Путь варга: Хищные пастыри. Книга 1

Эпилог

МЕЛОНИ ДРАККАНТ

— Чайку, милая? Отличный сбор, да-да-да, и немного цветочного медочка…

Грызи смотрит на чашку так, будто из неё вот-вот выскочит голый Лортен.

— Не стоит. Я уже… уже, в общем.

Конфетка дует губы и начинает обносить чаем всех, до кого грабли дотянутся. И пичкать засахаренным мёдом и пряно-тыквенными цукатами, и у неё в голосе можно увязнуть, как оса в меду.

— Лайл, душа моя, вторую чашечку? О, Янист, тебе непременно нужно успокоиться, ложечку варенья, сладкий? Кани, ох, я ведь уже сказала тебе — воздействие эликсира уже совсем прошло, «Воровской глазок» выходит быстрее, когда что-то ешь или пьёшь, особенно сладкое…

Для меня Конфетка что под зельем, что без зелья смотрелась одинаково. Нойя объяснила это туманным «Мысленный образ», — а больше я её не спрашивала.

Отказываюсь от чашки — чаем Конфетки только чутьё забивать. Лучше бы кошку на коленях, только где возьмёшь — весна и свадьбы.

— Ма-а-а-а-а-а! — любовная песнь Боцмана долетает даже и сюда. А клетки с горевестниками пришлось накрыть — чтобы не перебивали новости.

Должны быть какие-то новости. Грызи не зря явилась с выражением лица — будто в гнездо грозовых угрей наступила. И нас не зря вывели из тюрьмы Зеермаха спорые типчики в капюшонах. Просто прошли от входа, даже без звуков разборок. Открыли дверь запирающим кристаллом. Показали — освобождайте помещение. Потом запихали в карету у чёрного хода и вывезли из города прямиком к речке, где нас Фреза поджидала. На прощание сунули нам вещички — атархэ мне и Мяснику, остальным сквозники и личные амулеты. И без слов укатили обратно в город.

— Янист, дорогуша, ну что ты сидишь как на иголках. Едва ли сюда вот-вот ворвутся люди из Корпуса Закона с кандалами наперевес.

Малой подпрыгивает в кресле каждый раз, как к нему обращаются. И временно перестаёт поедать глазами Грызи.

— Просто думаю, какую шумиху это вызовет, — бормочет смущённо. — Исчезновение терраантов, потом животные, которых увели Кровавые… теперь вот мы ещё… Не говоря уж об… остальном.

«Остальное» — надо полагать, Балбеска, которая грузит в себя сладости за троих. Под умилённым взором нойя.

— Ыф-ф-ф, наджо буджеч гажет прикупичь, — выдаёт дитя с плохой наследственностью. — Глык! Интересно, а про Похотливых Шнырков они того… в подробностях? А про Чаек и развращение всех в округе?

— Нойя говорят — что рассказывает вор, и рыбак и репортёр, умножай на дюжину, не прогадаешь, сладкая!

— О да-а-а, «Оргия в Зеермахе!» «Разврат посреди кренделей!» Начать, что ли, вырезки делать. Эй, Рихард! В вир бабочек, валяй собирать заметки о наших похождениях!

— Действительно. Заманчиво.

Мясник отвечает с опозданием. И с таким видом, будто его донимает трёхлетка. Он в полутёмнном углу и где-то в своих паскудных мыслишках. Быстро шоркает карандаш по блокнотному листу — малюет вир знает что.

Балбеске, понятно, побоку и тон, и Мясник. Она ещё не выдохлась.

— Первый выезд, ха! А проставляться с первого жалования нужно? А если нужно, то где? Как-никак, вроде, съездили удачно… или как у вас это идёт?

— Зависит от того, сколько нам заплатят, — жадный Пухлик допивает вторую чашку. — И заплатят ли вовсе.

— Я уже говорила — о деньгах не стоит волноваться. Заказчик обеспечит.

Грызи вздыхает, переплетает пальцы. И разрождается наконец:

— Насчёт заказчика. В общем, понимаете… это Эвальд Шеннетский.

Конфетка размешивает сахарок, позванивая ложечкой. Глядит при этом на Грызи. Ждёт ещё каких-нибудь новостей. Помимо очевидных.

Найдите мне ещё одного в Кайетте — способного провернуть такое.

Грызи пялится так, будто тоже ждёт от нас. Удивления. Или возмущения. Или хоть чего-нибудь.

