Перекресток возможностей

XVIII: Конгресс не издаст ни одного закона [153]

Я меньше озабочен добром и злом, чем свободой и несвободой. Добро и зло могут сосуществовать в свободном обществе. Но, если дать достаточно времени, все, что остается под тиранией, — это зло. Мы ищем лишь последовательного применения принципа свободы, без исключений, без оправданий, без компромиссов. Мы не обещаем непогрешимости, но полны решимости, вопреки тенденции шести тысяч лет человеческой истории, совершать наши ошибки на стороне прав личности.

— Альберт Галлатин «Правление Разума»

Галлатинополис, географический и политический центр Северной Америки, — это заскорузлый пятачок зданий, окруженный целой планетой пшеничных полей. Одинокое шоссе тянется с юга: «Зеленая трасса 200», изумрудная лента в море золота, уходящая на север, пока не покроется упругим мутировавшим мхом.

Наш корабль нашел причал к востоку от этой маленькой столицы по совместительству. Я был не в настроении наслаждаться пейзажем — Кларисса и Эд пропали. Все остальное казалось бессмысленным. Посещение «дворцовой» темницы, наспех запертой на висячий замок кладовой для инструментов, оказалось бесполезным. Один пленник был мертв. Другого было уже не спасти, и он не мог нам ничего рассказать. Неужели здесь никто не слышал о яде в пустом зубе? У него, правда, было несколько пулевых ранений недельной давности. Одиннадцатый калибр «Уэбли». Я смотрел, как этот сукин сын умирает.

Теперь Люси болтала, пока огромный корабль швартовался. — Они подкатят кран сзади и спустят всю эту байду на землю.

Я попытался помочь: — Почему бы просто не улететь так же, как мы сюда попали?

— Мы бы так и сделали, — ответила она, — но большинство этих пассажиров — делегаты. Проще избавиться от нас всех разом, не думаешь?

— Может, и нет. Если на борту остались люди Мэдисона, я убью ублюдков голыми руками!

— Может быть эффективнее, чем твой пистолетик. Слушай, Винни, мне благоразумие тоже не идет — в семье Пит был рассудительным, — но мы должны сидеть тихо и посмотреть, что будет дальше.

— И это ты называешь планом?

— Это все, что у нас есть. Может, если мы победим их в Конгрессе. Они держат Эда и Клариссу только для того, чтобы помешать нам высказаться…

— Ты издеваешься над кем-то из нас, Люси. Мэдисон прикончит их просто из злости.

— Хм. Мы что-нибудь придумаем, сынок. Мой старый мозг сейчас на автопилоте. Кстати, — она указала в окно, — если кто-то из тех людей внизу похож на муравьев, так это потому, что они и есть муравьи… мы приземлились!

Огромные секции стены откинулись наружу, дневной свет ворвался в прохладный викторианский вестибюль, люди начали выходить. Минутами позже, стоя у багажной карусели, спущенной из брюха корабля, я заменил патроны с пластиковыми наконечниками на 240-грановые [154] из сумок Эда, теперь сваленных у моих ног вместе с вещами Клариссы. Я ждал, что Люси наймет такси, но когда тысячи людей, приматов и китообразных выгружались одновременно…

Во время «Восстания из-за виски», как здесь сказано, правительство Старых Соединенных Штатов означало Филадельфию — удобно для бунтующих фермеров, менее удобно для Джорджа Вашингтона, — но по мере расширения страны в течение следующего столетия на него оказывалось все большее давление с требованием переехать на запад. Многие города яростно отказывались от этой чести, и, как подобает национальному стилю, ничего официального предпринято не было. В вольные дни после Пересмотра [Статей Конфедерации] столица, как правило, находилась там, где жил президент, кочуя в Шарлоттсвилл, Олбани, Бостон, снова в Филадельфию, пока ее не «сбагрили», как любит говорить Люси, на Территории Дакота, недалеко от Балты.

— Прости, Винни! — Я подпрыгнул. — Такси нет. Удалось урвать эту тележку-штуковину для багажа. — Я загрузил ее, пока Люси держала ее вертикально.

— И это прогрессивный, современный, космической эры Галлатинополис? — фыркнул я.

— Это жалкий, отсталый, деревенский Галлатинополис. Разве не прелесть?

