орден Красного Знамени, но эта награда — нечто другое.

Фотограф щёлкал камерой, а журналист в блокноте спешил что-то записывать.

— Не забудь сказать потом пару слов для газеты, — наклонился ко мне Медведев и отпустил на место.

Зал оживился. Следующие фамилии вызывали уже привычные аплодисменты. После меня перешли к награждению другими орденами по убыванию их старшинства.

Следом поднимались инженеры и техники, смущённо поправляя каждый свой китель. Каждый из них получил заслуженную медаль. За ними вызвали пару человек из преподавательского состава. Им за плодотворную работу были вручены ордена «Знак Почёта». Фотограф то и дело щёлкал затвором. Зал то стихал, то вновь оживлялся.

Не забыли и про моего друга Иннокентия. Он получил из рук Медведева орден Красного Знамени. Без конфуза, как это часто бывает с Петровым, не обошлось. Выйдя на сцену, Кеша так сильно чихнул, что кадровик выронил из рук коробочку с орденом. Не помню, чтобы такие были случаи.

Как только торжественная часть закончилась, всех попросили остаться на фотографирование. До этого момента я успел пересечься с Тосей.

— Поздравляю! Я так рада за тебя, Саш, — обняла она меня и… поцеловала в щёчку.

— Спасибо, но… я рассчитывал на большую награду, — подмигнул я и шепнул ей на ухо.

— Клюковкин, вечером. Всё вечером.

— Не-а. На обеде зайду, — сказал я и пошёл на сцену для фотографирования.

— Даже не думай… — услышал я за спиной возмущения Антонины, но это меня вряд ли остановит.

Фотограф подгонял нас ближе друг к другу, выстраивал ряд, поправлял, где нужно выровнять китель или просил чуть сдвинуться. Вспышки били в глаза, и я машинально щурился.

Сначала сделали официальную фотографию. Это когда у всех лица каменные и суровые. Настолько, что от такой суровости сама фотография не выдержит и треснет.

— Товарищи, а теперь улыбаемся! Момент торжественный. Ну-ка все сделали сиии… — прижался к камере фотограф.

Тут своё слово сказал и Кеша.

— Сиськи! — громко крикнул он, и тут же все замолчали.

В строю кто-то хлопнул себя по лбу. Пара человек зацокала языками, а в зале несколько человек посмотрели на Кешу с неким пренебрежением.

Медведев, стоящий в центре строя, медленно повернулся в нашу сторону. На его лице ни следа какой бы то ни было улыбки. Наоборот. Видно, как он сжал челюсть.

Я понял, что надо как-то разрядить обстановку.

— Товарищ командир, ну а почему не сиськи⁈ — спросил я.

Геннадий Павлович теперь на меня бросил суровый взгляд. Секундная пауза и… Медведев начал меняться в лице.

— Ну да. Почему и не сиськи, — улыбнулся начальник Центра и повернулся к фотографу.

Он сделал ещё несколько снимков. Затем сфотографировали меня и Кешу отдельно. Потом нас с Петровым вместе с Медведевым. Журналист, который давал команды фотографу, разошёлся не на шутку.

И всё равно я искал глазами Тоню, которая так и не вышла из зала, оставаясь в толпе людей.

Снизу, чуть сбоку от трибуны, я поймал знакомый силуэт. Антонина стояла среди коллег по медицинскому пункту. Строгая, собранная, будто чужая в этом пёстром море суровых мужчин. Лицо её не выражало ничего, кроме ровной, деловой сдержанности.

Вдруг она встречается со мной взглядом. И от былой строгости ничего не остаётся. Лицо озаряет смущённая улыбка. Такая крошечная, почти невидимая. Лишь лёгкое движение губ, едва заметное прищуривание глаз. Улыбка, которую мог уловить только я.

Я улыбнулся в ответ.

Следующая вспышка прогремела в объектив, и реальность снова вернулась.

— Стоп! Снято! — громко сказал фотограф, возвестив об окончании официальной части мероприятия.

Через пару часов я, всё же, зашёл «на обед» в медпункт. Уединившись с Тосей, мы постарались не нарушить тишины, которая царила в коридорах санчасти. Сделать это было сложно, но у нас получилось.

— Не мог до вечера дотерпеть. Вух! — выдыхала из-за ширмы Антонина, успокаивая дыхание.

Я неторопливо застёгивал рубашку, улыбаясь от такого ворчания моей девушки. Пальцы справлялись с пуговицами куда медленнее, чем обычно. Да я и никуда не торопился.

— Дорогая, за орден Ленина и маленький поцелуйчик в щёчку — преступление. Считай, что ты отделалась предупреждением на первый раз, — ответил я.

