Перекресток возможностей

XIV: Встреча с Мэдисоном

Многие философии, которые люди считают благотворными, полагают насилие самим определением зла. Мы, однако, осмелимся спросить у сторонников этой идеи, кому она выгодна? Добру? Его моральные увещевания — тщетный хныч перед людьми злой воли. Выгоду извлекает зло, обнаруживая, что его жертвы обезоружены и обречены на убой своими же собственными убеждениями. Если цивилизация хочет выжить, мы должны научиться смотреть на насилие нейтрально, изучая лишь обстоятельства его применения. Инициированное, особенно в коллективных целях, оно есть сумма и итог всех несчастий, когда-либо обрушенных людьми на человека. Но в ответ на такое инициирование, не можем ли мы счесть его уместным и благим? Если не можем, то нам не нужно ждать некоего окончательного триумфа зла; он уже произошел.

— Альберт Галлатин «Принципы Свободы»

Детектив привыкает терпимо относиться к мертвым телам в надежде выяснить, кто сделал их такими. Я старался специализироваться на свежих покойниках или тех, что хранились в целости в городском рефрижераторе — никогда особо не ладил с испорченными трупами.

Одним из ярких моментов моей карьеры — собственно, тем арестом, что принес мне значок детектива, — было то, что я про себя называю «Делом о „Рвотном Пакете“». [103] Я работал в «кладбищенские» смены [104] — забавно, как их называют, — помогая в засаде на одного потрясающего «форточника». Он мог вскрыть любой замок за двадцать секунд; его среднее время внутри составляло меньше трех минут. Парень был действительно хорош, и мы все, скрипя зубами, им восхищались. Но у него была мерзкая привычка — опустошать холодильник жертвы на каждом деле; его почерк, так сказать, и экономия на продуктах.

В тот конкретный вечер у нас под наблюдением было четыре места, все с тщательно подстроенными признаками отсутствия хозяев — газеты, бутылки с молоком, свет в ванной. По счастливой случайности он выбрал мое; проникнув внутрь так же быстро, как обычно, он оставался там беспрецедентные десять минут. Я ждал, рассчитывая сцапать его на выходе.

Когда взломщик наконец появился, он дотащил пять или шесть мешков до своей машины и, как раз когда я собирался его повязать, вернулся за новой порцией! Он возвращался снова и снова. Я не выдержал напряжения: в следующий раз мы с напарником уже сидели на корточках у его заднего бампера. Я защелкнул наручники и зачитал ему его права. «Строго не для протокола, — спросил я, — почему так много ходок? Ты обычно работаешь эффективнее».

Он сидел на заднем сиденье моей машины, злой на себя, но искренне довольный, что мы оценили его работу. «Это все проклятый холодильник. У них там целая морозильная камера, полная пластиковых мусорных мешков. Я хотел ее вычистить, чтобы подколоть вас, ребята. Вот только, должно быть, она сломалась неделю назад! Все воняло, как… но у меня был свой трюк, сечешь? Я всегда мог выбросить мусор по дороге домой».

Я зажимал нос, когда мы развязывали затяжки на больших зеленых мешках для мусора. Они так и не определили точно, сколько там было людей — три головы, семь рук, пять ступней, шесть локтевых суставов. В мерзкой летней духоте Денвера эта морозилка превратилась в парилку. Все, что осталось, по сути, — это суп и кости. Рецептом я не интересовался.

Убийц мы так и не нашли. Я старался относиться к этому не столько как к потере ужина, сколько как к получению повышения. Но мой желудок почему-то так не считал. Около недели он не принимал ничего, кроме чая и тостов. Взломщик получил от трех до пяти, а потом устроился на работу к известному производителю замков. Последнее, что я слышал, — он стал вице-президентом.

Вот о чем я думал, глядя, как копает Диджей: что мы найдем на дне. Я готов даже к мумиям и высохшим индейским реликвиям, но к чему-то небальзамированному, что пролежало там неделю, и его кто-то грыз? Мамаша, передайте нюхательную соль.

Я стоял на траве рядом со штуковиномобилем Улури. Кларисса и Люси были в пути. Нам понадобится доктор — возможно, для меня, — а Люси, конечно, не хотела оставаться в стороне. Эд копал, как землекоп, принимая на себя изрядную долю указаний, которые морская свинья раздавала издалека. Я был благодарен, что мне там, внизу, не хватило места.