Со временем я научился не смотреть себе под ноги: город сохранен в точности таким, каким он был восемьдесят семь лет назад — его главная и единственная отрасль — это столь презираемая деятельность эпизодического правительства. Место выглядит как шахтерский городок времен золотой лихорадки: толевые лачуги, готовые сгореть за тридцать секунд теплой погоды и легкого ветерка, улицы — узкие колеи из взбитой грязи, но замороженные под двумя дюймами прозрачного пластика. Ходить по полимеризованному «воздуху» — совершенно нервирует. Дощатые тротуары и грубые здания под тщательно поддерживаемым внешним видом сделаны из бетона.

— Видишь ли, Винни… верно, не смотри вниз… мы не для того разместили это место здесь, чтобы сделать его более доступным… Ой! Чуть не попалась в этот раз! — Она рассмеялась и, несмотря на обстоятельства, казалась моложе, чем я ее когда-либо видел.

— О? — спросил я. — Тогда почему он находится в точном центре континента?

— Чтобы сделать его максимально неудобным для всех! Если бы Такер [155] добился своего, эта паршивая штука была бы в Сибири! Правительство должно быть утомительным. Люди дважды подумают, прежде чем согласиться приехать сюда. Мы собирались всего шесть раз с тех пор, как перенесли столицу. Это на шесть раз больше, чем нужно, но анархия требует практики. А где теперь этот отель? Эти улицы точно планировал комитет!

В 138 г. Г.С. Пруссия решила последовать примеру Северной Америки, объединив Европу в конфедерацию — даже если та не хотела объединяться. В ходе коротких кампаний были поглощены другие германские государства, Франция, Бенилюкс и Италии. Испания и Португалия пали под натиском сторонников пятой колонны, а Англия, как обычно, оказалась в беде.

Взволнованный Конгресс собрался впервые с 1900 года — удручающее зрелище для европейцев, приехавших просить помощи: даже зал заседаний был сколочен из сосновых досок. Старый Свет был озадачен жизненной дикостью Нового, но у них были веские причины просить о помощи: Скандинавии угрожал Царь, осмелевший из-за прусских дел, финны вели доблестную, но тщетную партизанскую войну против казаков; два больших флота барж стояли наготове для вторжения в Англию; под руководством гамильтонианцев ирландцы готовили свою окончательную месть.

Значительным большинством голосов Конгресс проголосовал за строгий нейтралитет. Прецедентов было достаточно: эта нация избежала войн в 1812, 1860, 1898 годах и завершила свое столкновение с Мексикой в 1845 году за четыре практически бескровные недели. Тем не менее, никого не удивило — кроме, опять же, европейцев, — когда собрались добровольческие силы для совершения легендарного «Полета Тысячи Дирижаблей», и многие делегаты, требовавшие официального нейтралитета, поднялись на борт этих дирижаблей, а некоторые так и не вернулись.

Война длилась сто дней. Измотанные гамильтонианцы, которых уже до смерти заедали местные Бригады Томаса Пейна, не могли понять свежих, беспорядочных, лишенных лидеров американцев, не желавших сдаваться — неспособных, даже если бы захотели. Добровольцы воздушного моста были лучше одеты, лучше накормлены, чем крестьяне-призывники, лишь недавно сменившие вилы на неуклюжие прусские винтовки со скользящим затвором, и пали перед пистолетами-пулеметами, с которыми конфедераты жили всю свою жизнь. Немецкий офицер жаловался в незаконченном письме, что эти американские дьяволы стреляют своим врагам только между глаз. Его нашли застреленным, возможно, по совпадению, между глаз.

Куда бы они ни приходили, конфедераты оставляли после себя анархию. Идеи Галлатина несли их так же далеко, как и сила их оружия; и вражеские, и дружественные народы быстро учились. Многие дворяне, вернувшись домой, обнаруживали, что их замки превращены в курортные отели каким-нибудь местным предпринимателем. Германии и Италии остались раздробленными. Испания раскололась на дюжину государств. Бретань отделилась от Франции. Вооруженная за прусский счет, Ирландия вернулась к своей древней племенной анархии. Балканы дробились все дальше, пока каждая деревня не стала нацией.

Англия держалась. Шотландия, Уэльс, острова Уайт и Мэн отделились. Скай и Малл немедленно отделились от Шотландии, а Оксфордский университет возвел таможенные барьеры. Бывшее Соединенное Королевство стало напоминать плохо сложенный пазл, пока не учредило галлатинистский Парламент, а растерянного короля не убедили добавить к своим титулам «Анарх Содружества». Ирландия ушла, но Нормандия подавала прошение об аннексии.

