Рюрикович 4

Глава 17

— И потом наш грозный княжич произнёс: «Не ступать ноге вражеской по земле русской! Не плакать горько сиротинушкам обездоленным! Не стенать вдовушкам по мужьям и не убиваться старикам по сыновьям! А кто к нам с мечом придет, тому мы этот меч в одно место и засунем!» Сказал так и отсек сотую патриаршую голову! — на ужине воеводу несло не по-детски.

Он уже в пятый раз рассказывал наши приключения и с каждым разом чудовища увеличивались в геометрической прогрессии, а патриарх становился выше, сильнее и злее.

Кирилл Иванович с первого раза покраснел, как девица на выданье, а уж на пятый раз о его уши вообще прикуривать было можно.

— Слушаю и каждый раз удивляюсь, — негромко хмыкнул сидящий по правую руку Годунов. — Как же вы, Иван Васильевич, нас не позвали на такое увлекательное приключение?

— Не знал я, что оно таким увлекательным будет, — буркнул я в ответ. — Думал, что вполне обычное, поэтому дергать вас и не стал. А оно вон как вышло…

За ужином также присутствовали родители Марфы Васильевны. Мы успели познакомиться, и я постарался показать себя с самой хорошей стороны. Впрочем, Марфа Васильевна наговорила обо мне столько всего, что даже меня сразу возвели в ранг святых. Отец Собакиной, Василий Степанович, с одобрением посматривал на защитника своей дочери, а её мать тоже была не против нашей дружбы.

До ужина Ермак уже успел намекнуть, что он с радостью станет одним из сватов, если я вознамерюсь делать предложение. Тут же подскочил воевода Хабар и на правах боевого товарища тоже потребовал себе участь свата. Пришлось этим двум воинам-балаболам пообещать, что если я надумаю, то обязательно запущу их свататься.

Слухи расползаются быстро и мне показалось, что родители Марфы Васильевны уже были в курсе нашего разговора. Да и Малюта Скуратов тут тоже явно не остался в стороне — сказал, кто чуть ли не об ручку явился из Омута…

Но, разговоры разговорами, а пока в их дверь не постучали сваты — так на уровне слухов и останется.

За ужином вина не подавали — это было общее решение. Не сегодня-завтра могли подтянуться татары, идущие с Москвы, так что необходим был трезвый ум и свежие мысли.

— Редко какие ведари уходили живыми после встречи с патриархом, — проговорил Василий Степанович. — А Ивану Васильевичу удалось четыре раза от костлявой увернуться. Вы случаем не заговоренный, господин Белый Царь?

— Батюшка, ну что вы такое говорите? — с укоризной произнесла Марфа Васильевна. — Иван Васильевич очень умелый воин, поэтому и патриархи получают по первое число…

— Смотри, мать, как заступается, — с улыбкой проговорил отец. — Он дает в обиду своего… Однокурсника!

Было видно, что последнее слово должно было быть другим, но в последний миг Василий Степанович поправился.

У меня же краска бросилась в лицо. Все всё понимали, все всё осознавали, но перекидывались намёками, сравнениями, шуточками. Не по мне подобные разговоры. Больше нравилось честное и открытое общение, чем вот такое, двусмысленное, а порой имеющее под собой тройное или четверное дно.

Да мне легче вообще было с парой патриархов сойтись лицом к лицу, чем вот так вот сидеть с красными ушами и придумывать ответы на каверзные вопросы!

Именно поэтому я и решил упереться в еду. А что? Имею полное право — углеводов израсходовал немеряно, так что можно и подкрепиться!

По случаю победы княжич решил устроить пир. Уж если гульнуть перед смертью, так хоть сытыми…

Стол ломился под тяжестью яств — будто сама щедрость приперлась к нам в гости. В центре, на широком блюде из черненого серебра, возлежал лебедь, зажаренный в меду и горчице. Его грудь, покрытая румяной корочкой, блестела от узорчатых полосок топленого масла, а клюв, позолоченный сусальным златом, горделиво уставился в потолок, словно и после смерти лебедь хранил царственную стать.

Рядом, на резном подносе, дымились поросята, фаршированные гречневой кашей с луком и грибами. Их шкурки лопались от хруста, обнажая сочное мясо, пропитанное соком диких яблок, в которых их запекали. Чуть поодаль, в глиняных горшочках, пузырилась уха разных сортов — белая, из стерляди, с шафраном, и черная, из налима. Аромат их смешивался с дымком верченых куропаток, нанизанных на вишневые прутья и подрумяненных до янтарного отлива.

