Перекресток возможностей

II: Анархия и Порядок

— АТЛАНТА (ФНС) Более 100 тяжело вооруженных агентов Тактического подразделения по регистрации патентов (ТПРП) провели сегодня рано утром рейд в небольшом пригородном доме, положив конец бегству двух руководителей «Кока-Колы», скрывавшихся с января.

Федеральная новостная служба (ФНС) узнала, что эти двое, числившиеся в ордерах как «Джон Доу» и «Джеймс Роу», были доставлены в военно-морской госпиталь в Бетесде для, как выразились чиновники ТПРП, «терапии».

Неофициально представители выразили надежду, что эти двое раскроют некие «секретные формулы», которые базирующаяся в Атланте транснациональная корпорация держала в тайне более 100 лет.

Секреты такого рода, являющиеся частной собственностью, стали незаконными после принятия в прошлом году «Закона о чрезвычайном раскрытии информации».

— «Денвер Ньюс-Пост» 7 июля 1987 г.

Я направился обратно к Колфакс, объезжая худшие из выбоин и трещин, заросших сорняками, вспоминая прогнозы о том, что, если изберут еще одного демократа, в течение четырех лет трава будет расти прямо на улицах.

Они опережали график на год, но республиканцы справились бы с этим дешевле.

По известности и влиянию пропертарианцы стоят где-то между Социалистической рабочей партией и «Независимыми американцами».

Политически они стоят где-то между Г. Л. Менкеном и Альфой Центавра.

Географически они стоят на углу Колфакс и Йорк, в затрапезном офисе на втором этаже, при виде которого Филип Марлоу пошел бы жаловаться хозяину.

Я припарковался сзади и обошел здание к грязной каморке пять на пять футов с претензией на звание вестибюля.

Лифт, Разрешение МЭ 86-5009, был оснащен складчатой медной решеткой, как в детском манеже, и рычагом управления, какой Джозеф Конрад мог бы использовать для связи с машинным отделением.

Он головокружительно рванул вверх, затем, задохнувшись, остановился, выпустив меня в узкий, дурно пахнущий коридор.

Окаменевшие комнатные растения свисали у грязного переднего окна, а вывески вдоль коридора — «ГРАЖДАНЕ ЗА КОММУНАЛЬНУЮ ЭНЕРГЕТИКУ» и «КОСМИЧЕСКАЯ СИЛА РАЗУМА» — обещали, что я выйду отсюда либо национализированным, либо «очищенным».

Наконец я нашел «КОЛОРАДСКАЯ ПРОПЕРТАРИАНСКАЯ ПАРТИЯ». Под вывеской к двери был приколот Билль о правах, с диагональным красным штампом: «Недействительно, если запрещено законом».

Я был немного озадачен. Тот компьютерщик заставил меня поверить, что пропертарианцы практикуют своего рода гедонистический консерватизм — или консервативный гедонизм — требуя, например, отмены как законов об оружии, так и законов о наркотиках. Уж это было бы весело.

Так почему же они обосновались здесь, по соседству со всеми этими чокнутыми группками в стиле «Люби-дерево-и-отбери-средства-производства»? Должно быть, из-за арендной платы.

Дверь открылась от одного прикосновения. Я вошел следом, произнеся театральным голосом:

— Тук-тук!

Из задней комнаты появился аккуратно подстриженный молодой человек и оглядел меня. — Могу я вам помочь?

— Лейтенант Уин Беар, — сказал я, изображая Джека Уэбба[9] со своим удостоверением. — Могу я видеть того, кто здесь главный?

Он едва заметно напрягся. — Э-э… я Джон Карпентер, но у нас тут нет главного — мы же пропертарианцы.

— Ладно, а с кем мне поговорить насчет убийства одного из ваших? — Я нашел визитку. — Некоего Вона Л. Мейсса?..

Он сглотнул, но виду не подал. — Вам нужна Дженни. Подождите минутку.

Помещение было свежевыкрашено и не воняло мочой, как остальная часть здания.

Оно было ярко украшено плакатами: «„НЕЗАКОННАЯ ВЛАСТЬ“ — ЭТО ТАВТОЛОГИЯ» и «НАЛОГИ — ЭТО ГРАБЕЖ!»

