Путь варга: Хищные пастыри. Книга 1

Глава 5

ГРИЗЕЛЬДА АРДЕЛЛ

— Дать тебе снотворное, сладкая?

Снотворное. Глупости. Разве можно усыпить это?

Когда это пробуждается в тебе — зелья не в помощь.

Но Аманда говорит о животных. О керберах. Грифонах. Яприлях. Всех, кому они дарят сон, продвигаясь вдоль палаток и загонов.

Многие звери закрыты или убраны с глаз долой — работа Мойры Дезер, а может, Мирио Эрнсау. Но всё равно нужно проверить. Нырнуть в шатры, глянуть в загоны и клетки. Скомандовать недоумевающим хозяевам, или их помощникам, или наёмным рабочим: «Применяйте снотворное к зверям, здесь могут быть Кровавые!»

Хаос и крики только на руку. Никто особенно не спорит, что зверей нужно усыплять. Больше спрашивают.

— Это надолго?

— Совсем сворачиваться?

— А эти… Похотливые Шнырки до нас не доберутся?

Некоторые помощники сбежали. Травник Хмарнек отказывается уходить, и Аманда усыпляет и его тоже. А вон там Мел всаживает дротик из духовой трубки в какого-то юнца из Справедливых. И под ногами камень, и вокруг стены, и шатры, и разноцветные тенты, и пахнет гарью, выпечкой, благовониями и страхом.

Для весны здесь не место, не время, Гриз Арделл. Верно же?

— Что с тобой, медовая? Ты будто не здесь.

Аманда в грациозном танце идёт между испуганными кумушками, огибает палатки. Вьюнком проскальзывает у фонарных столбов.

И в звоне её голосе, в улыбке и танце — весна. А крики Огненных Чаек сливаются в симфонию безумной стаи.

И словно рассветный знак — вспышка феникса далеко в небесах.

— Видишь, медовая? Я говорила, это был феникс. Хотя и могла ошибиться в этом…

Безумии? Наваждении?

Как ещё можно назвать — когда слышишь травы, спящие под камнем. И диковатый напев воды в каналах. И ты полна.

Как назвать — когда тают холодные снега сомнений. Страхов. И мысли о том, что они тут сотворили, об остальных — испаряются по каплям под солнцем.

Весна, Гриз, это просто весна. Это просто…

— Гриз, Гриз, ты слышишь?

Слышу… своё частое дыхание. Песню феникса с небес. Свист весеннего ветра. Ловушку этого города.

— Я слышу. Я понимаю. Мне нужно…

Окраина площади — когда они успели проскочить всю западную часть? Опустевшие шатры. Зонтики летних кафе для «респектабельной публики». Перевёрнутые лёгкие стулья, чья-то потерянная, растоптанная шляпка…

— Что тебе нужно, сладкая?

Остановиться.

Шатёр вырастает между кронами деревьев — слишком подстрижены, увешаны праздничными фонариками. Ничего. Шагнуть под тень ветвей, словно в свою стихию. Прислониться, взглянуть на площадь — отсюда можно увидеть, но не всю.

Не надо расспросов, Аманда. Не надо зелий. И помощи.

Нужно остановиться. И услышать.

Гулкие толчки под кожей. Чаще. Чаще. Разве ты не слышишь ток весенних ручьёв? Под шерстью бестий, под перьями, под чешуёй — они здесь.

Зовут.

Аманда хмурится, но не спорит. Отправляется длить свой танец. Приносить сон беспокойным.

Если чуть прикрыть глаза — кажется, что смотришь через решётки. Высокие, прочные. Темницы… нет, подъёмного моста крепости.

Мосты и крепости не спасают от того, что прорастает изнутри их. Навстречу.

Рвётся в рост — не зеленью, но алым.

Лица размываются, глохнут крики, и стены домов разбухают от тайных соков и запах цветов — одуряющий, неотступный — на лице и руках…

И нарастающий, настойчивый стук под кожей. Словно в дверь темницы. Выпусти, давай же, выпусти-выпусти-выпусти, ты должна, потому что… меня уже столько здесь. В этом городе.

Ты же слышишь, Гриз Арделл.

Алые тропы разбегаются по городу. Знаками весны. Поют.

«Услышь… услышь же…»

Я слышу.