В 1918 году, среди афтершоков, разразилась всемирная эпидемия гриппа. Почти четыреста конфедератских дирижаблей каким-то образом пережили войну. Снабженные, снова за частный счет, они летали по всему земному шару, раздавая новое и мощное лекарство охваченной болезнью планете.

МЫ НАКОНЕЦ НАШЛИ наше жилье, через дорогу от Зала Свободы, и были любезно размещены в «пентхаусе» на третьем этаже. Хорошо, что наши номера были забронированы. По всей крошечной столице полы в вестибюлях сдавались по квадратному футу, а люди спали в ховеркарах. Я посмотрел на большую, манящую кровать и подумал о Клариссе. Для мужчины моего возраста я в эти дни много плакал.

Галлатинополис никогда не задумывался как большой город. За исключением Квадренниала, [156]своего рода политического скелетного экипажа, [157] собиравшегося каждые четыре года для выбора президента, город оставался тихим после Войны в Европе, ненадолго оживившись снова в 1933 году с восхождением президента Чодороу, который заполнил вакансию, образовавшуюся, когда президент Менкен застрелил своего собственного вице-президента на дуэли, только чтобы быть застреленным разъяренной матерью вице-президента.

Разобравшись с жильем, мы с Люси перешли дорогу к залу собраний, пройдя в его двери под метровыми буквами:

ЭТО ЗАЛ СВОБОДЫ МОЖЕШЬ ПЛЮНУТЬ НА КОВРИК И НАЗВАТЬ КОТА УБЛЮДКОМ — Адмирал Флота Его Светлость А. Б. Чандлер [158]

Мы остановились у вывески в коридоре с грубой обшивкой, обещавшей «ДЖЕФФЕРСОНБУРГЕР — ОН ТЕБЯ ОСВОБОДИТ», и, с понятным трепетом, протиснулись в переполненный снэк-бар.

— Третий раз, когда Конгресс собирался, — сказала Люси, прожевывая жирные края своего ланча, — я еле успела. Всегда любила политику. Просто извращенка, наверное. После войны мы с Питом пытались разводить скот в Мату-Гросу, но между хиваро [159] и муравьями-солдатами… Наконец, обзавелись небольшим участком за Адмиралтейским хребтом, осели, добывая уран. В Антарктиде совершенно по-домашнему, по сравнению с Бразилией — никаких отравленных дротиков! Черт возьми, куда лучше, чем те первые лунные поселенцы в семьдесят третьем!

1949-й?

— Были мы там, богатые как Крез, и становились все богаче, когда Царь взял и захватил весь чертов континент! Довольно глупо, учитывая, что русские граждане не составляли и полного одного процента населения — беженцы, к тому же. Войска пришли примерно три недели спустя. Пита немного подстрелили, так что я угнала наш старый ховер-багги до самой Огненной Земли — уворачиваясь от русских боевых подлодок, Пит весь в лихорадке рядом со мной, а все, что у нас осталось в мире, свалено на заднем сиденье.

Петр Кропоткин, в пропитанных кровью бинтах и всем таком, обратился к Конгрессу. Антарктида была кладезем угля, нефти, других минералов. Ее колонии были популярны. Америка снарядила еще одну добровольческую экспедицию. Царь объявил войну, напав на Аляску, оккупировал Королевство Гавайи и вторгся в Японию, разрушив ее многовековую изоляцию. Конфедератский ховер-флот, небольшая, но смертоносная армада со скоростью 250 миль в час, одержал решительную победу в Беринговом проливе. Их императорская династия была убита царистами, японцы приняли странный квази-галлатинизм с феодальными оттенками, который до сих пор сбивает с толку политологов. Еще одна политическая загадка — точный характер участия гамильтонианцев в делах Царя: почему им позволили сохранить свой режим на Гавайях, окончательно свергнутый, когда массивные силы оккупационных русских войск были переброшены на юг?

На льду истощение сделало свое дело с первыми сибирскими волнами. Теперь войска прибывали из более теплой Матушки-России, лишенные подготовки и технологий для среды, по сравнению с которой Степи казались тропиками. Североамериканцы в скафандрах с подогревом просто заводили их туда, где они могли умереть наиболее эффективно.

