Перекресток возможностей

VII: Зазеркалье

ДЖЕФФЕРСОН, ТОМАС, р. 1743 н.э. [44], ум. 50 Г.С., 4-й През., Старые С.Ш., 44-50 Г.С.; авт., Декл. Незав., Пересм. Статей Конфед.; филос., изобрет., колл. Т. Пейна, А. Галлатина; ист. признан отв. за отмену рабства (44 Г.С.), к чему он стремился всю свою общ. жизнь; ранен убийцей (35 Г.С.), которого умертвил, во время речи против рабства; прот. А. Гамильтона, федеролистской «Конституции»; избран През., преем. Э. Жене. Знач. достиж. за срок: Доктрина Джефферсона, очерт. С. Амер. воен. и пол. изоляционизм при одновр. устранении торг. барьеров и противост. Евр. империализму в Новом Свете. Умер в должн., 2 июля 50 Г.С., преем. В. През. Дж. Монро. (СМ.: Рабство; Метрическая система; Чеканка монет; Календарь; Двигатель внутреннего сгорания; & Пистолет Форсайта.)

— Энциклопедия Северной Америки, TerraNovaCom, Канал 485-A

Может ли время течь боком? Или воспоминания всей жизни могут оказаться всего лишь бредом? По большому счету, выбор у меня был невелик. Был еще третий вариант: я галлюцинирую прямо сейчас. Но, каким бы бредом это ни казалось, жизнь научила меня доверять собственному суждению, и всякий раз, когда я в нем сомневался, я совершал гибельную ошибку. Каждый раз, когда кто-то убеждал меня усомниться в себе ради моего «собственного блага», у него был скрытый мотив. Не собирался я начинать сомневаться в себе и сейчас.

Что возвращало меня к той самой развилке: либо вся моя доселе прожитая жизнь была каким-то наркотическим бредом, либо история каким-то образом сместилась вбок. Поправка: это меня сместило вбок во времени.

Постойте, разве не было какой-то книги… что-то о том, как конь Гранта сбросил его и… Точно! «Если бы Юг победил в Гражданской войне» МакКинли Кантора. Если бы меня забросило в тот мир — два американских государства, одно Соединенное, другое Конфедеративное; Куба — южный штат, а Аляска все еще русская, — я был бы в не меньшем замешательстве, чем сейчас! И все началось с того, что Гранта убили до того, как он выиграл войну. Ладно,

какое было первое различие между этой странно переписанной историей и той, что я учил в школе? По словам Клариссы, здесь никогда не было Гражданской войны, так что что-то, должно быть, разрешило вопросы тарифов и рабства. Что бы это ни было, у него, в свою очередь, должна быть какая-то предыдущая причина, и так далее, вплоть до Декларации независимости. Могло ли быть так, что Четвертое июля у них было второго? Могли ли два жалких денька изменить облик всего, что я знал? Непохоже, но ведь я был здесь!

И где, о ГДЕ был мир, в котором я родился, вырос, который любил и ненавидел? Существовал ли он еще? Существовал ли он ВООБЩЕ?

В ТОТ ДЕНЬ, ПОСЛЕ ОБЕДА, Эд составил мне компанию, пока Кларисса ушла по вызову к другому пациенту. Я поймал себя на мысли, что надеюсь, что это какая-нибудь толстая старуха. Как и всякий путешественник в чужой стране, я обнаруживал, что могу смириться с большими различиями, вроде паровых судов на воздушной подушке на покрытых травой улицах, но вот мелкие различия — целители, которые ходят по вызовам на дом, — казались уже перебором.

Эд подавил смешок, входя в комнату. Везде, где, по мнению Клариссы, со мной было что-то не так — неважно, получено это в последние несколько часов или нет, — торчали провода, катушки и антенны. Она твердо верила, что я уже много лет стою одной ногой в могиле, а другой — на банановой кожуре [45]. Часть проводов была подключена к диковинному оборудованию, которое она оставила, или даже к телефону… простите, к Телекому. Некоторые не были подключены вообще ни к чему — просто торчали.