Родственных мне — с ладонями, израненными шрамами. Две… три… четыре правые ладони. Три гладкие, девичьи, и шрамов немного. И одна — сухая, исполосованная знаками, словно земля перед севом — плугами. Под кожей ладоней стучится алое, горячее, просит: пусти-пусти-пусти. Но — только улыбки в ответ. Обращённые… к городу? К весне?

Ко мне⁈

Прорастают насмешливым шёпотом в венах.

«Ты видишь… видишь…»

Глупых магов со знаками Камня, с отравой в крови. Алый зов плещется в бутылочках. Десяток маленьких зовов, скованных и закрытых — потому что маги спят, и только последний что-то кричит… («Что у меня в буты-ы-ы-ылке⁈») Но налетает черноволосая, со шрамом на щеке, сшибает с ног, выхватывает бутылку, прячет. Хорошо, хорошо, Мел, только будь осторожна…

Но алый след ведёт дальше. Прочь от остолбеневших стражников. Мимо рыжеволосой девушки на бонаконе, мимо криков, падающих наёмников… тонкая алая нить связывает бутылки с домом-за-площадью. Дом пахнет кровью. Пахнет смертью.

Там подвал, под домом, а в подвале — тот, чья кровь теперь в бутылочках, а тело хранит следы боли. Но кровь уже перестала течь, и слёзы застыли.

Ночью ты коснулась этого.

Коснулась смерти. Тайных троп — не весенних, но тоже шепчущих. Коснулась и зачерпнула их семян — и они проклёвываются в тебе алыми ростками.

Прорастают, словно огненные цветы.

И потому теперь ты не можешь противиться Гриз Арделл.

Верно, — шепчет Гриз. Варги говорят — чутьё обостряется, когда соприкасаешься со смертью или с рождением. Но это не чутьё, это нечто иное, пугающее и властное. То, что заставляет время течь сквозь меня. Позволяет видеть изнанку мира.

Всё верно, кроме одной маленькой детали.

Того, почему я не могу противиться.

Я могу.

Просто не делаю этого.

Время утекает в землю. Кружит в алом водовороте, доносит обрывки фраз из прошлого.

— Есть хищники, которых нужно держать в клетке. То, что нельзя приручить.

— Инстинктами не следует пренебрегать.

Прости, Янист. Будь ты здесь — ты попытался остановить бы меня. Так что ты нужен мне не здесь.

Потому что нынче во мне другой голос. И я иду так, как мне подсказывают инстинкты. Освобождаясь от условностей. От правил.

Понимаешь, Янист, мы не справимся с четвёркой Кровавых. Не вычислим их. И не сможем остановить то, что притаилось на этой площади.

Ядовитый, полный ненависти шёпот.

«Никаких уступок».

Алые нити сливаются, тянут. Из подвала дома с запахом смерти (вот разбитое стекло, и двое скоро войдут в подвал). К иным домам. Домам с краю площади.

Тем, что пахнут гнездом, какие не вьют варги. Чистыми простынями, едой, полиролью для мебели, табаком. И ловушками.

В этих домах тоже есть подвалы. Их три.

Неглубокие. И не пахнут смертью. Но след ведёт туда. К тем, у кого в бутылочках тоже алый зов. К безумцам, которые возомнили, что могут — опутать зверей багряными путами, и заставить их, и направить их.

Самозванцы с кровью варга. Желающие устроить Торжество Человечности. Великое торжество — на всю страну, до небес.

Надпись на золотых перстнях, и в сердцах, и в умах — одна.

«Никаких уступок».

Клетки поставлены — сейчас откроются. Пузырьки готовы — только отвори.

И звери разбужены — тоже открыты. Для алого зова, неистового напева, тот колотится о стекло, смеётся: что медлите? Выпустите, выпустите, выпустите же…

Но те, кто решил поиграть в Кровавых Пастырей, конечно, глухи. Потому не слышат утробного хохота за стеклом пузырьков. Не представляют, что собираются пролить. И с чем играть.

«Что будем делать?» — спрашивают они друг у друга. «Что творится?» «Нужно ли выпускать зверей?» «Что не так с этим бонаконом?»

Кто-то говорит, что людей на площади слишком мало для их плана. Кто-то спорит, что время потеряно. Всё неважно. Поздно.

Они все тоже захвачены тропами весны. Её азартным, задорным звоном. И потому мне уже не успеть предупредить хоть кого-нибудь, добежать хоть до одного подвала.