К 1958 году настоящая война велась рекламщиками. Трансляции на русскую родину сообщали крепостным, что их жизни принадлежат им самим, и оспаривали отеческие намерения правителя, позволившего им гибнуть миллионами. Космопланы на термоядерном топливе сыпали пропаганду на улицы Санкт-Петербурга. Тем временем лунные колонисты построили «Секвойю I», самый мощный в истории беспроводной передатчик. Мощный благодаря термоядерному синтезу, он модулировал русские пружины кроватей, нити накаливания лампочек и зубные пломбы, воспевая хвалу упорядоченной анархии и шипя на мерзкого Царя от восхода луны до ее заката.

Гневно вздымаемые сельскохозяйственные орудия и станки, подкрепленные сброшенным с воздуха конфедератским оружием, сокрушили русское правительство. Царь Распутин IV [160] исчез; по слухам, он часто объявляется в Аргентине или каком-нибудь другом отдаленном уголке Системы. Сегодня мотыга и гаечный ключ символизируют рождение русской свободы.

Война закончилась, последнее значительное национальное государство на Земле было уничтожено.

КОРИДОР С ГРУБОЙ ОТДЕЛКОЙ был полон снующих людей. Искусно выкованные железные бра освещали портреты между сувенирными лавками и витринами магазинов.

Первый, Д. Вашингтон, тот ненавистный тиран, висел в раме не менее выдающейся, чем любая другая. Под ним к полу была прикручена плевательница. Галлатин, Жене, Джефферсон, Монро, Кэлхун — Секвойя и Оцеола в своих тюрбанах. Джефф Дэвис, Гиффорд Суонси, Артур Даунинг, Гарриет Бичер, массивный бородатый Лисандр Спунер. Жан-Батист Хуан, Фредерик Дуглас, Бенджамин Такер, его лицо было благостным, когда мы проходили мимо, Нок, Менкен, Чодороу, Лейн, Рэнд, Лефевр [161] — и внезапно пустая рама с маленькой латунной табличкой:

НИКТО ИЗ ВЫШЕПЕРЕЧИСЛЕННЫХ НЕ ПРИЕМЛЕМ 192–196 Г.С.

— Люси, что это?

Она остановилась, широко улыбаясь. — Это, мой мальчик, может быть, наш звездный час — и единственное наследие Пятого Континентального Конгресса. Не пропустила бы его и за ведра рубинов! — Она нежно похлопала по раме. — Это было в девяносто первом. Квадренниал не смог переварить ни одного из кандидатов, а в бюллетене всегда есть этот другой вариант, так что…

— И это то, что они избрали?

— Ну, кто бы реально умер без президента на четыре года? Все подумываю предложить это снова, как-нибудь.

«Никто-из-вышеперечисленных» уступил место кому-то по имени Хосперс, [162] а затем, вполне уместно, портрету Дженни — двадцать пятого Президента (если считать старого Джорджа и «Никого-из-вышеперечисленных») — Северо-Американской Конфедерации.

Мы протиснулись в зал делегатов. Не знаю, чего я ожидал — Генеральной Ассамблеи ООН или Ванной Комнаты Флэша Гордона, — это был сарай: выветренная сосна, грубые балки, над всем доминировал огромный экран Телекома впереди. Где-то торговец выкрикивал: «Арахис! Пиньоны! [163] Жареные кузнечики!» У меня заурчало в животе, и я почувствовал вкус жирного гамбургера. Две стены были превращены в ярусы обитых скамей. Тысячи столов загромождали пол размером с футбольное поле. Я направился к местам для зрителей.

— Эй, ты что делаешь, юнец?

— Прости, Люси. Это зарезервировано или что?

— Черт возьми, нет! Просто подумала, ты захочешь увидеть побоище вблизи.

— С партера, ты имеешь в виду?

— Конечно, как гость делегата. У меня есть связи. Кузнечика хочешь?

— Боже, нет! — Мы протиснулись вперед: консоли среднего размера для людей и шимпанзе, огромные папашины — для горилл.

Люси указала на неярусную стену. — Те цилиндры вон там — для китообразных. В основном им плевать с высокой колокольни, [164] но иногда им так сильно что-то нужно, что они готовы терпеть заточение. Обычно предпочитают оставаться в бассейне отеля, управляя делами по Телекому.

— Их делегаты могут голосовать по Телекому?

