Основы человечности. Работа над ошибками

Глава 4. То, что сложно произнести вслух

— Хороший, — сказала Ксюша, как только за Дианой и Стасом закрылась дверь.

Ну, как закрылась…

Сначала Диана вытащила в коридор сумку с вещами, потом несколько коробок, потом ещё несколько коробок, ворох пакетов, шубу в чехле, картину, плюшевого крокодила и небольшой дорожный чемоданчик. Перетащить всё это в машину за один раз смог бы только многорукий киборг с идеальным чувством баланса, поэтому некоторое время Стасу пришлось бегать туда-сюда по лестнице.

Людвиг порывался помочь, но начал заметно хромать после первой же пробежки и вернулся в квартиру.

Потом запыхавшийся Стас был усажен обратно за стол, где выпил ещё чашку чая, а к вещам Дианы добавились выпускной альбом, любимая сковородка (использовалась всего пару раз, а последние несколько лет и вовсе пылилась на шкафу, но всё равно почему-то считалась любимой), декоративный китайский веер метрового радиуса (приз с какого-то конкурса), стопка старых журналов с выкройками, алоэ в горшке и пластмассовый таз («Да что вы на меня так смотрите? Между прочим, крайне полезная в хозяйстве вещь, особенно когда горячую воду отключают!»).

— Ты серьёзно решил на ней жениться? — шёпотом уточнил Людвиг, подливая чай.

— Да, — просто ответил Стас. — Она славная.

Тимур очень давно не слышал, чтобы Диану называли славной. Возможно, вообще никогда. Её считали красивой, умной, жёсткой, хитрой, стервозной, сексуальной, властной… Иногда — милой и доброй (в те редкие моменты, когда ей хотелось показать себя милой и доброй). А ещё Тимур точно знал, что порой Диана бывает заботливой и нежной.

Но не славной.

«Славная» — это что-то про другого человека, а то и вообще из другого времени.

Но Стас, похоже, был в своих словах полностью уверен, и Тимур не стал спорить. Вот закончится у них конфетно-букетный период — тогда и будет видно, славная или не совсем.

И вот когда эти двое загрузили в машину тазик, веер и сковородку, помахали на прощанье и наконец-то уехали, вот тогда Ксюша, прислушавшись к чему-то внутри себя, решительно объявила:

— Хороший.

— Да, приятный мужик, — согласился Людвиг. — Тим, а тебе как?

— Вы издеваетесь? — Тимур попытался интонацией передать все эмоции, которые испытывал, но, кажется, не преуспел. — Он у меня девушку увёл! Как я, по-вашему, должен к нему относиться?

— Как к человеку, который спас тебя от семейного кризиса. Серьёзно, я не знаю, что у вас там с Динкой такое случилось, если вы всё-таки сошлись, но…

— Ты у нас случился. Точнее, отсутствие тебя, — буркнул Тимур, и сразу же об этом пожалел — лицо у друга вытянулось и приобрело крайне виноватое выражение. Но Людвиг всё же взял себя в руки и упрямо договорил:

— Нормальная совместная жизнь выглядит не так!

— Тебе-то откуда знать, как она выглядит?

— За фрау Вальд наблюдал. В замочную скважину.

— Тебе было восемь лет! — напомнил Тимур.

— У тебя в спальне две кровати! И не надо уверять меня, что одну из них купили исключительно для игрушечного крокодила, я не идиот!

Ну да, справедливо. Идиот здесь только один, и это точно не Людвиг.

А спорить с оборотнем, который принадлежность кроватей определяет по запаху, — совершенно бессмысленное занятие. Как и вообще спорить с тем, кто говорит правду, пусть даже жёсткую и болезненную.

— Так получилось, — вздохнул Тимур и отвернулся к стене. — Так не всегда было. Сначала…

— Эхмм… — Ксюша изобразила нечто среднее между зевком и деликатным покашливанием. — Ладно, я побежала, а то бабушка из парикмахерской должна вот-вот вернуться. Не скучайте, ведите себя хорошо. Если что — звоните.