— Да не может же быть, — охает чуткий Пухлик и лезет хвататься за сердце. — Ой-ёй, да что же это творится, да мы и подумать вообще не могли, да как же так-то…

— Эвальд Хромец⁈

О Морковке и его способностях упускать очевидное я позабыла.

— Единый, это же просто… но он же… но как⁈

— Более того, господин Шеннетский проявил искренний интерес к нашему питомнику и намерен сделаться его тайным покровителем. И если кто-нибудь из вас беспокоится о Хартии Непримиримости…

— … меньшее, о чём стоит беспокоиться, когда мы говорим об этом… этом…

— … то в этом отношении всё улажено. Не могу сказать, как, однако…

— Единый, он же пытался убить свою жену! Натравил на неё веретенщиков…

И внезапно облажался. Не слишком похоже на Хромца. Ясно, что с тем выездом в поместье Виверрент не всё просто. Только мне-то плевать.

— … совершенно точно преследует какие-то свои цели, а его бесчестность уже стала легендарной, верить ему — безумие, ради всего святого — Гриз!

— Ну, я от многих слышала, что у меня с головой не всё в порядке.

Теперь у Морковки такой вид, будто он влез к грозовым угрям. Ногами в самую стаю. А Грызи уже спокойна, просто устала.

— Я не могу рассказать всё, что узнала об Эвальде Шеннетском. Или даже сказать, почему он выбрал именно нашу группу. Во всяком случае, пока что не могу. Простите. Но сейчас он… заинтересован в том, чтобы Кайетта не превратилась в сегодняшний Зеермах. Больше, чем прогрессисты, или Кровавые, или кто бы то ни было из сторон.

Угу. С явной надеждой хапнуть что-нибудь в предстоящей заварушке.

— Я понимаю, что соглашаться на сотрудничество с ним — не лучшее решение. Тем более, что Зеермах показал — Шеннет рассчитывает на нашу помощь в… определённых ситуациях. Так сказать, собирается стать постоянным заказчиком с привилегиями.

Морковка машет руками и издаёт отрывистое «пф… кх… дык» — очень похожее на самку грифона по весне. Эдак ещё самцов привлечёт.

— Привилегии, надеюсь, будут в обе стороны? — мечтательно спрашивает Конфетка. — Как насчёт прикрытия… впрочем, сегодня мы видели, что Первый Министр бережно относится к своим пешкам. Хм-м… тогда деньги? Информация? Если вдуматься — это немалые возможности!

Морковка всё силится разинуть рот. Чтобы обозначить свою позицию долгим и проникновенным ором. Всем уже малость интересно, что он может сказать. Даже Палач отвлёкся от блокнотика.

Но тут голос подаёт Крыша-Куку.

— То есть я правильно понимаю… У вас ещё и покровитель — Хромец⁈

— В общем, теперь уже да, — выдыхает Грызи. Она пытается взглядом успокоить Морковку и не особо преуспевает.

Крыша-Куку прижимает ручки к груди и шепчет:

— Вир побери. Это. Самая. Наишикарнейшая. Работа. В мире!! — и начинает тормошить Пухлика. — Есть ведро? Мне нужно куда-то поорать от восторга!

— В углу под лестницей — медный таз.

Пухлик явно познал новые вершины спокойствия.

Пока идёт семейная беседа, Грызи и Рыцарь Морковка играют в гляделки. По полыхающей физиономии Его Светлости читается длиннющая нотация, через слово в которой — «неразумно», «опрометчиво», «безнравственно» и прочая лабуда.

По виду Грызи читается, что если Морковка попытается прямо сейчас читать ей нотацию — Мясник обогатит свой блокнот.

— Каждый здесь решает за себя. С этого момента я буду предупреждать насчёт… особых вызовов. Как и при любом вызове — у каждого из «тела» есть право не брать выезд.

У каждого, кроме «сердца», надо думать. Хотя у Конфетки и Пухлика вид такой, будто вся эта катавасия их не особо расстраивает. Про Мясника и Балбеску не говорю.

— О, так ты говорила с Хромцом, да? Поэтому тебя не привели в тюрячку? Он приезжал в Зеермах? И что сказал? Кстати, а обо мне он знает?

В глазах у Грызи отображается нечто вроде зубной боли.

— Ах да, Кани… он остался под впечатлением от Похотливых Шнырков.

