Путь варга: Хищные пастыри. Книга 1

ПЕРЕКРЕСТЬЕ. ИСТОК

ПЕРЕКРЕСТЬЕ 2. ИСТОКИ

'…с уверенностью можно заявить, что варги жизнь ведут

самую развращённую и распущенную.

При этом семейных уз они и вовсе не признают…'

Моарейна Стилк. «О благочестии»

ГРИЗЕЛЬДА АРДЕЛЛ

Лес поёт. Перебирает струны солнца и позвякивает каплями росы. Разливается голосами вестников утра — зарёвок и дроздов. Скрипка жаворонка в вышине. И трубят стимфы возле болота, куда они собрались для весеннего хвостотряса.

Гриз вступает в музыку леса. Высвистывает весеннее приветствие — и лес откликается. Омывает звуками, как водой.

Дубы и вязы — сторожевые вдоль голубоватой речной дороги. Добрые великаны с долгой памятью. Улыбаются корявыми дуплами, машут зелёными ладонями.

Где была, девочка-варг? Куда ходила? Забыла нас?

Нет, молчит Гриз. Я помню.

Старый Скрипун. В твоём дупле было весело прятаться. Дед-Желудник — с твоих ветвей было интересно наблюдать за братьями. И швыряться в них желудями. А вот Ловец Молний — мы старались держаться подальше от тебя в грозу. Но с макушки твоей глаз не сводили.

Пальцы мои помнят извивы вашей коры. Ноги — звериные тропы. Кожа — поцелуи ветра, сладкие, как мёд диких пчёл.

Не верьте, что я уходила. Осталась здесь. Оставила восемнадцать своих лет — разве мало?

Река выворачивается из-за кустов, лезет под ноги, — погладиться. Давно не виделись, девочка-варг. Не забыла моей воды — самой щекочущей на свете? Куда бежишь сейчас? К какому морю стремишься?

Нынче я бегу вверх по течению, — отвечает Гриз и наклоняется, лаская воду пальцами.

Фреза фыркала, когда отправлялись в путь: «Чего придумала, это ж миль десять чесать! Подкинула б как всегда…»

Но иногда нужно притечь к истокам, будто река.

Когда русло Кериенты делает поворот — Гриз шагает напрямик, через лес. Углубляясь в Ренейскую пущу. Врастая в тело леса и впуская его в себя, играя в давнюю, детскую игру.

Мы — вместе. Ты во мне и я в тебе. Все твои тропы. Все твои соки. Вся музыка, какая есть в них.

Я твой отросток, твой сбежавший к иным рекам ручей. Ты мой корень. Мой исток.

Хранилище моих дней, моих лет, которые остались здесь. Застряли под шероховатой, царапучей кожей твоих деревьев. Затерялись среди сорочьих сплетен. Новые мои следы ложатся поверх старых — и я помню…

Смех, и брызги, и возня позади, за кустами. Я катаюсь с глинистого берега с семейством развесёлых выдр. Полянки за полмили отсюда хранят эхо песенки про обжору-Земляничника. Грибные ложбины мили за три — кладовые детских восторгов: «Какой здорову-у-у-ущий пущаник!»

Ветер бросает в лицо ошмётки прошлого: голоса, смех, жалобы…

— Гризи, куда понеслась⁈

— Всё взрослым расскажу-у-у-у!

— Э-э-э! Нам туда нельзя!

— Ты упадёшь в воду! И так тебе и надо будет!

— Она что — залезла на дерево⁈

Нудный голосок немножко в нос — мелкая Тамайта выставилась из-за дерева. Наверняка ведь сейчас подсмотрит, а потом торопливым шепоточком вывалит: вот! опять! посмотрите!

— Опять была в единении! Когда взрослых никого рядом нет! С алапардом!!

— Лазила у раненного грифона стрелу из лапы доставать!

— Сидела в дупле!

— Повисла вниз головой и говорила, что она летучая мышь!

— Орала песню со скроггами и других подначила!

— Скакала на единороге почти до границы!

И будут шептать и наушничать вместе с нудным голоском Тамайты — другие голоса. И в такт им будут вздыхать и охать те-что-старше:

— Что Джод себе о ней думает…

— Ну, ясное дело — у неё же ещё и мать!

— Управы нет…

— Непонятно, что вырастет…

И пожилые сосны все разом осуждающе качают головами — старухи, которым положено наставлять, и обучать, и делиться мудростью, а они…

Вздох ветра — глубокий и густой, как сень могучего дуба.

— Ты сбежала с урока у почтенной Илсы.

— Я… не сбегала. Просто там… у скрожихи Горли птенец выпал из гнезда, она просила его поискать.

— А почтенная Илса?

— А она нам как раз очень скучно рассказывала, как понять — что чувствует Хитрюга. А Хитрюге тоже было скучно, и он хотел почтенную Илсу напугать. Ну, чтобы мы завизжали и чтобы в догонялки. Только он не знал, как бы напугать варга — и вот, продумывал.

— И ты поняла это, потому что вошла с ним в единение?

— А… нет, зачем. Просто это же сразу видно, да?

Могучее, гордое древо молчит над ней. Совсем чуть-чуть касаясь плеч листьями.

— Пап? Ты молчишь, как…

— Как?

— Как будто хочешь тоже что-то увидеть. Или услышать. Или понять.

Тихий, прохладный, ласковый смешок. Тяжёлая пятерня ерошит волосы.

— Хочу понять — что тебе ещё видно сразу. Что слышно сразу. Что понятно сразу.

Ветер прошлого смеётся, потому что папа смешной. Потому что он же знает, правда?

Что лес течёт в крови. Распахивает тропы. Указывает следы зверей и птиц — и она словно узнаёт их, а не учит заново. Она будто видела раньше, а потом забыла — душистые травы, и их названия, и запахи, и зовы зверей, и их позы, обозначающие страх или игривость, и всё это легко и вкладывается внутрь неё, точно мозаика, потому что всё вокруг — части неё, как она — часть пущи…

«Отцовская любимица»… — ядовитый шип из-под ноги. Змеиное гнездо хранит ядовитые шепоточки. Спасибо, братья в чешуе. Теперь я знаю, к чему прислушиваться дальше. Нужно ловить ветер от южных сосняков. Там — неспешные широкие тропы, по которым можно степенно прогуливаться. В сопровождении верных друзей — керберов и игольчатников.

Ветер сыплет вопросами как иглицей.

— А люди там, вовне… все хищные?

— Не все. Некоторые просто глупы. Безалаберны. Считают, что природа должна принадлежать им. Подчиняться их прихотям.

— И… бестии тоже? Поэтому на них охотятся, да? И у них нет защиты так, как в общине. Хэльберт рассказывал…

— Да. За пределами наших общин они могут полагаться лишь на ту защиту, которую дала им природа. Иногда маги убивают их. Иногда — они магов.

— Но… а мы… мы же должны как-то… почему мы тогда только здесь, в общине⁈ Разве не должны мы как-то…

— Разве ты не помнишь, что говорила тебе почтенная Эммиа?

— Всех не спасти…

— Увы, дочь. Нам нужно беречь что есть. Наши знания. Общину и её зверей. Заповедные земли, которые стали убежищем для столь многих…

— Но это же так… мал…

Возмущённый перестук веток вокруг. Всплёскивает зелёными ладонями орешник. Как посмела подумать? Сказать?

Ренейская пуща велика и изобильна. Гриз усмехается простой истине. Вложенной, впечатанной внутрь с детства. Со многими словами и песнями.

— Погляди на лес вокруг, дочь, — вышёптывает ветер-напоминальщик. — Погляди на общину. Разве это — мало?

Двадцать миль на двадцать пять миль. Остатки древнего лесного массива — нетронутого, девственного, — на северно-западной окраине Тильвии. Вольница зверей и бестий. Заповедные земли.

Чего же тебе мало в ней, маленькая варгиня? Неужели — того, что мы храним?

— А… зачем мы храним?

— Потому что что-то должно оставаться правильным, дочь. Неизменным. Верным духу природы среди безумного мира. Наша община — ковчег чистоты в море грязи этого мира. И кто знает — может, когда-то придёт наш час. Час Пастырей и час мостов. Тогда мы выйдем, чтобы спасти их. Научить их… Понимаешь?

Под ногами тянется златотканник — поляны словно опутала парча со сложными узорами. Гриз ступает по ней бережно. С уважением кивает ветру: конечно, понимаю. Ты верил в это, отец. И сейчас веришь. В особую миссию тех, кто заперся внутри. Отгородился сотнями толстых прутьев деревянной клетки от мира и поверил: мы — чистые, а те — недостойные. Давайте спасём себя и ещё немного зверей.

Ковчег Аканты в мифах был разбит и образовал Кайетту. Ковчег Джода Арделла затаился в лесах и ждёт своего часа.