И исчезла, не дожидаясь, пока Тимур найдёт хоть какие-то слова для прощания.

С одной стороны, конечно, правильно сделала — такие разговоры не для пятнадцатилетних девочек, даже если они очень умные и сознательные. А с другой, вместе с Ксюшей пропала и единственная причина держать себя в руках. Всё-таки при ребёнке раскисать было стыдно, а при Людвиге… Да чего он там не видел?

— Извини. — Людвиг (который, конечно, видел всё) осторожно тронул Тимура за плечо. — Резковато получилось, но ты же знаешь — если замалчивать проблемы, они никуда не денутся.

— Знаю. Но сейчас я не хочу это обсуждать.

— А когда захочешь?

— Никогда! Правда, Люд, прекрати докапываться. И смотреть так тоже прекрати.

— Как?

— Как будто ты взрослый, умный и всё понимаешь, а мне снова пятнадцать лет. — Честно говоря, примерно так Тимур себя и чувствовал. На все свои давно прошедшие пятнадцать. Жизненный опыт, который порой отлично помогал в школе, сейчас спрятался в неведомые глубины, оставив вместо себя подростковую растерянность и подростковое же не всегда уместное упрямство, заставившее прокричать в лицо Людвигу: — Я теперь старше тебя, между прочим!

— Я знаю, — спокойно ответил тот. — Знаю. Поэтому тебе сейчас так тяжело. Взрослым вообще тяжелее, чем детям: не на кого свалить ответственность, не от кого ждать совета.

— Не нужны мне никакие советы.

— А что тебе нужно?

— Чтобы меня наконец-то оставили в покое! Хватит ходить за мной хвостом и смотреть как на психа! Не полезу я ни на какой мост, не волнуйся. И в окно тоже не выпрыгну, тут всего-то третий этаж.

— Обещаешь?

— Обещаю. — Слово сорвалось с губ легко, как будто и не вертелось в голове настойчивое желание сделать если не одно, так другое.

— А как же план немедленно рассказать всем вокруг, что тебя надо срочно посадить, а с меня снять все обвинения?

— И этого я тоже делать не собираюсь. По крайней мере, прямо сейчас. Хочу просто отдохнуть и подумать. Один. В тишине.

— Ладно. — Людвиг пожал плечами, но никуда не ушёл. Только развернулся к окну и осторожно коснулся стекла ладонью. — Дай мне пять минут, пожалуйста. Можешь не обращать на меня внимания, занимайся чем угодно. Я тут просто немножко воздухом подышу — и уйду. Смотри, как на улице хорошо.

Снаружи было действительно неплохо. Вчерашний дождь оставил на память только разлитые по асфальту лужи, и теперь в них отражалось синее безоблачное небо и многоцветная россыпь листьев. Деревья и газоны напоминали выставку янтаря: все оттенки от светло-жёлтого до красно-коричневого с очень редкими вкраплениями зелени.

Люди тоже казались непривычно яркими: дети в курточках и резиновых сапогах, девушки в плащах, мужчины в чём придётся. И многие с воздушными шариками — наверное, неподалёку опять открылся какой-нибудь магазин или аптека, и в честь этого покупателям (а то и просто прохожим) вручили подарки.

Людвиг смотрел на эту безмятежную красоту, подставлял лицо золотистым солнечным лучам и, кажется, мысленно находился где-то далеко. Тимур даже позавидовал ему немножко. Пожалел, что не умеет радоваться таким простым вещам, растворяться в них.

И сразу же себя одёрнул. Вспомнил, через что Людвигу пришлось пройти, чтобы научиться так ценить жизнь. Ведь это он, Тимур, должен был сидеть в подвале на цепи, без свежего воздуха и солнечного света, он должен был получить по заслугам, он должен был потерять всё. Только он — и никто кроме.

И то, что сейчас Людвиг не может без опаски выйти на улицу и вынужден прятаться в магическом подпространстве, — тоже вина Тимура.

Его вина, его ошибка, цена его глупости.

— Прости меня, — шёпотом выдохнул Тимур в затылок другу.

