Путь варга: Хищные пастыри. Книга 1

Глава 4

МЕЛОНИ ДРАККАНТ

Утренний обход начинается с блюющей гарпии Маски. Заканчивается Крысоловом. Примерно одно по моему личному буэтроному.

— Госпожа Драккант, нам необходимо погово…

— Повестка.

— Сами понимаете, поместье Гюйтов…

— Спросите Мясника.

— Ваш отказ сотрудничать выглядит подозрительно!

Хватаю грабли, отворачиваюсь и имею в виду всех законников в Кайетте.

Тербенно после истории с сиренами таскается в питомник как на работу. Впору на должность приглашать. Отпугивать шнырков-вредителей подозрительной рожей. Ипостоянным мельтешением.

Теперь, конечно, увязывается вслед. В дюжинный раз зудит о том, что нужно восстановить картину. Что есть моменты, которые не стыкуются. Что показания слуг очень странные. Что ему необходимо задать мне несколько вопросов про сирен, а так как я специалист…

Говорил Пухлик, что будут с этим проблемы. Жаль, нельзя было забросить и законника к сиренам. Чёртовы Гюйты, как серные козы в период гона: не сдохли, а вони на всю округу. Принцесска до отъезда в психушку ходил, будто его опустили в его же стихию. С Грызи мы поссорились всерьёз, потому что её угораздило ляпнуть мне: «Я понимаю, что ты была вне себя. Но ещё одно такое решение — и я закреплю за тобой должность устранителя». А мне угораздило ляпнуть: «А что, этот уже не удовлетворяет?»

Теперь вот законник, единорог его забодай. Мало мне было этого типа, пока он пытался конфисковать сирен. «Как очень опасных и непосредственно принимавших участие» — не удивлюсь, если Грызи Шеннета дёрнула, чтобы отбиться. Всё равно была куча писанины. «Обязуюсь выпустить на территории, лежащей вдали от судоходных маршрутов», «Как варг обязуюсь внушить желание не атаковать случайно встреченных людей пением». Мне тоже пришлось строчить всякое. Пояснять, что сирены не виноваты, в том, что они сделали. С наёмниками. И в том, что они не сделали. С поэтнёй и Гюйтами. Что их искалечили, ранили, запугали.

Кстати.

— Дрессировщика нашли?

— Разглашение материалов следствия…

Не нашли, значит. Крысолов альфина у себя в спальне не найдёт, пока не споткнётся. А до этого арестует три сотни шнырков.

На подходе к навозной куче у законника начинают пропадать пафос и прыть. Вольерные, недоумки, всегда кидают куда поближе. А сегодня у кучи такой вид, будто её ещё и разворошили. Всё расползается и растекается. Под ногами почавкивает, в воздухе нажористо гудит.

— И ваше нежелание сотрудничать, — договаривает законник в нос, — отнюдь не продвигает нас в поисках.

Подбираю граблями то, что вываливается из-за загородки. Отталкиваю сегодняшний урожай поглубже в навозные дали. Ещё пяток минут законник позанудствует над ухом — и окажется по уши во вчерашнем ужине гарпий. Или в том, чем поделился с миром яприль Хорот. У меня богатый выбор.

На счастье Крысолова, из-за сарая для инструментов выскакивает Балбеска. Теперь ясно, почему вольерных нет в округе. Они считают доченьку Пухлика чем-то вроде гарпии-людоедки, только бешеной, пьяной, в гон и на воле.

— Не может того быть! — ахает Балбеска, обозревая меня, Крысолова и кучу. — Господин законник, вы — и здесь! Что-нибудь расследуете, да? А тут вы… ищете улики?

И вся искрится от счастья, осматривая щегольские туфельки законника. Порядком угвазданные тем, что просочилось через доски. Крысолов опускает взгляд вниз. Осознавая, что вляпался во всех отношениях.

— Гм. Доброе утро, госпожа Тривири. Да, я тут, в некотором роде, с официальной мисс…

— Ни слова больше, сама угадаю. Вы же расследуете весь этот кошмар, насчёт Душителя, да? Он что, нанёс новый удар⁈ И появились новые следы⁈

Тон и вид «прелесть что за дурочки» у Балбески выходят совершенно естественно.

— И эти следы как-то связаны с жемчужным ожерельем⁈

— Простите?

— Ну, с ожерельем, которое яприль сожрал. Которое дама вчера вечером обронила. Которое ей муж ещё подарил, а она его надела да пошла в питомник, глупышка. Которое ещё вольерные с утра тут искали-искали и не нашли. Правда, говорят, они что-то там другое нашли, гранатовый браслет, что ли. Но он же тут у нас не пропадал, так что это как-то даже странновато. Ой, может быть, это тот, который вам нужен⁈

На лице у Тербенно такое выражение, будто это всё малость для него слишком. Грабли, заляпанные туфли, вымышленное ожерелье. Балбеска, которая жрёт его глазами, как алапард — сардельку.

— Я… гм… едва ли. Видите ли, я по делу Гюйтов…

— Новости! Как это любезно с вашей стороны! Только давайте пойдём к ручью, там меньше мух? Пожалуйста, расскажите мне хоть что-то, это так интересно…

Сконфуженный законник бубнит что-то насчёт неразглашения и служебной тайны, но позволяет утащить себя под ручку. Издалека долетает ещё «Собственно, я хотел бы ещё раз побеседовать с господином Олкестом и, возможно, с Гроски» — и радостное Балбескино: «А-а-а, мы сдали их в сумасшедший дом».

Какого… активирую Печать.

Недоверчивое хмыканье законника. Притворный вздох Балбески: «Не, вас не обманешь. На выезде они. Какое-то дело в Эрдее насчёт прихрамовых стимф. А вот скажите — Душитель…»

Ладно, две беды отвалились. Третья донимает нойя своей сломанной ногой — Конфетка вчера уже сорвалась и пообещала Липучке доломать остальное.

Мелкая где-то квохчет над похмельной маманей. Где Мясник — знать не хочу. Грызи…

Под коленку тычется Морвил — иногда он у Грызи вместо колокольчика. Несрочное приглашение зайти. Осматриваю дальние клетки, иду в «Ковчежец».

— «Встряски» сегодня не будет.

Грызи примостилась за столом над картами и Водной Чашей. Серая, хмурая и с недосыпу. Краше в воду опускают. И ещё на ней это особенное варжеское лицо. При виде которого сразу забываю, что мы вообще-то в ссоре.

— Чуйка сигналит? С нашими что-то или…

— Нет. Просто сердце не на месте.

Из-за Морковки, конечно. Я сама уже чешусь как блохастая гарпия. Скоро буду брать у Конфетки её эликсирчики. Пухлому психушка — дом родной, после Рифов и Гильдии. А вот Рыцарь Морковка…

Вир побери, пятый день, и сигналов нет ни от них, ни от агентов Хромца.

— И тут ещё эти поиски, — говорит Грызи чуть громче. — Понимаешь, чем дальше я их веду, тем больше убеждаюсь, что это какой-то бред. Садись. Возьми карты и послушай, что удалось найти. Чутьё Следопыта — хороший советчик.