Древняя община варгов в сердце пущи — аккуратные домики, смолистый запах дерева, укрывища для больных зверей. Козы в загонах. Хранилища ягод, ценных грибов и трав, которые потом братья повезут торговцам, на границу пущи (поглядеть бы!).

Пристанище для почти сотни варгов — впрочем, чаще куда меньше, потому что кто-то обходит лес, кто-то собирает травы, ягоды, грибы, а мужчины — уходят надолго, на сев…

— О чём ты думаешь, дочь? — спрашивает мягкий, ласковый голос ветра. И детский голосок шепчет в ответ:

— Некоторые идут вовне…

— Да. Те, что хотят повидать мир — часто они возвращаются, не вынеся его. Те, кто хочет быть отшельниками или спасать зверей в иных местностях. Уезжают по торговым делам. Молодые идут сеять.

Как происходит сев — маленькая Гриз примерно знает. Она видела гон у яприлей, и у огнистых лисиц, и у керберов — и, наверное, у людей тоже что-то такое получается. Отчего бывают дети. И только каждый десятый — варг, а иногда даже реже. И когда рождается такой ребёнок — старейшины чувствуют это, знают, где он. И приходят к матери, и…

— А… мамы плачут? Когда они узнают, что им придётся… отдать детей.

— У них есть выбор, дочь.

Только его почему-то не делают. Она видела младенцев — над ними хлопочут «матери общины», выпаивают козьим и единорожьим молоком. Но пока что не видела матерей, которые пошли бы за младенцами в общину.

Она знает ту, которая сделала такой выбор.

Одну.

И она знает, что семьёй нового варга станет вся община, и что из безумного мира он попадёт в чистый лесной ковчег, но почему же тогда ей так пронзительно жаль этих непонятных матерей — и что-то неправильное, непонятное застревает, чувствуется колючками под кожей? Но отец снова будет хмуриться и бормотать: непонятно, что у неё там в голове, и она умолкает.

Ветер тихо смеётся в ветвях. Не хочет давать ответов.

Почти заглушает шорохи мягких лап — но уши варга чутки. Игольчатые волки выступают из-за деревьев тенями. Уловили её запах — и примчались проверить. Следопыты леса, вольная стая, обитающая здесь бесчисленные годы. Стройные силуэты, грозные иглы вдоль спины. Предупредительно подняты — кто?

— Нежеланный гость, — смеётся Гриз, останавливаясь. — Иду за ответами к истокам. Как вам — давали распоряжение насчёт меня?

Распоряжение-то давали, это видно. Молодые стражи недружелюбны. Пригибают головы, смотрят исподлобья. В груди клокочет рык. Те, что помудрее, смущены и озадачены. Как задержать варга? Как не пропустить Пастыря? Да, сказано, что она — опасность, зло, хищник…

Только что-то непохоже.

Гриз прислоняется к смолистому плечу сосны. Ждёт, пока тревожная песнь не позовёт вожака. Пока он не вступит на поляну — громадный, седой, с совершенно белыми от времени иглами.

— Здравствуй, Иней, — говорит тихо. — Я скучала.

Ловит тяжкий взгляд золотистых глаз — и взвивает в своих глазах пышные весенние травы: мы вместе, вместе… помнишь, я врачевала твои раны после горячих схваток с молодняком? А весенний бег по лесу, когда ты был ещё волчонком? Я вернулась ненадолго. И не сделаю вреда. И ты можешь отправить гонцов своим — пусть расскажут в общине.

Тем более, что там есть тот, с кем я хочу говорить.

Старый вожак разворачивается к прочей страже. Коротким рыком шлёт в общину гонцов. Он не подходит, не даёт себя коснуться — но провожает её, идя слева, на уважительном расстоянии в три шага. Как с равной.

Безмолвно рассказывая своё: о новых лунах и волчатах, вкусной добыче. Варгах, которые ступают по здешним тропам — одни или вместе с наставниками…

Наставницами.

Ветер налетает — порывами. Хлопает крыльями бестолково. Несёт на них голоса прошлого из общины в сердце пущи…

И тихий-тихий перезвон спиц.

— Ты всегда задаёшь странные вопросы, девочка. Это пугает многих.

— Ага. Тамайя говорит — никто не хочет быть моей наставницей. Она подслушала. Тогда… мне не надо спрашивать?

— Спрашивай всё. Спрашивай больше. Просто привыкни к мысли, что не все смогут ответить.

— Даже ты не сможешь, бабушка⁈

В руках тётки отца Изеллы Арделл — тихо поют спицы. В тёмной зелени глаз прячется улыбка.

— Я особенно.

— Ты же… отец говорит, что ты в общине всё-всё знаешь, потому что ты главная наставница — Кормящая, и вообще…

— Да. Предполагается, что я кормлю юных варгов знаниями, словно матери — молоком. Но человек не может питаться материнским молоком всё время. Ты должна научиться сама искать пищу ответов. Понимать, что верно. Находить путь.

— А как⁈

— Учась. Следя. Я помогу тебе, дав всё, что осталось у меня. Будь моей ученицей, но не как иные. Будь моей ведомой — и я стану поводырём. В чём дело, девочка? Неужто не хочешь?

— А если ты со мной наплачешься⁈

В обрывках ветра тонет смех. Листья ясеня на поляне плачут росой. Гриз вытирает её, как слёзы. И посылает с ветром свой поцелуй той, кто давно стала пригорком, усыпанным листьями — лучшей из наставниц. Вскормившей беспутную, как будут говорить потом.

— Наплачеш-ш-шься… — шелестят предательские осинки голосами тёток, и троюродных сестёр, и другой родни. — Ой, наплачешься…

— И куда она опять делась?

— Танцевала на льду — видали?

— Полезла к скортоксу — куда годится⁈

— Опять на два дня пропала…

— Ох-х, наплачешься…

Прости, бабуля — ты дала мне много. Рассказала, может быть, больше, чем знала сама. Плакала ли ты обо мне по ночам? Хотела ли ты, чтобы я заняла твоё место — стала новой Кормящей, как хотел того отец?

— А если у меня не получится? — хмуро спрашивает ветер в листьях ясеня. Голосом её-четырнадцатилетней.

— Получится. Если захочешь.

В ветре — задорный свист двух кнутов. Пересвистываются два родственных щупальца скортокса: «Учитьс-с-с-с-ся!!»

— А вдруг не захочу?

— Тогда у тебя получится что-то другое. Будешь строить крепости. Отправлять ковчеги в плавание. Ходить в огне. Вить гнёзда и кормить птенцов…

— Варги не вьют гнезда.

— Не вьют. Не рождаются на Энкеров день. Не носят кнуты. Не льют крови. Очнись, пташка. Хватит петь с чужих слов. В детстве ты находила больше своих.

— Просто это… непросто.

Голос наставницы налетает ветром. Дразнится свистом кнута. Зазеваешься, нырнёшь не в ту сторону — коснётся шероховатым краем, заставит оцепенеть.

— Найти слова? Выразить мысли? Шагнуть за грань? Делать что хочешь? Что из этого непросто?

— Попрать свой долг. Оборвать свои корни. Проститься с тем, что дорого.

Свист кнута в ответ — обрывистый, пока неумелый. Боль в мышцах, боль в груди. Боль в горле — от слов.

— Тогда ответь — кому ты должна и что задолжала. Выясни — насколько глубоки твои корни. Измерь ценность дорогого. Пора начинать, девочка. Дай ответы себе.

Кнут свистит, свистит из памяти — диковинной птицей, ободряюще и чуть печально. И Гриз улыбается дальнему звуку. Тебе бы понравилось, бабуля. Я дала себе ответы. Сразу же после того, как ты в последний раз обнялась с землёй. Над твоим последним ложем, среди осенних листьев — я уже знала: мне не бывать новой Кормящей. Я уйду в мир, пока стволы дорогого леса не обернулись решёткой. Пока я не выросла из него совсем.

Я только хотела подождать. Ещё лет пять, а может, десять. Набраться опыта. Не расстраивать отца до времени. Не прощаться с пущей, куда так глубоко вросли мои корни.

Только вот…

Кериента выворачивается из-за зарослей, как длинная водяная змея. Здесь река разлилась пошире — подпитывает подземная сестра. И какое-то время Гриз стоит неподвижно, глядя на другой берег, за которым — уже не заповедные земли общины, там охотничьи имения. И если вскочить на единорога, пустить в галоп, то меньше, чем через час будет виден замок.

Грудь вздымается всё чаще, словно от бега.

Отвернуться от вкрадчивого блеска речной воды. Заставить себя шагать быстрее. Нужно уйти подальше. И не оглядываться на реку. Не слушать тревожных вскриков птиц. И избежать порывов ветра, в котором…

— Не смейте её трогать! С ума посходили⁈ Кто вам в голову вложил бить арбалетами по яприлю? Тем более — по самке с детёнышами⁈

— Кто вы вообще такая и как оказались здесь?

— Бо-о-оги… ногу сломал… Этель, что за девка и что ей надо на твоей земле?