— За что? — Людвиг даже не обернулся, только слегка склонил голову, прижался лбом к стеклу.

— За то, что ты из-за меня…

— Так, стоп! Это мы уже проходили. Сказал же, это было моё решение и хватит присваивать себе все лавры. Всё нормально.

— Ничего не нормально. И я ведь не только про подвал. Про вчерашнее тоже. Я мог тебя убить.

— Вряд ли. Когда действительно хотят убить, бьют не так и не туда. — Людвиг пощупал скулу, на которой уже даже синяка не осталось. — Хотя грохнулся я, конечно, не очень удачно, до сих пор голова трещит. Зато мозги сразу на место встали.

— Я не только про удар. Про заклинание тоже. Когда вычищал Динкины чары, то всё пошло наперекосяк. У меня всегда всё наперекосяк…

— Да брось, отлично получилось. Не думаю, что кто-то в таких обстоятельствах справился бы лучше.

— Ты до сих пор хромаешь.

— Ерунда, пройдёт. Подумаешь, нога плохо слушается. Не болит же!

Скорее всего, Людвиг был прав. Почти наверняка. Магия подчиняющего заклятья слишком тесно переплелась с нервами и мышцами, и извлечь её, не повредив ничего важного, было практически невозможно. И счастье, что обошлось только небольшим онемением, без порванных сосудов или сломанных костей.

И всё равно Тимур должен был действовать аккуратнее. Точнее. А главное — быстрее.

Ведь замешкайся он ещё на пару секунд — и…

— Я ведь правда почти убил тебя, — выдавил он. Покачнулся от нахлынувших воспоминаний, опёрся о подоконник рядом с Людвигом, чтобы не упасть, и торопливо договорил: — Если бы Ксюшка не вмешалась, то получилось бы, что я действительно тебя убил. Ещё и тебя. Причём не случайно, а осознанно. Своими собственными руками. Медленно. Мучительно. Как бы я жил, если бы…

— Никакого «если бы». Ты всё сделал правильно. И, кстати, прекрасно справился бы и без Ксюхи. Да, получилось бы чуть больнее для меня, но всё равно получилось бы, ведь именно ты довёл заклинание до конца. И довёл бы в любом случае, потому что бросать его незавершённым было гораздо опаснее для нас обоих. И всё бы закончилось благополучно.

— Какое там благополучно? Ты даже после обезбола отключился и потерял связь с человеческой ипостасью, а перейти целиком в звериную не мог из-за блокировки. Так и застрял где-то между. Я тебя насильно обратно выдёргивал, ты уже не дышал! Ещё бы чуть-чуть — и всё…

— Да? — Людвиг наконец-то перевёл взгляд с окна на Тимура. Он казался удивлённым, но не обеспокоенным. — Я не помню… А почему ты сразу не сказал?

— При Ксюшке? Она и так из-за тебя переволновалась, а меня вообще теперь побаивается…

— Не тебя, а того, что ты опять без спросу применишь против неё магию, да ещё и такую неприятную. Она и так всего боится, а ты её ещё больше испугал — естественно, девчонка обиделась. Но, насколько я её знаю, больше не обижается. Можешь сам у неё уточнить, если не веришь.

— Да она же врёт как дышит!

— Не в таких случаях. Кстати, что конкретно ты с ней сделал? Что-то типа сенсорной депривации?

Судя по искреннему любопытству в голосе, вопрос этот занимал Людвига довольно давно, и он не собирался упускать момент. А Тимур вроде как не горел желанием обсуждать ещё один свой косяк, но, с другой стороны — почему бы и нет. Лучше это, чем та мысль, которая назойливо мельтешит на границе сознания и которую одинаково хочется проорать во весь голос и не произносить вообще никогда.

— Да, сначала слуховая депривация, потом зрительная. Последовательно. Зря, конечно, но… Я же понятия не имел, что вы с ней уже успели познакомиться. Подумал, что если она увидит, как у нас тут люди превращаются в волков и пробивают головами бетонные стены, то может испугаться. Или, что хуже, бросится меня спасать и начнёт путаться под ногами. В общем, надо было как-то её угомонить, а ничего более аккуратного в голову не пришло.