В одном углу, рядом со стойкой с брошюрами, стоял маленький стол с телефоном и автоответчиком.

Я слышал незаконное урчание кондиционера. Впервые за весь день я почувствовал себя комфортно.

Вошла женщина, высокая и стройная, лет тридцати, с копной вьющихся рыжевато-каштановых волос и веснушками.

На ней был пиджак от женского делового костюма и выцветшие синие джинсы, а значок на лацкане гласил: «Я не национальный ресурс!»

— Я Дженнифер Ноубл. Вон мертв?

— Боюсь, что да.

Она побледнела и тяжело опустилась на угол стола, уставившись в пол.

Вскоре она снова подняла глаза, уже взяв себя в руки. — Что случилось?

— Мы нашли его на Шестнадцатой и Гейлорд около часа назад, застреленным.

Обычно вопросы должен задавать я, но я часто импровизирую.

— Мне нужна кое-какая информация. Может быть, кто-то из ваших людей здесь… — Я кивнул в сторону задней комнаты, где в дверном проеме столпились лица.

Она отбросила выбившийся локон и расправила плечи. — Я постараюсь помочь. Что я могу вам сказать, офицер?

— Лейтенант. Вы ждали Мейсса сегодня в штабе?

Она кивнула.

— Заседание Исполнительного комитета. Он не входит в Исполком, но он позвонил и сказал, что у него есть важные новости «для Партии и для всех нас как личностей». Именно так он и выразился. Вчера вечером он позвонил мне еще раз, чтобы убедиться, что заседание в силе, и сказал то же самое: что-то, что изменит все «для Партии и для всех нас как личностей». Мы уже почти отчаялись его дождаться — два часа опоздания, это много даже по Анархистскому Стандартному Времени… [10] — Она замолчала, снова осознав, что произошло, и явно сдерживая слезы.

— Скажите… Дженни, верно? Я Уин, Уин Беар. Он всегда носил с собой оружие, или его что-то беспокоило — может, то, о чем он хотел вам рассказать?

Дженни преодолела два шага, разделявшие нас в крошечной комнате, взяла стул и поставила его рядом со столом.

— Хотите присесть, Уин? Это может занять некоторое время. Вон говорил… ну, как заговорщик, но в то же время он был чем-то страшно доволен. У него действительно было одно постоянное беспокойство, но это старая история, и я до нее дойду. И да, он носил оружие. Это была его философия, понимаете.

— Философия? Не знал, что пропертарианцы увлекаются насильственными революциями.

Она слегка улыбнулась и покачала головой.

— Пока нет. В любом случае, это оружие ему изначально выдало правительство.

— Это как?

— Он работал над чем-то, над каким-то правительственным секретом. После того, как он уволился, я полагаю, они забыли его забрать, или, может, у него все еще была информация, которую нужно было защищать. Но ему было неприятно получать от них оружие, потому что…

— Вы, ребята, не любите ничего получать от правительства?

— Или давать им что-либо, — улыбнулась она. — Но дело было не в этом. Не в этот раз. Слушайте, вы выдержите очень короткую лекцию? Это немного прояснит ситуацию.

— Когда я устану, я вздремну, — усмехнулся я.

— Здесь славно и прохладно, и это первая возможность присесть за весь день.

Она улыбнулась в ответ, что было приятно. — Хотите пить? Кофе, или колу, или что-нибудь еще? Что ж, тогда, полагаю, я начну. Видите ли, мы, пропертарианцы, действительно пытаемся жить по своей философии… точнее, философиям. О, мы все согласны в основах, но на самом деле есть две основные школы: минархисты и анархо-капиталисты.

— Минархисты и?..

— Анархо-капиталисты. Я до них дойду. В общем, пропертарианцы считают, что все права человека — это права собственности, начиная с абсолютного права собственности на собственную жизнь.

— Налоговая служба могла бы с вами поспорить. — На самом деле, я уже слышал это раньше. Удивительно, насколько интереснее это звучит из уст симпатичной девушки. — Но для начала звучит разумно.

— Правда? Вы бы удивились, как много людей чувствуют, что принадлежат кому-то или чему-то другому: своим семьям, работе, Богу, правительству.

— Так или иначе, любое другое индивидуальное право вытекает из этого фундаментального: владеть собственной жизнью.