А пироги! Караваи с зайчатиной, ковриги с вязигой, перепечи с творогом и маком — их верхушки, смазанные желтком, сияли, как маковки церквей на утреннем солнце. В медовых лужицах плавали лодочки пастилы из кислых антоновских яблок. Поодаль, в хрустальных братинах, темнел ягодный взвар — густой, как княжеский бархат, с плавающими в нем целыми вишнями и кусочками рябины.

В общем, было на что обратить внимание, чтобы скрыть смущение. Не, ну чего они в самом деле?

Так, с шуточками-прибауточками, восхвалениями «доблести» княжича пролетел вечер. Я ещё сдерживал зевоту, но мне хотелось быстрее отправиться в кровать, чтобы провалиться в темноту и встать отдохнувшим. Да, пусть на это придется потратить несколько сущностей, но сейчас не время расслабляться.

— Иван Васильевич, может, вас в вашу комнату проводить? — сказал Годунов, увидевший, как я тру глаза.

— Да не, чего там. Сам дойду, не маленький, — усмехнулся я в ответ. — Даже ещё немного прогуляюсь перед сном, чтобы спалось хорошо.

— Даже на прогулку собираетесь? — поднял брови Василий Степанович. — Ого, вот это выносливость…

На самом же деле мне нужно было сделать пару звонков, в том числе Елене Васильевне Глинской. Ведь не даром же за столом говорили о непонятной болезни Владимира Васильевича и неожиданном переходе власти в руки вдовствующей царицы. Я хотел всё услышать из первых уст, а в моей комнате могли находиться необычные устройства прослушки. Поэтому лучше всего было обсудить на свежем воздухе, где не будет лишних ушей.

— Я могла бы составить вам компанию, — проговорила Марфа Васильевна.

За столом понимающе заулыбались. Ещё немного и посыпятся шуточки, поэтому я сразу же всё пресёк:

— Благодарю за предложение, но мне пока лучше одному. В будущем мы ещё погуляем и не один час, но сейчас мне нужно остаться одному. Не обижайтесь, Марфа Васильевна, я всегда рад вашему обществу!

— Да отпусти ты его, дочка, пусть прогуляется. Пока холостой, чего же не погулять? — усмехнулся Василий Степанович. — Я вон тоже гулял в своё время, пока не женился. Это уж потом осел и нарастил жирок…

— И я тоже гулял… — с мечтательным видом проговорил Малюта. — А помнишь, Василий, как мы…

Пока начались воспоминания, мне выпал шанс улизнуть. Поэтому я быстренько раскланялся и дал ходу.

На рязанские улочки уже опустилась ночь. Фонари светили холодным светом, освещая безлюдные тротуары и припаркованные машины. Я торопился прочь от княжеского дома, чтобы в укромном закоулке быстренько набрать номер и…

Тень в подворотне дрогнула. Я заметил движение краем глаза — и тут же услышал щелчок спускового механизма.

Бзз-з-звинь!

Арбалетный болт пробил воздух в сантиметре от груди, порвал куртку и оставил на коже кровавую царапину.

Твою же мамашу!

Я слишком расслабился! Даже не накинул Кольчугу Души. Вкусная пища и хорошая компания дали понять, что опасаться нечего. Что всё страшное позади, а впереди теплая кровать и сладкий сон!

Хорошо ещё тело среагировало само и отдалило встречу с костлявой. Сначала тело спаслось, а потом до мозга дошло, что происходит что-то не то!

Миг спустя мозг с телом соединился в попытке выжить. Кольчуга Души легла во время пробежки. Причем побежал я не от стрелка, скрывающегося в тени, а к нему! И помчался со всех ног, аж в ушах засвистел ветер!

Быстрее! Ещё быстрее! Чтобы не успел сделать второй выстрел!

Нож сам прыгнул в руку и…

Лезвие сверкнуло в полумраке подворотни, описав короткую смертоносную дугу. Сталь встретила плоть как по расписинию, затем — с хрустом рассекла кость. Рука, еще мгновение назад сжимавшая арбалет, беспомощно шлепнулась на асфальт, пальцы судорожно сжались в последнем спазме.