— На заготовках делал?

— Да.

Людвиг сощурился. На мгновение Тимуру показалось, что сейчас он заявит в своей обычной манере: «Действительно, кто бы сомневался!» или «Не мог придумать что-нибудь менее травмоопасное?»

А как тут придумать?

Одно дело, когда есть время на расчёты, сверку данных и вычерчивание сигилл, и совсем другое — когда действовать надо быстро, а у тебя выбор из трёх вариантов, и все паршивые, потому что заготовлены были давным-давно на гопников, увидевших в Тимуре лёгкую добычу, или на пьяных деревенских мужиков, которым чем-то помешали студенты-историки. Или на Людвига. В те годы, когда Тимур ещё мечтал самолично найти и поймать Людвига.

Правда, не особо представлял, как искать, поэтому обычно просто бесцельно бродил ночами по городу, пока не сталкивался с теми самыми гопниками. И тогда заклинаний, вписанных в татуировки, как раз хватало, чтобы парочку из них оглушить.

Но условный гопник, даже самый тощий, обычно всё же крупнее пятнадцатилетней девчонки, поэтому неудивительно, что ей досталось куда сильнее.

И Людвиг, конечно же, имел полное право обвинить Тимура в неосторожности.

Но он, вопреки ожиданиям, не стал ехидничать и отчитывать. Только склонил голову набок и коротко спросил:

— Покажешь?

— Конечно. — Тимур с готовностью задрал футболку. — Смотри, там стоит ограничение на силу воздействия в зависимости от веса, но шаг довольно большой. Так что, думаю, ей прилетело вторым уровнем, который от пятидесяти килограмм начинается. Ну и накрыло, конечно, прилично, потому что…

— Да не тараторь ты, сам вижу. — Людвиг пробежался кончиками пальцев по символам. — Диана делала?

— Ага. То есть идея была моя, но она помогла расчертить, а Фёдор… Ты Фёдора не застал уже, да?

— Единственный раз, когда ты успел про него рассказать, он был ещё Теодор.

— Да ну, это же совсем недолго было. Ты бы видел эту гориллу бородатую! Какой из него Теодор? Фёдор — он Фёдор и есть. Так вот, он как раз татуировкой увлёкся, и надо было на чём-то тренироваться. Вот и получилось, что ему — практика, а мне — бесплатные татуировки.

— И что, так и будешь теперь всю жизнь этот магический арсенал на себе таскать? — Людвиг бесцеремонно развернул Тимура к свету, чтобы разглядывать было удобнее. — Заготовки — это не всегда плохо, но не на коже же! Нарисовал бы на листочках, или на дощечках каких-нибудь…

— А дощечки, думаешь, с собой таскать удобнее? — буркнул Тимур.

Хотя в чём-то друг был, конечно, прав.

Почти во всём на самом деле. У заклинаний, вплетённых в татуировки, минусов было куда больше, чем плюсов: на пляже и в спортзале пялились и приставали с тупыми вопросами, в школе требовали ходить в закрытой одежде даже в самые жаркие дни, любая случайная царапина или прыщик могли нарушить тщательно выверенный узор, а во время использования вся эта красота нагревалась и начинала зверски чесаться. И это только самые простые, бытовые проблемы.

Основной же аргумент, который выдвигали против татуировок большинство магов, звучал примерно так: «Очень удобно, когда чип от банковской карты вшит напрямую в руку, — можно расплачиваться в магазине лёгким касанием пальца. Но если тебя решат ограбить, то ты лишишься не карточки, а руки».

Диана была с этим полностью согласна. Она вообще не терпела никаких постоянных рисунков на теле, даже на перманентный макияж ворчала неодобрительно, хотя в её салоне его, конечно, тоже делали.

Но Тимур попросил — и она разработала для него все необходимые заклинания.

— В целом придумано толково, — признал Людвиг и одёрнул футболку обратно. Налюбовался, видимо. — Но в детей я бы таким тыкать не стал. Они же мелкие, хрупкие.