Этель… Этель… отравленное имя шипом вонзается в душу, и шаги всё быстрее, и нужно перейти на бег — потому что память гонится следом, и ветер нагоняет, доносит голоса…

— Кажется, теперь вы зашли на нашу территорию.

— Тогда мы квиты.

— Охотитесь?

— Разве что на вас. Хотел извиниться — я был не слишком любезен. Так бывает, когда охота идёт наперекосяк, а у твоих друзей переломаны кости.

— Извиняюсь, что нарушила границу. И была невежлива. Так бывает, когда травят знакомого зверя с детёнышами.

— Как поживает та яприлиха? Может быть, нужно что-нибудь…

— Раны почти затянулись, в общине хорошие травы. Спасибо, что спросили.

— А… вы? Вы ведь, кажется, в речку бросились.

— Честно говоря, не впервые.

— Почему-то мне так и показалось. Боги, я всё ещё нелюбезен — Этельмар Сотторн. Но можно Этель — как-никак, вы спасли меня и кучу моих друзей от бешеного яприля. Так что я чертовски вам обязан.

— Гризельда Арделл, можно Гриз. Мне правда неловко это говорить, но я бежала спасать яприлиху. Так что можете считать, что обязаны Жрице.

— Какое благостное имя.

— Потому что она всё жрёт.

— Всё равно запомню в веках и расскажу потомкам. Но личную благодарность приносить ей пока не буду. С вами, в конце концов, разговаривать гораздо приятнее.

— Просто у вас нормального яприля-собеседника никогда не было.

Смех двух людей звенит в птичьем пении. Рассыпается в беличьем треске. Мелькает быстрее лани — и несётся вслед стремительными, мягкими прыжками. Неотвратимо настигая её, бегущую что есть мочи.

Только вот не сбежать. Память встаёт между деревьями в полный рост. Запускает ростки под кожу, тянет руки. И ветер лупит порывами — наотмашь, прилетая с разных полян, из разных уголков леса, и мелькают — долгие разговоры, и робкое касание рук, и «Зачем ты приходишь сюда?» — «Потому что ты — моё всё». В ветре — горькая сладость первых поцелуев — и она старается не хватать воздух на бегу, но всё равно ловит его.

Нежный отзвук лесных белозвёздниц — от полян, усыпанных цветами, как снегом. От той дальней поляны, по которой цветы расстилались простынёй, и тёмные волосы рассыпались по цветам, а её боль — первая, тайная, мешалась со слезами, которые она прятала в его плече, с обжигающими ответами этого мира…

Ветру не настичь её больше — Гриз Арделл несётся быстрее ветра, быстрее птиц и алапардов, ставя ноги вслепую на привычные кочки, не открывая глаз, чувствуя только, как захлёбывается сердце в груди. Но память ждёт в засаде на пути. Ударяя с размаху под дых давним, коротким словом.

— Нет.

Когда она останавливается и открывает глаза — их жжёт. Золото и зелень дробятся в причудливую мозаику, мешаются и пляшут в такт сбившемуся дыханию. Сейчас должно настичь прошлое — с новыми ударами. Притащить его лицо перед прощанием. Или слова? Или то, каким счастливым он выглядел, когда предлагал идти за ним?

Но память то ли застыдилась, то ли испугалась. Отшатнулась от мирной полянки, поросшей земляникой и грифоновкой.

Словно там притаилось что-то похуже.

Деревья вокруг поляны подросли. Кустарник погустел и вытянулся. Раны на земле давно зажили. И следов старой кормушки не видно.

Но это случилось здесь.

Гриз медлит минуту. Медленно, как во сне, ступает на поляну — и зелень вокруг неё процветает белой памятью. Цветками земляники. Ветер памяти доносит любопытные детские голоса — ближе, и ближе, и ближе.

— А если… они не придут?

— Сказано ж — грифоны эту кормушку любят.

— Да-а-а-а, а вдруг они улетели куда-нибудь…

— Грифоны не летают. Их злые маги нелетающими сделали же.

— Так это я так, к слову. Я про Воздушные Войны тоже знаю, так-то.

— А что ты такая грустная, Гризи?

Троюродная сестрёнка Корделия семенит рядом. Морщит острый носик, заглядывает в глаза.

— Что-то случилось? Ты и вчера такая была. И позавчера такая. Какого-то зверя ранили? Или он умер? Или ты поссорилась с кем-то?

Просто иногда бывает трудно прощаться. Даже если знаешь, что поступил правильно… корни врастают слишком глубоко.

— Почему, почему ты грустишь, Гризи?

Настырный голосок звенит в ушах — и она отмахивается, как от комарья. Белая поляна в буйном цветении земляники. Выдолбленная коряга — миска под угощение для грифонов. Витаминная смесь из сушёных ягод, грибов и душистых трав — чтобы затянувшаяся линька перьев проходила полегче, а то Орлик что-то совсем заскучал…

— А… что нам делать? Нам лечь в засаду и не шуметь?

— Глупышка, чего ты боишься. Они нас не тронут — мы же варги…

— И вовсе не боюсь! А вдруг они… испугаются, да.

— Кого? Варгов? Так они сюда не первый год ходят.

— Давайте цветы земляники собирать? Тётка Амалья похвалит.

— Гризи, Гризи, ну чего-о-о ты…

— Ты заболела? А расскажи что-нибудь. А правда, что там, ну, вовне… там все хищные, да? Как охотники, да? Ну, кроме остальных общин.

Гриз кивает невпопад, тихо срезая стебельки с земляничными цветами. Бездумно, бережно, словно букет собралась дарить. Пальцы подрагивают — обрывают нежные лепестки.

Ягоды уже не вызреют.

— Все цветки так оборвём… а скоро они?

— Скоро.

Грифоны недалеко — уже слышно их величественную походку между деревьев. Трое — шорохи крыльев, поступь мягких лап. Гордый полурык-полуклёкот — это Орлик, конечно. А его подруга севернее, и брат с другой стороны. Смуглянка звучит странно — обнаружила что-то? Добычу? Соблазнительный запах? Теперь вот и остальные перекликнулись заинтригованно — что отыскали?

— Гризи, а Гризи, а что там…

— Тише, — шепнула она, поднимая ладонь. Неожиданная поступь человека недалеко от грифонов. Человек крадётся, будто следит… охотник?

— В группу, и готовьтесь уходить или прятаться.

— Гри-и-и-изи, а что…

Треснули и разлетелись заросли за сто шагов. Разодралась тишина от внезапного вопля: яростный, пенный рык, клёкот, всё вместе — и удары когтистых лап по стволам, и бьющиеся крылья на бегу…

— Бегите.

Инстинкт вскрикнул: страшное, самое худшее! И она сдёрнула с пояса кнут за миг до того, как Орлик прорвался на поляну.

Хлопья пены падали с боков. Молотили когтистые лапы, лупил хвост. Клюв скрежетал, и из него вылетал визг, хриплый и страшный, и она сунулась было в единение — но грифон не желал смотреть в глаза, не желал мягкой зелени, не желал слушать…

Тогда она встала перед ним — и Право Пастыря заставило бешеную бестию отпрянуть и замедлиться.

И варжеским чутьём она поняла — это ненадолго, что бы с ними ни случилось, пока это подействовало не до конца, но если вдруг…

Хруст кустов справа — это Смуглянка, с переломанным крылом, исходя на яростный шип. А сзади кто-то упал и закричал — дети не успели уйти. И юнец в охотничьем зелёном костюме выскочил на поляну, тонко завопил: «Нет! Стойте! Не смейте!» — ударил воздушным прессом, неудачно — Орлик обернулся к нему с яростным воплем, ринулся, взмахнул лапой…

«Я не успею», — подумала Гриз — и вдох растянулся в бесконечность.

Падает на землю охотник, вскидывает ладонь в пассе — которого уже не будет. Грифон взвивается в последнем прыжке. Бурая Смуглянка вытянула шею — нацелилась на тех, за спиной Гриз. Глаза больные, алые. И третий грифон крушит лес, прорывается на поляну. И они недоступны для Дара, и нет верных решений…

…только одно, неверное.

Нож взметнулся одиноким ядовитым зубом. Впился в ладонь — и та процвела алым, сочным.

Брызнули и повисли на кустах земляники алые капли — ранний урожай.

И мир ухнул в безумную круговерть огненных нитей, в их алый хохот и в обжигающий крик. Её захлестнуло и завьюжило — «наша, наша, с нами, сделай же простой шаг!» — и она сгорала, выжигаемая до чёрной пустоши, а нити вокруг змеились и смеялись, и легко было утонуть в вихре, в пламенном хаосе, и она искала — за что бы уцепиться, а пальцы скользили, и мир бесился и хохотал: «Крови, крови, нужно больше крови…»

Тогда пришёл прохладный голос из прошлого. Напомнил тихо: «Крепость. Ты построишь крепость…»

И она облеклась в высокие стены, отковала нерушимые врата, воздвигла караульные башни и валы. Рванула за нити алой паутины, пронизывающей её и грифонов.