— Поскольку никто не имеет права вмешиваться в нее, так же как вы не можете вмешиваться в жизнь других, некоторые пропертарианцы хотят, чтобы правительство выполняло единственную функцию — защищало права каждого…

— Я думал, у нас сейчас именно такое.

Она горько рассмеялась. — Если бы это было так!

— Даже наши сторонники ограниченного правительства сократили бы государство на девяносто девять процентов: больше никаких налогов, никаких законов об охране природы, никаких ограничений на рынке.

— Они называют себя «минархистами», потому что именно этого они и хотят: гораздо меньшего правительства, чья деятельность ограничена предотвращением вмешательства в индивидуальные права, вместо того чтобы быть главным нарушителем.

— Эта депрессия, так называемый энергетический кризис — все это вызвано вмешательством правительства!

Я кивнул, гадая, не найдется ли у кого-нибудь из этих подрывных элементов сигареты, которую я мог бы стрельнуть.

— Анархо-капиталисты… — она потянулась к стойке с литературой, вытаскивая книгу в мягкой обложке «К новой Свободе» Мэри Росс-Берд, — …вообще не хотят никакого правительства.

— «Лучшее правительство то, что правит меньше всего; правительство, которое правит меньше всего, — это вообще не правительство».

— И какое это имеет отношение к Мейссу? — спросил я, пытаясь вернуться к теме.

— Именно поэтому он носил оружие и поэтому ему было неприятно получать его от СекПола.

— Свободный, нерегулируемый рынок laissez-faire должен, и может, взять на себя все, что якобы делает правительство, только лучше, дешевле и не разрушая жизни отдельных людей: национальная оборона, судопроизводство, контроль над загрязнением, пожарная охрана и полиция — без обид.

— Вон считал своим этическим долгом самому обеспечивать свою физическую безопасность. Как говорит Мэри Росс-Берд: «Ничего не берите от правительства;

— …ничего не давайте правительству — государства не существует!» Я надеюсь, вы не начнете теперь арестовывать пропертарианцев… я имею в виду, за ношение оружия.

— Вон был просто немного более последовательным, чем большинство.

— Или чуть большим фанатиком, — ответил я.

— Дженни, я не принимал Закон о конфискации, и у меня такое же отношение к наркотикам и табаку: просто не размахивайте ими на публике, чтобы мне не пришлось вас арестовывать.

— Черт, я даже… о, ради всего святого, у вас есть сигарета? У меня сейчас начнутся конвульсии!

Она порылась в ящике стола и извлекла пачку засохших «Players», контрабандой ввезенных из-за северной границы. Я с благодарностью закурил и откинулся на спинку стула, давая головокружению пройти. — Если вы это кому-нибудь повторите, я назову вас лгуньей.

— Мне как минимум дважды спасали шкуру гражданские — люди, которые смекнули, что мы можем быть на одной стороне.

— Я потом совершенно забывал арестовать их за ношение оружия. Должно быть, впадаю в маразм.

— Впрочем, пистолет Вону не сильно помог.

Я пожал плечами. — Не против пистолета-пулемета. Да, это был он.

— В законах об оружии есть одна особенность: если уж вы рискуете их нарушить, то стоит рисковать ради чего-то мощного.

— Закон лишь поднимает ставки. Посмотрите, как металлодетекторы в аэропортах заставили угонщиков перейти на бомбы.

— Если вас это утешит, похоже, ваш профессор умудрился захватить с собой по крайней мере одного из нападавших.

— Я бы предпочла, чтобы он добрался до собрания, — мрачно сказала она.

— Я надеялся, что у вас будет какая-нибудь версия, кто это сделал.

— У вас, ребята, есть какие-то счеты с кем-то? — Я ткнул большим пальцем в сторону коридора, полного совсем не-пропертарианских организаций.

Она улыбнулась. — Мы не настолько важны.

— Я иногда задаюсь вопросом, что случится, когда правительство или организованная преступность начнут понимать, к чему мы клоним… Но нет, я не знаю, кто это сделал, Уин.

— Жаль, что не знаю.

— Вы были особенно близки с Мейссом?

— Мы всего пару раз ходили на свидание, а так я видела его в основном на партийных собраниях.

— Последние несколько месяцев — вообще нет. Я удивилась, когда он позвонил.

