Основы человечности. Работа над ошибками

Не дневник. Без даты

Я не знаю, с чего начать, и это тот случай, когда начать с начала кажется не самой хорошей идеей. Даже мысленно не хочу возвращаться в ту точку, с которой всё началось. Но мне надо записать. Объяснить. Рассказать самой себе.

Вдруг я опять забуду?

Я до сих пор иногда просыпаюсь среди ночи и начинаю мысленно перечислять даты, события, имена людей. Представляю внешность знакомых, вспоминаю, чем завтракала три дня назад или что надевала накануне. Я так боюсь, что из моей головы снова исчезнет что-то важное! И ещё больше боюсь, что даже не замечу, если это случится. Просто забуду — и всё.

Стас говорит, что даже если я не замечу — заметит он. Я ему верю, он очень наблюдательный. Не представляю, что бы я без него делала. Умерла бы.

И это даже не фигура речи. Он меня спас. Буквально. После того, как я… Ну…

Даже не знаю, как сказать. До сих пор не знаю. Иногда думаю: «Какая же я дура была!», а иногда: «А что мне ещё оставалось делать?»

Как сейчас помню: лето, жара. Стою посреди улицы в домашнем халате, в домашних тапочках и с паспортом в руке. Вся в слезах. Люди оглядываются, пялятся, но молча. Хоть бы кто-нибудь помощь предложил. Хотя, если бы и предложил — приняла бы я?

Сама не знаю. Мне кажется, я мало что в тот момент соображала. Просто стояла и перебирала варианты: с крыши прыгнуть? С моста? Вены перерезать? Просто уйти в лес и там заблудиться?

В общем, такие вот примерно варианты. Не очень радостные.

Одно я знала точно: домой не вернусь. Никогда. Мать убьёт, и будет права — такие, как я, не должны жить. И детей заводить не должны. Пусть уж лучше Ксюха совсем меня не помнит. Пусть ненавидит. Пусть что угодно думает. Лучше уж совсем без матери, чем с такой, как я, которая может в любой момент…

Я не хотела!

Господи, нет, конечно я не хотела её топить. Просто я пыталась её выкупать, а она опять вырывалась и кричала, верещала на весь подъезд, и бесила этим невероятно. Соседи, наверное, думали, что я её режу. И я вдруг представила, что если она окажется под водой, то перестанет кричать. Может, даже немного испугается и наконец-то начнёт вести себя нормально. Хотя бы ненадолго.

И вдруг наступила тишина. Такая прекрасная тишина. Буквально на пару секунд. Мне рыдать хотелось от счастья.

А потом мать зашла. И увидела это всё. И так меня звезданула по затылку, аж искры из глаз посыпались. Зато мозги, кажется, на место встали, и я вдруг осознала, как это выглядит со стороны, и что я вообще делаю, и какая я идиотка. А если бы она захлебнулась? Если бы мать не зашла? Если бы я… на самом деле… Если бы…

На меня просто вдруг свалилось это осознание, как вагон кирпичей на голову, и я поняла, что натворила. Что меня нельзя подпускать к детям. К людям. Мне вообще нельзя жить.

Но ни на какую крышу я почему-то не полезла. Просто шла и шла, бесцельно. И пришла на вокзал.

Это сейчас там охрана и досмотр, а раньше попроще было. Я зашла — и никто на меня даже внимания не обратил. Прошла к поездам. Не знаю, зачем. Просто прошла. Может, хотела уехать далеко-далеко, туда, где меня никто не знает. Но от себя-то не уедешь, особенно без билета.

И я шла по платформе.

И мне поезд шёл навстречу.

И я подумала, что хороший же вариант. Не надо никуда лезть, не надо никаких лишних движений делать. Один шаг с платформы. И совсем не страшно. Один шаг.

А потом меня дёрнули назад и обматерили. Так дёрнули, что я на платформу грохнулась. Лежала, пялилась в небо и думала, что ладони ободрала, и локоть, наверное, тоже. И на заднице синяк. И тапки слетели. И мимо поезд идёт, гудит. И бежит кто-то.

Стас орал на меня, пока не охрип.

Я тогда не знала, что его зовут Стас. Даже лицо его разглядеть не могла, потому что ревела и ничего толком не видела. Думала, это охранник, или грузчик, или ещё кто-то такой, и сейчас меня будут бить. А он меня обнял, к себе прижал… материть, правда, не прекратил. И Анной Карениной обозвал.

Мне почему-то от этого так обидно стало. Из Карениной, конечно, так себе мать получилась, но она детей хотя бы не убивала. И тут, видимо, какие-то литературные ассоциации включились раньше, чем мозг, и я ляпнула в ответ:

— Я не Анна, я Фрида.

— Платок дать? — немедленно среагировал он.

И это было так тупо и так больно, как будто он меня ударил. Я аж сжалась вся и представила, что мне на том свете действительно будут до конца времён подавать… Что? Ванну с водой? Полотенце мокрое?

А он на самом деле достал из кармана платок и начал мне слёзы вытирать. Вытирал, а они текли, а он снова вытирал. Потом подхватил меня в охапку и понёс куда-то.

Вот так мы и познакомились.

Он приезжал бабушку с дедушкой проведать. Сошёл с поезда — а тут я.

Так он к ним в гости и явился: с полной сумкой сувениров и мной. Сказал, что больше никуда без присмотра не отпустит. А они как-то сразу захлопотали, подобрали одежду подходящую, ссадины обработали, есть усадили. Есть я не хотела, объяснить ничего не могла — просто сразу начинала реветь. Андрей Петрович, Стасов дедушка, налил мне рюмку коньяка, заставил выпить и отправил спать.