Так и хочется спросить — что ж она с Нэйшем не посоветовалась. Но какого чёрта, Грызи и до того возвращалась с поисков вымотанная. И бросала только одно: «Вир знает, кого они вообще видели, если честно».

— Свидетельства разнятся между собой, как в Энкеров день. Правда, хотя бы никто не говорит, что Ауолло женщина. Ну, так. Вот тут в Тильвийском лесу у общины лет семь назад видели древнего старца. Поставь отметку на карту, — Я ставлю, куда она показывает. — Высокого, величественного… и в хламиде, угу. Будто брёл, ни на кого не смотрел, на оклики не отвечал. А вот два года назад пара варгов было вздумали отыскать наставника — и вот тут в Ирмелее… ага, ставь отметку… опросили фениксов, попытались разыскать, словом. Так на них из пещеры вылез скрюченный старикашка, весь заросший. И залепил искателям физиономии навозом яприля. Теперь отметим слух насчёт Моря Травницы — конечно, слуху пять лет, он через третьи руки… ну, в общем, там какой-то старик был упитан, но полностью лыс. И скакал на четвереньках наперегонки с единорогами. Ставь метку.

— Хм. Другой старик?

— Очень на это надеюсь. Так, отметь ещё игольчатников в Крайтосе. Здесь у нас варг служил егерем в заповеднике, присматривал за немаленькой стаей игольчатых волков. И как-то наткнулся на дикого дедушку, который якобы с волками бегал, выл и… ну, делил трапезы.

— Ого.

— Описание тут, конечно… гм! «Когда же он выпрямился, то ярко сверкнули его глаза сквозь спутанные патлы волос, и дик был вид его — костист и страшен, и кровь капала с клыков». У егеря явно литературный талант. Но прекрасно даже не это. А его свидетельство о том, как «дикий дедушка» кинулся на него с намерением загрызть его лошадь.

— Мантикоры ж корявые.

— И не говори.

Морвил подсовывается под локоть круглой башкой. Суёт бархатное ухо под почесушки и пялится в карту.

— А варг-то был уверен, что это тот самый Наставник?

— По крайней мере, он так предполагал, н-да… Знаешь, Мел, чем дальше — тем более странным мне это кажется. Нас ведь немного. По последним подсчётам — три с лишним сотни, и если уж ты исхитрился дожить до почтенных лет — то как-нибудь себя проявишь: при общине, или будучи отшельником, или… словом, проявишь. Старики худо-бедно известны даже тем, кто покидает общины. Аэрвен был известным варгом, учеником самого Арнау. Его знали многие из наших. И когда он пропал… вскоре после Энкера, тогда что-то стряслось… было ведь полно тех, кто знал его. Учился у него. Великий Наставник с правом призыва! — она взмахивает руками, будто хочет полететь. — И почему его не разыскали? Почему не постарались помочь… вернуть? Почему никто не хочет говорить о том, что такого могло стрястись — неужели никто не пытался узнать, отчего он безумен?

— Думаешь — безумие Кровавого? Что он тоже Хищный Пастырь?

— Нет. Я так не думаю. Иначе его не пытались бы искать. Не хотели бы у него учиться. Старейшины бы объявили, что он опасен. Они скорее как будто… признают за ним право на эти его скитания. Даже на безумие. Но прояснить дело не желают — вир бы их побрал, да и вообще не слишком-то желают со мной говорить.

Вот тебе мысль для размышления, Морвил. Кто больше спятил: этот самый Великий Наставник, который то ли лошадей грызёт, то ли живёт с волченьками. Или Старейшины варгов. Распухшее от тайн и собственной важности старичьё. Идиоты хуже аристократов со своим «Мы не будем с тобой говорить, раз у тебя на ладони есть пара шрамов».

Внутри у Морвила рокочет ласковая гроза. Нежно перекатываются горные обвалы.

— С молодыми контакт получше, но ненамного. Общины закрыты. Отшельники — кто напуган, кто подался в Кровавые или к Истинному. А тех, кого получилось расспросить — там ничего определённого. Разве что вот родня Арнау — но там самые старые сведения. И ещё были те подростки, которые услышали от нойя о наставнике, сбежали из общины и увидели какого-то старика танцующего голым в лунном свете. Но это было лет десять назад. И вот тут. Ставь метку.

Ставлю. Надо ж, почти Раккант. Рядом с Морем Травницы.

— Пока выглядит так, будто этот ваш Великий Наставник как следует умом подвинулся и шатается по всей Кайетте. Развлекается как может.

— Как может, угу.

Внутри Морвила рокочет громче и громче. Гроза приближается. Сейчас молнией жахнет.

— У нойя спрашивала?

— Кого смогла. Один результат. Лейр Лёгкого Ветра… они вот тут в Тильвии кочуют, давно их знаю. Предводительница лейра сказала странное: «Тавманон пересекает наши тропы нечасто. Лишь в дни безумия, когда он уподобляется нам».

Тавманон — стало быть, Спутник. Грызи в лейрах зовут Тавмантой — Спутницей. Почётное прозвище — получается, этот Ауолло когда-то был дружен с нойя.

— Дни безумия, значит. Это может быть, скажем, весна? Или весна и осень, как у психов?

Грызи шевелит губами, припоминая. Попутно успокаивает Морвила, тихонько поглаживая его по переносице.

— На их языке прозвучало так, будто он время от времени ходит странником. А какое-то время…

— Сидит на месте.

Остаётся найти это самое место. Судя по карте — тут никакого Следопыта не хватит. Разве что припрячь пару тысяч даарду.

— С даарду разговора не получилось. Общины закрыты. И меня встретили копьями.

Мурлыканье алапарда переходит в глухое рычанье. Зверь чует настроение варга. А может, и моё.

— У них есть копья?

— Теперь есть.

Как там Пиратка говорит? Скоро наш Кайеттский корабль как хрястнется о Великие Рифы — мы все тут ко дну пойдём. Последние времена, угу. Даарду вооружаются. Скоро нойя себе посёлки с огородами заведут. А там и Мясник сядет крестиком вышивать.

— Я была в нескольких общинах… в общем, меня выперли отовсюду. И они как будто готовятся…

— К войне?

Грызи молчит. В серых глазах маловато зелени. Зато пропасть дурных новостей. Похоже, терраанты теперь окончательно как этот Великий Наставник варгов. Потекли крышей.

Почесаться хочется только сильнее. Я так себе кожу до крови сотру.

— В последней общине я была вчера. И кое-что, что я услышала, мне не даёт покоя. Там был один жрец, довольно старый…

Грызи потирает исполосованную шрамами ладонь. А шерсть Морвила под моей рукой медленно поднимается дыбом. И шевелятся волосы у меня на затылке.

Хотя в рассказе же ничего страшного. Старый жрец. Вышел навстречу. Двигался как-то странно. Сказал: «Уходи, Пастырь. Время ещё не пришло». Она попыталась сказать, кого ищет. И он замолчал. Молчал долго.

Морвит едва слышно говорит «уоуу-у-у». Будто где-то рядом самец-соперник. Алапард тоже чует, чем пахнет этот рассказ. Страшной тварью, которая может прорастать в своих соплеменников непонятно откуда. Серебристыми слепыми бельмами, за которым — кокон с чем-то старым, издыхающим и насквозь безумным.