Главными элементами этой нелепой конструкции были большие пластиковые подушки, набитые микросхемами и размещенные как можно ближе к каждой сломанной кости в моем теле. Миниатюрную пару прикрепили даже к большому пальцу моей ноги, словно огромные «Чиклетс» [46]. Кларисса называла их катушками Бассета — что-то там про ионы кальция — и утверждала, что я встану на ноги через несколько дней, а не месяцев.

Должно быть, я выглядел жалко, опутанный проводами, как Невеста Франкенштейна, но большая часть этой машинерии отвечала за мое поразительное отсутствие боли: сомастезия — что-то вроде электронной акупунктуры.

Но меня беспокоило другое. Однажды, много лет назад, у меня начались проблемы с желудком — изжога в кубе, — вспышки гнева и депрессия. Моя мать угасла именно так: рак. Это заняло очень, очень много времени. Вместо того чтобы пойти к врачу и услышать свой смертный приговор, я тянул, и симптомы становились все хуже и хуже. Я мог прекрасно себя чувствовать, пять, десять минут кряду — а потом внезапно вспоминал о мече, висящем

надо мной. Моя жизнь превращалась в унылый, безвкусный картон, и я мрачнел, пока что-нибудь меня не отвлекало. Затем процесс начинался сызнова.

В конце концов я записался на прием: должно быть, тот костоправ был в полном недоумении, когда я, отплясывая, обошел его кабинет, расцеловал в обе щеки и вальсом вылетел вон со своей новенькой, сияющей язвой.

Теперь я проходил через то же самое — внезапно вспоминал какой-нибудь особенно леденящий аспект нынешней ситуации, мир уходил у меня из-под ног, и снова появлялось это картонное чувство. Только на сей раз меня беспокоила не терапия, а, скажем так, метафизика.

Я поделился с Эдом своими идеями о боковом путешествии во времени, и он удивил меня, высказав схожие выводы. — Должен признать, если бы не вещественные доказательства, я бы списал тебя со счетов как какого-то психа.

— Доказательства? — Я полусидел, укутанный в ярды кабеля; гипс на руке начинал по-настоящему мешать.

Эд прислонил свой стул к книжному шкафу, серапе свисало до пола, и сцепил пальцы на животе — жест, который я с жутким чувством узнал как свой собственный. — Ну, помимо твоей выдающейся внешности, есть еще твое оружие. Производство огнестрельного оружия требует серьезного капитала. Это не совсем кустарный промысел.

Я улыбнулся, вспомнив Эйбар в Испании и американские тюремные самопалы. — Не скажи. Као Дай [47], бывало, выдавали такие экземпляры.

— Поверю тебе на слово, но любая промышленность многое говорит о культуре, которая за ней стоит. — Он повернулся, беря мое оружие с верхушки шкафа. — Я никогда не слышал об этой конторе «Смит и Вессон», но я пошарил в ’коме и выяснил, что они разорились больше сотни лет назад, пытаясь продать пистолет под названием «Вулкан» — вполне подходяще, учитывая, что он имел тенденцию разлетаться на Сми-требезги [48].

— Прибавьте обезболивающего! — простонал я. — А что насчет «Браунинга»?

— А вот тут совсем другое дело: сделано в Бельгии, как тут сказано, для американской компании со штаб-квартирой где-то в Моргане, Юта, — он произнес это «У-та», — и в Монреале… П.К.?

— Провинция Квебек — раньше была частью Канады. Юта — «Ю-та» — это, эм, к западу отсюда. — Я указал здоровой рукой на Скалистые горы на телеэкране во всю стену.

Эд приподнял бровь. — Это доказывает мою правоту. Канада — часть нашей Конфедерации со 117 года Г.С.

— Эм… с 1893-го? У нас она отдельно от США, да. «Народная Республика». Продолжай про оружие.

— Ну, посмотри на мой. Это тоже «Браунинг». — Он вытащил из-под своего пончо пистолет размером с «Кольт» 45-го калибра, выщелкнул магазин и дослал патрон из патронника мне на кровать. Красивая штука, мягкого тускло-серого цвета, с более тонкими и чистыми линиями, чем у армейского «Кольта».

«СЫНОВЬЯ Д. М. БРАУНИНГА, ЛИЧНОЕ ОРУЖИЕ, ЛТД.» ПРОИЗВ. НАВУ, С.А.К.