Но клинок не остановился. Скользнув вниз, он вонзился в бок, сквозь кольчугу и кожу, с отчетливым хрустом ломая ребра. Острие вошло глубоко, достигнув трепещущей плоти легкого — там, где каждый вдох вдруг наполнился кровавыми пузырями, а жизнь начала стремительно утекать сквозь зияющую рану.

Нож пошел назад, я отпрыгнул и сделал рывок вперёд, дальше в подворотню, где показались три фигуры с обнаженными мечами.

Вот и сходил прогуляться…

Они двигались как тени на закате — стремительные, почти неосязаемые. Не было в их действиях грубой силы уличных головорезов, лишь отточенная годами смертоносная грация. Каждое движение — выверенное, элегантное в своей точности. Ни лишних взмахов, ни боевых кличей — только сдержанное сопение и короткие выдохи, когда клинки описывали скупые траектории, где атака плавно перетекала в защиту, а защита — в новую атаку.

Я узнал эту манеру боя сразу — эти скупые, экономичные движения, когда каждый удар одновременно становился блоком, а каждый блок готовил контратаку. Грёбаный стиль профессионалов Ночных Ножей, доведенный до автоматизма, где не было места импровизации — только холодный расчет и ударная техника. Так сражались те, кого учили убивать, а не фехтовать.

Клац!

Нож встретился с клинком и начался танец без воплей и криков. В ночной тиши разгорелась битва, в которой каждый участник был готов отдать жизнь ради выполнения цели. Моей целью стала как раз-таки жизнь. И отдавать её я так просто не собирался!

Клинок взметнулся снизу, сверкнув в скупом свете фонарей. Острая сталь вошла в бедро с мокрым шорохом, рассекая мышцы и сухожилия, пока не нашла то, что искала — пульсирующую жилу.

Кровь хлынула внезапно, горячей алой волной, бьющей под давлением. Алая струя ударила в лицо, застилая взгляд кровавой пеленой. Я почувствовал её солоноватый вкус на губах.

Нападающий замер, глаза его расширились от осознания смертельной раны. Ноги подкосились, но меч ещё держался в ослабевающих пальцах. Последний вздох вырвался вместе с кровавым пузырём изо рта, прежде чем тело рухнуло на подмерзший асфальт, продолжая истекать жизнью.

И вот ведь недавно сидел за столом, потягивал квас и усмехался грубым шуткам воеводы и Ермака, а сейчас…

Шаг назад!

Клац! Дзынь!

Клинок ножа вошел под подбородок, как змеиное жало — легко, почти нежно. Острие пронзило мягкие ткани, раздробило тонкую кость, вонзилось в серое вещество. На лице противника застыла гримаса удивления — наивное, почти детское выражение, будто он не верил, что такое вообще возможно.

Тело осело неестественно медленно, нехотя подчиняясь законам физики. Пальцы разжались, выпуская оружие. Колени подкосились, и неизвестный боец рухнул на мостовую, где тут же начал выбивать странный, прерывистый ритм — каблуки судорожно стучали по камням, будто пытаясь достучаться до ускользающей жизни.

— Ааа-ахр, — издал он сдавленный сип.

Кровь текла изо рта пузырящейся розовой пеной, смешиваясь с грязным снегом. Глаза закатились, оставляя видимыми только белки, в которых лопнули тонкие алые ниточки сосудов. Последний вздох вышел со свистом из пробитого горла, унося с собой всё — и ярость, и боль, и саму память о том, кто этот человек был до этого мгновения.

Третий двигался с грацией змеи, но и это его не спасло. Я налетел бурей, штормом, вихрем, состоящим из кулаков, ступней, лезвия ножа. В один из моментов противник дал слабину и нож перерубил ему сухожилия на ногах, а секунду спустя взрезал на руках. Меч звякнул на асфальте, когда тело рухнуло следом.

— Кто вас послал? — спросил я, восстанавливая дыхание.

Если сразу не ударили магией, то вряд ли умели, но… Бойцами были неплохими. Правда, всего лишь бойцами. Если бы против меня вышли ведари, то неизвестно — кто бы отсюда ушел своими ногами.

— Будь ты проклят, — прошипел противник, а потом впился зубами в воротник куртки.

Вот жеж проклятие! Совсем не подумал о воротниках…

Я бросился, попытался воспрепятствовать проглатыванию яда, но не успел. Противник испустил последний вздох с усмешкой на синих губах. Я затаился, слушая тишину вокруг. Вроде бы никаких новых нападений не предвиделось. Четверо человек застыли в подворотне, растапливая утоптанный снег красными цветками из тел.