Бьются льдинки под пальцами — нет, это бьётся стекло.

Солёный багрянец плещет на пол подвалов безумием вешних вод. Алый прилив накатывает — и захлёстывает зверей, заливается под кожу, раскатывается властной песней: «Крови, крови, нужно крови, сейчас, сейчас…»

Крови, — кивают люди-с-печатями. С одной, страшной Печатью на всех — той, что не на ладонях, но внутри…

«Никаких уступок!»

Крови. Нужно крови. Бегите к выходам. Хватайте. Рвите. Терзайте. Побольше воплей. Побольше детей.

А мы уж постараемся, чтобы вас потом устранили наилучшим способом, потому что вы ведь у наших ног. Глупые твари, которых мы сумели обмануть. Стадо, принимающее нас за Пастырей.

Ваши Пастыри струсили и не пришли, и — мы за них!

Торжество лжепастырей и их жертв — отчаянно частыми ударами под кожей. Рукоять ножа обжигает пальцы. Лезвие палит ладонь холодом.

Выпусти, — всхлипывает горячая весна внутри. Выпусти, выпусти же меня, нет, иначе… Освобо…

Звери рвутся на улицу — четыре, шесть, восемь, одиннадцать керберов, игольчатников, болотных сторожевых. Послушные приказу, вываливаются на площадь с оскаленными пастями. Готовые вершить.

Час истины. Торжество человечности. Резню.

Убить, схватить, растерзать — нужно крови, крови, крови… и кровь проливается на камни, под которыми спит трава.

Но не та.

Не реки и моря от жертв — одинокая струйка из сухой ладони. Словно насмешливый ответ, сказанный шёпотом: «Почему вы думали, что мы не придём, вы же звали нас?»

Кровавые тоже в деле.

Значит, пора. Пламени так много под кожей, попробуешь удержать — вырвется, опалит до головешек.

Прости, Янист. Может быть, ты ещё успеешь вернуться и удержать меня.

Потому что единственное средство, какое я знаю…

Лезвие уходит в привычный взмах — выпуская из-под кожи кровь, пламя и весенние песни.

Гриз Арделл закрывает глаза, готовая к привычному падению. В истошный, безумный смех огненных нитей. В стоны пылающей паутины: «Наша, наша, крови, крови…» В неистовство, в боль, в багряную трясину, от которой придётся укрываться за стенами верной крепости…

Только их нет.

Ни неистовства. Ни трясины. Ни пламени.

Она стоит посреди весеннего сада.

Сад вырастает из города: трава поборола камень, обвивает щиколотки. Багряная трава, мягкая. Плачет кровавой росой. Из травы поднимают венчики цветы. Приторно благоухающие розы. Смолки. Гвоздики. Все кажутся точёными из алого, с прожилками камня. Как деревья, что танцуют вокруг. Роняют с красных ветвей лепестки гранатовых цветов-капель. А над головой небо, розоватое, подсвеченное отблесками яркого… восхода? Заката?

Сад бесконечен, а домов нет, — потонули в подкрашенной кармином дымке, а деревья танцуют вокруг, и лепестки стекают с них медленно и вязко. Меж деревьями застыли звери в цепях зова. И тёмные фигуры за зверями выступают тоже будто бы из дымки.

Восемь фигур? Девять?

Тёмные фигуры падают и корчатся, держатся за виски. Воют. Клянут кого-то — не понять, кого, звуки не долетают в благодатный сад со сладким запахом. А те, кто клеймён страшной печатью ненависти — скрючивают пальцы. Дотянуться, схватиться за оборванные нити контроля, рвануть, потянуть…

«Вы думали лишь о власти Пастырей. Познайте их тяготы».

Печальный, но твёрдый голос… нет, это шёпот под кожей — нежный зов огненных нитей. Нужно пробудить их, распустить паутину, окутать зверей, отменить приказ…

Но на зверях нет приказов. Тяжкие цепи над ними разомкнуты, жажда крови погасла. Керберы и игольчатники, болотные сторожевые — не несутся в алом безумии с оскаленными пастями, не прыгают, не рвут…

Разлеглись посреди площади… нет, среди сада. Языки вывалили, сонно прищурили глаза. Не глядят на призрачные фигурки людей, не слушают испуганные крики.

Слушают напевы сада, что журчит густыми алыми ручейками.

Медленно погружаются в дремоту.