— Вы сказали, его что-то беспокоило?

— Это одна из причин, почему я думала, что он мог отойти от дел.

— Он сказал мне, когда только вступил в партию, что это не очень-то обрадует определенных людей.

— Ну, вы знаете, безопасность и все такое.

— Позже, уже после того, как он уволился с секретной работы, он намекал, что они могут и не позволить ему разгуливать со всей этой секретной информацией.

— Это была своего рода злая шутка: они дали ему пистолет, чтобы он мог защищаться, и…

— …ему, возможно, придется применить его против тех, кто ему его дал?

— Такое действительно случается, — сказала она.

Я подумал об Оскаре Берджессе, но кивнул в сторону стойки с литературой. — Вам об этом знать лучше, чем мне.

Я порылся в пиджаке и вытащил монету Галлатина. — Видели когда-нибудь такие?

Она разгладила пластиковую упаковку и перевернула ее, приподняв брови. — Золото, не так ли? На ощупь достаточно тяжелая.

— Вы думаете, Мейсс был… «накопителем»? Или даже «толкачом»? Я слышал, вы, ребята, очень цените золото и серебро.

Она покачала головой. — Я бы не знала. Пропертарианцы выступают за твердую валюту, но с тех пор, как были приняты новые законы о валюте, они помалкивают о том, что у них есть.

— Я никогда не слышала, чтобы Вон упоминал золото.

— Вы не знаете, были ли у него еще такие?

— Не знаю.

— Жаль, что у меня таких нет.

— Мне тоже. Есть идеи, кто такой этот Галлатин?

— Имя кажется смутно знакомым.

— Спросите Джона — он может знать… — Она начала немного сникать. Сказывалась реакция. Я встал.

— Ладно, Дженни, могу я переговорить с остальными, по одному?

— Я постараюсь как можно скорее убраться с вашей дороги.

Она снова улыбнулась. — Не беспокойтесь об этом.

— Они будут рады помочь. Не торопитесь. — Она повернулась к двери.

— Дженни… еще кое-что, что я буду отрицать, если вы повторите: Мейсс знал, что умрет, но сохранил достаточно хладнокровия, чтобы четырежды нажать на спусковой крючок.

— Я не согласен почти со всем, во что вы верите, но если вы все такие, однажды пропертарианцы окажутся в Белом доме.

Она посмотрела на меня, словно видела впервые, затем ухмыльнулась и похлопала меня по щеке. — Мы еще сделаем из вас анархо-капиталиста, лейтенант.

Она сунула мне в карман пиджака ту самую книжку Мэри Росс-Берд в мягкой обложке и вышла из комнаты.

ЧЕТВЕРО ИЗ ДИРЕКТОРОВ не знали Мейсса, разве что видели его на партийных мероприятиях. Мэри Лу Маллиган, дама-банкир, уволившаяся после Законов о валюте 84-го года, ходила с Мейссом на свидания, но все, о чем он говорил, — это физика… и Дженни.

Зато Джон Карпентер знал о Галлатине. В 1790-х годах он отговорил кучку разъяренных пенсильванцев вешать сборщиков налогов Джорджа Вашингтона, предотвратив тем самым вторую революцию. Галлатин умер в 1849 году, и Карпентер не мог понять, что к чему — тут все тихонько хмыкнули — с этим «Г.С. 76». Революционер? Галлатин приехал из Швейцарии не раньше 1780 года. Исследователь — безусловно: профессор Гарварда, изобретатель науки этнологии, финансовый гений и министр финансов при Томасе Джефферсоне.

Но Президент? Чего?

Я поглядывал по сторонам в поисках анархо-капиталистов с оружием, но не замечал никаких характерных выпуклостей, пока не добрался до директора по политическим действиям, коренастого парня лет тридцати, бывшего копа, который подтвердил слова Дженни, добавив:

— Я же предупреждал его взять «автомат»! Теперь даже не могу сказать: «А я говорил!» — Он уволился из полиции, чтобы написать книгу по этике. Думаю, у него был .45-й.

На выходе я прошел мимо банки для пожертвований, наскреб пять или шесть необаксов и, пожав плечами, бросил их внутрь — примерно по цене хорошей канадской сигареты. Или той книги в мягкой обложке у меня в кармане.