— Я больше не буду, — ляпнул Тимур. Получилось глупо и наивно, словно шестиклассник оправдывается за бумажный самолётик, запущенный во время урока. А стоит учителю отвернуться — самолётик снова летит через весь кабинет, невзирая ни на какие «больше не». — То есть… Да, я признаю, что сделал глупость. На месте Ксюшки я бы на себя за такое тоже обиделся.

— А ты вообще эту дрянь на себе испытывал?

— Конечно! Нужно же было всё проверить, прежде чем татуировку делать.

— И как ощущения?

Как-как… как будто сидишь в болоте с закрытыми глазами, но дышать почему-то можешь. Когда не забываешь это делать.

— Хочешь, на тебе покажу?

— Не надо.

— Боишься?

— Не особо. Было бы интересно попробовать, такого опыта у меня ещё не было. Но не сейчас, когда у тебя простуда и проблемы с контролем энергии.

— Так у меня всё-таки простуда?

— А ты сам не чувствуешь?

— Мне плохо, — признал Тимур. И от этих простых слов, произнесённых вслух, не стало легче, но появилось некоторое… понимание, что ли. Словно чувства приобрели чёткость просто от того, что их признали и озвучили. — У меня голова раскалывается и в горле першит. И слабость дикая. И внутри… — Он коснулся груди чуть ниже татуировки, пытаясь хоть как-то обозначить место. — Внутри что-то болит. Жжёт. Но это, наверное, не от магии, не от простуды, а вообще… от жизни.

И, наверное, та боль, которая от жизни, теперь будет всегда.

Она и раньше была — то сильнее, то слабее, то затихала на долгие месяцы, позволяя дышать полной грудью, то снова запускала когти под рёбра так, что хотелось свернуться калачиком и тихо скулить. Но прежние ощущения не шли ни в какое сравнение со свежими: их можно было перетерпеть в укромном уголке или слегка облегчить позитивными мыслями, а от новых хотелось только одного — перестать быть.

— Тебе бы полежать, — вздохнул Людвиг и ласково взъерошил Тимуру волосы. Как в детстве.

Спасибо, что обошёлся без «всё будет хорошо» и тому подобной ерунды.

Полежать, наверное, действительно стоило. Но гораздо важнее было сказать то, что уже давно вертелось в голове. То, что болело внутри.

Проговорить.

Выпустить наружу.

Именно сейчас, когда Людвиг не придуривается, когда вокруг нет посторонних, когда…

В телефоне тихо пиликнуло уведомление мессенджера. И почти сразу же — ещё одно.

Тимур вздохнул и смахнул с экрана блокировку.

Оба сообщения были от Дианы. В первом обнаружилась фотка её самой в белом платье. Во втором вопрос: «Как тебе?»

Длинное строгое платье Диане шло, но выглядело очень непривычно. Хотя, наверное, это общая особенность свадебных платьев: в них кого ни наряди — будет странно. Как будто слишком ярко, несмотря на полное отсутствие других цветов.

Тимур задумался, как лучше сформулировать эту мысль, но тут сообщения посыпались градом, одно за другим.

«Всё в порядке?»

«Выгони этого блохастого и ложись спать!»

«Поставь блок на перемещения внутри квартиры.»

«Нет, ничего не делай. Я сама завтра зайду и сделаю»

«Ты здесь? Почему не отвечаешь? Я вижу, что ты прочитал!»

«Не успел», — честно набрал Тимур в ответ на последний вопрос.

«Посмотри, плиз, в ящике под кроватью лежат мои зелёные итальянские туфли? Я их найти не могу…»

— Что там? — Людвиг бесцеремонно заглянул в телефон, пристроив подбородок на плече Тимура.

— Платье. — Тимур отлистал сообщения назад и снова открыл фото.

— Красивое. Напиши, что ей идёт. Хотя… стой. Здесь же можно голос записывать и пересылать, да? Ксюха говорила, что сейчас везде так можно. Включай.