— Замрите, — велела жёстким, недобрым голосом крови. Они повиновались — марионетки на ниточках, куколки в коконах алого смеха.

Безвольные. Подвластные. Так легко управлять… даже слишком легко.

«Только жертвы, — смеялась горящая паутина — и разрасталась, угрожая опутать всё и вся. — Всего только глупые жертвы, и так легко стать над ними. Закончить всё, закончить единым шагом. Ибо если они жертвы, то ты…»

— Усните, — и по обжигающим нитям вместе с приказом бежит пронзительный смех: как-как? Не то слово, совсем не то слово. Тебе нужно ещё учиться, но ничего — ты научишься, ты ведь уже перешла грань. Так пойдём же с нами, так будь нашим настоящим сосудом, будь же наконец полной, ибо мы теперь для тебя всё, ты ведь Кровавый Пастырь — кто ты теперь без нас?'

— Гриз, — прошептала она, припомнив что-то дальнее, уже почти неважное. — Я Гриз… я Гриз Арделл.

И ворота крепости сомкнулись за ней, выпуская в лес — к трём спящим грифонам, перепуганному охотнику и плачу за спиной.

— Я… не хотел… я не знал!

Заживляющее зелье в кармане — по намертво вбитой привычке. Вместе с бинтом и флаконом струи гарпии — перебить запах. Пальцы, ставшие чужими, бинтуют правую ладонь. Не думать. Не смотреть на упавший нож. Алые брызги на белых цветах. Интересно, зацветет ли земляника на следующий год алым…

Позади уже не плакали — смотрели. Она знала — как. Чувствовала спиной. Потому не оборачивалась. Чтобы не прочертить даже взглядами грань, которая — уже легла.

И ещё так можно было представить, что они смотрят только со страхом.

— Назад в общину, все, — голос был ещё жёстким, властным. Только выходил из горла с солью, будто и оттуда кровь хлынула. — Сейчас же!

Она хотела ещё добавить, что подойдёт позже — и не смогла соврать.

Топот. Треск веток. Торопливый, захлёбывающийся шепоток: «К-к-к-кровавая!» Шептал ли кто-то: «А если она бросится»? Сказал ли: «Бежим быстрее»? Или может, это только птицы — птицы да звон мошкары в ушах.

В горле пересохло, и она с трудом влила туда пару глотков воды. Охотник всё стоял на коленях, держась за голову. Было ему лет двадцать, может, меньше. И наверняка благородное происхождение — вон, куртку попроще надел, а перстни снять забыл.

— Чем вы их? — спросила, когда пошла смотреть грифонов. Вгляделась в круглый жёлтый глаз Орлика, вслушалась в удары сердца, посмотрела пену на клюве.

Ладонь саднила под повязкой, пока рылась в сумке, искала основной антидот. Охотник бормотал, что он не знал, не мог знать, что дети… и он бы никогда, ни за что, и эликсир… кто знал, что так быстро сработает, и действие совсем не то…

— Эликсир бешенства на приманке? Чья работа — нойя или просто Травника? Состав хоть знаете?

— Я… нет, не знаю… Она сказала — это особый эликсир, он… он так не должен был, и я не думал, что дети…

Он частил и вздрагивал, лицо было исцарапано кустами, через которые он ломился наперегонки с грифонами. Взгляд упирался в Орлика — тот распластался в двух шагах.

— Дети… и вы… совсем не такая… Вы же меня спасли… Девятеро, я не должен был, это всё ошибка…

— Насколько понимаю, вы от госпожи Сотторн, — тихо проговорила Гриз.

Он не ответил — вздрогнул, когда наткнулся взглядом на перевязанную ладонь.

— Друг Этеля?

— Т-т-троюродный брат.

— А. Решили благое дело совершить? Избавить родича от корыстной варгини?

— Я думал, вы… — вздохнул, прижался виском к близкому дереву. — Говорили, вы околдовали его… так, что он собрался жениться, и… ещё что вы…

Чудовище? Развратница? Дикарка? Горло у него дёргалось, кадык ходил взад-вперёд, когда он глотал слова. Выдавил только:

— Она сказала — это не убьёт… только предупреждение — испугать… отвадить от здешних лесов…

«Варги крови — порочные твари, которым не место в наших чистых краях…»

Сколько детям понадобится, чтобы дойти до общины? Мало времени. Она мотнула головой, заставила себя сосредоточиться на антидоте.

— Вы… спасли мне жизнь. Вы… я…

Охотник с суеверным изумлением вглядывался в неё. Она стояла над ним и над грифоном. Отвернувшись от алой полосы, перечеркнувшей поляну и жизнь.

Глядела сверху вниз молча и словно из дальнего сна.

А слова выходили ровными, только тяжёлыми и холодными — глыбы на реке по весне.

— Странно, что госпожа Сотторн не сказала вам этого. Может, не знала сама. Или решила подстраховаться.

Её глаза были сухи, как луг под зноем.

— Мы с Этельмаром Сотторном расстались четыре дня назад.

У него были голубые глаза — словно цветки цикория. Распахнутые в недоумении и ужасе. Все в дрожащей росе.

— Я собиралась покинуть общину до полной луны. Но если так… уйду сегодня. Можете передать госпоже Сотторн. И… я напишу ей потом. Во избежание, так сказать.

— Но… я… я могу что-то сделать? Помочь?

Едва ли он знает о варгах-на-крови. Едва ли что-то знает о варгах. Как и госпожа Сотторн. Но знает другой — и если он услышит… если поймёт, что её ждёт…

— Этель не должен узнать, что здесь произошло. Так будет лучше для него, для вас, для госпожи Сотторн.

— Но… а вы…?

— Для меня тоже.

— Я… поклянусь на Печати.

— Как знаете.

Внутри было пусто — будто вся кровь вытекла через порез на ладони. Она дала антидот другим грифонам, пока охотник клялся на Печати. Потом он ещё что-то пытался сказать — всё извинялся и уверял, что если можно как-то загладить…

От его голоса метка, которую нельзя будет загладить никогда, пылала под повязкой.

Наверное, этот охотник хотел получить от неё ещё что-то. Слова прощения. «Вы не знали». Но времени оставалось совсем мало: в общину нельзя, там уже не с кем прощаться, там в лучшем случае сожаления, в худшем — отец…

Она шагнула и растворилась, не прощаясь — будто уже была не отсюда. Призраком восемнадцати лет, проведённых в лесу. Будто была прошлым. Памятью.

Даже не спросила его имени.

Гриз Арделл тихо выдыхает. Стряхивает с ресниц видения прошлого: три грифона, глубокие следы когтей посреди земляничной поляны, перепуганный охотник и её смутный силуэт среди деревьев.

Только стоит перед глазами яркая, алая полоса. Взрезавшая по-живому белое покрывало цветов.

Идти теперь уже осталось немного. Нужно выйти к реке и следовать против течения. Тогда она перешла на бег — а сейчас идёт не торопясь. Ощущает пальцами зарубки на правой ладони. Два с лишним десятка лёгких, неверных троп. Алых ручьёв, уносящих тебя вир знает куда.

Река катится в будущее. Уносит себя из Ренейской пущи. Гриз идёт обратно. В глубину пущи. К прошлому. К началу начал.

«Но варги не вьют гнезда», — напоминают тихие песни горлицы. Хлопочущей над постройкой гнёзд.

Гриз мимолётно кивает на ходу — верно, потому что мы лишены воли птиц. Может — мы вили бы новое гнездо каждый год. Выводили бы птенцов — и оставляли бы, перелетая с места на место. Не рискуя привязанностями.

Только мы не птицы. Мы мосты над раскрывающейся пропастью. Над бушующей серой водой. Стражники, лишённые семей. Пастыри, лишённые домов. Потому что любой дом, любое гнездо, любая семья — это граница и обязательства. Ответственность. Приют, который нужно беречь и обустраивать. Мы же в ответе за наши стада. За всех, кто ступает при нашей помощи через пропасть.

Когда твоё гнездо — весь мир, нужно ли вить ещё одно, поменьше?

При подходе к общине звери начинают встречаться чаще. А лес напитывается тревогой, вестью о нежеланной гостье. Звери, которые непременно подошли бы — поздороваться с варгом — разбредаются, пряча глаза. Огнистая лисица видит — и ныряет в заросли поглубже. Керберы, ворча, подаются за деревья. И игольчатники таятся за корнями-выворотнями, и уходят яприли в ложбины рыть иные корни…

«Кровавая… чужая… не наша…»

Почему-то ясно — чей шёпот живёт в них.

Гриз усмехается. Ловит взглядом примолкшего насмешника-скрогга на ближайшей сосне. Распускает под веками зелёную поросль.

Нежные листья земляники.