На самом деле все было не так уж плохо. Я подглядывал сквозь пальцы. По тому, что оставили черви, мы прикинули, что его отрубило чуть ниже колен. Улури, посчитав на своих плавниках, сообщила нам, что все здание Биллса превратилось в груду подержанных шлакоблоков. Во всяком случае, мы не уничтожили планету и не спровоцировали ее взрыв по воле Стратегического Авиационного Командования. У меня все еще был дом, куда можно вернуться.

Я был чертовски горд собой — умудрился посмотреть этому трупу прямо в то, что осталось от его глаз, а потом продержаться всю дорогу до туалета в лаборатории Диджей. Эд был следующим в очереди. Крутость — забавная штука. Кларисса даже бровью не повела. Интересно, где они вербуют докторов?

— НУ ЧТО, ДРУГ-ДЕТЕКТИВ, — спросил я за горячим чаем и тостами, свежеприготовленными на бунзеновской горелке, — мы спасли мой мир. Что дальше на повестке дня?

Эд застонал. — Только посмотри на эти волдыри! А ты стоял наверху, где сухо и чисто, и раздавал указания!

— Это была Улури. И вообще, если бы ты слушал внимательно, тебе бы не пришлось копать ту вторую яму.

— Третью, — поправил Эд, — и мне плевать… я иду домой спать!

Кларисса поставила чашку, снова осмотрела руки Эда. Я почувствовал легкий укол ревности, но какого черта? Кем был я, лысеющий толстяк среднего возраста, новичок, чтобы предъявлять тут права? Я смотрел, как она наносит какую-то мазь на раны Эда.

— Да брось, Эдди! Ночь только начинается, а ты обещал мне стейк! — Люси бродила по лаборатории, ковыряясь в аппаратуре с полным пренебрежением к собственной безопасности и безопасности кого-либо еще.

— Я знаю, Люси, и я его доставлю… прямо в сердце! Но утром, когда смогу орудовать молотком с бо́льшим энтузиазмом.

— Меня только что назвали старой летучей мышью! [105] — протянула Люси. — Но я все еще хочу этот стейк… кто за то, чтобы закинуться калориями?

— Звучит неплохо, — сказал я, удивив самого себя. — Кларисса?

— Нет, спасибо, Уин, у меня сегодня была большая нагрузка. Пожалуй, попрошу Эда подвезти меня домой.

Укол ревности. — Ну, а как насчет тебя, Диджей? Я твой должник. Пойдем перекусим.

— Хорошо. Улури? Я тогда прощаюсь… — Телеком молчал. — Тсс! — прошептала Диджей. Она хихикнула, и мы на цыпочках вышли из лаборатории: Диджей, Люси и я — на поздний ужин, Эд и Кларисса — …кто знает? Впервые с тех пор, как я сюда попал, я был вне дома, не мешался у них на пути.

«КУВШИН С ВИСКИ» был не таким развлекательным, как заведение Мистера Мипа, — просто приятное, скромное место, которое, как и все рестораны в этом круглосуточном обществе, предлагало вам завтрак, обед или ужин в любое время суток. Мы заказали по электронному меню.

— Дух Великого Альберта, Винни, как хорошо видеть тебя на ногах и в деле! Подумать только: едва выписался из больничной койки, в самой что ни на есть чужой стране, и уже гуляешь с парой красоток! — Она подмигнула Диджей.

— Уин, теперь, когда ты знаешь, что твой мир все еще цел, ты вернешься? Если мы сможем запустить еще один Бурав, я имею в виду.

Я задумался. — Не раньше, чем мы разберемся с этим бардаком. Мы должны найти того, кто пытается меня убить, и мне противно думать об этом прекрасном месте, утыканном ядерным оружием. А после этого? Дома у меня карьера, а здесь мне особо нечем заняться, кроме как путаться под ногами и жить за счет друзей.

Люси пошевелила бровями. — Ничем?

Я посмотрел на Диджей, подумал о Клариссе и тихо вздохнул. — Что ж, нам нужно узнать побольше об этих федералистах. Как насчет этого, Люси, они так опасны, как вы все думаете?