Древним жрецом даарду — Всесущим.

— Терраант был одержим?

— Может быть. Не знаю. Волосы скрывали лицо, по глазам не скажешь. Но шёл он и вёл себя… впрочем, все стражники или жрецы в общинах, которых я видела, вели себя примерно так. Жаль, я видела немногих.

Грызи какое-то время молчит, постукивая карандашом по карте. Во взгляде — сумрачные извивы зелени. И дурные предчувствия.

— Да, так вот, он замолчал. А потом обронил — будто ответ: «Ис даархс шиен-тоо матэс».

Язык даарду я знаю не то чтобы очень хорошо. Но эту пословицу они твердят направо-налево. Как и нойя, кстати.

— «Все корни ведут под землю». Или «корни всегда ведут в глубину».

— Вот именно. У каждого слова языка даарду пропасть смыслов. И из-за этого…

…его до черта сложно учить. «Матэс» может обозначать землю, почву, мать, грудь, место жительства и ещё пяток других понятий. А понять, о чём говоришь, можно разве что по особому присвисту, высоте тона да интонациям.

— Ты, например, помнишь, что может обозначать слово «даар», помимо «корень»?

— «Народ»?

— Это на восходящем присвисте, он говорил на нисходящем. «Имя». Истинное имя, во всяком случае. И тогда эту пословицу можно истолковать…

«Истинное имя ведёт к месту, где он живёт».

— Аэрвенн Ауолло — лишь прозвище. «Великий наставник» на языке нойя. Однако у Аэрвенна было имя. Обычное имя. Найвир Освуд.

Звучит не то чтобы сильно знакомо и как будто ни на какую местность не указывает. Я так и говорю Грызи. Та задумчиво кивает.

— Как ни странно, на языке даарду тоже. И на языке нойя. Но я подумала, что если речь о Всесущем — он может знать ещё один язык. Древний. Тот, на котором когда-то говорили все мало-мальски образованные люди. И на котором составлялись старые карты. Местности ведь носили несколько другие названия, да? Их перевод на общий при Четвёртой Кормчей начался?

Сюда бы Морковку — он в этих делах получше меня разбирается. От лингвистических бесед мне резко хочется спать. Но старые карты в папашкином кабинете и правда были на тайножреческом языке.

— А. «Благое наречие», акантант. Да, была какая-то история о том, как Четвёртая провозгласила, что эта речь, мол, только для чистых. И нечего её трепать почём зря. И усадила переводчиков за дело. Упоротая фанатичка.

Только вот все карты у нас в «Ковчежце» новые, за древними нужно топать до Вейгорд-тена. И вряд ли нас с радостью пустят в городские архивы. Да и словарей тайножреческого у нас на каждой полке не валяется.

— Что смотришь? Я на акантанте кружку воды не попрошу.

Папанька посмеивался, когда я сбегала с уроков на конюшню — единорогов вычёсывать. Говорил — оно полезнее будет. Мамаша вот была любительница гимны голосить. Морковка — тот тоже нахватался где-то, то ли в пансионе, то ли в жрецы собирался.

Только вот он в психушке, а дожидаться его Грызи не хочет. Вон, карандашом лупит по карте чаще, чем летний дождь по земле.

— Янист проводил на тайножреческом обряд… А Найго будет знать?..

— Скорее всего. Только в Алчнодоле не берут сквозники. Нужно связываться с их постом у реки, вызывать из общины…

— Твоя правда.

…и жреца Истинного может там не оказаться. Он же где-то с Шипелкой шатается по Кайетте. Спасает чокнутых даарду от их ещё более чокнутого жреца.

Тупик. Хоть ты правда иди за картой. Или словарём. Карандаш в пальцах Грызи выдаёт дробь — любой дятел удавится от зависти. В ответ сверху раздаются тихие шаги.

— Госпожа Арделл. Мелони.

Есть тот, кто может сделать утро гаже. Даже после блюющей гарпии, Крысолова, Балбески и разговора о тайножреческом.

— Катись, куда шёл.

Палач немедленно тормозит. Сияюще-беленький. Источающий радушие и въедливую улыбку.

— Дела сегодня? Могу быть чем-то полезен?

— Если только ты не владеешь тайножреческим — нет, не можешь, — Грызи говорит, вперившись в карту и нетерпеливо лупя по ней карандашом. — Нужно. Узнать. Как. Переводится. Найвир. Освуд.

— Освуд?

Брови Мясника взлетают к причёсочке. Секунду он медлит, покачиваясь с пятки на носок. Потом выдаёт негромко:

— Эммертен хоми сор освуд-ал. «Души, уходящие цветущими долинами». На старых картах была местность с таким названием.

— Цветущая Долина? — переспрашивает Грызи.

— Это же Цветодол!

Подрываюсь с места, закапываюсь в карты. Морвил недовольно ворчит. Грызи задумчиво поигрывает карандашом.

— Ты не упоминал, что говоришь на тайножреческом.

Мясник слегка пожимает плечами. Довольную ухмылочку чувствую кожей.

— У всех свои небольшие секреты. Будут распоряжения на сегодня? Что-нибудь по поводу лечебницы «Безмятежность», может быть?

От его намёков на «как там ваш Морковка» остро чешутся пальцы. Им недостаёт рукояти ножа. Грызи выглядит угрюмой.

— Сигналов от группы или агентов Хромца не было, если ты об этом.

Мясник качает головой — ай-яй-яй. И собирается идти и пополнять какую-то из коллекций. Голос Гриз догоняет его уже почти в дверях.

— Рихард… Возьми Кани. Порасспрашивайте в окрестностях про эту лечебницу. Что было на месте здания раньше. И посмотрите, как там себя народ чувствует сейчас. К вечеру постарайтесь найти поблизости таверну, где есть Чаша или открытый водоём. И подождите. Ясно?

— Ещё что-то?

— Присматривай за девочкой.

Палач цветёт так, будто ему преподнесли лучший подарок на именинный день, а не всучили Балбеску на малопонятный вызов. С ещё менее понятным «подождите». Ждать чего? Грызи собирается штурмом брать психушку?

— Всё-таки чуйка, да?

Грызи задумчиво пялится вслед вышедшему Мяснику. На его месте теперь дверь. Дверь ничего толком сообщать не собирается.

— Может быть. Может быть, и предчувствие. Да… Так что ты там говоришь? Цветодол?

Цветодол — чаша. Улеглась в Ничейных землях, почти над самым Акантором.

По краям — каменистые взгорья. Стыдливые, полуобнажённые, чуть-чуть закутанные в одёжку из трав. Внутри — россыпи цветов на мили. Звонкие ручьи. Скромные рощицы берёз и диких яблонь. Пологие холмы с причудливыми пещерами внутри. Приглядеться — в пещерах можно рассмотреть резьбу. Остатки колонн и барельефов. Надписи на незнакомом языке.

Морковка рассказывал: до Пламенного Мора тут вроде как город стоял. Потом жильцы прогневали Дайенха Пламяносца какими-то своими грехами. И он натравил на них драконов, а может, гигантских неправильных фениксов. Спалил дотла так, что на поверхности не осталось руин. А входы в подземную часть города сохранились отчасти: может, какие-то артефакты особые. А может, даарду жили в этих пещерах, они и раскопали.