— Наву… я где-то это слышал, но что это доказывает?

— Твой «Браунинг», — сказал Эд, — сделан из стали, он меньше, но тяжелее моего, который почти целиком титановый. Последнее стальное оружие в этой стране делали больше шестидесяти лет назад — я проверил. Мой изготовлен методом молекулярного осаждения, электронным разрядом — процессами, которые не оставляют следов обработки. Твой, хоть и сделан первоклассно, очевидно, выточен из цельного куска металла — еще один метод, устаревший на несколько поколений. Без обид.

— Да какие обиды. Вы технологически нас обогнали, это очевидно. В любом случае, это не совсем мой пистолет. Он принадлежал одному из тех, кто на меня напал.

Эд кивнул. — Понятно. Ну, сегодня утром, пока ты спал, я связался с «Браунингом» по ’кому и взял на себя смелость показать им эту штуку. Сделано устаревшими методами, но при этом не антиквариат. Это вызвало немалый фурор. Подозреваю, они бы предложили тебе за него неплохой гривенник.

Я рассмеялся. — Возможно, мне и понадобятся деньги на первое время. Не могу же я вечно жить на подачки. Хотя меня это забавляет. Впервые в жизни ведение дел с правительством оказывается прибыльным!

Он ободряюще улыбнулся. — Не беспокойся о подачках. Просто лежи спокойно, чтобы кости срослись как надо.

— Спасибо. Послушай, Эд, это «Наву»… теперь я вспомнил: Джон Мозес Браунинг был воспитан как мормон. Было две или три матери, насколько я помню…

— Верно. — Он кивнул. — Многие мормоны практикуют полигамию, хотя в других местах она не слишком популярна, особенно здесь, на западе.

— Да? А вот в моей истории мормоны как раз на западе! Ушли туда после того, как их поселение сожгли — Наву, в Иллинойсе. Иллинойс — это штат, вроде тех тринадцати колоний… ну, знаешь, Чикаго?

Эд ухмыльнулся. — Еще бы я не знал. Это самый большой город в мире! А вот Наву… давай-ка посмотрим. — Он снял с книжной полки какой-то предмет, дюймов четырнадцать в длину, десять в ширину и с полдюйма толщиной. Что-то вроде перекормленного планшета с экраном и клавиатурой. У изножья моей кровати горная поляна исчезла, сменившись картой Северной Америки.

— Немного юго-западнее Чикаго, — подтвердил Эд. — Полагаю, в моей истории они так и не… Уин?

— А? — Я моргнул, слегка задумавшись. Вся Северная Америка, от Перешейка до Арктики, казалось, была одной страной: Северо-Американская Конфедерация — никаких границ штатов или провинций. Чикаго и вправду был «самым большим яблоком», с ним соперничали Лос-Анджелес и Мехико. Никакого Вашингтона, О.К., не было, а Манхэттен, набранный крошечными, едва видными буквами, казался не более чем сонной индейской деревушкой. Лапорт был крупным городским районом, вполовину меньше Чикаго, и Эд был прав — никакого Денвера.

Этот тошнотворный холод снова скрутил мне кишки. — …Прости, Эд. К этому придется привыкнуть. Та же история вплоть до Революции, а потом другая… или какая-то странная смесь, во всяком случае.

Эд посмотрел на меня с беспокойством. — Не позволяй паре мелких различий выбить тебя из колеи. Это все тот же старый континент.

— Эд, я и половины городов на этой карте никогда не слышал! И в моем мире Голливуд находится в Калифорнии. Тут творится что-то серьезное. Если я не выясню, что именно, я совершенно, окончательно спячу!

— Понимаю. — Он перезарядил свой пистолет и сунул его в кобуру. — Уин, друг мой, есть кое-что еще, что сводит меня… «с ума»?

— Ага. — Я встретил его взгляд. — Мы.

— В гильзе… [49]

— Лучше скажи «в ореховой скорлупе», и я соглашусь.

— Мы похожи, у нас одно имя, мы занимаемся почти одним и тем же. В каком-то смысле мы можем быть одним и тем же человеком. Каждый из нас — это то, чем мог бы стать другой. Мы как будто братья-близнецы.