— Скажи ему — он знает, где меня искать. Я буду ждать до полудня. Потом отправлюсь в общину.

Серая тень с коротким всхохотком срывается с ветки. Гриз продолжает путь вдоль реки по пустеющему вокруг неё лесуСвидание с памятью состоялось, и идти уже меньше мили, и впереди — то, ради чего она здесь…

Исток.

* **

Домик стоит над рекой. Там, где деловитые ивы вечно полощут в воде зелёные косы. Домик придвинулся к ивам и к реке бесстрашно, словно никогда не опасался разливов.

Похож на маленький кораблик, который вот-вот влезет в воду и поплывёт. Крепкие, просмоленные бока. Сиреневые занавески-паруса. Дымок из трубы — кок, небось, обед готовит.

Под крышей с потускневшей черепицей полно гнёзд золотистых тенн. Тенны распелись и звенят — и ещё целую минуту Гриз кажется, что это звенят детские голоса, что река закована в белые доспехи льда, а она сама в упоении кружится на гладкой поверхности. А из-под ног расходятся маленькие трещинки — и в стылой воде вот-вот проступит синева небес.

И пахнет коричным печеньем и травами.

Да ещё доносится из дома тихая песня.

— Мало народу, — говорит она, заходя в дом и стаскивая куртку. — Что, все на обучении или разогнала?

— Носятся по лесу — весна…

Они никогда не здороваются, не обнимаются, не прощаются. Всегда разговаривают так, будто другая только что выходила на пять минут. Повелось с детства.

— Ты поздно сегодня. Я ждала с утра. Пирожки остывать уже начали.

— Хм. Твои пирожки я ем даже после пирожков Фрезы и Аманды. Они, наверное, обиделись бы, но ты у меня с детства — чемпион.

Гриз лезет в тяжёлую чугунную плиту прошлого века — добывает пирожки опытным жестом. И вовсе они не остыли. И чайник тёплый. Ничего особо не изменилось с её прошлого зимнего визита… да и вообще почти ничего не изменилось.

Тяжёлый, разлапистый комод в углу. Посудный шкаф самую малость потрескался. Кровати за ширмой. Веники трав по стенам, цветы в вазе, книги по травам и выпечке — вперемешку, какие-то детские куртки брошены на кресло — нужно починить…

Может, только добавилась одна крошечная морщинка в уголках карих глаз, так похожих на её глаза. Да пара серебристых волосков объявились в каштановых кудрях — в точности схожих цветом с её кудрями.

Хестер Арделл устроилась у окна, в ласковом танце солнечных пылинок. Прищурившись, делает последние несколько стежков — латает чьи-то подранные штанцы. Обрезает нить и приветствует дочь улыбкой.

— У тебя в волосах хвоинки. И вот, листик около уха залетел.

— Подарки леса, — Гриз встряхивает головой, но потом подходит, позволяет материнским пальцам выпутать лишнее. — Я прогулялась по старым тропам. Поглядела вехи.

— Была возле общины?

— Какой толк. Нарвусь на детей — подымут визг, а если на знакомых… может, они будут визжать ещё громче. Ни к чему их волновать — и так весна.

Материнские пальцы ласково треплют волосы, гладят плечо.

— А как твоя весна, доченька?

— Как у яприля, — усмехается Гриз. — Временами хочется плюхнуться в болото, а к ночи — ещё и заорать на всю округу. Всё как всегда, словом.

Таиться от матери бесполезно. Она и так… не до конца, но немного в курсе, потому что они стараются хотя бы раз в девятницу говорить через воду. Да и был ведь ещё тот визит два месяца назад.

А даже если бы и не было его — Хестер Арделл умеет замечать как никто.

— Не всё как всегда. Ты пришла срочно. И явилась с новостями. С такими новостями, что тебе пришлось идти по вехам. И ты внутри точно щупальце скортокса — сейчас метнёшься, обожжёшь. Расскажешь?

— Это можно потом, после неприятной части, — Гриз отмахивается, поморщившись. — Ага, он знает. Стражи ему донесли. Я так думаю, явится скоро. Лучше будет, если ты меня подготовишь. Есть что новенькое?

Во время бесед через Водную Чашу она не спрашивает мать про общину. Будет важное — скажет. Сейчас тоже не задаёт вопросов — подтягивает под локоть заварник с душистым травяным чаем, прикусывает второй пирожок и слушает мерный материнский голос, уносясь по тропе за на две мили к востоку от реки — к общине, где скопление таких же вот небольших домиков-корабликов; и есть длинные загоны для больных и раненых животных; и отдельный дом, где живёт шуршащая память на сотнях листов; и два более длинных дома для детей — девочки в одном, мальчики во втором, только после проявления Дара, а до того за тобой присматривают «матери общины»… Те, что прядут, и заготавливают травы, и готовят, и берегут знания варгов.

Вслед за голосом Гриз входит туда, где для неё уже восьмой год как всё запретно. Заглядывает в окна, гладит по лбу круторогую, упрямую козу. Хлопает по крупу захворавшего единорога. Людей мало — весна, и нужно блюсти угодья: принимать зверей, бегущих от капканов и охотников, и обучать юных варгов, и читать следы, смотреть на тропы…

— … сейчас мало кого увидишь. И связаться тоже — едва ли: вся эта блажь по поводу того, что маги следят через Водные Чаши, докатилась и до общины. Старая Тельма свою приспособила под ночной горшок. Корди… помнишь Корди? Говорят, перешла в общину в Ирмелее, две девятницы как. Бойенна — та ушла в общину к терраантам, у неё с ними хорошая связь. А про Йона я тебе говорила? Он решил с нойя попутешествовать — посмотреть на долину фениксов, ушёл с лейром, только это было ещё до зимы. Хармари — у неё, кажется, что-то начало получаться в городе, она всегда хотела повидать в город…

Имена… имена… будто опавшие лепестки земляники. За ними те, кого когда-то называла — «брат», «сестра», «малыш».

— Странно. Я видела Олли, она сейчас в цирке Эрнсау. Так вот, она говорила что-то насчёт того, что община теперь закрыта. Якобы Джод хочет сберечь оставшихся.

— Всегда были те, которые прыгают через заборы. А некоторые прыгают куда выше — только не со мной ты должна говорить об этом.

— Понятно.

Пирожок пахнет грибами, луком, детством. Гриз жуёт мягкое тесто, закидывает голову.

— Потолок после зимы как? У вас же тут ливни были.

— Сайлен с братьями помогли. Всё починили — немного черепицу обновили даже. Хотели ещё трубу посмотреть — её почистить нужно, так даже сегодня собирались заскочить, хорошо — потом передумали: там какой-то ремонт нужен, в общине.

— Ну-ну… весна, а Сайлен не на севе? Что ж это так.

— После предыдущего сева… — Хестер вздыхает, качает головой. — Опять не мой разговор. Но весной вышли только трое сеятелей. Остальные здесь. Мужчины весной не уходят на сев. Помнишь — я говорила тебе: они жаловались, что сеять с каждым годом всё сложнее…

— А-а-а, вечные проблемы наших сеятелей. «Доступные все страшные!» «Меня чуть родители не поймали!» «Вот твари распутные — они зелья пьют, чтобы не забеременеть!» «Она сказала, что вытравит плод!» «Написала, что отравится, да что ж такое!» Кажется, кто-то из братьев после первого сева даже плакал — как безумно жестока жизнь к великой миссии размножения варгов.

Иглы в голосе. Ощетинились, будто хвост таясты — сейчас полетят во вся и всё. Только с мамой можно, мать привыкла, что дочь временами ершится и колется… особенно когда речь о севе.

— И что же теперь утворили гадкие женщины, чтобы не рожать варгов, а? Даже не знаю… их нельзя одурачить наклейками на ладонь? Они хотят брачеваться? Желают денег на содержание ребёнка? Просят предъявить документы? Нет, про эти-то ужасы я уже давно слышала.

— Многие просят применять магию во время свиданий. Или надрезать ладонь в качестве жеста верности.

Гриз застывает со вторым пирожком во рту. Медленно проталкивает кусок за щёку.

— Небеса рассветные… они пробуют их на кровь? Как же хорошо их кто-то просветил о наших сеятелях.

— Сайлен и братья говорили о каких-то газетах. И было ещё имя из Акантора. Как же там… В-вир-иди…

— Вириди, наверное. Говорят, большой талант влиять всем на умы — ему бы с Джодом дискуссию устроить. Значит, заинтересовался размножением варгов? Представляю, что пишут в газетах. «Страшитесь, женщины, ужасной участи: вы можете нарваться на варга-сеятеля! Который убедится, что вы беременны и не вытравите плод — и растворится в свете своей миссии: нужно же посеять побольше. Ах, да. Иногда они возвращаются, и это ещё хуже».

— Хуже?

— Ты мне скажи. Что лучше — воспитывать ребёнка, рождённого вне брака, одной… в нужде, без денег, сдавая его в дом сирот, может быть… Или получить выбор. Отдай ребёнка в общину или иди вместе с ним.