«Не тревожься, сестра. Не бойся. Мы позаботимся об этом…»

Ласковый смешок внутри слишком похож на шелест цветов и листвы. На голос крови.

Оттого чужд.

Я слышу, — думает Гриз. Я тебя слышу, хозяйка алого сада. Та, что ходит под вечно закатным небом и выращивает кровавые цветы.

Я слышу тебя и назову тебя.

— Роаланда Гремф, насколько я понимаю.

— Здравствуй, Гризельда Арделл.

Здравствуй сестра.

Отзвук из прошлого? Голос безумной Креллы?

Но этот голос старше. Мудрее. Мягче. И печальнее.

Обволакивает и обтекает, как подол её длинного платья. Платье кажется отлитым из раскалённого тёмно-красного металла — вот-вот задвигается, потянется живыми каплями. Платье делает её ещё выше, и в седых полураспущенных волосах горят рубины.

А может, это просто лепестки, пролившиеся с ветвей деревьев.

— Пойдём же. Не нужно тревожиться.

Алая королева протягивает узкую белую ладонь с густой вязью шрамов. Манит за собой. Печать Крови — разрез на ладони — пылает словно путеводный фонарь.

— Не тревожься о людях. Они не пострадают. Не бойся за зверей. Сёстры уведут их за пределы городской стены.

Как? — хочет спросить Гриз, но осекается. Звери спокойно поднимаются, покорные тонким поводкам из багряного плюща. Неспешно движутся за деревья. Туда, где смутно из дымки видится городская стена.

А тёмные фигуры за ними всё барахтаются и бьются и уже не пытаются кричать.

— С этими всё сложнее. Мне пришлось прервать их контроль, и они узнали долю… нашу долю. Они выживут наверняка, но что случится с их разумом… Что ты хочешь спросить, дитя?

— Вы не вмешались сегодня. Несмотря на очевидное приглашение.

— Я недолюбливаю очевидные приглашения.

Её губы узкие, коралловые. Раздвигаются совсем чуть-чуть, но улыбка словно освещает лицо.

— И вы остановили то, что могли бы сделать прогрессисты. Почему?

— Потому что они хотели оболгать нас. Потому что не такова была воля Её. И потому что нас просил об этом Не-тот.

Два «потому что» из трёх — туманные загадки. И глаза Алой (какого цвета?) щурятся — распускают лучики морщинок. Угадаешь?

Угадаю, ибо знаю это «Её». С таким придыханием говорила Хаата об Ардаанна-Матэс, Матери-Земле. Вы могли ей дать другое имя, назвать Акантой, Кайеттой, Предвечной Матерью — неважно, суть одна.

И ты кивнула наверх, пока говорила о «не-том», Алая. Туда, где Аманда видела феникса в небесах.

Фениксы могут проходить через любые преграды сами и открывать любые преграды для своих хозяев. Вот, значит, как вы собираетесь преодолеть городскую стену вместе с животными.

— Вы заключили договор с… Истинным?

— С тем, кто называет себя Истинным, — смех отдаётся в листве деревьев, а капель лепестков становится чаще. — Думаю, мы обе знаем, что он не может им быть. Однако он помнит древние пророчества о Ходящем в Пламени. Об Истинном Пастыре, который сумеет перекинуть мост. Примирить Её и магов. Он помнит — и страстно хочет исполнить это.

Она качает головой грустно и ласково, и её вздох откликается шёпотом цветов. Волнами их приторного аромата. А закат рисует силуэт огненного феникса вдалеке –знамение, в которое Алая вглядывается.

— Да, предречённый варг и его феникс. Многие верят в это. Идут в общину к этому смешному мальчику. Мы не препятствуем. Он не видит верный путь — но намерения его благородны.

— Почему же вы не верите, что он тот самый… предречённый варг с фениксом?

— Потому что знаем, кто это на самом деле, — Алая наклоняется, и Гриз видит её глаза — тускло тлеющие угли. — Точно так же, как знаешь это ты.

В выгоревших расселинах прячется багрянец пламени. «Знаешь, зна-а-аешь, сестра» — нашёптывает пламя, настойчиво бьётся-бьётся-бьётся под кожей, и не хватает воздуха — отвернуться или не смотреть, даже когда Роаланда Гремф как ни в чём не бывало продолжает речь.