— А-а-а-а!! Где мой тазик на поорать⁈ А хотя не поможет. Жить дальше тоже бессмысленно — такого больше всё равно не будет.

— С Шеннетом в покровителях? — резонно осведомляется Пухлик, чем тут же дочурку возвращает к поискам тазика в тёмном углу.

Грызи глядит на эту идиллию, покачивая головой.

— Можете поверить — я далека от восторгов насчёт этого. Сотрудничество вынужденное, и сулит оно не только привилегии. С учётом всего — проблемы…

Проблемы Грызи не успевает обозначить. Одна заявляется на порог тут же и лично.

За дверью нарастает топоток, с улицы слышится возмущённый тенорок — и в дверь с размаху залетает сперва Мелкая с выпученными глазами:

— Там к вам… этот…

За Мелкой несётся «этот». Модная стрижка, плюс военная осанка, плюс серый плащ, минус интеллект.

— Язнаювыбылитам! — орёт Крысолов ещё до того, как протиснуться в дверь. — Девочка… да отойди ты с дороги! — огибает Мелкую, пролезает в дверь и пыхает гневом уже членораздельно: — Я знаю! Вы были! Там!

И впивается законническим взглядом. Думает найти следы преступления. Но дудки — платья и костюмы мы содрали сразу как приехали. Я вообще в «поплавке» переодевалась (Морковку чуть удар не хватил). Потом Балбеска всё заботливо спалила под комментарии Пухлика: «Лучше заплатить неустойку в прокате, чем оставлять улики».

Так что у нас тут чинное чаепитие, и нойя даже выгибает брови-полумесяцы:

— Были где, господин хороший? Может, чайку? И есть дивные…

— Не пытайтесь запудрить мне мозги! Вы были в Зеермахе, и я не сомневаюсь, что вы каким-то боком причастны к этой омерзительной истории. И, уж будьте уверены, что я смогу узнать, каким образом вы…

Морковка дождался погони, потому в панике. Смотрит на Грызи. Та откидывается на спинку кресла. Смотрит на Пухлика. Очень говорящий взгляд. «Твой законник — ты его и убалтывай». Пухлик закатывает глаза и начинает смотреть в угол. Палач в углу малюет.

Пухлик смотрит на Конфетку. Конфетка любовно посматривает на Крысолова. Явно выбирая снадобье.

Это целая симфония взглядов, и мы с Мелкой из неё выпадаем.

Крысолов в своих руладах добирается до намерений всех нас передопрашивать, и тут из тёмного угла раздаётся громкий бздыщ уроненного таза.

— Хвала Девятерым!

И на свет заявляется Балбеска. Вся огненно-взъерошенная, перепачканная в паутину и с руками, прижатыми к груди.

— А вы законник? Правда-правда? Девятеро, как здорово, что вы приехали! Там же просто ужас что было! Полный беспредел! Но вы же разберётесь со всем, да? А то лично я точно ничего не понимаю!

И выполняет образцовое ресничное хлоп-хлоп, одновременно самую малость подрагивая нижней губой. Излучая всем видом счастье в остолбеневшего Крысолова.

Видок у законника… да какие там грозовые угри. Молния в маковку.

Он даже рот прикрыть забыл.

— А вы из самого Акантора? — частит Балбеска и пожирает его взглядом, как сельская барышня — столичного жениха. — Прям-таки из Корпуса? Серьёзно⁈ А мне никто не сказал, что тут такие гости бывают. Я Кани, ой, то есть, Аскания. Вроде как «язык» в группе, но совсем недавно здесь. Иначе я бы, конечно, знала, господин законник, то есть извините — я не знаю, как к вам обращаться.

Крысолов начинает рдеть. Как застенчивая девица. Но у него хоть какие-то мышцы отмирают. Например, он может моргнуть. И пробормотать что-то вроде «Дес…э… законник Тербенно» — проглотив при этом ранг. Балбеска немедленно удваивает напор и сияние:

— Будем знакомы! Я-то как раз говорила — понятия не имею, что это было, и надо бы, чтобы кто-то разобрался. Только подумала, чтобы обратиться к специалисту… Так что я расскажу, что знаю, да? Но, пожалуйста, не будьте со мной суровым, я чертовски теряюсь от всех этих бумаг… кабинетов… Ой, то есть какие глупости, где тут можно найти кабинет, у Лортена разве что. Пойдёмте? — и под ручку утаскивает ошеломлённого законника в дверь. — Я же могу говорить открыто, да? Без всех этих, как его там, протоколов?