— Опаснее некуда! Никто в здравом уме их слушать не станет, но, похоже, каждое поколение они находят достаточно жадных до власти дураков, чтобы доставить нам всем кучу неприятностей.

— Если мы их найдем, что мы сможем с ними сделать?

— Зависит от того, что они затевают. Будет трудно, если только не поймаем их за поджогом фитиля. Это свободный мир: нельзя стрелять в людей за то, что у них дурацкие идеи. Иначе мы бы все рано или поздно встали к стенке!

Я подумал о некоторых дурацких идеях, которые были у меня насчет Клариссы. — Ладно, — уныло ответил я, — как нам найти этого Мэдисона, дать объявление в газету?

Диджей оторвалась от своего стейка. — Это случайно не Джон Джей Мэдисон?

— Не знаю, милочка, — ответила Люси. — Все, что мы знаем, — это то, что он здесь, в Лапорте, мозг гамильтонианцев. Ты знаешь какого-то Мэдисона?

— Не то чтобы, но есть один, который читает еженедельные лекции на факультете Истории и Нравственной Философии. Мои инженеры об этом болтали… что-то о Войне в Европе с прусской точки зрения.

— Люси, если это не наш клиент, каковы шансы, что он знает того, кто нам нужен? Я имею в виду, пруссаки, гамильтонианцы… они ведь вроде как заодно?

— Не обязательно, Винни. Мой покойный муж был русским, но он не был никаким царистом! [106]

— Конечно, прости. Диджей, как нам быстро найти этого Джона Джеймса Мэдисона?

— Джона Джея Мэдисона. (Звучит, конечно, как федералист, не так ли?) Лекции должны быть в информационном канале кампуса. Или можно позвонить на факультет И и НФ.

— Так и сделаем! Слушай, Диджей, если это выгорит, мы будем должны тебе гораздо больше, чем еще один стейк. Я могу что-нибудь для тебя сделать? Все, что угодно?

Она задумалась. — Нет, я… погоди-ка, да. Кажется, три вещи.

— Три желания! Загадывай!

— Хорошо, если у тебя есть какие-нибудь монеты или другие характерные артефакты с твоей стороны, и тебе их не жалко, я бы хотела кое-что для анализа… и, — призналась она, — в качестве трофея, что все это сработало, понимаешь?

— Конечно. У меня есть монеты, гильзы, книжка в мягкой обложке, которая мне не особо нравится. Все, что захочешь.

— Спасибо, Уин. Второе… ну, мой отец погиб у Даймонд-Хед. [107] Ты должен пообещать держать меня в курсе… позвать меня, если дело примет крутой оборот.

— Договорились, детка. Что еще?

— Я… эм, — она замялась, смутившись. — Можешь спросить у доктора Олсон, кто программирует ей прическу. Она у нее и правда очень красивая, знаешь.

— Знаю.

Люси странно на меня посмотрела.

Мы подбросили Диджей и поехали домой. — Ты выглядишь каким-то поникшим, парень. — Люси ввела свой древний «Торникрофт» в гараж. — Может, переусердствовал в свой первый день на ногах. Иди домой и поспи, слышишь?

Да.

ЧЕТВЕРГ, 16 ИЮЛЯ 1987 ГОДА

Люди вроде Джона Джея Мэдисона меня смущают. Люди, которые берут все мои инстинкты и выучку и смывают их в унитаз с теплой улыбкой и крепким рукопожатием. Невозможно было ненавидеть этого человека, который, вероятно, почти убил Эда и капитана Форсайта и стал причиной двух смертей на своей собственной стороне… трех, если считать парня, который повесился. Я также не забывал о пулеметных очередях и о том, что кто-то пытался зарезать меня во сне. На очаровательных, ухоженных руках Мэдисона было много крови. И если ее не стало больше, то не потому, что он не старался.

Но мне приходилось напоминать себе об этом, снова и снова.

Тем утром мы обсуждали, что делать дальше. Я боялся, что Эд захочет пойти окольным путем; он ожидал того же от меня. Потребовалось полтора часа, чтобы выяснить, что мы оба предпочитаем прямую конфронтацию. Факультет Истории и Нравственной Философии предоставил нам адрес и номер Телекома.

— Ты в это поверишь? — Я сидел, пристроив на коленях планшет ’кома. — Смотри, что я нашел в Большом Объединенном Справочнике. Нам и не нужно было беспокоить университет!