Отплыл назад бесшумной тенью, каждый мускул напряжен как тетива. Пятнадцать шагов — безопасная дистанция. Я сканировал неподвижные тела. В этой жизни даже мертвые могли убить — знал это по опыту, выжженному в памяти раскаленным железом уроков.

Мертвец опаснее живого. В последнем вздохе может таиться отравленная игла, в стекленеющем взгляде — бросок подготовленного кинжала. Мои учителя вбивали эти истины не словами — ударами дубинок по суставам, голодом, ледяными камерами, где ошибка порой означала смерть.

Ноги сами несли по дуге, сохраняя дистанцию. Пальцы сжимали рукоять, еще теплую от недавней работы. В ушах звенела старая наставническая мантра: «Труп должен остыть. Кровь — застыть. Только тогда ты можешь повернуться спиной».

Я помнил того мальчишку из третьего набора — Сандро. Тот поверил мертвому врагу. Одно мгновение расслабленности — и нож вошел под ребра. Учителя заставили всех смотреть, как Сандро умирал три часа, запретив ему помогать. Лучший урок стоило преподавать на чужих ошибках.

Обшаривание карманов ничего не дало. На дело шли без лишних отягощений. Чтобы не мешало при битве. Ни документов, ни обозначений, ничего. Профессионалы, мать их…

Так как наш бой прошел без криков, без шума и пыли, то я тихонько удалился. Кто-нибудь найдёт этих ребят, а мне… мне надо было позвонить. Может быть, Елена Васильевна сможет что-нибудь прояснить в этой ситуации?

Оказавшись за пару километров от лежащих тел, я всё-таки решил сделать звонок. Мне ответили после пятого гудка:

— Слушаю.

Судя по голосу, Елена Васильевна была встревожена. Пусть и пыталась это скрыть, но в сказанном слове прямо-таки сквозило напряжение.

— Добрый вечер, Ваше Царское Величество, — произнес я. — Мы в Рязани. Едим тут пироги с глазами…

— Молодец, хорошая шутка, — сухо ответила царица. — А у нас тут тоже свои прелести жизни… Слышала, что у вас там патриарх появился? Правда, княжич справился? Или ему все лавры отдал?

— А мне они всё одно ни к чему, — ответил я. — Зато хоть немного городу помог, так как Омут оказался с двойным дном.

— Что у вас там? — спросила царица.

— Омуты вокруг Рязани. Скоро подойдёт основная татарская рать, — просто ответил я. — Жители сдаваться не собираются, хотят биться до конца.

— Хороший настрой! Качественный. Так держать, Иван Васильевич.

— Елена Васильевна, а что у вас произошло с Владимиром Васильевичем? — задал я интересующий вопрос. — Хотел бы узнать из первых уст…

— А что произошло? Что говорят? — спросила она вопросом на вопрос.

— Говорят, что болеет братец. Заболел серьёзно, а вы пока его место занимаете…

— Правду говорят, Иван Васильевич. Истинную правду, — задумчиво произнесла Елена Васильевна. — Заболел Владимир Васильевич, а я пока царскими делами руковожу. Вот как выздоровеет, так сразу же на трон и сядет…

— Да? А ничего вы от меня не скрываете?

— А что от вас скрывать? Всё равно рано или поздно всё узнаете. От вас же ничего не скроется, ничего не уйдёт. Вы, ведари, до всего докопаетесь. Или вы что-то подозреваете?

В голосе ещё больше послышалось озабоченности. Ну да, после нападения Ночных Ножей как обойтись без подозрений? Тем более, что всё неясно с царским троном — сидит там старший брат или он уже под попой царицы?

— Да как вам сказать, — замялся я. — В наше время нельзя ни в чём быть уверенным, вот и приходится всех подозревать.

— Ваша правда, Иван Васильевич. Однако, направлены вы в Рязань не просто так — помогите княжичу в его обороне, а уж глядя на него пойдут на татарву и остальной русский люд. При Владимире Васильевиче такого не получилось бы, но вот при вас…

Значит, не зря я тревожился. Всё-таки переворот случился. И если недавний случай не просто совпадение, то Елена Васильевна убирает последнего претендента на престол!

А это не может не огорчать!

— Что же, всего доброго, Ваше Царское Величество, — проговорил я ровным голосом. — Я сделаю всё, что от меня зависит!

— Я не сомневаюсь в вас, Иван Васильевич, — ответила царица и отключила связь.