— Кх… Вне всякого сомнения, — успевает долететь до нас за секунду до того, как дверь захлопывается. Почему-то представляется распушённый хвост самца стимфы.

Минуты три все молчат.

— Что это вообще сейчас было? — наконец роняет Пухлик. А нойя вздыхает приторно-сладко:

— Весна.

В ответ долетает сперва заливистое «Иуви-ви-ёёёу!» гарпии-бескрылки, потом толстое страдающее «Ма-а-а-а-а!» Боцмана. И ясно, что «встряска» закончена, так что хватаю Мелкую и выметаюсь.

На многоглазом небе укрылась облачным хвостом луна. Приставучий цветочный дух кружит голову. В питомнике можно перебить его привычными запахами — сена, шерсти, навоза, пряных меток, которыми полосатые шнырки вздумали приманивать самок. Зато звуков слишком много: протяжные песни алапардов, и разливы тенн, призывность яприлей, хриплые крики грифонов…

— … а потом, представляете, какая-то чокнутая начинает орать со сцены. Что-то про пиратов и про шнырков, а может, про чаек. И прям-таки на людей кидается! С…с поцелуями! На всех подряд!! Нет, мы тогда были у цирка Эрнсау — я вообще сначала подумала, это часть программы, ещё обрадовалась — Раккант же…

Похоже, Тербенно забыл про кабинет Лортена. Теперь Балбеска просто водит его кругами по дорожкам. И занимается с его мозгом тем, чем шнырки занимаются у себя в клетках. Даже более плодотворно.

В деле она всё-таки ничего. Главное к зверям на милю не подпускать. И ко мне.

Питомник позади клеток и загонов тоже исходит музыкой свадьб. «Мии-и-и-ррррау!» — фагот-алапард. «Хры-ы-ы-ыа-а-а!» — валторна-яприль. «Аррргрыг!» — рокочущий барабан виверрния вдалеке. Небось, такой музычки не услышать на ярмарках.

Грызи бредёт куда-то к реке с видом, какой бывает у неё по весне. Отстать и не трогать. Варгам это всё — не просто песенки и запахи.

Конфетка — с корзиной для сбора трав. Пританцовывая, плывёт в сторону лесных угодий. На ходу поводит ладонью над травой. Вязнет где-то на опушке, среди ив и яблонь.

— … нет, даже не думала. То есть я как бы представляла, что это место какое-то странное, но я же новенькая. Хм-м-м, подозрения? Ну, пока что нет, но если вы намекнёте… В смысле — вот, например, Лайл Гроски, вы на него смотрели как на знакомого прямо. Вы что, его знаете?

Весь бело-лунный из «Ковчежца» заявляется Мясник. С полотенцем через плечо — то ли дежурить, то ли тренироваться. На опушке останавливается и треплется с нойя. Ветер доносит заливистый смех Конфетки.

Из кустов на них поглядывает Плакса. А Пухлика не видать. Может, решил поглядеть на пирожки Фрезы.

Кстати, об этой. Пиратка с кем-то лается у ворот. Печать после Зеермаха идёт в отказ, но разбираю, что дело уже дошло до «Дети сухопутной креветки!»

По пути к воротам натыкаюсь на Морковку — несётся куда-то с «О, где же она» на лице. Молча показываю рукой направление. Хотя кто там знает — может, не стоило.

— … пришлось научиться владеть Даром как следует. Вроде как постоять за себя бедной девушке. А у вас… правда⁈ Шикарно! В жизни никого не видала с музыкальным Даром. А можете сыграть, ну хоть что-нибудь? А в следующий раз?

Фреза у ворот добавляет накала весенним воплям. «Не пущу, растудыть!» — звонко несётся сквозь ночь. Потом Пиратка видит меня и добавляет:

— А-а-а, дождались, вот она сама идёт. Привезли, раковы дети, тварь какую-то, отдавать не хотят — госпожу Драккант им подавай. Твоё, что ль, притащили?

Двое курьеров возле здоровенного фургона в поту и в мыле.

— Распишитесь, пожалуйста, — просит один полушёпотом. — Срочная доставка из Ракканта.

Подмахиваю, не читая. Подхожу к фургону, в котором тяжко переступает что-то живое.

И сразу понимаю, что Хромец умеет налаживать связи.