Тимур нажал на кнопку совершенно машинально, не особо задумываясь, что случится потом. Он и раньше всегда так поступал: сначала делал то, что велел Людвиг, а потом уже анализировал произошедшее. Оказалось, за шестнадцать лет рефлекс никуда не делся.

— Включил. Диктуй.

— Короче, Дин, платье клёвое, ты в нём как королева. Хорошо, что без рюшечек и всяких там кринолинов. Зелёные туфли ты забирала, я точно видел, так что сама ищи, куда засунула. Что ещё? А, вспомнил! Я никуда не уйду, пока Тимуру не станет лучше. И ничего ему не сделаю. И блокировка тебе не поможет, не трать время. Всё, отправляй. Слушай, а удобная штука! Терпеть не могу писать!

— Можно подумать, другим нравится разбирать то, что ты пишешь.

Тимура (да и не только его) всегда удивляло, что человек, который может начертить сигиллу от руки без линейки и транспортира и помнит уйму заклинаний на латыни, древнегреческом и прочих мёртвых языках, в обычной жизни пишет без знаков препинания, с дичайшими ошибками и как курица лапой. Причём пьяная курица левой лапой.

И это даже на происхождение свалить не получалось: Людвиг сам признавал, что по-немецки он пишет ещё безграмотнее, чем по-русски.

Ответное сообщение пришло быстро и оказалось коротким и ёмким: «Будь осторожен. Он убийца». Послание было явно адресовано Тимуру, но выглядело как ответ Людвигу. Потому что…

Тимур швырнул телефон на диван и обернулся к другу.

Сглотнул слюну, ставшую вдруг густой и горькой.

Крепко зажмурился.

И сказал. Впервые позволил себе произнести вслух:

— Я убийца. Я убил двенадцать человек.

— Ты нечаянно. — Голос Людвига звучал мягко, успокаивающе. Он словно не заметил резкой смены темы и не удивился ей. Возможно, он давно ждал, когда Тимура наконец-то прорвёт.

И вот — дождался.

— Нечаянно! По глупости! По ошибке! Какая разница? Всех этих людей… никого из них больше нет. И папы больше нет… Потому что я…

— Это было давно.

— Это было! Неважно, когда. Я это сделал! Я, своими руками… — Тимур распахнул глаза — для того, чтобы увидеть, как комната уплывает куда-то вбок. Против часовой стрелки.

Почему-то это казалось важным. Как будто если комната кружится по часовой стрелке, то это ещё нормально, а вот если против — то совсем трындец.

— Тима, Тима, дыши! У тебя сейчас опять температура поднимется. — Людвиг обхватил его за плечи, удержал от падения. В который уже раз за день?

— Да плевать на температуру! — Тимур попытался отстраниться, отступить к дивану, но понял, что не знает, в какой стороне диван. Так и остался стоять (скорее, висеть) в чужих руках.

— Не плевать. Я за тебя волнуюсь. Ксюха волнуется. Динка волнуется.

Людвиг сам подтолкнул его в нужном направлении, аккуратно усадил, подпёр подушками и плюхнулся рядом, как некая стабильная точка в этом вращающемся мире. Маяк посреди штормового моря. Тимур кое-как, почти вслепую, нащупал краешек его футболки (вообще-то — своей собственной футболки) и зажал в кулаке. На всякий случай. Чтобы не потерять и не потеряться. Чтобы не оставаться снова одному.

— Она ушла. Даже крокодила забрала.

— И что?

— Я его подарил. Давно, на какую-то годовщину. Знаешь, типа пять лет с первого свидания, семь лет с первого поцелуя. Она никогда не запоминала такие даты, а я помнил. Делал ей подарки, она удивлялась. Вроде как радовалась. Потом, когда у нас окончательно всё разладилось, она действительно спала отдельно. С крокодилом. Как будто даже крокодил лучше меня.

— И давно у вас… так?

— Пару лет, наверное.

— Давно бы уже разъехались нормально, нашли себе кого-нибудь ещё.

— Как-то не сложилось.

Или не попытались сложить.