Надо будет спросить Яниста, когда вернётся.

И лучше б он лез в эту цветочную чашу вместе с Грызи. Мы рванули после полудня, когда переделали дела. И с тех пор, как вышли из «поплавка», нашли разве что кучу романтики. Сначала были ландышевые ковры у рощи. Теперь попёрли тюльпановые волны: алые, лиловые, жёлтые, пятнистые. У меня рябит в глазах, а Грызи идёт рядом и прямо слышно — думает о Мяснике.

— Что ещё? Это из-за того, что он говорит на тайножреческом?

— Скорее уж то, как он на нём говорит.

По мне, что Мясник говорит — уже изъян. Таким тварям речь не положена.

— Будем обсуждать его лингвистические таланты?

Грызи не отвечает. Тюльпановые поля колышутся, играют оттенками. А вот заросли сирени. У нас уже отцветает, а на границе с землями Акантора только начинает цвести.

Царство цветов и зверей. Совсем непуганых. Идём по единорожьей тропе. Единорогов тут чуть меньше, чем в Море Травницы: вон, гуляют возле рощи небольшим табуном. А раньше мы парочку яприлей видели.

Кролы брызгают из-под ног. У холма алапарды делят на двоих косулю.

— Охотники сюда не заходят, что ли?

— На Ничейных землях мало охотятся, — говорит Грызи. — Здесь часто появляются зоны, где не берёт магия. Можно остаться «пустым элементом». Как твоя Печать?

То хорошо, то сбоит. Хотя сбоить может из-за клятых цветочных запахов, от которых хочется чихать. А Дар варга на месте: Гриз подзывает серого единорога с серебристым рогом. Гладит по бокам, уходит в слияние, возвращается: «Ничего определённого, но звери явно знают, что где-то неподалёку Пастырь. След верный».

На прощание даю единорогу морковку из сумки. Единорог радостно фыркает и увязывается вслед.

— А если это другой варг?

— Наших на Ничейных землях не то чтобы много. Дурные места.

Ничейные Земли, Странноземье — здоровый кусок Кайетты, протянулись между Крайтосом с севера, Ирмелеем, Раккантом, Акантором и Даматой — с юга. Только вот прибирать к рукам эти земли никто не торопится. В них творится странное. Отказывает магия и артефакты. Из расщелин выползают непонятные твари. Светятся в ночи древние святилища. Демоны охраняют клады. Блестят проклятые льды на Чернолёдном — всегда холодные, всегда обожжённые, никогда не тают…

Да и Кормчая, говорят, не велит туда соваться.

Потому на Ничейных селятся изгнанники. Вроде пустошников из Гегемонии Равных. Или те, кому есть, что скрывать. Наподобие Мастеров из Мастерграда. Бывают ещё те, кому хочется, чтобы их не трогали. Как община в Алчнодоле. И вир знает, кто тут ещё ютится, вроде Братства Мора или других чокнутых орденов.

Морковка грезил Странноземьем только чуть меньше, чем морем. Мол, смотри, тут же всего несколько обжитых клочков, а вокруг них — леса, и горы, и пещеры, и чёрные, вечно спаленные пустоши, и можно встретить что угодно и кого угодно. Давай играть в храбрых исследователей, которых туда снарядила Академия!

И мы находили клады. Боролись с опальными Мастерами. Разгадывали заклятия. Разгоняли разбойничьи шайки (Укротительница Бестий делала это верхом на верном яприле).

Что мне сегодня с утра думается о Морковке, вир побери?

Единорог всё не хочет отставать. Молодой и любопытный. Идёт рядом, потряхивает гривой и напрашивается на новое лакомство. Даже пытается всучить мне пучок тюльпанов в пасти.

— Да ладно тебе, Дождик, я понимаю, что это любовь…

Грызи идёт впереди. Потому, когда она останавливается, Дождик чуть не делает в ней дырку рогом. Какое-то время подруга стоит, прислушиваясь. Потом подносит сложенные руки к губам — и из груди у неё вылетает переливчатый призыв.

Странно, что я не увидела. Или он был слишком высоко?

Феникс падает с небес, расправив широкие крылья. Крупный мальчик с необычным окрасом: пепельно-серое будто проросло багряным, будто он искупался в пламени. Коричневых и тёмных меток почти нет. Зато пёрышки на голове топорщатся, будто венец. И хвост подлиннее, чем у собратьев, тоже с багрецом. Феникс завис над головой и искрит теплым, жёлтым и оранжевым, процветает слабыми языками пламени сквозь перья — радуется.

Потом идут тревожные, алые вспышки.

— Рад видеть нас, — Грызи протягивает руку, и феникс подлетает, позволяет перебрать перья. — И тревожится за своего хозяина. Такая тревога, что даже с расстояния слышно, да? Как ты, дружок? Расскажешь, что делаешь тут?

Феникс с радостью подставляется под взгляд варга, и окрашивается в нежно-розовые язычки пламени. Грызи в единении с ним минут десять, не меньше — а после феникс принимается летать вокруг. Весь в противоречивых оранжево-розово-алых вспышках.

Готов хватануть Грызи за рукав и тащить на север.

— Пять миль, не меньше, — говорит Грызи под нос. И двигает за фениксом быстрым шагом. Мы с Дождиком идём вслед: единорог старается ухватить зубами рукав. Шутит.

— Птичка Освуда?

— Потомки Арнау упоминали об этом. Единственные, кто может адекватно общаться. У них, правда, не удалось разжиться свежими сведениями. Но о его фениксе они вспомнили. Как и о его… — тут она морщится и мотает головой — посмотрим, мол.

В Зеермахе Грызи явно покусал Шеннет, и теперь она вообще обо всём будет молчать.

— В свидетельствах феникса не было.

— Нет, ни в одном. Но феникс не всегда будет спутником хозяина. Даже если хозяин — варг. Он может искать себе пару. Или просто облетать Кайетту. Или…

Снова это молчание. Бредём по колено в травах. Вокруг лоснится трава — шерсть зверюги, поросшей тюльпанами. Выгибаются холмы-позвонки. Озёра-глаза подмигивают, в каждом — солнце.

Впереди хлопает крыльями феникс. Такой же таинственный, как Грызи.

— Понимаешь, он не желает рассказывать о хозяине. Или пропускать меня глубоко в память. Хозяин — варг, это точно. Преклонных лет. Но он… вроде как отгородился от птицы. Отстранился.

— Такое разве быва…

— Вир знает что, ага. Причём, годы назад. И это не приказ хозяина — иначе феникс испытывал бы боль…

…потому что если феникс обретает хозяина — он будет стремиться быть вместе с ним. Приказ не приближаться в таком случае — предательство. Этот самый наставник варгов просто не мог не знать.

— Внушение варга?

— Никакое внушение варга не может побороть верность феникса.

Грызи срывает на ходу огонёк-тюльпан, крутит в пальцах.

— Он его убедил. Это единственный вариант. У феникса внутри нет блоков, нет следов воздействия… чистая любовь и тревога за хозяина. И нежелание предавать.