— Крапивница и потница, нет! Это место должно быть неудобным! Ты хочешь поощрять рост правительства? Какая мысль! — Она театрально содрогнулась, затем подмигнула и резко села за консоль, вводя данные в терминал. Ее имя появилось в передней части зала, среди немногих других уже присутствующих, за ним следовал номер: 6076. — Мой электорат, какой уж есть, шесть тысяч с лишним человек — достаточно странных, чтобы позволить мне представлять их на этом сборище, во всяком случае. Уверен, что не хочешь кузнечика?

— Кхм! — Я покачал головой, занимая свободное место. — Люси, ты не перестаешь меня удивлять. Ты представляешь какой-то округ в Лапорте?

— Никакого округа, сынок. Мы здесь все «по общему списку». Хотя некоторым не мешало бы сидеть дома. Кто угодно может представлять кого угодно — или никого, кроме себя. Даже не себя, если они просто хотят сидеть на галерке и развлекаться.

— Ну, а кого представляешь ты?

Она заказала пару напитков, которые мгновение спустя прибыли через щель. — В основном ветеранов европейской войны. Коллег, друзей со старых времен в Антарктиде, некоторых приятелей Пита. Хочешь этот ломтик лимона?

— Обменяю на мараскиновую вишенку. Это обычный способ выбора представителей?

— Нет никакого обычного способа, Винни. Усвой это, и будешь жить припеваючи. Большинство людей просто приходят, представляя друзей, соседей, людей той же профессии. Может, полдюжины — профессионалы, с миллионом доверенностей у каждого.

— Так много?

— Не язви! Голоса все равно мало что значат. Важно то, что здесь говорится. Хотя нет гарантии, что кто-то будет слушать. — Экран снова изменился, прибывали новые делегаты, расстановка сил менялась, поскольку зрители по всему континенту вводили доверенности и отмены. Итоги пересматривались ежесекундно; многие политики с тысячами сторонников могли внезапно обнаружить, что благодаря чуду электроники они представляют лишь самих себя.

— Интересно, — сказал я наконец, — но не очень демократично.

Люси рассмеялась. — Цель — сделать дело, не нарушая ничьих прав. Вряд ли это традиционная демократическая забота. Но это, вероятно, самая большая демократия, когда-либо парковавшая свои мозги на скамье. Приветствуется любой, голосовать может любой, и ты можешь передумать в любой момент. Все это транслируется, так что ты можешь видеть, как твой представитель к тебе относится, — может, переключиться на кого-то другого, если хочешь. Представительная Партисипативная Демократия — вклад Галлатина в творческую политическую нестабильность. Не принимай это слишком серьезно — вредно для здоровья. — Она махнула рукой потрепанному продавцу арахиса. Я уткнулся носом в свой стакан, отказываясь смотреть.

— Но это следует воспринимать серьезно, — наконец запротестовал я. — Это всего лишь седьмой Континентальный Конгресс за…

— И все же, бьюсь об заклад, сегодня вечером больше народу смотрит тот вестерн с Майком Моррисоном на 962-м канале. У каждого есть право игнорировать государство и быть при этом в безопасности. Это компенсирует фанатиков, вроде меня.

— Хм. Что бы сказал об этом президент Джексон? Кстати, ты мне еще не рассказала о Шестом Континентальном Конгрессе.

— Нечего рассказывать. Куча бесполезной суеты, празднование двухсотлетия Независимости. Проспала большую часть. — Она с хрустом съела еще одного кузнечика.

— Понятно. Люси, у нас было Двухсотлетие, но все это казалось каким-то пресным.

Она внимательно на меня посмотрела. — А что оставалось праздновать?

ВРЕМЯ МЕДЛЕННО ПОЛЗЛО вперед. На экране вспыхивали новые имена, зал постепенно заполнялся. Важные на вид люди подходили поздороваться с Люси, как с давно потерянным другом. Очевидно, я недооценивал эту сумасбродную старушку. Мы заказали еду. Еще ничего не происходило. Наконец:

— Когда это шоу вообще начнется?

Она взглянула на экран, прикрыв глаза рукой. — Точно не скажу. Тебе скучно или что?

— Или что, — признался я.

— Нет никакого утвержденного регламентом времени начала. Как оно может быть?