— Он наивен, мальчик, который вздумал рядиться в Истинного. Но у него есть силы. И он ищет возможности предотвратить… Он пришёл, и мы выслушали его. Он просил время — мы обещали ему. Он рассказал об этом городе — мы поспешили сюда. Даже если мы пришли бы сюда без договора — мы не стали бы убивать. Суть не в том, чтобы забрать.

— Крелла думала иначе.

— Крелла знала не всё. Она удостоилась Заполнения, но толковала многое по-своему. Увы, не все сёстры могут принять истину как она есть — им проще подмешать свою…

«Меня заполнили! Заполнили!!» — угасающий вой безумной Креллы — обожжённой фигуры, которая корчится на пустошах.

Гриз сглатывает твёрдый, горький ком.

Голос Алой — змея в высокой траве. Речь извилистее змеиного следа.

— А опьянение великой силой часто толкает их на необдуманное… И не все могут ждать. Когда слышишь то, что там… Ты коснулась этого, верно, дитя?

Голова начинает идти кругом — от сладкого, медового запаха, похожий на запах гниения, и от шелеста платья вокруг-вокруг-вокруг, от шёпота, который пытается закутать и запутать, и врасти внутрь.

— Ты смогла одолеть Креллу, мы узнали, мы почувствовали… Она не ошиблась в тебе. Я не ошиблась в тебе. И ты коснулась этого. Того, что надвигается.

Прозрение совсем рядом — накатывает алым приливом, грозным напевом, который пронизывает Тайные Тропы, звучит из уст терраантов, отравляет кровь: «Ос-во-бо-ди…»

— Дитя… дитя… ты думаешь — мы кровожадны? Считаешь, мы мстим за зверей магам, становясь охотниками, как они — жертвами? Это сказала тебе Крелла? Она слишком увлеклась местью. Не месть наша цель, Гриз. Но спасение. От того, что грядёт. Ибо чаши весов, которые качнулись, грозят опрокинуться совсем. И удержать их в равновесии — единственная цель, к которой могут стремиться настоящие Пастыри.

Удержать… через кровь? Убивая людей? Уничтожая охотников? Из-за чего — что такого надвигается и к чему эти загадки…

Нужно спросить, но ручьи слишком громко шумят в ушах. И сияние заката обжигает кожу. И дурманит странно-знакомый солёно-сладкий запах, слабеют колени, кружится голова…

— Ты не привыкла разговаривать так, сестра. Привыкнешь потом, когда будешь с нами. И мы встретимся с тобой — не так, не здесь… но лицом к лицу. Поговорим напрямик. Обо всём. Немного позже.

— Вы так уверены… что я буду с вами?

— Ты уже одна из нас, Гриз. А когда узнаешь всё до конца… Когда услышишь по-настоящему… познаешь истинную полноту…

В траве — змеи. Сейчас оплетут, заговорят ласковыми голосами. Рубиновоглазые, шёлковоскользящие. «Мы знаем, кто ты… знаем, что ты нашла…»

От шепотков под кожей хочется кричать.

— Пока же я хочу, чтобы ты связалась со своей общиной. И с другими общинами. С отшельниками. Будь моим послом, передай моё предупреждение.

Тлеющие угли глаз вспыхивают — обжигают.

— Варгендорр. Я даю им время выбрать. Присоединиться к нам и вернуть равновесие. Или пасть в бездну самим, пока мы не пришли за ними. Варгам, какими они были, больше не бывать. Наступает час Хищных Пастырей. Скажи им это, дитя… пусть выберут до Варгендорра.

Голос вливается в неё бурной рекой, захлёстывает уши, алое, багряное, огненное, слепит глаза, вздымается сплошной стеной — и только узкая твёрдая ладонь на плече кажется обжигающе реальной.

— После Варгендорра, когда придёт время… я найду тебя.

Её мягко отталкивают, и она летит, летит сквозь огненное, шелестящее, дикое — и падает.

На округлые, нагретые камни взбудораженного города.

На площадь, примыкающую к городской стене.

В стене зияет изрядная оплавленная дыра.

В небе гаснет прощальный огненный знак — росчерк торопливых крыльев.

Саднит порез на ладони. Стихают крики Огненных Чаек. Затапливаются криками стражников.

И на губах — словно прощальный поцелуй весны — призвук вкрадчивого шёпота.

«Мы скоро встретимся, сестра… и ты узнаешь… услышишь…»

Солоно-сладкий привкус безумия.