Из фургона на меня дружески фыркает бонакон.

ЯНИСТ ОЛКЕСТ

Мне не успеть за ней — никогда не успеть за ней…

Это звучит во мне, когда она выходит из «Ковчежца» — невесомая тень, лесной дух. Отзвуки этого — в пламени и в насмешливых взглядах господина Нэйша. Даже в чае нойя — та же вязкая горечь.

Не успеть, как не успеть за ручьём. Не удержать, как не удержать ветер. Не остановить — как не остановить весну.

И я просто сижу в комнате, которая постепенно пустеет. Чувствуя, как проходит сквозь меня заново день — суматошливый, изматывающий, болезненный…

Смерть варга. Вызов. Солнечный город, за каждой ставней которого — ненависть. Безумные даарду на площади, учитель, и полный хаос, горячие губы Кани, проклятый Нэйш с его ухмылками… и…

Я не успел к ней, видел только мельком, когда уже уводили — далеко-далеко, на другом конце площади, хрупкая фигурка. Но почему-то понял, что она воззвала к крови, что это связано со зверями на площади — вот только меня скрутили и запихнули в камеру, и уже от Гриз я узнал об остальном.

Кровавые Пастыри. Роаланда Гремф. Намёки на катастрофу, ультиматум варгам…

И Эвальд Шеннетский, — в какой вир мы падаем, если Гриз заключила с ним сделку⁈ А я ещё и так открыто попытался это оспорить, когда она совершенно не в себе, и я уверен, что она просто не хочет видеть меня.

И вылепляется — из шорканья карандаша по бумаге оттуда, из угла: «Кажется, вы мало стараетесь, Янист. Прилагаете недостаточно усилий».

Наверняка Нэйш не против покуражиться вслух, но в комнате ещё Лайл, а на него внезапно напала болтливость. Он исполняет арию «Эвальд Шеннетский, вир побери, подумать только!» так обстоятельно, что я не совсем даже понимаю — к кому она обращена: ко мне, к Нэйшу или к самому Лайлу.

— … и насчёт Хартии Непримиримости есть возможность выкрутиться — как понимаю, у Шеннетского есть связи при дворе короля Илая…

Сведения о Шеннете-Хромце, о его связях и возможностях, о Гильдии — проходят мимо меня. Шумят вовне как весенний дождь.

Нэйш наконец-то поднимается наверх, но Лайл Гроски и не думает смолкать. Покачивается в кресле с сомкнутыми пальцами и продолжает:

— Так вот, если подумать — почему мы не могли отказаться от такого предложения…

Наверное, нужно тоже подняться наверх — всё равно мою невыносимую не догнать. Но я сижу, чувствуя, как в стены бывшей таверны, как мотылёк в стекло лампы, стучится весна.

Когда Нэйш спускается сверху, а потом совсем выходит — Лайл говорит ещё какое-то время. Потом выдыхает и тянется налить себе чаю из оставленного нойя чайника.

— Горло с вами посажу, — бурчит под нос. — Спиться мне уже не грозит, кажется.

Потом глядит на меня необъяснимо сердито и кивает на дверь.

— Ну. Иди за ней. Или намерен послушать ещё? Полчаса бесплатно, дальше за деньги. После третьего часа тебе придётся платить, чтобы я заткнулся — поверь, тут уже никаких денег не хватит.

Мне так много хочется сказать ему — о том, что Гриз наверняка не желает меня видеть, что я не успел сегодня и не успеваю совсем, и о том, что она, может, ждёт от меня чего-то, что я не могу ей дать, и о холодном чувстве бессилия и пропасти, которая между нами — и не перекинуть мост…

Но кажется, что он сам знает что-то подобное. Потому что при свете мантикорьей лампы и прогорающего камина — Лайл Гроски смотрит на меня не только сердито, но и печально и чуть-чуть иронически.

— Парень, ты что — не знал, на что подписывался?

Знал. Она говорила мне. И я видел сам — среди болот Тильвии, когда она лежала у меня на руках, а я пытался дозваться не-отсюда. И тогда уже решил, что стану — её якорем и голосом, зовущим, чтобы не ушла.

Просто я боюсь, что у меня не получается.

И ещё чёртов Нэйш…

— У нашего коллекционера куча достоинств, а? — такое ощущение, что Лайл слышит каждую мою мысль. — Весь такой представительный в своём костюмчике. Мастер охмурения. Судя по модницам из Вейгорд-тена, которые «заплывают сюда на нерест», как говаривает Фреза. Да… Не сомневаюсь, они остаются довольными по самое не могу.