ОБЩЕСТВО АЛЕКСАНДРА ГАМИЛЬТОНА Д. Д. Мэдисон, Предс. 89 Такер Кр. СЕРЫЙ 7-2345

— Рабом мне быть! [108] — сказал он, прожевывая шестой тост. — У Люси бы грыжа вылезла, если бы она это увидела!

— Нет, она бы сказала: «Это свободный мир, сынок!»

— Давай выясним. Я все равно подумывал позвать ее с собой. Нам может понадобиться свидетель.

Так и случилось, что мы подкатили к главным воротам особняка, рядом с которым даже дом Эда выглядел потрепанным, — георгианское чудовище с дюжиной колонн размером с секвойю и вдвое большим количеством мраморных ступеней, ведущих к двери. Нас встретил огромный слуга в униформе с коротко подстриженными стальными волосами и акцентом комического психиатра. — Герр Мэдизон примет фас в Октагон-Руме. Прошу следофать за мной.

Нас провели через лабиринт — темная искусная резьба по дереву, узорчатые ковры, лампы Тиффани, — который завел бы в тупик крысу бихевиориста, в нечто вроде кабинета-гостиной и пригласили «зидеть». Мы зели.

В комнате доминировал старинный ореховый стол размером с лимузин, а на стене позади — четырехфутовая бронзовая доска: Всевидящее Око в Пирамиде. Я никогда раньше не замечал, какой это жуткий символ; я как раз собирался сравнить его с долларовой купюрой, посмотреть, не подправили ли они его как-нибудь, когда дверь открылась. Дворецкий вытянулся в струнку — я поймал себя на том, что рефлекторно встаю, — и объявил: — Герр Доктор Чон Чей Мэдизон!

Мэдисон бодро обменялся рукопожатиями со всеми, затем расслабленно опустился за свой стол. — На этом все, Клейнгунтер. — Клейнгунтер щелкнул каблуками, стукнулся лбом о пряжку ремня и, окинув нас последним подозрительным взглядом, вышел, закрыв дверь. — Вам придется не обращать внимания на Германа. — Мэдисон потянулся через стол за коробкой сигар. — Иногда это смущает. Сигару?

Я с благодарностью принял, но подождал, пока он закурит свою, возможно, немного переусердствовав с осторожностью. У меня было достаточно шрамов, чтобы это оправдать… точнее, было бы, если бы не Кларисса. Он уселся в кресло, глубоко затянувшись. Я сделал то же самое и осмотрел его.

Он был крупным мужчиной, футов шесть и два или три дюйма, весом, вероятно, под 275 фунтов [109], и ни грамма жира. Как и у Германа Клейнгунтера, у него был ухоженный, коротко подстриженный вид, волосы «соль с перцем». На нем были свободные черные брюки, ярко-желтая блуза и короткая, до пояса, куртка, открывающая легкий доступ к потемневшей от времени кобуре для перекрестного выхватывания на поясе — «Маузер Боло» .354 калибра [110], мощная, без излишеств, единица артиллерии времен Войны в Европе. Жестокий шрам, идущий от мочки уха до уголка рта, говорил мне, что пистолеты — не единственное оружие, которое он предпочитал. Несмотря на дуэльный шрам, он был похож на любимого дядюшку-моряка какого-нибудь ребенка. Опасные люди редко выглядят опасными.

— Итак, — сказал он, — чем могу быть полезен? Боюсь, по Телекому вы выразились несколько туманно.

Эд начал за нас. — Нас больше интересует обсуждение того, что вы уже сделали. Двое ваших людей были убиты при нападении на мой дом позапрошлой ночью, а еще один покончил с собой вчера утром.

Мэдисон выглядел раздосадованным. — Что ж, мистер Беар, я мог бы настоять, чтобы вы объяснили, что вы имеете в виду под «двое моих людей» — членов Общества Александра Гамильтона? Я хотел бы заверить вас, что эти люди не имели никакого официального отношения к этой организации или ко мне. Мы — просто учреждение для обсуждения и дебатов по политической философии.

— Впервые в истории гамильтонианцы ограничиваются обсуждением и дебатами!