За широмой тихо шелестела ткань. Антонина поправляла белый халат, ещё более растрёпанный, чем до этого. Она выглядела непривычно уязвимой. Волосы выбились из тугой косы, а щёки были всё ещё розовые.

— В санчасти каждый шаг на виду. Каждое слово. Узнают, что мы здесь… «обедаем», и прикроют нашу «столовую».

Тося вышла из-за ширмы и подошла к запотевшему окну. Она вздохнула, медленно открыла его и подошла ближе ко мне.

— Не прикроют. У нас с тобой всё серьёзно, — ответил я, когда Тоня начала поправлять мне галстук.

— Знаю, Саша. Твоя новая должность, насколько я поняла, уже не предполагает выполнения интернационального долга?

— Скорее нет, чем да. Дома я буду бывать чаще.

Я обнял её и прижал к себе.

— Но если будет приказ, в стороне я не останусь.

Антонина чуть отстранилась, посмотрела прямо в глаза.

— Да. А пока давай просто поживём. Просто и для себя. По-человечески.

Я молча кивнул и поцеловал Тоню. Подойдя к стулу, я снял с него китель, надел и начал застёгивать.

— Ну раз ты не дождался награды и решил её забрать сразу, что тогда вечером? — спросила Тося уже спокойнее, с той своей хитрой полуулыбкой, в которой всегда было больше тепла, чем строгости.

— Вечером повторим, — подтвердил я и вновь поцеловал Тоню. — И ещё тысячу раз после.

Времени с награждения меня орденом Ленина прошло достаточно много. Я уже сделал свои первые шаги в преподавательской деятельности, но и про «поддержку штанов» не забывал.

В своей родной третьей эскадрилье периодически подлётывал и с молодыми лётчиками, когда надо было разгрузить командиров. Кеша к лету уже должен был вступить в должность старшего штурмана эскадрильи, но пока что он догуливал отпуска, посвящая всего себя воспитанию детей.

Очередной день работы преподавателя должен был начаться с утреннего чаепития в преподавательской.

— Всем доброе-доброе! — громко поздоровался я, войдя в кабинет, и пожал каждому из коллег руку.

В углу уже кипел чайник, а рядом с ним выстроилась шеренга кружек с налитым чаем и рафинадом на дне. На большом сейфе стоял компактный телевизор ярко-красного цвета.

«Электроника Ц-401» вполне неплохо показывала как Первую, так и Вторую программу. Сейчас на экране показывали какой-то фильм про моржей, лётчиков и с Куравлёвым в главной роли.

— Саныч, ты чего такой бодрый? Баскетбол вчера не смотрел? — спросил у меня подполковник Фазиев — старший преподаватель нашего Цикла.

Я улыбнулся, вспоминая вчерашний матч по телевизору. Показывали чемпионат Европы по баскетболу, где сборная Союза играла с Югославией. Между прочим, именно этот турнир советская сборная выиграет, а на турнире блистать будет Арвидас Сабонис.

— Смотрел, а что? — спросил я.

— Ну, я думал ты как Петрович. Вон, «болеет», — указал Фазиев на другого подполковника, который с трудом удерживал голову над столом.

Видимо, вчера он болел активнее всех. А потом и отмечал также.

— Отвалите. Вчера свояк приехал. Не до баскетбола и Сабониса было. Вот сегодня родной «Днепр» будет с «Динамо» Тбилиси биться. Тут можно и поболеть… ой, болит! — массировал Петрович виски.

— Да брось! Я вашего Протасова видел в деле. Ни черта забить не может, — высказывал мнение другой преподаватель.

Я улыбнулся, понимая что через несколько месяцев Олег Протасов побьёт рекорд чемпионатов СССР по забитым голам в чемпионате. Он достигнет отметки в 35 мячей.

В этот момент в кабинет вошёл наш начальник полковник Герасимов.

— Всем доброго! Так, Петрович, ты готов сегодня к первому занятию? Группа из Дальневосточного округа приехала на Ми-28 учиться.

Петрович посмотрел на начальника болезненными глазами.

— Я себя плохо чувствую. Наверное магнитная буря, Василь Васильевич, — покачал головой Петрович.

— Ты мне тут не рассказывай. Вчера опять коньяк вином запивал? — спросил Герасимов.

— А я говорю, магнитная буря. Вон, Саня рвётся в бой. Пускай проводит занятие, а я уже… ой, болит! — сощурился Петрович.

Герасимов посмотрел на меня и кивнул.

— Давай, Саныч. У тебя опыта на Ми-28 побольше многих. Только пожёстче там со старшими по званию.

— В каком смысле? — уточнил я.