Им обоим было привычно и удобно жить вместе: Диане — не искать квартиру, Тимуру — не киснуть в одиночестве. Им обоим хотелось иметь дом, или хотя бы ощущение дома. Место, куда можно возвращаться. Место, где ты нужен, где тебя ждут. Даже если у вас раздельные кровати.

— Кажется, я много пропустил. — Людвиг то ли вздохнул, то ли зевнул и растёкся по дивану сонной кляксой, вжав Тимура в самый угол.

— Да, немало.

— Расскажешь?

— Попозже.

Сейчас не хотелось ни рассказывать, ни даже думать. Только сидеть, откинувшись на спинку дивана, и наблюдать за потолком. Тот, к счастью, уже почти не кружился, да и волны истерики внутри понемногу успокаивались. Не до абсолютного штиля, конечно, но после полноценного шторма шестибалльное волнение уже не казалось катастрофой.

Телефон выплюнул очередное сообщение: Марина Александровна спрашивала, открыл ли Тимур больничный и до какого числа.

— Выключи его, — проворчал Людвиг, когда Тимур начал набирать ответ.

— Это по работе.

— Ты можешь хоть немножко думать о себе, а не о работе?

— Когда я думаю о себе, у меня температура поднимается.

— Тогда обо мне подумай. Или о Ксюшке. Кстати, хотел спросить…

Дверной звонок — длинный, настойчивый — почти заглушил последнее слово. Сердце тревожно ёкнуло. Лимит незваных гостей на сегодня был совершенно точно исчерпан, и Тимур боялся даже представить, кого ещё могло принести. Вариантов, как назло, было множество: от Фёдора (хотя нет, он бы предупредил) до делегации фанаток с цветами и воздушными шариками.

— Я открывать не пойду, — решил Людвиг, натягивая на себя угол пледа, как будто пытался под ним спрятаться. — В прошлый раз открыл — а там Динка. Ну её.

— А я болею. — Конечно, Тимур был вполне в состоянии выйти в коридор, но подниматься с нагретого места совершенно не хотелось, а с Людвига сталось бы немедленно занять весь диван целиком.

— Отлично. Значит, будем считать, что никого нет дома.

— А вдруг что-то случилось?

— Если бы что-то случилось, позвонили бы ещё раз. Или постучали. Или поорали.

Звонок действительно не повторился, да и на лестничной клетке было тихо. Значит, точно не фанатки, те галдели бы на весь дом.

А вот если кто-то узнал, что в квартире прячется Людвиг, и затаился, поджидая его на выходе… Диана, например, запросто могла настучать кому-то из родни… Или они сами, по запаху…

— Может, просто хулиганы балуются? Ну, как мы в детстве: позвонили и сбежали? — с надеждой предположил Тимур.

— А они у вас часто так развлекаются?

— Никогда.

— Слабаки! Ладно, так уж и быть, открою.

— Стой! — Тимур вскочил с дивана, не дожидаясь, пока Людвиг перейдёт от слов к делу . — Сиди здесь. Не надо, чтоб тебя лишний раз видели.

— Все, кому особенно не надо, меня уже увидели. Ладно, давай сам. Только не свались по пути.

— Не дождёшься!

Голова даже кружиться перестала, словно почувствовала важность момента. Тимур вполне бодро добрался до двери, на всякий случай пригладил растрепавшиеся волосы и решительно выглянул наружу.

На площадке никого не было.

Ни фанаток, ни соседей, ни Фёдора — вообще никого.

Только на придверном коврике лежала тетрадка — самая обычная, школьная, на сорок восемь листов. Причём часть из них, судя по толщине, были выдраны.

Поперёк обложки, над смешными пушистыми котятами, шла размашистая маркерная надпись «Дневник». Чуть ниже, обычной ручкой, крупным ученическим почерком было добавлено: «Фроловой Надежды».

Из тетрадки торчал лист бумаги — обычной офисной бумаги — на котором уже совсем другим почерком, мелким и резким, было написано: «Передайте Ксюше, пожалуйста».

— Этого только не хватало, — пробормотал Тимур и на всякий случай прислонился к косяку.