— Моя дорогая судья Кропоткина. Вы, возможно, вспоминаете наше недолгое пребывание в Королевстве Гавайи, которому положила безвременный конец Антарктическая неприятность? Или дикость, с которой наши предложенные реформы были встречены на Луне после этого? — Он посмотрел на нее более внимательно. — Или, если я не буду нескромным, возможно, даже Прусскую войну? Ваша Честь, все это было давно, и ваши опасения сейчас необоснованны по нескольким пунктам.

— Таким, как?

— Я льщу себе мыслью, что я умный человек. Я стараюсь окружать себя умными людьми. Разве умные люди не учатся на своем опыте? Даже если все, на что вы намекаете, правда, разве мы не должны были чему-то научиться из прямой военной конфронтации?

Люси издала неподдельное «хмы».

— Но даже это — большее признание, чем было бы справедливо. Ваша Честь, в разные периоды истории демагогам требовались козлы отпущения. К несчастью, мы, гамильтонианцы, в таких случаях оказывались под рукой. Легко осуждать не от мира сего философов, у которых нет готового ответа. Со времен «Восстания из-за виски» мои собратья были одними из самых непопулярных в мире. Что бы мы могли сказать такого, что заставило бы людей слушать? Как мы могли бы опровергнуть обвинения, высеченные в общепринятой истории? Наши взгляды на экономику и политику сурово противоречат народной мудрости. Скажите мне, это доказывает, что мы неправы? Напротив, обычно бывает наоборот, не так ли?

— Очень умно, — сказал Эд.

— А также очень правдиво. Мы верим, что благо общества — и, по сути, благо индивидуума — зиждется на признании и возложении обязательств перед государством. Мы принимаем те меры, какие можем, для продвижения наших взглядов, отсюда эта образовательная организация, мои гостевые лекции в университете. Но дело идет очень медленно: у предрассудков такая инерция.

Он встал, засунул руки в карманы и зашагал по комнате, почти разговаривая сам с собой, его взгляд был устремлен в какое-то другое место, в другое время.

— Неизбежно ваши расследования покажут, что мое настоящее имя не Джон Джей Мэдисон. Я родился Манфредом, ландграфом фон Рихтгофеном. [111] Длинновато, не правда ли? Когда-то это было имя и семья, имевшие некоторое влияние в Пруссии, и немалое богатство. Война, конечно, это изменила. Так что, возможно, с парой фальстартов, я приехал в Америку, чтобы поправить свои дела.

Он развел руки. — Как видите, в определенной степени я этого достиг. Я сменил имя, потому что Джон Джей и Джеймс Мэдисон были, на мой взгляд, людьми заслуженными, имевшими историческое значение как для моей родины, так и для этой организации… безусловно, очень американскими, чем я был полон решимости стать… и несколько более легкими для произношения. — Он ухмыльнулся, и я не мог не ухмыльнуться в ответ.

Он стоял в противоположном конце комнаты под огромным портретом, который я узнал по десятидолларовым банкнотам Федерального Резерва. Мрачный лик смотрел через всю комнату на мистический символ над столом Мэдисона. — Я бы взял его имя, если бы осмелился. Уверяю вас, в других частях Системы оно пользуется тем уважением, которого заслуживает… и все же, я должен иметь возможность покупать продукты, не вызывая контрпродуктивных страстей.

Он вернулся к столу. — Хотя вы можете не соглашаться с тем, во что я верю, тем не менее, я настаиваю на том, чтобы мне позволяли в это верить, без преследований. — Он сделал резкое движение в сторону, где висел «Маузер», — я едва не схватился за пистолет. Со некоторым удивлением посмотрев на меня, он продолжил движение и нажал маленькую кнопку на столе. — Пойдемте, я вам все покажу. Я хотел бы заверить вас, что нам нечего скрывать.

— Jawohl, mein Herr! [112] — сказал жестяной голос.

— Герман, не присоединитесь ли к нам в Комнате Вашингтона?

Мы проследовали запутанными коридорами в более просторный, заставленный стульями зал, где Клейнгунтер стоял навытяжку у кафедры, по бокам которой стояли флагштоки — первые, что я видел в Конфедерации. Флаги, свернутые и зачехленные, охраняли портрет на передней части кафедры: Джордж Вашингтон, в брезентовом фартуке и с чертежными инструментами в руках.

— Наш лекционный зал, — с гордостью сказал Мэдисон. — Здесь мы преподаем гамильтонианскую философию и проводим традиционные для нашей организации церемонии.