— Иди в 115-ю аудиторию. Там всё увидишь.

Взяв портфель, план занятия и сам текст лекции по дисциплине, я направился в аудиторию. До сегодняшнего дня я проводил только практические занятия, объясняя некоторые тонкости лётной эксплуатации вертолёта.

Впрочем, так и называлась дисциплина, по которой я сейчас шёл проводить занятие. Спустившись по центральной лестнице, я поздоровался с несколькими товарищами и проследовал дальше по коридору. На секунду бросил взгляд на фотографии отличившихся военнослужащих нашего Центра. Особо посмотрел в глаза тех, кто погиб исполняя долг.

Разумеется, мимо своей фотографии тоже не прошёл. Её поменяли уже в третий раз, поскольку количество наград у меня постоянно увеличивается.

Я подошёл к аудитории и толкнул дверь.

— Товарищи офицеры! — подал команду, стоящий у доски… полковник.

Неожиданно смотреть, когда в помещении после твоего появления встают старшие по воинскому званию.

— Товарищи офицеры, всем добрый день! Прошу садиться, — поздоровался я и направился к столу.

— Сан Саныч, полковник Рыбников, командир полка вот этих архаровцев, — улыбнулся мне полковник, и я подал ему руку.

— Здравия желаю! Я у вас буду заменять некоторые занятия…

— Нет-нет. Я попросил Василия Герасимова, чтобы он нам дал вас на практику и обязательно на пару лекций по Ми-28. Я слышал, что у вас есть огромный опыт боевого применения. И, судя по вашей фотографии в фойе, так оно и есть, — улыбнулся полковник.

Я оглянулся назад и посмотрел на сидящих в аудитории офицеров. Это был практически все лётчики полка. За первыми партами сидели подполковники и майоры, а дальше по убыванию воинских званий.

В конце аудитории тихо гудел кондиционер, давая хоть немного прохлады в столь душном помещении.

— Я всегда открыт к диалогу и общению, товарищ полковник.

— Спасибо. Всё, я на место пошёл, — поблагодарил меня Рыбников и направился за первую парту рядом с окном.

На доске уже висел плакат Ми-28 с описанием конструкции, а на левой от меня стене был огромный стенд с кабиной вертолёта. Я быстро разложил документацию, проверил наличие классного журнала и вышел на середину класса.

— Товарищи офицеры, позвольте представиться. Майор Клюковкин Александр Александрович. Для всех вас, Сан Саныч. Являюсь преподавателем цикла боевой подготовки. Буду у вас вести дисциплину лётная эксплуатация вертолёта.

Все офицеры тут же что-то записали у себя в тетрадях.

— Сан Саныч, а насколько долго вы эксплуатируете Ми-28? — задал мне вопрос полковник Рыбников.

— Налёт на Ми-28 у меня более 400 часов. В Сирии выполнил на данном типе более 200 боевых вылетов. Так что с матчастью знаком не понаслышке.

Рыбников улыбнулся и оглядел своих подчинённых суровым взглядом. Как бы даёт понять, что меня следует послушать.

Но в глазах офицеров я и так вижу желание освоить столь прекрасную машину, которой является Ми-28.

— Приступим к обучению, — произнёс я, взял указку и подошёл к доске.

После насыщенного рабочего дня, мы с Тосей решили найти тихий уголок в парке и отдохнуть. Маленькая скамейка под старым клёном, как будто ждала нас для посиделок. Воздух был тёплым, пахло влажной землёй и листвой.

— Я думала, мы так никогда с тобой уже не посидим, — призналась она негромко.

Я усмехнулся.

— Не дождёшься. Теперь будем чаще гулять.

Тося вздохнула и откинулась на спинку скамейки. В свете заходящего солнца её лицо казалось мягче и спокойнее.

— Помню, как ты всё делал не по уставу, не по правилам… Ты даже жил как будто наперекор. А теперь ты преподаватель, — улыбнулась Тоня и положила мне голову на плечо.

— Значит, что-то я, всё же, делал правильно.

Она засмеялась тихо.

— Хорошо бы вот так было всегда. Как в этом саду, — вздохнула она.

Между нами повисла длинная, почти уютная тишина. Только шелест ветра в листве и редкие шаги где-то далеко на аллее.

И вдруг странное чувство заставило меня напрячься. Такое, словно чей-то чужой взгляд впился прямо в спину. Я резко обернулся — клён, дорожка, пустая аллея. Никого.

«Ходи и оглядывайся» — прозвучало у меня где-то в мыслях.

— Что случилось? — спросила Антонина, настороженно глядя на меня.

— Ничего, — выдавил я и чуть натянуто улыбнулся. — Показалось.