Феникс будто понимает, что говорят о нём. Возвращается и учтиво кланяется мне в воздухе. Выхватывает из моих пальцев полоску вяленой тыквы. Прямо на лету. Опять поднимается выше, летает кругами, зовёт вперёд.

Совсем непохож на другого феникса. Запертого приказом. Сходящего с ума из-за того, что приходилось снова и снова ослушаться хозяина.

— Что? «Держись от меня подальше, так будет лучше для нас обоих»?

— Не совсем. Варг поручил ему что-то. Судя по всему, хранить нечто. Очень дорогое. То, что дороже всего — по крайней мере, так это читается. То, что сам варг не мог хранить, потому что ему нужно было уходить… или скитаться.

«То, что дороже всего». Мы будто в старой игре с Морковкой. Ищем неведомый клад. При помощи провожатого-феникса. В компании с единорогом. Ещё и тайна в придачу. Почти хочется перейти на бег.

Грызи, похоже, переваривает то, что удалось вытащить из феникса. Или просто не вылезла из единения с птицей полностью. Теперь она то молчит почти целую милю, то начинает извлекать из себя, размахивая руками:

— И теперь он горд этим поручением. Он хранил долгие годы, а хозяин время от времени возвращался на это место… да? Возвращался время от времени, я верно поняла?

Феникс откликается радостным «иа-а-а-айррр!» Похоже, счастлив, что с ним беседует варжеская душа. Наверняка даже мысленно даёт какие-то ответы. Не слишком-то внятные. Грызи на ходу отдувается.

— Ну и хаос у тебя в мыслях, дружок. Да ещё это их восприятие времени… Так. Он появлялся время от времени, да. Иногда не было годами. Эй! Годами? Ага… не бывал годами, а потом возвращался на месяц, когда два. Потом вот вернулся надолго. Когда это было? Да куда ж ты в небо!..

Бурные беседы с фениксом. Настойчивые выпрашивания лакомства от единорога. И вокруг вышитая шёлковыми нитями картина. Алые вспышки на фоне зелёного, блестящего. Бабочки роями из-под сапог. Не хотят быть частью ничьей клятой коллекции.

— Вернулся надолго года полтора или два назад. Был здесь почти всё время… тут что-то про зверей, но это я потом… А здесь как будто обида, потому что… стоп, я не поняла, он как будто… так, перерыв, нужен ещё сеанс.

Во второй раз в единении Грызи дольше прежнего. Выныривает, трясёт головой, пытаясь прийти в себя.

— Слишком рад нас видеть, — машет радостно летающему фениксу. — Вообще, он слишком эмоциональный, даже для своего племени. И простодушный, да… Насколько я понимаю, хозяин его отослал, даже когда был здесь. Что-то про облёт Кайетты и про сборы новостей в небе. Сплошные восторги от полётов, словом.

— Зачем варгу отсылать феникса? Который к тому же вроде как ещё и самое дорогое бережёт?

Грызи возобновляет путь и опять берёт долгую паузу на подумать. Пять миль мы уже точно прошли. Но феникс тянет дальше.

— Фениксы вблизи слишком хорошо ощущают состояние своего хозяина. У такого простодушного как этот… восторг полёта, путешествие, возможность увидеть сородичей могли притупить эту чувствительность.

Похлопываю Дождика по шее. И чувствую, как голова сейчас вскипит.

— Он не хотел, чтобы феникс чувствовал, что с ним?

— Не забывай, кем Аэрвена считают мои собратья.

Поехавшим. Судя по тону — Грызи предполагает худшее. Она ещё сколько-то следит за тем, как феникс выписывает коленца в небе. И выжимает из себя:

— Там… было что-то. Годы назад. Это как печать. Или как клеймо внутри него. Что-то, о чём он не хочет вспоминать, потому что это слишком больно. Запредельно больно. Настолько, что нельзя даже разделить с варгом. Думаю, раньше этот феникс был иным. А теперь он слегка…

— Безумен?

Второй безумный феникс за год. Нам что-то на них везёт. Этот вот теперь тревожится в небесах. Поднимается выше, загорается алым. Торопит и протяжно зовёт — скорее, скорее!

Спускаемся в низинку между холмов — сплошь в маковой поросли. Местность начинает меняться. Землю вокруг будто вздыбили. Смяли и скомкали: канавы, срытые холмы. А вот то, что когда-то было рощей: ушедшие в мох и траву, полуперепревшие стволы.

— Годы назад, — шепчет Грызи, пока мы идём между следами какой-то неведомой нам катастрофы, — это всё было… годы назад…

Десять лет? Двадцать? Раны земли давно затянулись. Поросли алыми цветочками. Украсились бабочками. Только от взгляда Следопыта не укроются шрамы. И дрожь, которая бегает по шкуре единорога. И то, что зверей в весёленькой низинке почему-то нет.

Низкий, будто обсосанный со всех сторон, валун в центре — похож на алтарь. Вокруг камни помельче — утонули в траве…

Старый, давно-давно захваченный травой череп под ногами. Через глазницы черепа проросли два ярких мака. Качаются уныло.

— Яприль, — говорю я.

Дождик пятится с испуганным ржанием.

Грызи не оборачивается. Наклонилась над камнем. Ведёт по нему пальцами, будто пытаясь услышать через годы.

— Вокруг лежат тела, — мерный, сухой голос. Она будто бы в трансе. — Яприли и единороги. Алапарды. Керберы. Мертвы давным-давно. Смерть от холмов до холмов по всей низине. И не узнать, от чего.

Феникс тревожно окликает нас из вышины. Показывает, что нам нужно скорее. От этой низины в долине. От… что это, кладбище? Место, где когда-то давно бесились животные — а я ещё могу отличить следы бешенства яприля от любых других. Бесились… и что потом? Они просто приходили умирать вот так? Они убивали друг друга? Или их убил чей-то приказ?

Понимание, что мы тут не клад ищем, зреет как на дрожжах.

Грызи идёт твёрдо. Только говорит странное фениксу в небесах:

— Ты хотел бы, чтобы мы обошли, правда? Просто слишком торопился, — а потом сразу мне. — Как Дар?

Точно, я почти не чувствую Печати. Грызи поворачивается, шепчет «Вместе!», глядит в глаза Дождику и отворачивается.

— Мой тоже почти не берёт.

Аномальная зона? И смерти зверей тоже из-за этого? Мантикоры печёнка, до чего хочется отсюда побыстрее убраться. Подъём начинается через полмили, и из зловещей низины мы выскакиваем в обычный Цветодол.

Гудение пчёл — густое, ласковое. Пахнет мёдом и пряными травами. Феникс опять спускается ниже, и Грызи говорит: «Теперь скоро».

Ну да, скоро — сколько мы уже отмахали? Миль восемь? Фениксы иначе ощущают расстояние и время. Из-за крылатости и долгожительства.

Но это действительно скоро: мы не успеваем пройти пары миль. Выходим к широкому хороводу семи холмов, повыше и пониже, и в каждом пещеры. Вокруг холмов разбросались яблоневые рощи. И всё цветёт — только иначе. Тюльпаны будто выцвели до белых, побеждаются маргаритками, к ним потом добавляются ромашки и куча другого мелкого, белого. Будто саван. Иногда в саван влезают голубые нити незабудок или цикория. Ткут дорожку к пещерам.