— Это не мой вопрос: я давно ответила на него. И не твой вопрос. Ты хотела спросить другое.

— Да. Почему мы всё ещё зовём это севом. Надо бы подобрать новые термины. Обман. Вырождение. Что-то из этого, сама понимаешь.

Да, часть денег, которые в общине выручают на торговле редкими ягодами и травами, на лечении зверей — идёт на поддержку «пустозелья». Тех женщин, что не сподобились: варгом ведь рождается каждый десятый ребёнок — и то бывают перерывы, бывает куда реже. А матери могут даже не знать, что они, по меркам Пастырей Чудовищ — пустышки. Родившие тех, кто пройдёт Посвящение у Камня и обретёт Печать или же станет «пустым элементом». Правда, считается, что в крови таких детей всё равно дремлет варжеская кровь — и может проявить себя через поколение, через два…

Приносит ли им это счастье — вот что интересно. И сколько таких ходит по Кайетте? Не знающих — кто их отцы? Может быть, проклинающие обманщиков, которые вскружили головы их матерям?

— Иногда мне интересно. Сколько у меня на самом деле братьев и сестёр. Не по варжескому счёту. По общему.

Это давний разговор. Начатый ещё до ухода Гриз из общины. Тогда, когда она начинала вырастать из леса. И из отцовских речей. Они затронули каждую грань этого разговора за годы. Перетёрли в пюре понимания все вопросы. Кроме одного, который Гриз, может быть, наконец-то задаст сегодня.

Но разговор прерывают шаги по тропинке, ведущей от реки в общину. Тихие шаги — а за ними мягкая походка игольчатника, хлопанье крыльев, да вот ещё перестук единорожьих копыт. Гриз распрямляется.

— Всё, явился со свитой. Готовь травы, мама, — если разговор не удастся.

Хестер Арделл тяжко вздыхает и откладывает иглу. И ещё пару минут — пока шаги приближаются — молчит свою просьбу не горячиться… хотя бы не сразу.

Гриз уважительно кивает, ощупывая кнут на поясе.

Дверь распахивается как-то по-особому величаво — и последняя веха шагает через порог. А прошлое выстукивает в висках разъярённо: «…никогда не смей называть меня отцом! Прочь отсюда, Кровавая! И если ты появишься хотя бы за милю от общины…»

В бороде и волосах у Джода Арделла не было тогда столько седины. Но смотрел он именно с таким отвращением.

— Ты. Посмела угрожать, что явишься в общину.

Взгляд серых глаз, таящих в себе ясные прожилки бирюзы, уходит над её головой. Он глядит, подняв подбородок, на что-то ничтожное, омерзительное там, за ней.

Гриз Арделл встаёт напротив главы своей бывшей общины.

— Ты не оставил мне выбора. С зимы пытаюсь с тобой поговорить, а ты носишься как серна от алапарда.

— Мне не о чем с тобой говорить, Кровавая.

— И ты пришёл, чтобы сказать это лично.

— Да. Не вмешивайся, Хестер, — когда он переводит взгляд на мать Гриз, черты резкого лица чуть смягчаются. — Я не препятствую тебе говорить с этой… Встречаться с ней. Она тебе дочь. Но не мне. Нам с ней не о чем больше разговаривать. Ни о чём. Никогда. И не смей даже речи вести о том, чтобы войти в общину. Вот всё, что ты получишь от меня сегодня.

— Понимаю твою позицию.

Голос звучит почти весело. Так же, как шуршащий кнут, который петлями разворачивается и падает к её ногам, когда она выходит из-за стола и становится с Джодом Арделлом лицом к лицу.

— Если бы не острая надобность — я б тебе полслова не сказала. Но нынче мне нужен разговор, и я получу его так или иначе.

Он хотел было уже отвернуться к двери, но теперь глядит сперва на кнут — с брезгливой усмешкой. Потом наконец-то удостаивает взглядом её лицо.

— Побежишь за мной? Парализуешь? Знал, что от тебя можно ждать и такого. Мои друзья легко справятся с…

— … кровавым варгом? Не думаю, что ты притащил сюда всю общину.

Джод оставляет в покое дверную ручку. Он особенно похож на древнего пророка теперь, когда вглядывается в лицо Гриз. Словно ища потаенное.

— Как такое могло родиться у меня…

— Мы уже договорились, что я не твоя дочь. Джод. Мама, можно тебя попросить прогуляться немного? Ты от нашей беседы расстроишься.

— А мне хотя бы будет, куда возвратиться, если вы не сойдётесь во мнениях? –спрашивает Хестер. Прекрасно знающая нрав мужа. И нрав дочери.

— Он тебе новый дом построит, в общине хватает рук.

— В самом деле, — цедит Джод. — Я ведь всё равно не смогу сладить с Кровавой. Не переживай, Хестер. Она будет в целости. Я тем более.

Мать Гриз качает головой с большим сомнением.

— Чайник на плите, заварка вы знаете где. Печенье в верхнем ящике. Аптечка в среднем. Я недалеко, если что — кричите.

Посылает перед уходом предупредительный взгляд Гриз… наиболее разумной, догадывается та. Становится весело. В прошлую встречу Хестер так смотрела не на неё.

Гриз опять опускается за стол. Джод Арделл остаётся стоять. Морщится, глядя, как она сворачивает кнут и вешает к поясу.

— В твоём питомнике ещё не поняли, кто ты такая?

— Каждое утро плюют в моё преступное лицо. Просто я очень легко утираюсь.

Выражение пророка, наставника, древнего витии не слетает с лица Джода, даже когда он презрительно фыркает.

— Вот что мне интересно — ты вызвалась сама? Или просто согласилась, когда приказали? Всегда знал, что ты однажды явишься сюда посланцем от тех… Кровавых. Что они хотят передать?

— Значит, они к вам заходят.

— Тебе разве не лучше знать об этом?

— Я не с ними.

«Пока не с нами», — ласково уточняет из памяти Алая Королева, которая всё никак не может заткнуться, даже когда просят.

— Но недавно мне пришлось при отвратных обстоятельствах побеседовать с Роаландой Гремф. Что ты вообще о ней знаешь?

Миг Джод Арделл пронизывает её взглядом. Потом отворачивается к окну, сцепляет руки за спиной.

— Была наставницей в общине при Ракканте. Около тридцати варгов. В основном туда шли женщины. Ухаживали за единорогами в Море Травницы. Слушали фениксов и помогали обретать им пары и находить людей.

— Бродячая община, да?

— Так. Они были одни на весь Раккант. Часто расходились — кто-то в горы, кто по лесам. Не берегли себя. Ладили с местными, даже с сумасшедшей королевой. Не гнушались помогать в зверинцах. А эту… Роаланду даже принимали при дворе. Насколько я помню, она бастард какой-то… из знатных. Непростого рода.

Отлично. Эвальду Хромцу будет легче узнать подробности — если он уже не сделал этого.

— Роаланда была хорошей наставницей?

— К ней ходили набираться тонкости единения даже наши.

— Крелла, например?

В лице у Джода Арделла ничего не меняется. Но по спине Гриз бежит озноб. И она будто заново вспоминает: та… безумная, с диким воем мечущаяся по выжженой пустоши… та была — сестрой её отца.

— Да. Она после семнадцати ушла туда. Единорогов любила. Мечтала стать Кормящей.

Губы Джода стискиваются слишком крепко, сходятся брови. В оконном стекле Гриз ловит его взгляд — бессильный гнев на самого себя.

За то, что вспомнил.

— Значит, Роаланда была Кормящей для общины… а кто руководил самой общиной?

Женщины лишь хранят мудрость и учат ей. Но глава почти всегда — мужчина.

— Мирж Валлехт, он был из Крайтоса. Я его почти не знал. Слышал — не сидится на месте… Да и общину сильно распускал. Крелла говорила — всё началось с его смерти. Она мало что знала: была в Море Травницы, когда услышала смерть варга. Не знала, чья.

Варги живут с вечной печатью смерти внутри, — думает Гриз. И если животных мы можем хотя бы проводить, то своих же друзей, близких…

Мы никогда не знаем, кто это. Ближе к зрелости учишься понимать — родился кто-то или умер, и только наставники да старейшины могут услышать — кто и как. И то, наверное, не все. А если и все — они не делятся знаниями: сосредоточены на поиске новых жизней. И потому ты оплакиваешь ушедших на вечные тропы — тихо, с осознанием, что завтра оплачут тебя…

— Вернулась в общину через пару месяцев… В общине было уже всё неладно. Крелла мало говорила об этом. Очень боялась. Роаланда Гремф обратила своих ближайших учениц в кровавых варгов. А после и едва ли не всю общину. Некоторые бежали. Единицы.

Когда касаешься истоков — всё становится яснее.

Тётя Крелла прячет красные глаза, мать заботливо укрывает её плечи.