— Похоже на масонскую ложу, — сказал я. Мэдисон резко обернулся, сдержался, а затем медленно повернулся.

— Вы проницательны. Это правда, мы заимствовали некоторые ритуалы у этого древнего и почтенного ордена. Но откуда вы о нем слышали? Это не самое общеизвестное знание.

— Мой брат, — вмешался Эд, — не обычный человек. Можно сказать, он — целый мир эзотерической информации.

— Кажется, я понимаю. — Мэдисон улыбнулся. — Отличная рекомендация для детектива. Хотите посмотреть, где собираются наши директора? — В комнате поменьше и побогаче обставленной, Мэдисон продемонстрировал устройство рирпроекции на стене, связывающееся с Комнатой Вашингтона. — Иногда и вправду кажется, — задумчиво произнес он, — что одна картинка стоит тысяч слов.

Мы осмотрели весь особняк, по крайней мере, я так думаю. Это было беспорядочное, сложное строение; мы могли пропустить секции размером с дом Люси и никогда бы об этом не узнали. Гостиные, зимние сады, оранжерея. Куда бы мы ни пошли, Мэдисон шел впереди, излучая гордость домовладельца. Клейнгунтер следовал за ним в зловещем молчании.

Шеф федералистов ничуть не стеснялся памятных вещей из «ранней гамильтонианской истории», разбросанных то тут, то там, «чтобы напоминать нам о нашей импульсивности»: прусские доспехи и холодное оружие; гавайские копья и щиты; аналогичные трофеи из Уганды; противогазы и винтовки времен Войны в Европе. В своего рода часовне, раскинувшись, как Библия, в наполненном гелием стеклянном алтаре, лежала Конституция Соединенных Штатов. «Мы, Народ, с целью образовать более совершенный Союз…»

Никакого Билля о правах там не было.

В подвальной мастерской, где, по словам Мэдисона, члены общества занимались электроникой, скульптурой, моделированием, был даже небольшой пресс для переснаряжения патронов, не слишком отличающийся от того, которым денверский оружейник снаряжал мои .41 Magnum. Мэдисон показывал Люси модель корабля в бутылке и не заметил, как я смахнул патрон с заваленного верстака. Затем, похолодев, я вспомнил о Клейнгунтере, обернулся и с облегчением увидел, что он во все глаза слушает лекцию Мэдисона.

Нам не совсем все показали. Несколько раз мы проходили мимо закрытых дверей. — Частная комната. Некоторые члены общества останавливаются у нас на более или менее длительные периоды. Я не могу нарушать их частную жизнь. Боюсь, это выглядит не очень откровенно, но ничего не поделаешь. — Одна такая комната находилась как раз рядом с подвальной мастерской. Дверь была приоткрыта, заперта на обычный крючок и петлю, и к ней был прижат тяжелый силовой кабель, идущий от блока предохранителей. Комната за ней была темной; мне показалось, я видел тускло горящие сквозь щель индикаторы.

— Так что, как видите, — сказал Мэдисон за бренди в своем кабинете, — это помещения для образования и отдыха… наш маленький планетарий, наш спортзал и парная. Но никакой Комнаты Заговора. Вы бы ее увидели!

— Смотря, — сказала Люси, оглядываясь, — как выглядит «комната заговора». Рада, что мы хотя бы винный погреб увидели. Prost! [113]

В должное время нас выпроводили на парадное крыльцо с благодушными заверениями в полном сотрудничестве и открытым приглашением вернуться в социальных или образовательных целях. — Что-то мне подсказывает, — Мэдисон подмигнул мне, — что вы могли бы почувствовать себя как дома со многими нашими идеями об управлении страной, как дома… Оберст? [114]

— Лойтнант, [115] — ответил я, — но в довольно бессрочном отпуске.

Когда мы отъехали, я вытащил пустую гильзу, которую прихватил. Она была намного меньше любой, что я здесь видел, — именно это и привлекло мое внимание:

W-W .380 AUTO

Тупая боль в левом плече: W-W означает «Винчестер-Вестерн», а единственный примечательный Винчестер в этом мире — это собор. [116] .380 Automatic здесь также неизвестен, но это обычный патрон для пистолета-пулемета «Ингрэм» Модель 11.