К пещере.

Это четвёртый холм, если считать от нас. И даже если бы перед пещерой не валялась пара алапардов — видно, что место обитаемое. Из камней сложен очаг. Возле него перевёрнутый костерок. Лежит отброшенный сапог, который кто-то пытался починить.

Феникс приземляется возле пещеры, и алапарды вежливо встают. Один дружелюбно ворчит, унюхав Гриз. Второй поднимается, трогает лапой крола. Вроде как предлагает — не соблазнитесь?

Пока Грызи беседует с алапардами — ныряю внутрь пещеры. Широкая и глубокая нора, ещё хранит следы колонн — а может, это просто камень такой. Пол песчаный, лежанка с кучей сухих трав. Какое-то хламьё. Не слишком приятно пахнущее. Бутыль вина — полупустая. Лопата со следами засохшей земли. Сломанный нож, шкурки кроликов, выщербленная чашка, мешок, грязноватое ведро с водой…

Стены искромсаны как-то странно. Изрезаны то ли от скуки, то ли от чего ещё. Царапины глубокие — будто зарубки на… чём? Это календарь? Отсчёт?

Жилище умалишённого как оно есть. Грызи не особо что прибавляет.

— Они носили ему еду, — поглаживает алапарда. — И согревали, если ночи были холодные. Они все любили его, все здесь.

Все? Ага, вон ещё три единорога в яблоневой роще — чудо, какие красавцы, один даже золотом сверкает. Дождик тут же бежит поздороваться. Между двух дальних холмов лениво поднимается кербер — выдаёт тягучий гав сразу двумя головами. Обозначить присутствие. А вон ручей и в нём бродит пара алмазных стимф –так и переливаются на солнце, высоко поднимают колени. Небось, рыбу ловят.

Бестии обычно не убивают друг друга. Но чтобы вот так разлеглись на одной территории, будто стая…

Сказка.

— Стая, — шепчет Грызи и проходит мимо холма дальше — за следующий холм, возле рощи. — Его стая… его стража…

Из ковра душистого разнотравья выпирает маленький холмик. Заботливо укутанный белыми цветами. Цветы сажала чья-то рука, и от этого сразу становится ясно, что это не просто кочка.

Варгов предают земле.

— Костёр горел девятницу назад. И по следам — тут кто-то был. Дюжину дней назад, не больше.

Гриз осторожно опускается на колени над холмом. Поправляет поникшие цветы, будто чьи-то волосы.

— Это не он, — голос тихий и грустный. — Иначе феникс бы переродился в пламени от смерти хозяина.

И добавляет, обращаясь к холму так, будто тот может слышать:

— Здравствуй, Мелли. Я-то думала, что с тобой стало.

— Кто это — Мелли?

— Его боль, — отвечает Гриз, поглаживая могилу. — Его дочь… Потомки Арнау сказали, у него была дочь Меланта. Она была с ним, когда умирал Арнау — тогда собрались вместе многие варги. Ждали… ну, неважно. Освуд был у одра своего наставника. Тридцать два года назад. Тогда внуки Арнау видели Освуда в последний раз. И при нём была его дочь Меланта. Тоже варг. Первый и последний раз, когда они её видели — она же была тоже отшельником, а я…

Она качает головой, будто удивляясь своей глупости.

— … я просматривала списки тех, кто умер и родился после Дня Энкера, но там ведь идут фамилии и инициалы. Она могла умереть после смерти Арнау, но до Энкера. А это шесть лет. Или могла носить фамилию матери — ну конечно, варги же не женятся на матерях своих детей… За редким исключением.

Исключение поднимается с колен, смотрит на феникса, на единорогов в роще. Каменеет скулами. Наверное, думала, что эта самая Мелли ещё жива. Может, думала её найти.

А древние придурки из Старейшин если и знали что — не сказали.

— Он возвращался сюда из странствий. Здесь, возле неё… где самое дорогое. И феникса, и остальных он попросил беречь её последнюю колыбель. Потом пришёл надолго… год или два. Отослал феникса. Зачем? А потом, вскоре после того как феникс вернулся…

Теперь она обращается к фениксу, и тот опять взвивается в воздух. Описывает круги, будто мучительно желая объяснить что-то.

— … после этого он ушёл. Ушёл совсем недавно, попросил феникса за ним не ходить, стеречь то, что дорого… куда мог уйти⁈ Ты не знаешь? Мел! Сможешь взять след?

Брать след, которому больше девятницы — то ещё удовольствие. Особенно в Цветодоле, где магия то работает, то нет. Сгребаю старый сапог, настраиваю Печать. С грехом пополам подхватываю нитку от пещеры, кружу между холмов, откидываю тропинки, которые ведут к ручью, в рощу за хворостом, между холмами (старикан то ли прогуливался, то ли шатался как бешеный). Вот. След уводит на север, в сторону аканторских земель.

— Далеко отсюда виры? — спрашивает Грызи, которую явно осенило по самое не могу. Она вытаскивает карту, — специально прихватила самый крупный масштаб, какой нашёлся. И мы убеждаемся, что ближайший работающий — милях тридцати на северо-запад, уже на землях Акантора. Если, конечно, новые не открылись. Или нет каких-нибудь местных неразведанных.

— А какие тут ближайшие имения?

— Вот, чуть ли не на границе Странноземья, — тычу пальцем. — Земли Корела Зерта. Богатый чудак. Слышала от папаши сто лет назад.

Грызи какое-то время размышляет: пешком долго, возвращаться к озеру, где «поплавок» — тоже долго, да и след потеряем. Вызвать Пиратку — так тут ни рек, ни больших озёр, чтобы гиппокампы прошли.

Короткий свист. Подруга подзывает единорогов из рощи. Первым подбегает Дождик, а за ним сразу медно-рыжая самка с огнистой гривой.

«Вместе», — шепчет Грызи, на миг уходит в единение с ней, потом с Дождиком и взлетает на самку прыжком. — Давай, Мел, садись!

Спору нет, ездила я когда-то на единороге без седла и упряжи. Только это было в Долине Травницы, мне было десять, а рядом бежал Морковка и причитал, что я свалюсь.

Ну, шкура-то у красавцев не сотрётся, её ещё попробуй сотри. Да и грива прямо создана, чтобы за неё держались. Но вир побери, лучше б Дождику стать пониже. Я не обладаю варжеской прыгучестью.

Пока уговариваю единорога присесть во имя дружбы — Грызи пускает своего в галоп на север. Над ней радостно взмахивает крыльями феникс — с собой позвала.

Ладно, я же с первого дня знала, что у неё с головой сильно того.

Может, она мне за это и нравится.

К имению Корела Зерта прибываем в сумерках. Ещё полчаса лаемся с охраной. Вопли феникса мешают. А помогает только фамилия Драккант. О нас уже почти собираются доложить, но тут с крыльца раздаётся радостный голос: «Это гости? Пустите, может быть, они расскажут интересную историю».

Чудик ждёт нас прямо на пороге: пухленький, низенький, подслеповатый и одет как незнамо что. Там что-то восточно-малиновое, немного оранжевое и набекрень. На голове тоже, ещё и жемчугом посвёркивает. Под всеми этими слоями ткани прячется приветливость.