И льдинки медленно-медленно выскальзывают из-под ног, бегут по белому развесёлые трещинки, и в закатном свете кажутся — алыми жилками… что такое, Гриз?

Просто кто-то опять умер или родился — я ещё не научилась различать…

— В то десятилетие… я помню, было много… это были не рождения, да?

— Не рождения.

Может быть, кто-то из кровавых варгов не вынес своей судьбы. Роаланда говорила — «не всем дано вместить». Или она обращала в Кровавых насильно?

— Куда они подевались на двадцать лет?

— Кто знает. Может, учились Дару-на-крови. Резали людей. Устраивали кровавые ритуалы. Ты мне скажи — раз ты говорила с Роаландой. Где она была и зачем выползла сейчас. Чего они хотят и для чего сманивают…

Он душит последнее слово прерывистым вздохом. Кидает косой, досадливый взгляд. Злясь на себя за откровенность.

Потому что Гриз, уж конечно, не пропустит такой отговорки.

— Ты говорил — они ходят к вам. Но едва ли в открытую, верно? Едва ли ты бы допустил…

— Ты сама дала ответ — как такие как ты могут прийти в открытую. Открыто они приходили один раз. Показывали… свою силу. А мы даже не могли выдворить наглых тварей: наши звери не давали нам к ним подойти, не слышали… Разве что стрелять, но это бы значило — преступить свои же законы. Те… несли чушь насчёт того, что качнулись чашки весов. Что что-то близится. Что никому не дано остаться в стороне и пора выбирать. Но они ходят тут. Выслеживают наших, обрабатывают поодиночке.

Смыкает губы — как тяжкие ставни. Чай остывает под локтем у Гриз. Мотки волоса единорога серебрятся возле брошенной прялки на столике в углу.

Закрытие общины. Возврат сеятелей. И слова матери о прыгающих через забор.

— Я так понимаю, Корди сейчас не в Ирмелее.

Смешок Джода Арделла — раздражённый, усталый.

— Хестер рассказывала, да? Скольких назвала? Только последних? На самом деле их больше. Ушедших. Наши все… говорят ей то, что у них в прощальных записках. Или то, что им лгу я. Сами они никогда не говорят — куда. К Кровавым или к этим, вторым. К тому, кого называют Истинным.

— Я говорила с Олли…

— А. Ей запудрил мозги он? Хорошо. Думал, Кровавые.

Голос — подчёркнуто равнодушный. Минус ещё одна дочь, — вертится на языке, но нельзя, ещё не обо всём поговорили.

— Стало быть, эти к вам тоже ходят.

Молчание. Достаточное — чтобы сделать выводы. Кровавых закрытием общины не удержишь, значит, закрыта община больше из-за посланцев Истинного. Отсюда и запрет на связь через воду. Ведь таким посланцем может оказаться кто угодно. Бывший друг из другой общины, твой же сын, уходивший на сев…

Община в осаде.

— Тоже несут чушь? Олли говорила про варга-феникса, про гармонию между животными и людьми, о возрождении рода варжеского… — Она перестаёт загибать пальцы под тяжким взглядом отца. — Согласна, звучит так себе. Плюс все эти тайны. Но силы у него действительно есть, и это точно не варг-на-крови. Тут что-то странное — знать бы хоть его возраст. Роаланда что-то знает об этом варге, говорит — он не Истинный.

— Ты веришь Кровавой?

Гриз отмалчивается. Пытается различить в знакомом голосе мельчайшие оттенки. Как запахи — в ветре. Горечь, обида, ревность… оскомина отвергнутого?

— Может, он и Истинный. Может, впрямь рождён привести варгов к возрождению. Осуществить миссию. Только вот не всем есть место рядом с ним. Я хотел с ним встретиться. Распознать. Ибо если это тот самый Истинный, Десятый Элементаль… разве я не узнал бы его? Разве не понял бы? Вот только он отказался. Его посланцы сказали — он собирает лишь чистых душою. Тех, кто в древние времена могли бы ходить в пламени. Он решил, что может поставить себя выше нас. Бросить в лицо обвинения, будто мы…

Он отворачивает лицо к окну совсем, не давая ей ни полвзгляда. Что там был за разговор, отец? Какие обвинения прозвучали — что ты закрыл общину и не желаешь даже вспоминать? Только комкаешь что-то в воздухе, словно сорванный лист — разорвать да выкинуть…

— Ну? Услышала ответы? Теперь передавай, с чем там тебя прислали… кто бы ни прислал. Едва ли этот искатель чистоты душ. Значит, Кровавые. Что они хотят на этот раз?

— Включить отсчёт.

Гриз потирает лоб, уговаривая мысли улечься в голове поудобнее. Джод Арделл смотрит на неё свысока.

— В общем, милое послание Роаланды заключалось в том, чтобы дать вам раздумья до Варгендорра.

« Я даю им время выбрать. Присоединиться к нам и вернуть равновесие. Или пасть в бездну самим, пока мы не пришли за ними. Варгам, какими они были, больше не бывать. Наступает час Хищных Пастырей. Скажи им это, дитя… пусть выберут до Варгендорра».

Голос Алой звучит в ушах, пока она пересказывает это послание. Откликается гулом крови в венах.

— Что она задумала, неясно, но это «пока мы не пришли за ними», «пасть в бездну» и «больше не бывать» мне не слишком-то нравится. Как и о часе Хищных Пастырей.

— Это разве не твой час?

— Я пока ещё никого не убила, спасибо, что спросил. В общем, это ультиматум. И боюсь, с учётом всего… никому из общин или даже отшельников не удастся остаться в стороне. Так что надо бы известить всех.

Гадливость в усмешке отца становится ярче.

— Известить — о том, что варги должны присоединиться к Кровавым?

— О том, что варгов не оставят в покое.

Она заставляет говорить себя ровно и проникновенно, хотя под пренебрежительным взглядом это непросто.

— Только не говори, что не читаешь знаки. Что не знаешь о безумии даарду. О Всесущем, который явно не в себе. О газетах, о Вириди из Акантора, Золотом Альянсе… Помнишь, ты говорил — мы должны хранить себя до часа? Ну так это он. Я понимаю твоё желание сберечь что есть, но укрыться не получится. Альянс явно хочет устроить охоту и на варгов тоже. Этот Истинный хочет вир знает чего со своими разговорами о чистоте и гармонии. И тут ещё Кровавые. И… это не всё. И если ты веришь, что…

— Я знаю, во что мне верить. А ты зря забыла это, хотя родилась в тот день.

Гриз застывает с приоткрытым ртом. А Джод Арделл на миг словно распахивается — и говорит, говорит с пророческой страстью, и серебринки в тёмной бороде играют, как росная паутина.

— Разве не ты была одержима им? Пропавшим. Вера потускнела за годы, но она осталась. Я слышал однажды… в час Огненного Мора явился Десятый Элементаль. Варг невообразимой силы. Ходящий в Пламени. И остановил Мор. Что ты хочешь сказать мне теперь — что вы хотите сказать мне все со своими знаками? Что близится новый Мор? Новая война? Но ведь мы не будем оставлены в ней. Природа уже сковала свой щит! В день твоего рождения она сковала его! Разве не верила ты в это ещё сильнее меня⁈ Или теперь ты и в этом разуверилась?

Гриз прикрывает глаза — и под ней мерещится ослепительная вспышка: белая площадь, заляпанная алым. До краёв полная пронзительным криком — это кричит мальчик, а в его глазах сквозит бескрайнее, безбрежное небо…

— Я много в чём разуверилась… за последнее время.

Она глядит снизу вверх, чуть приподняв подбородок. На отца, стиснувшего кулаки.

— Особенно я разуверилась в способности варгов защитить себя. Когда увидела тело одного из наших в Ракканте. Если Кровавые схватятся с прогрессистами, а вы окажетесь посреди… ты думаешь — Дитя Энкера защитит вас?

Вир побери, именно так он и думает. Считает ли он, что Истинный и Дитя Энкера — одно лицо или нет… но он полагает, что щит, скованный природой, подставится под любые удары.

В горле сухо, и немного хочется смеяться.

— Кто же защитит нас? Ты?

— Скажем так — можно попробовать с теми, кого я представляю. Группа, которая собирается остановить противостояние. И избежать жертв.

А в группе– варгиня-отступница, Эвальд Хромец с женой да ещё кузен короля… Что ж, у Дерка Горбуна и Касильды Виверрент хоть репутация есть.

— Всех назвать не могу, назову одного. Дерк Горбун, Первый Мечник. Однако, чтобы узнать причины всего этого, нам нужна помощь варгов…

— И ты предлагаешь продаться за защиту.

— Слово «сотрудничать» тебе вообще знакомо? Ну там… объединение усилий… общая цель… «вместе»… Я-то думала, ты варг.

Слова разбиваются о каменное лицо главы общины. Некоторые вообще не долетают. Но она ждала этого.