Я до этого не представляла, что такие люди бывают. Они волшебные какие-то оказались — и дедушка с бабушкой, и родители.

Ну, родители уже потом, когда мы в Москву приехали.

То есть Стас просто купил билет и привёз меня с собой в Москву. Это было похоже на тупой сериал какой-то. Хотя, если бы это был сериал, мы бы поженились и жили долго и счастливо.

А у нас вообще никакой любви не случилось, с самого первого дня он ко мне относился как к младшей сестрёнке, а я к нему… даже не как к брату, а как к какому-то ангелу с небес. Я его боготворила. И больше всего боялась, что как только он узнает правду, то сразу же выгонит меня обратно на улицу. Или вообще в полицию сдаст. Или в психушку.

Я до сих пор не знаю, куда положено сдавать таких, как я. Это только Стас считал, что меня надо не наказывать, а жалеть и защищать. Считал и считает. Говорю же, ангел.

В общем, Стас… Да, я ему всё рассказала. Совсем всё: про Ксюху, про ванну, про провалы в памяти, про дневник. Он повздыхал только, что дневник дома остался. Сказал, что, может, там нашлись бы какие-то важные детали или намёки на имя ксюхиного отца, если читать не в истерике, а с холодной головой.

Наверное, он был прав, но домой за дневником я всё равно возвращаться отказалась. За вещами тоже, паспорт есть — и хватит. Стас только настоял, чтобы я из универа документы забрала, раз доучиваться всё равно не буду. А я сразу поняла, что не буду. Ну какой из меня врач? Как мне людей спасать, если собственную дочь чуть не убила?

Это Стас — врач. И родители его. Династия у них. Семья. Нормальная человеческая семья, где все друг друга любят. Прекрасные светлые люди. И я — приблудное чудовище.

Я потом узнала, почему меня не прогнали. Хотя меня все уверяли, что и так бы не прогнали, но я точно знаю, в чём причина. У Стаса действительно была когда-то сестра. И она действительно попала под поезд — только не на вокзале, а в метро. Ехала из школы, дурачилась с друзьями, носилась по платформе, споткнулась — и всё. Несчастный случай, никто не виноват.

Получается, я вроде как заменила её.

Так себе замена, если вдуматься. Не слишком равноценная.

Но я старалась: подработку нашла, убиралась дома, готовила, продукты покупала… Ну, чтобы не сидеть совсем уж на шее у людей. Меня уверяли, что я не домработница и могу просто жить. Мол, дом большой, места всем хватает, и денег тоже хватает, а мне бы учиться, пока молодая. Я снова сдала экзамены, поступила на заочку на первую попавшуюся специальность (лишь бы не в медицину), получился менеджмент. Работала, училась, несколько лет пыталась привыкнуть, что на меня не орут за каждый промах.

Часть денег переводила матери, а вот позвонить или написать так и не смогла. Не решилась. Она мне тоже ни разу за всё время не написала. И правильно. Думаю, им без меня лучше.

А мне без них… Неважно. Не имеет значения. Сама виновата.

* * *

На днях Стас привёл домой Диану Рыбникову и сказал, что это его невеста.

У него, конечно, и до этого девушки были. С родителями он знакомил только некоторых, со мной — всех, и сразу представлял меня как сестру, чтобы они не ревновали. Но до свадьбы так ни разу дело и не дошло.

Мама Стаса несколько раз даже намекала, что, может, нам с ним попробовать? Типа пожить вместе. Мол, она уже старая, а внуков хочется. Кое-как убедили её, что плохая идея. Я вообще больше на мужчин даже смотреть не хочу. Раньше влюбчивая была, как кошка, а теперь как отрезало, вместе с куском памяти. Совсем не тянет. А Стас… он во мне совсем женщину не видит. Сестра — и всё.

И тут вдруг Диана. Невеста.

Я её с первого взгляда даже не узнала, всё-таки столько лет прошло. А вот она меня узнала сразу же. Потом объяснила, что по запаху. А в тот момент ничего не объяснила, просто бросилась обниматься, как будто мы с ней лучшие подруги, которые вечность не виделись.

Оказалось, она всё это время про меня помнила. И про вопрос мой помнила, а прокатила меня с ответом просто потому, что злилась на того человека и не хотела о нём говорить. О том, кого я в дневнике назвала «В.»

Мы тогда заперлись в комнате и долго всё это обсуждали. Стас удивился, конечно, но возражать не стал. Подумал, наверное, что подруги давно не виделись, пообщаться хотят.

Я бы и его позвала, но Динка очень просила потерпеть до свадьбы. Умоляла.

Умоляющая Диана Рыбникова — то ещё зрелище! Никогда бы не подумала, что увижу! Вот что любовь с людьми делает.

В общем, она наконец-то рассказала мне, кто тот человек, которого я не помню. И который, судя по всему, отец Ксюхи.

Маг. Бизнесмен. «Да, этот говнюк запросто мог стереть тебе память» и «Очень тебя прошу, держись от него подальше».

Я даже не удивилась. Наверное, должна была, но не удивилась. Просто не смогла. Только спросила, откуда Динка это всё знает.

— Мой отец с ним дружит, — ответила она. — И, кстати, наверняка потребует пригласить его на свадьбу. Хотя мы вообще не планировали большое торжество устраивать, но что я, своего отца не знаю, что ли?

— Тогда я не поеду! — выпалила я.

— Расслабься, он на тебя даже не посмотрит. Ты сейчас вообще на прежнюю себя не похожа. А если ещё накрасить поярче… В общем, не парься, никто не узнает.

— Ты же узнала.

— Так я по запаху. А, точно, совсем забыла сказать. Я — оборотень. Только, умоляю, Стасику не говори!