— Черт побери, Люси! Кларисса и Эд — пленники! Может, уже мертвы. — Я внутренне содрогнулся от этих слов. — А мы сидим здесь на своих…

— Я знаю. Но что бы ни случилось — даже с ними, — это случится прямо здесь, и не раньше, чем будет представлено по меньшей мере девять десятых Северной Америки. Ой! — забыла тебе сказать. Взгляни на итоговый экран. Видишь это число?

Я посмотрел: 0.83901256. — Восемьдесят три процента?

— Ближе к восьмидесяти четырем, и Конгресса не будет, пока не достигнет девяноста. — Пока она говорила, цифра подскочила до восьмидесяти шести. — Видишь ли, это место никогда по-настоящему не пустует. Всегда кто-то крутит дела. Но это число превышало девять десятых лишь шесть раз в истории, и ничто другое не считается.

— Даже если достаточно дельцов и воротил соберутся просто по совпадению?

— Ты когда-нибудь пробовал организовать девяносто процентов чего-либо? Самое высокое значение за последние тридцать лет — семь сотых процента… я знаю!

— Значит, нужно что-то действительно серьезное, чтобы собрать их всех вместе. Но, Люси, это может занять недели!

— Отдай должное Дженни и мне… и одну из этих сигар тоже. Я могла бы и соответствовать образу. — Она прикурила от горячей точки на консоли.

— Люси, я просто не могу сориентироваться. Вы все время меняете для меня правила, а потом я оборачиваюсь, и правил нет вовсе! Как вы можете так жить?

Она профессионально затянулась. — Единственная стабильность по эту сторону могилы, я всегда говорю, — в похоронном бюро. Эй… гляди-ка! — Экран был полон имен, процент — 0.90000002 и продолжал расти.

Седьмой Континентальный Конгресс собрался.

Дженни вошла без фанфар, отметившись у своего терминала. Ее изображение появилось над головой, когда она тихо сказала: — Седьмой Континентальный Конгресс Северо-Американской Конфедерации объявляется открытым. Мистер Парламентарий, можно мне протоколы? — Разговоры, ненадолго стихшие во время этой вступительной «церемонии», снова усилились, когда шимпанзе слева от Дженни начал яростно печатать:

СЕДЬМОЙ КОНТИНЕНТАЛЬНЫЙ КОНГРЕСС: ПРОТОКОЛЫ ФРАНКЛИНИСТЫ: ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНЫЕ СЕССИИ ДИССОЛЮЦИОНИСТЫ: РОСПУСК ТЕЛЕКОММУНИКАНТЫ: УСТУПИТЬ ФРАНКЛИНИСТАМ ПРОСИМИАНЦЫ: УСТУПИТЬ РАЗУМНЫМ МАШИНАМ РАЗУМНЫЕ МАШИНЫ: ПЕТИЦИЯ, ОРАНГУТАНЫ НЕОИМПЕРИАЛИСТЫ: УСТУПИТЬ АННЕКСИОНИСТАМ АННЕКСИОНИСТЫ: ПЕТИЦИЯ, ГРЕНЛАНДИЯ ГАЛЛАТИНИСТЫ: ОБЪЯВЛЕНИЕ ЧРЕЗВЫЧАЙНОГО ПОЛОЖЕНИЯ ДИССОЛЮЦИОНИСТЫ: ОПРОВЕРЖЕНИЕ НЕОИМПЕРИАЛИСТАМ ГАМИЛЬТОНИАНЦЫ: ПРЕСТУПНЫЕ ПРАКТИКИ ГАЛЛАТИНИСТОВ ЗАКРЫТИЕ

— Что это за хрень?

— Тсс! — прошептала Люси. — Посмотрим, как пойдет.

Снова Дженни: — Мистер Уильямс, перед нами предложение о чрезвычайном положении. Вы уступите? — Экран переключился на неопрятного, зубастого индивида с явными проблемами с аденоидами: БАКЛИ Ф. УИЛЬЯМС, ФРАКЦИЯ ФРАНКЛИНИСТОВ.

— Э-э, мадам Президент, — ответил Уильямс скучающим тоном, — поскольку ответственность лежит исключительно на мне, я был бы безмерно рад удовлетворить вашу очаровательную просьбу. Однако… — Аудитория восторженно загудела, и кто-то крикнул: «Кончай трепаться!»

— Я так понимаю, вы не уступите, мистер Уильямс? — терпеливо сказала Дженни. — Очень хорошо, у вас десять минут.