Я отвел взгляд, неприятно осознавая его темные лохматые волосы, идеальные зубы, лицо без морщин и стройную, моложавую фигуру. — Я тронут, Эд, но подумай еще раз… посмотри еще раз. Сколько тебе лет?

— Сорок восемь, стукнуло двенадцатого мая.

— Дерьмо. Напомни спросить, кто твой парикмахер! Ладно, у меня есть еще кое-что: я родился прямо вот здесь. — Я указал на место на карте, где не было Денвера. — Как мы можем быть близнецами, если моего родного города не существует?

Он на мгновение озадачился. — Я родился примерно там, куда ты показываешь. — Он потыкал в кнопки управления и приблизил изображение. Лапорт теперь был вверху, чуть южнее того места, где должен был быть Вайоминг, а посередине, все еще крошечным шрифтом, виднелись поселки Сент-Чарльз и Аурария, между которыми вилась река Саут-Платт. Внезапное напряжение охватило мое тело.

— Твои родители. Как их звали?

— Мои родители оба живы, — твердо сказал он. — Уильям и Эдна Беар. Они переехали на северо-западное побережье, поближе к Тлинкиту, несколько лет назад, но оба родом отсюда.

Я продолжил напирать. — И они оба — чистокровные индейцы юта, отсюда и название «Юта».

— Не проводил такой связи. Но ты прав, они из индейцев. Это ведь не имеет особого значения, правда?

— Для меня никогда не имело, — сказал я, — но для некоторых… — Я подумал об Уоттсе и о разборках арабо-вьетнамских банд на моем участке. — Там, откуда я, люди порой убивают друг друга из-за этого.

— Еще одно различие между нашими историями?

— Или между нашими народами. Это делает тебя везунчиком вдвойне, Эд. Мой отец погиб в Б-17 — был такой военный бомбардировщик — над Германией в 1943-м. Мама скончалась в 1957-м, в тот день, когда я окончил школу. Хотел бы я понять, что все это значит.

— Я тоже. У меня от этого очень странное, нездоровое чувство. Как бы ты отнесся к встрече с моими стариками?

Я содрогнулся, и он это увидел.

— Не торопись. — Он сменил карту на другой живописный вид, на этот раз Королевское ущелье, а затем долго смотрел в сад за домом. — Уин, почему мы… в смысле, почему оба наших мира, если они разошлись так давно, породили…

— Пару идентичных сыщиков? Я думал об этом. Может, потому, что мы оба индейцы.

— Не понимаю.

— Ну, я никогда особо не гордился тем, что я «коренной американец» — неолитически невежественный, пока остальной мир изобретал колесо, порох и углеродистую сталь. Черт, если бы наши достопочтенные предки смогли ужиться друг с другом хотя бы тридцать дней кряду, они могли бы вышвырнуть Писарро и Кортеса к чертовой матери и развить настоящую цивилизацию.

— Так к чему ты клонишь?

— Я не знаю точно, где разошлись наши истории. Я бы спал крепче сегодня ночью, если бы знал. Но эти истории — в основном истории бледнолицых, верно? В смысле, Джорджа Вашингтона убили во время «Восстания из-за виски», так мне сказала Кларисса.

— И она права. Точно между глаз, как и заслужил!

— Великолепно. Ну, в моей истории старина Джордж, которого мы очень даже уважаем, умер в постели от рук шарлатанов. У него была простуда, а они залечили его до смерти кровопусканием.

— Кажется, это справедливо: он и сам пускал всем кровь налогами Гамильтона.

— Ладно, остряк, предположим, у него в твоей истории родился бы ребенок после Восстания.

— В твоей истории? Но он же был стариком.

— Это же не остановило Бена Франклина, а?

— Франклин? А, да, федералист-перебежчик.

— Ладно, ладно. Так вот, в твоей истории у Джорджа не могло быть еще одного ребенка, потому что он был мертв, понимаешь? Но мой гипотетический ребенок — лишний, с твоей точки зрения, — имел бы собственных детей, так? И у тех были бы дети. Очень скоро все население стало бы существенно другим.