— Впрочем, какое бы решение ты ни принял — этого будет недостаточно. Таскаться по общинам, вылавливать отшельников по лесам и группам ковчежников — долго и глупо. Кроме того, ответы, которые мы ищем, могут лежать у истоков Кайетты. И значит, нам понадобится помощь Хранящих.

— Чт…

— Сколько не созывался Круг? Сотню лет? Больше? И кто сейчас в Доме Керрента? Только дежурные — отмечают тех, кто умер или родился? Пора собрать всех. И поговорить начистоту.

Джод Арделл смеётся. Вернее, пытается — только вот изо рта рвётся даже близко не смех.

— Ты, видно, решила, что это твоего ума дело? Круг соберётся и без тебя. На Варгендорре, в день Арнау.

— Что? Варгендорр в день Арнау?

День смерти великого варга, когда пропала надежда на Истинного… но если теория Гриз верна — родилась другая. Та, что через шесть лет станет Мальчиком из Энкера.

На Луну Дарителя в День Энкера ждали провокаций. Кузен короля, говорят, половину армии в Энкер запихнул — только бы удержать Кровавых или вир знает кого. Только вот никто не явился — не явился из-за договорённостей с самопровозглашённым Истинным, из-за отсчёта, который истечёт на Варгендорр, в знаковую дату…

На Луну Стрелка. Вир побери, месяц с лишним…

— Не твоего ума дело. Кровавых там не ждут.

— А кого там ждут⁈ Прогрессистов? Всесущего? Истинного⁈ Всем приглашения выписали, когда решили собраться в такую дату⁈

Мантикоры печёнка, можно только представить себе — какие сюрпризы может заготовить каждая сторона, тут Зеермах может мёдом показаться…

Гриз замечает, что вскочила на ноги. Убирает пальцы с кнутовища. Усилием воли делает вздох.

— Я знаю, что они не будут говорить со мной. Я знаю… но поговори ты. Ты предупреди их. Ты глава общины…

— Ты рехнулась, если подумала, что я буду тебе помогать.

— Ага, я постоянно слышу, что у меня что-то не так с головой. Мне просто показалось — ты не хочешь своими руками хоронить тех, кто не прыгнет через твой забор!

Они смотрят друг на друга — теперь уже как равные. Серые глаза против серых. Зелень против бирюзы.

Одинаково сжатые кулаки.

— Ты не знаешь, что просишь.

— Твой отец разве не из Хранящих?

— Потому я знаю, как они мыслят. Я не смогу убедить их пойти на союз с твоими, этими…

— Кто сможет?

— Тот, кому откликаются все. Кому дано право созыва Совета в любой момент. У кого есть решающий голос. Великий Наставник варгов.

— Сейчас ведь никто не носит этот титул.

— Ты никогда не проявляла старания в учёбе.

Потому что со зверями было интереснее, чем с листками бумаги. Как же там… Великим Наставником был Патриц Арнау, но он отказался от этой чести задолго до своей смерти. Посвятил себя семье и ковчежникам, за что его невзлюбили как Хранящие, так и прочие варги. Но у него был ученик — ковчежник, который владел варжеской мудростью лучше любой Кормящей, и даарду дали ему Право Призыва, и назвали его…

— Аэрвен Ауолло. Но разве он не…

— Пропал? Нет, он не пропал. Его встречают то тут, то там. Странником. Неуловимым, как Перекрестница. И безумным, словно бешеный кербер.

— Думала, это сказки.

— Такие же сказки, как то, что Дитя Энкера ходит среди нас.

Гриз медленно опускается на стул опять. Сцепляет перед собой руки. Она молчит, и Джод Арделл как будто хочет спросить её о чём-то несколько раз — но останавливает себя.

Гриз нащупывает слова по шажочку. Словно ступает по зыбкой болотистой почве.

— Если бы ты встретил того… Дитя Энкера. Истинного. Что ты сказал бы ему? О чём бы его просил?

Джод Арделл щурится с вопросом, но дочь давно научилась не впускать отца в мысли через взгляд.

— Если бы это был тот… Истинный Пастырь, Ходящий в Пламени, Наставник Варгов, Десятый Элементаль, Уста Земли, Щит Варга… Не знаю. Может, спросил бы — почему так. За что. Это всё.

— Полагаешь, не за что? Думаешь — всё только из-за магов, прогрессистов, Кровавых? А мы были правы? С общинами, верой в Истинного, с… севом?

— Хватит с меня этого бреда Арнау!

Джод Арделл разворачивается и шагает к двери. Недостаточно быстро, чтобы не услышать её последнюю фразу.

— Тогда ответь мне — когда ты в последний раз чувствовал рождение ребёнка-варга. А потом ответь ещё — когда организм перестаёт порождать жизнь.

Джод Арделл отвечает приглушённым ругательством сквозь зубы. Хлопает дверь — яростно и немного напоказ.

Может, нужно было всё-таки сказать спасибо. Гриз подпирает щёку кулаком, смачивает горло остывшим чаем. Это был не самый худший разговор. Обошлось без кнута. И есть, над чем подумать.

О бегущих из общины варгах. О тех, которые приходят их вербовать. О Варгендорре на Энкеров день и о Круге Хранящих, которых надо непременно убедить…

О старом сумасшедшем наставнике варгов, которого придётся искать.

О яблоне, на которую глядел отец в окно. Дуплистой и корявой, посаженной в незапамятные времена — может быть, ещё им-мальчиком. Яблоня украсилась буро-зелёными наростами мха. Ветки узловаты и корявы, и малахит листьев чудом цепляется за них. Но нет ни единого бутона.

Слишком стара. Слишком больна.

Не дано дать жизнь другим. Прямо как…

Когда Хестер Арделл переступает порог — её дочь задумчиво играет завитком кнута, старательно не глядя в окно. Хестер подходит тихо. Кладёт на правую холодную руку дочери тёплую свою. Ловит последний незаданный вопрос:

— Почему ты за ним пошла? В общину?

— Любила.

Слова кладутся ровными стежками вышивки — на полотно.

— Я «пустоцвет». Дочь варга, только родилась магом. Мать боялась — стану «пустым элементом», но нет, стала Травником. Отец был не из общинных — служил в зверинце в Ирмелее, где мы жили. Мы виделись редко. Но он не бросил. Помогал. Когда мама вышла замуж — он меня пристроил Травницей при зверинце. Там мы познакомились с Джодом.

Тихая задумчивая улыбка освещает её лицо — а с ним весь дом.

— Джод был… другой тогда. Хотел остаться в городе, устроиться тоже в зверинец. Потом его вызвали в общину. Его отец был выбран одним из Хранящих, а в этом случае глава общины назначает своего преемника. Я… знала, что он не откажется, сразу же. Тогда я уже была беременна, и он сам попросил провести церемонию брачевания. Сказал, что он не бросит меня в любом случае — пусть даже родится не-варг.

Главы общин не ходят на сев. Их дело — оберегать общину. Значит, я последняя из отцовских детей, думает Гриз. Хотя вряд ли отцу кажется это иронией.

— Он вернулся внезапно, хотя до родов оставалось почти два месяца. Сказал — сердце не на месте. Следующий день был День Энкера. И ты пришла в этот мир.

Не пришла — позвали. Тот, своим криком, на бело-алой площади. Отцу до сих пор кажется это символом — знаешь, мама?

— Всё было решено задолго до твоего рождения, доченька. Даже если бы я не любила его ещё и теперь… я никогда бы не оставила тебя. Не отдала бы в чужие руки.

Гриз отвечает тихой улыбкой — зеркальным подобием материнской.

Становится просто и ясно — как всегда в этом домике с вышитыми подушками и ароматами трав. Как в детстве.

— А теперь — может быть, ты расскажешь мне, как идут дела в питомнике?

— Охо-хо… про что сперва? Аманда и зелья? Мел и звери? Лайл и… «Боженьки, что творится⁈» Кани и… Кани⁈

— Про всё что угодно. И как там Янист? Ты не обижаешь его?

— Мы друг друга вроде как не обижаем. Ладно, давай-ка сперва про Зеермах…

Речь бежит озорной речушкой. Звонкой, весенней. Как в детстве, когда… «Ма, а мы сегодня на единорогах скакали, так не поверишь — что видели!» Только если отдёрнуть живую воду слов — отыщешь важное, глубинное.

Спасибо, — говорит Гриз между слов. За то, что пошла в общину. Что отпускала с остальными смотреть грозы. Что всегда готова была отпустить. И принять. Спасибо за то, что всегда была моим истоком, к которому можно притечь.

— … и тут она начинает орать: «Мы из Велейсы Пиратской! Барда Похотливых Шнырков!» Потом хватает Рихарда — честное слово — вот так в охапку и с напрыгом… и так… м-м-м-м-м-муа!!

Минуты идут. Мурлычет закипающий заново чайник.

За стенами домика плавно несёт свои воды река.

От своих истоков — в неизвестность.