— Э-э, большое спасибо, мадам Президент. Уважаемые делегаты, как вам всем прекрасно известно, мы, считающие себя Друзьями Бенджамина Франклина, давно выступаем за недвусмысленное прекращение безответственного и апатичного управления этим государством. Существуют серьезные и важные вопросы, которые преступно отданы на откуп иррациональным, капризным и корыстно-индивидуалистическим инструментам. — Он постучал стилусом по своим выдающимся зубам и шмыгнул носом. — Такая ничтожность недопустима. Соответственно, и с полного согласия моих соратников, я настоятельно призываю принять следующую резолюцию, а именно: чтобы Седьмой Континентальный Конгресс настоящим постановил созвать Восьмой Конгресс через год, и в каждый последующий год после этого, впредь и навсегда. — Задрав нос к крыше, он закатил глаза, как умирающая лошадь, снова шмыгнул носом и сел.

Дженни подождала, пока стихнут гул и шиканье. — Спасибо, мистер Уильямс. Есть ли поддержка? — Кто-то рядом с Уильямсом вскочил и поддержал, прежде чем камера успела его поймать. — Было предложено и поддержано, чтобы… мистер Уильямс, не будете ли вы любезны передать ваше предложение секретарю?… чтобы постоянный законодательный орган был восстановлен. Обсуждение?

Тысяча огоньков замигала на табло, борясь за право высказаться. Люси убавила громкость и усмехнулась. — Теперь, может, я смогу ответить на твой вопрос.

— Что я… а, да… Что за хрень здесь происходит? А как же федералисты? Кто этот Уильямс, и что он затевает?

— Успокойся, сынок. Вот мы здесь: «Галлатинисты: Объявление Чрезвычайного Положения».

— Ладно, но что это за остальное дерьмо?

— По крайней мере, ты понимаешь его природу. Но нам все равно придется через это продраться.

— Я думал, мы созвали этот Конгресс, чтобы предупредить…

— Вот тут ты ошибаешься. Это просто мы, старые добрые люди, число которых «случайно» составляет девяносто процентов, помнишь?

— Но ты сказала, что все было тщательно спланировано!

— Так и было. Но каждый имеет право высказаться, и на практике они резервируют место в повестке дня Дженни на случай, если у нас когда-нибудь будет Конгресс. Некоторые ждали десятилетиями, перенесенные из списков ее предшественников. Предложение им этого редкого шанса помогло нам собрать все воедино. Повезло, что их не в десять раз больше. Удалось убедить немногих, что у нас действительно чрезвычайная ситуация. Уильямс и остальные — это те, кто упирается, а потом мы перейдем к настоящему делу.

— Это ничем не отличается от законодательного собрания моего штата! Кто такие эти франклинисты вообще?

— Они просто хотят постоянного правительства… существуют с тех пор, как Лисандр был щенком. Похоже, однако, — она прищурилась, глядя на экран, — что их число все еще уменьшается. Шансов у них никогда особо и не было. То, чего они хотят, за всей этой риторикой, — это хорошая принудительная система монополий по франшизе, правительственные контракты…

— Ротарианский Социализм, [165] — пробормотал я, цитируя Мэри Росс-Берд. — Так это называют пропертарианцы: «Свободное Предпринимательство… и пусть субсидии продолжают поступать!».

— Ты уловил суть. Слушай… они почти закончили. — Франклинисты проиграли, 99.99 процента против 0.01; переходим к следующему пункту повестки дня.

— Председатель предоставляет слово Сэнди Силверс из фракции Диссолюционистов.

— Мадам Президент, — сказала симпатичная девушка с медовыми волосами и кривой улыбкой, — я предлагаю Конгрессу закрыться…

Выкрики и проклятия наполнили зал.

Перекрикивая шум, Дженни воскликнула: — Напоминаю делегатам, что предложение о закрытии всегда уместно! Поддержка?

— Мадам Президент! Позвольте мне закончить мое предложение? — Она все еще стояла на ногах, другие вокруг нее стояли на стульях. Шум стих… что можно добавить к предложению о закрытии? — Мадам Президент, уважаемые делегаты, я предлагаю этому органу закрыться… навсегда.

Ее соратники вскочили и зааплодировали, им ответили криками со всего зала, некоторые — дружелюбными, некоторые — нет. Франклинисты единодушно освистали их. Сэнди ответила, соблазнительно понизив голос в микрофон: — Мы вас тоже любим, Баки.