Эд, кажется, начал понимать. — К настоящему времени вряд ли остался бы кто-то вроде нас, с близкими двойниками в каждом мире. Но это лишь усложняет объяснение нашего…

— Вовсе нет! Смотри — что бы там Бледнолицые ни творили на Востоке, это не влияло на то, что делали наши предки!

Он кивнул. — Не влияло до гораздо более позднего времени, а к тому моменту…

— К тому моменту наша наследственность — в каждом из миров — осталась бы практически неизменной! — Я гордился этой теорией. Впервые я начал чувствовать, что контролирую ситуацию. Приятное было чувство, пока длилось.

Эд снова откинулся на стуле и расслабился. — Но это все равно оставляет кучу вопросов. Например, как ты вообще сюда попал, и…

— И кто пытается нашпиговать меня пулями, пока я здесь. Я-то думал, что оставил плохих парней позади. У тебя есть враги?

Он пожал плечами. — Думаешь, те типы с «Фронтенака» приняли тебя за меня? Все возможно, иначе тебя бы здесь не было. Но разве твои плохие парни не могли прибыть тем же путем, что и ты?

— Веселенькая мысль. Есть еще?

— Раз уж ты упомянул: я все еще не понимаю одного… Я так понял, в качестве следователя ты работаешь на правительство. Почему так должно быть, я…

— Верно, на городское правительство Денвера. И что с того?

— Города с собственными правительствами? Ладно, проехали. Теперь, на пистолете, который ты взял в лаборатории, стоит маркировка «собственность правительства», но при этом ты считаешь совершенно разумным предположить, что он был в руках своего законного владельца, верно?

— Конечно, правительства Соединенных Штатов — это совсем другое. Слушай, я знаю, это звучит странно — черт, да это и мне самому звучит дико, — но иногда интересы разных правительств — местных, штата, национального — вступают в конфликт. Это…

— Хороший показатель, — сказал он с кислой миной, — того, что у вас слишком много правительств!

— Давай пропустим политику. Все, на что я в последнее время натыкаюсь, — это анархисты… и гаражные ворота.

Эд встал и снова посмотрел на мой «Браунинг». — Я сомневаюсь в твоей теории, Уин. О том, что мы оба индейцы. Ты считаешь, мы здесь потому, что изменения в истории добрались до наших предков слишком поздно, чтобы помешать нашему рождению?

— Верно, если оставить за скобками вопрос, чья именно история изменилась.

— Очень хорошо, но можешь ли ты объяснить, почему мы оба стали детективами… или даже почему у нас одно и то же имя? И вот еще что: это оружие — «Юта» и «Наву Браунинг» — оба изобретены, надо полагать, Джоном Мозесом Браунингом?

— Ага, и что с того?

— Джон Мозес Браунинг не был индейцем.

— Черт тебя побери, Эд! Стоит мне только начать во всем разбираться, как ты сбиваешь меня с толку своей логикой!

— Не логикой, — рассмеялся он, — а просто медвежьими фактами! [50]

— Уф. Ну и к чему мы теперь пришли?

Он на мгновение задумался. — Если бы мы знали, как твои плохие парни сюда попали — при условии, что это не местные таланты, — это могло бы подсказать нам, как вернуть тебя в твой мир.

И снова она — эта мысль, от которой сводило желудок.

— Неправильно, — сказал я, больше не в силах сдерживать страх. — Послушай, что-то же вызвало это расхождение, какое-то событие между Революцией и «Восстанием из-за виски», которое привело к тому, что Вашингтон преждевременно помер, я…

— К чему ты клонишь? Я думал, все это…

— КРИТИЧЕСКИ ВАЖНО! Предположим, путешествия во времени возможны, Эд. Не боковые, а старые добрые линейные — вперед-назад. Предположим, кто-то отправился назад — может, Вон Мейсс, может, правительство — и убил не того динозавра или собственного дедушку! Предположим, история испорчена навсегда!

— Что ты имеешь в виду?

— Все это время я исходил из того, что я переместился, чтобы попасть сюда. А что, если машина Мейсса просто удерживала меня на месте, пока мой собственный мир вырывали у меня из-под ног, а твой втиснули на его место? Эд, мне по-настоящему страшно! Откуда я знаю, что то изменение в истории, которое создало твой мир, не уничтожило мой?