— Как хорошо, что вы пришли. Драккант, да? Я когда-то мог знать вашего отца, мне кажется, но это несущественно. Арделл, очаровательно. Вашего отца я не знаю, но это не помешает хорошей истории, правда? Вы, я надеюсь, поужинаете? Как раз будут подавать ужин, а за ужином для истории — самое время.

Старинное поместье выглядит как восторг Морковки — битком начинено латами, разряженными артефактами, старинным оружием, раковинами… Вот на полках коллекция трубок. И пухлые тома с серебристыми и золотистыми переплётами, сладковатый запах пыли застоялся в воздухе — будто идёшь по огромной библиотеке. С охочим до бесед библиотекарем.

— Нет-нет, я настаиваю, вы после путешествия… вы же проделали путешествие, да? И потом, как же знакомство. Найвир? Конечно, он тут бывал. Надеюсь, что и будет ещё не раз. Найвир — мой хороший друг вот уже долгие, долгие годы. О, вы тоже варг? Какое очаровательное совпадение, я так рад, так рад… да, всё непременно расскажу вам. А вы же поделитесь историями вашего народа? Найвир вот совсем немного рассказывал, а уж я как его просил. У вас ведь непременно есть какие-то сказки… особые приметы, верования, пословицы? В наше время так редко встретишь того, кто разделял бы мои увлечения…

Чудик повёрнут на народном творчестве. Лопочет о том, что сколько уж лет собирает легенды и предания по дальним далям. Хвастается редкими работами фольклористов. В целом — вид как у безобидного блаженного. Грызи даже неожиданно соглашается поужинать.

— Кажется, я знаю человека, который разделяет вашу страсть, — говорит она до зубовного скрежета мило. — И да, у варгов даже есть свои древние ругательства.

Корел Зерт завоёван, растоптан и повергнут к ногам. Во время ужина наводит разговор на любимые сказки и уже не останавливается — несёт всё на свете, от историй о Эвальдайне Сказочнике и его Белом Лисе до застольных песен крайнего севера. Грызи подзаправляется молча и слушает внимательно. У неё отстранённое лицо того, кто принимает решение. Я потребляю фазаний паштет и пытаюсь вспомнить — что там папаня говорил про этого Зерта. Вроде, второй уровень знати, денег куры не клюют, только что малость странноват. Только вот тётка, вроде, ещё обмолвилась о жёнушке этого Зерта — что та ему под стать. Тётушка обожала сплетни. Я — нет. А с чего бы я запомнила это? Потому что там было что-то о зверинце.

— А у вас есть зверинец?

— Милая девушка — ну, конечно, у меня есть зверинец! Вы интересуетесь звериками? Тогда мы сразу же, после ужина… да-да, пойдём, посмотрим на моих звериков, самых сказочных, самых лучших. У них тоже есть истории — они, правда, грустные, но я надеюсь, что конец будет не такой. Ведь самое лучшее — счастливый конец, да?

У него малость усталый вид и глаза мальчишки, который так и не повзрослел.

А «звериков» у него немало — обширное хозяйство за поместьем, полсотни животных, не меньше. И все искалеченные или после болезней. Облысевший грифон. Цербер с недоразвитой одной головой. Трёхлапый огнистый лис, яприль после отравы…

— Моя жена была Целителем… редкий Дар, сейчас, да? Не такой силы, конечно, как у Кормчей, ну или вот у королевы Айлора. Но сердце у неё было больше, чем у любой из них. Я клянусь. Она лечила людей. Нанимала даже Травниц, чтобы составляли лекарственные зелья. И не могла пройти мимо животных. Мы с ней ездили вместе по Кайетте… это были счастливые дни. Я возвращался с историями. А она со звериками. Выкупала их у охотников. Браконьеров. Иногда и у хозяев. Лечила и оберегала. И делала так, чтобы им было здесь хорошо. На воле они не выживут, вы же видите.

Грызи о чём-то мило переговаривается с грифоном — глаза в глаза. Я кормлю с ладони седую игольчатую волчицу. Та выглядит ухоженной и спокойной. Только что хочет, чтобы её развлекли. Совсем как этот аристократ. Самый здравый из всех, кого я видала.

— Теперь, конечно, после её смерти, их всё меньше… я вот, поддерживаю всё как было, в её память. Это хорошо, правда? Я даже хотел поехать, но один как-то не смог: непривычно, ну и ничего. Клетки пустеют, я иногда даже думаю — может, как-то купить ещё звериков? Но у меня же нет нужных связей.

Странно он это говорит. Будто это не вызывает внутри у него никакого отклика. Ни боли, ни жалости. Тем же блаженненьким тоном. Подходит, гладит дряхлого единорога по лбу.

— О, вы же варг, госпожа Арделл, как прекрасно. Неудобно просить, но может, вы дадите пару-тройку советов… насчёт животных? Найвир выручал меня иногда, но в последний раз не смог, а теперь пока он ещё вернётся. А тут вот Озирия и Клейя занемогли, мы не знаем, что делать, я уже думал — может, в общину послать, но потом тоже передумал… А? Посмотрите? Про Найвира я расскажу, конечно. Только у камина. Рассказывать хорошие истории надо у камина. А? Мы потом ещё сюда придём? Да?

А он не такой уж древний старик. Лет шестьдесят, может. Просто выглядит старше из-за подслеповатых глазок, спотыкающейся походки, да дурацкого костюма. И ещё суетится совсем как старикашка: бормочет, что опять затерял очки, приказывает слуге принести в каминную сладости и шерри. Наконец устраивается, задрапировывается в непонятное одеяние, сдвигает тюрбан или что там на нём. И улыбается в камин.

— Найвир меня спас, вот! Это было… дайте подумать, тридцать четыре года назад, да-да. Мы с Жетелией тогда были совсем недавно женаты, и вот мы отправились во вторую, кажется, совместную поездку… Тильвия, конечно, Тильвия. Тёмные легенды о призраках, пьющих кровь. Мы забрались в такую глушь, там была маленькая деревенька охотников — и вот какой-то дуралей, неопытный юнец, ранил яприля прямо рядом с деревней! Вы, конечно, видели, что такое взбешённый яприль… Это мощь! Древняя стихия! Но он был слишком близко от деревни. А в деревне была Жетелия — она же лечила местных по их просьбам. Ну, и я попробовал его задержать. Очень самоуверенно с моей стороны. Да?

Он говорит это совсем не героически. И даже полушутливо. Мол, глядите, какой дурачина, на яприля полез! На бешеного!

— Нужно сказать, зрение у меня уже тогда было исключительно мерзким. Но охотиться меня учили, вы не подумайте. И Дар — вот… не такой уж слабый… — показывает Знак Воздуха на ладони, которая к тому же будто украшена какими-то узорами. — Словом, я ему, как бы это точнее, сначала даже вмазал. То есть — как?

— Отбросили?