Он слишком пристально смотрит в окно, будто старается рассмотреть за весенними трелями кого-то… Чью фигуру?

— Только вот я не знаю, заметил ты или нет, — он самую малость отбитый на всю головушку. Потому может обеспечить даме только одну сторону отношений — да не красней ты, я и так выражаюсь языком салонов. Слушай, то, что было сегодня… Нэйш не сможет разделить это с ней. Ни разделить, ни поддержать, ни помочь. Ты тоже не сможешь — если будешь сидеть и слушать меня. Потому шагай, сядь рядом, возьми её за руку и сделай такое лицо, будто ты… как там у варгов? Вместе.

Он поднимается, потирая щёку. Тоже поднимаюсь — чувствуя глупую вялость в коленях, потому что я ведь спорил с ней по поводу Шеннета. И вдруг она вообще никого не хочет видеть.

— Что ещё? Чувствуешь себя виноватым — извинись. Попросит оставить одну — скажи, что будешь ждать. Боженьки, тебе что — подробную инструкцию на семьсот страниц?..

— А… а ты?

— Займусь самым приятным делом после такого-то денька, — Лайл зевает. — Высплюсь. Меня сегодня сбили с ног окороком. А до того я голосил, что всех вокруг насилуют. В общем, весенние пляски ночью чутка не по мне.

Может быть, у них что-то разладилось с Амандой?

Киваю на прощание и выскакиваю за дверь. Мел, с которой сталкиваюсь по пути, молча указывает направление — к реке.

Сегодня моя невыносимая не провожает бестий. Не ходит по тропам весны среди звериных песен и гроздевиков.

Сидит на пологом речном берегу, в волнах аромата ландышей. Река течёт лунным молоком, и цветы укрылись зелёными листьями, как тенями — и она тоже укрыта. Своими мыслями. Пальцы переплетены — и на руках у неё перчатки, мой подарок на Перекрёстки. Волосы свободны от шпилек — разбросались по плечам.

Сажусь рядом, окунаясь в фарфоровый, тонкий до звона ландышевый запах. Тихо беру её ладонь — правую, нужно не стискивать пальцы, вдруг порез ещё не зажил.

Но она сжимает пальцы сама — переплетает с моими до боли. И я вдруг понимаю, что слова не нужны. Нужно только — быть.

Разделять всё, что было сегодня. Всё, что ещё плещется в ней — выливается через взгляд в светлые воды реки. Смерть варга. Алый сад Роаланды Гремф. Интриги Хромца.

И запах ландыша, и безумие весны вокруг, и, может быть, последнюю спокойную весеннюю ночь, какая есть.

И говорить. Без слов. Просто будучи рядом.

«Мы — вместе. Я знаю, что тебе страшно. Тебе горько. И ты не можешь рассказать мне многого. Что-то — потому что это не твои тайны, что-то — потому что не пришло время. Но это неважно, потому что я всё равно здесь. Просто знай, что ты не одинока».

Наверное, она слышит это. Слова, которые вплетаются в музыку весны вокруг нас.

«Я знаю, что ты пытаешься набраться сил, перед тем как… куда ты пойдёшь завтра? В общину? К варгам? К Всесущему жрецу даарду? Неважно — потому что я пойду за тобой. Мыслью. Сердцем. До конца».

Ей… тоже страшно, наверное. Из-за того, куда нас всех уводит эта весна. Оттого, что весь мир пронизан безумием хуже, чем питомник — только вот питомник успокоится, когда пройдёт период гона. А мир — едва ли.

«Может быть, я мало могу сделать для тебя. Может, ты ждёшь другого. Большего. Я… поверь мне, я сделаю что смогу».

Но пока что у нас ещё есть немного времени — слышишь, Гриз, слышишь? Немного времени, когда луна и река едины, и воздух хрустален и звонок. И ландыши в цвету.

Она прислоняется головой к моему плечу. И говорит вслух единственное — выдыхает, словно тихую трель тенны.

— Спасибо.

Весенние тропы извилисты и коварны. Наполнены соками, сумасшествием пробуждения, внезапными чувствами — и неясно, куда приведут.

Но временами ходить по ним бывает чуть легче.

Когда ступаешь не в одиночестве.