Люси вскочила с криком: — Поддерживаю, Поддерживаю! — Теперь она пришла в себя, виновато улыбнулась и села. — Всегда была во мне радикальная жилка, наверное. — Она снова раскурила сигару. Диссолюционисты проиграли, три к одному, но по какой-то причине они снова зааплодировали, и Люси просияла. — Самый высокий результат! Надеюсь, Пит сегодня спит спокойно. У него есть веская причина.

Телекоммуниканты, которые просто хотели разрешить голосование дистанционно, уступили Бакли Ф. Уильямсу. Под шиканье и гул он предложил проводить Конгресс по Телекому — на регулярной основе. На этот раз голосов «за» было слишком мало, чтобы большой экран мог точно их отобразить. Франклинисты встали и вышли.

— Пытаются нас саботировать, — объяснила Люси. — Ниже 90 процентов — мы вне игры, помнишь? — Она не казалась встревоженной. — Они надеются, что диссолюционисты присоединятся к ним, но Сэнди слишком умна для этого. — Она помахала молодому лидеру анархистов, которая улыбнулась и помахала в ответ.

— Не знаю, Люси, все эти мелкие маневры…

Она хлопнула меня по плечу. — А чего ты еще ожидал? Политика всегда выявляет в людях худшее. Может, я все-таки присоединюсь к диссолюционистам. — Позже тем же вечером я огляделся. Большинство франклинистов прокрались обратно, не желая пропустить настоящее действие.

Большое табло продолжало меняться, по мере того как все больше зрителей подключались. Следующими были Просимианцы, [166] утверждавшие, что орангутаны и гиббоны должны быть приняты в Конфедерацию. Все их делегаты были людьми. Форсайт с отвращением упоминал этих достойных: благодетели и партийные боссы, стремящиеся извлечь выгоду из доверенностей других. Капитан скривил губу: — Оранги и гиббоны могут быть самыми умными существами на планете… они не хотят иметь ничего общего с политикой! — Но Просимианцы уступали Альянсу Разумных Машин.

— Люси, а есть ли на самом деле какие-нибудь разумные машины, о которых ты знаешь?

— Ну, у некоторых определенно есть своя индивидуальность. У моих двух старых «Торни» номера идут подряд, но каждый управляется по-разному. Ты, наверное, замечал то же самое с оружием. В тот день, когда машина войдет сюда и… Подумать только, какой-то шутник попробовал это, еще в…

— Но во всем этом есть какая-то серьезность?

Она задумалась. — Вероятно, не сейчас, но никогда не знаешь, что будет завтра…

Я решительно кивнул, праздно оглядываясь в поисках выхода и туалета. Альянс — такой же человеческий, как и Просимианцы, — предложил принять орангутанов и любые «другие разумы» (по их определению) автоматически впредь. Их определение включало бы дыни, подставки для зонтов в виде слоновьей ноги и по меньшей мере половину агентов ФБР, которых я встречал. Предложение провалилось.

Неоимпериалисты, после короткой рекламной паузы в стиле Катона, [167] требующей уничтожения любых остатков правительства, где бы то ни было в мире, уступили Аннексионистам. — Ничего нового, — объяснила Люси. — Нео, в основном ветераны войны, начинают с достаточно хорошей идеи. Правительство морально отвратительно для любого порядочного человека. Но как бы они избежали убийства множества тех самых людей, которых они освобождают? Просто не катит.

Легкое покалывание в мочевом пузыре. — А что насчет этих Аннексионистов?

— Они просто хотят, чтобы Антарктиду и некоторые другие места приняли. Не знаю… мы обычно поощряем другие континенты делать все самостоятельно. С другой стороны, Гренландия, — она указала на повестку дня, — это может быть неплохой идеей.

Аннексионисты взяли слово. По Телекому давали показания нынешние спикеры Гренландии. Независимый более века, остров имел галлатинистскую ассамблею. На недавней сессии с 90-процентным или лучшим кворумом они решили подать прошение о приеме.

Голосование было положительным. Северо-Американская Конфедерация, культура, которая обычно справлялась с английским, испанским и квебекским, теперь добавит еще один язык. Что ж, если они могли справиться с китообразным, почему бы не с датским?

И вот теперь, как раз когда я отчаянно хотел выйти из зала, я обнаружил, что не могу. Настала наша очередь.