— А-а-а, да, я его отбросил! — кивает Чудик, не замечая, как у меня и Грызи удлиняются лица, потому что… что я слышу тут вообще, он смог отбросить яприля в бешенстве ударом воздуха⁈ — Не то чтобы я понимал, как это получилось. Я больше о жене думал, ну и… как бабахнул! Но потом яприль, конечно, опомнился — и тут я бы уже не прожил долго. Но появился Найвир и усмирил этого зверя. Это было как в лучшей из легенд, уверяю вас. Вот яприль собирается меня растоптать — и тут сначала феникс с неба, потом Найвир, который… «Вместе!» Ну, вы поняли, да?

Понять-то мы поняли, но переваривать будем ещё долго.

— Найвир выполнял какое-то задание своего наставника, он так сказал. А феникс ему донёс, что случилось неладное. В общем, вот так он меня спас, и я ему до конца жизни буду признателен. Ведь Жетелия тоже могла пострадать! Конечно, я тут же пригласил своего спасителя к нам, а ему понравились зверики. Он посочувствовал делу Жетелии. И даже помог нам советами. Потом выяснилось, что ему очень нравится Цветодол — нам с женой он тоже нравился, царство зверей и природы, но мы далеко не заходили. А Найвир там бывал подолгу, с дочерью — дочь тоже гостила у нас, такая тихая девушка, чудесные голубые глаза. Да. Это было до той трагедии, конечно.

И опять в голосе — ни тени скорби, переживаний. Или что там должно быть, когда говоришь о трагедии. Будто ещё одну легендочку рассказывает. Страшную такую, записал в какой-то деревеньке.

— Когда это было? Год после Энкера точно прошёл. Так-так, подумаем, Энкер — это семьдесят второй, весна… а это было в семьдесят третьем, под осень, да-да, могу поклясться. Я не знаю, что точно случилось, но бедный Найвир был вне себя. Можно сказать — помешался от горя или что-то вроде этого. Говорил и не понимал — что. Потом пропал, и я уж опасался самого худшего. Но лет через семь снова вернулся, только совсем другим — скиталец, весь в лохмотьях, мы с женой едва его узнали. Он помогал с животными — и опять уходил, навещал могилу дочери, а потом снова скитался. Мы помогали ему чем могли, пусть даже он и не хотел брать. Но нужно же ему было на что-то покупать еду, одежду. Мне даже казалось — ему становится чуть-чуть полегче. Он вернулся два года назад, знаете? Начал захаживать чаще, правда, мне тогда было не до того. Смерть жены, потом вот старшая дочь ещё тоже. Говорят, при Полном Обряде переживаешь особенно остро.

Вир побери, как можно быть такой слепошарой — у него там не просто узоры на правой руке. Тонкая вязь пролегла по коже, разбежалась от кольца со знаком феникса — Полный Брачный! Вот тебе и Чудик. Как он выжил-то вообще? Потерять пару при Полном Брачном — говорят, будто тебя заживо кромсают. Потому в этот обряд сейчас и не лезет никто.

— Найвир пришёл ко мне… когда это было? А, думаю, дней четырнадцать назад. И он был совсем не в себе, как будто переполнилась чаша. Он словно совсем не хотел жить. Что я мог сделать для друга? Я сказал: тебе там помогут. Я заплачу сколько нужно, чтобы тебя туда устроили. В конце концов, мне же помогло. Не с первого раза, но…

Глуповато улыбаясь, щурится — пытается рассмотреть наши с Грызи лица. Полные недоумения, надо думать. Или вопроса.

— Я не говорил? «Безмятежность». Это такая лечебница, но пусть вас не пугает это слово, это не в традиционном смысле. Я бы сказал — лечение духа, лекарство от боли. После смерти жены и дочки мне какое-то время было совсем плохо. И мой младший зять пристроил меня туда — он там сам лечился, потому что не мог найти себя. Там хорошо, очень хорошо! Мне понадобилось четыре сеанса, потому что боль не хотела уходить, она возвращалась и возвращалась. Но за год я себя обрёл, почти. Вспоминаю мою дорогую Жетелию только добром, и дочку… тоже.

Странная оговорка — он что, имя дочери сейчас вспомнить не смог?

Чудик встаёт, прогуливается с рюмочкой шерри, поглаживает портрет жены на стене — тяжёлый шёлк волос, тонкое и доброе лицо с весёлой улыбкой. Искорки в глазах, на руках одноглазая кошка.

Грызи делает явные попытки зацепиться руками за кресло и не вскочить.

— А Освуд… он согласился? Поехать в лечебницу?

— Ну, сначала он сомневался, но потом я ему рассказал…

Осекается и прикрывает рот рюмочкой, будто сболтнул лишнее. Грызи выпрямляется в кресле ещё. Хоть и кажется, что это невозможно.

— Вы рассказали ему что-то о лечении.

— Ну, я… это вообще-то секрет. Тс-с-с… — он подмигивает прищуренным глазком. — Подписка! Нельзя выдать тайну. Но я совсем немного рассказал. Вернее, я почти ничего не смог рассказать — потому что это же тайна! Тебя просят не рассказывать, когда уходишь…

Какая-то клятва на Печати? Или их там артефактами обрабатывают? Ясно, почему Шеннет не смог выудить подробности лечения: они просто не могут их рассказать.

— … грязевые ванны… и игры… особенно одна… И сны, ах, какие там снятся сны. Впрочем, извиняюсь. Секрет. Но мой друг согласился. Он сказал — почему бы и нет. А ещё он сказал странное, тут я не понял.

— Господин Зерт. Что он сказал? Пожалуйста, очень точно.

— А? Ну, просто что слышал об этом месте. Давно. Только это же странно, они не так давно открылись…

Грызи белеет до состояния костюма Мясника.

— Трижды мантикору скортоксом в сопло!!

— Это варжеское? — помаргивает Чудик. — Традиционное, да? Я запишу.

— Нет, это авторское… Простите. Можно воспользоваться вашей Водной Чашей?

Недоуменный Чудик моргает. Разводит руками: конечно-конечно. Вот, уже звоню в колокольчик, вас слуга проводит.

Ловлю командирский взгляд, по которому становится ясно: впереди выход на боевые.

— Мел, вызывай Фрезу. Потом вызови Аманду — пусть готовит сумку, она знает, для чего. Мне нужно перемолвиться парой слов с фениксом — он пойдёт с нами. Я потом тоже подойду к Чаше. Господин Зерт, не могу передать, как мы вам признательны. Можно отложить совет по поводу животных примерно до завтра? Я обязательно приеду сама или пришлю кого-нибудь — просто оказалось, что нам срочно необходимо быть в другом месте.

— Что-нибудь случилось? — преспокойненько осведомляется Чудик. — Конечно… всегда рад помочь. Как жаль, что вы не рассказали мне историй, правда. Но вы ведь поведаете мне какую-нибудь легенду? Варжескую сказку? В следующий раз, когда мы увидимся?

— В следующий раз, когда мы увидимся, я обязательно расскажу вам легенду, — шепчет Грызи, поднимаясь с таким видом, будто намерена прошибить стены психушки собой. — Варжескую сказку. О месте, где сходятся все дороги. Куда ведут все пути…

— Что там, — не могу сдержаться я. — Что там в этой лечебке?

Грызи едва шевелит губами в ответ.

Одно слово. Рваное, воняющее болотом и жутью.

Я слышу его, я же Следопыт.

И бледнею.