Опальная жена. Пекарня на краю севера

Глава 44.

Глава 44

Я расклеилась. Сжалась, как высохший лист, и ушла в себя. Замуровалась в четырёх стенах своей комнаты. Забилась, будто раненый зверь в тёмной, тесной норе.

Стены, обои с блёклым цветочным узором, паркет под ногами – границы моего крошечного, безвоздушного мира.

А ведь я так отчаянно хотела быть сильной, несгибаемой. И вот… треск, надлом. Поломка. И это уже был не просто откат, не тот временный спад, о котором говорил Виктор. Нет. Это было что-то глубже. Как будто все мои внутренности, всё то неуловимое, что зовётся душой – не просто пострадало, а дотла сгорело в том адском пламени, что поглотило пекарню. Остался лишь холодный пепел.

Дни в комнате тянулись, сливаясь в одно серое, безвременное пятно. Я не плакала. Слёз не было. Вместо них – пустота.

Я могла часами лежать на спине, уставившись в потолок с трещинкой у люстры. Взгляд скользил по штукатурке, ловил пылинки, танцующие в полоске света от неплотно задёрнутой шторы, но мысли не цеплялись ни за что. Полная, оглушающая тишина в голове.

Изредка, движимая инстинктом, я выползала из своего убежища на кухню. А если кто-то со мной начинал разговаривать, убегала обратно, точно испуганный оленёнок.

Иногда в комнате, на краю стола уже стояла тарелка – Виктор приносил. Я садилась у окна и жевала. Но пища была безвкусной, словно картон или сухая земля. Ни тепла, ни солёности, ни сладости – ничего. Просто механическое движение челюстей, необходимое для того, чтобы тело не остановилось окончательно.

Я всех подвела. Не смогла защитить. Март и Терес едва не погибли…

Иногда мне в голову приходила гадкая по своей природе мысль: а не стоило ли принять ухаживания Штаймера? Что меня остановило? Гордость? Чувство собственного достоинства? Всё это превратилось в прах, едва я увидела, как Терес спотыкается о порог, не различая очертаний.

Единственный лучик сквозь тьму – Виктор. Он сдержал слово. Лекарь приехал из самой столицы. Кажется, его звали Глен… Имя звенело где-то в памяти, как эхо утреннего сна.

– Всё будет хорошо, – в один из дней в комнату постучал Март. – С Терес. Целитель говорит: она снова будет видеть. Не вини себя… – мужчина сделал паузу, глотнув воздух. – Терес тебя не винит.

“Потому что она святая женщина” – пронеслось у меня в голове. Но только в голове, так как я не нашла в себе сил, чтобы сказать это вслух.

Прошла неделя или больше, моего самовольного заточения. Я уже думала, что просижу вечность в комнате. Но однажды, одним ранним утром меня разбуди звон храмового колокола.

Я медленно подошла к окну, чего не делала уже давно и отдёрнула шторы. Комната тут же озарилась ярким солнцем. Я инстинктивно зажмурилась. Когда смогла разлепить ресницы, застыла, заворожённая. За стеклом простиралось невероятной чистоты лазурное небо, словно вымытое до скрипа, без единой перинки облака. А внизу… Искрился и переливался снег, будто кто-то рассыпал по сугробам ларчик с крошечными драгоценностями. И над всем этим – колокольный звон, разливающийся по воздуху, словно текучий мёд.

Не осознавая собственных действий, я открыла окно. В комнату ворвался поток свежести – острый, ледяной, пахнущий хвоей. Прикрыла глаза и глубоко вдохнула. Впервые за долгое время я почувствовала… что-то. Не пустоту, а прохладу, свежесть, жизнь…

Откуда-то снизу донёсся смех детей. Я немного перевесилась через подоконник и увидела матерей с детьми, идущих по главной улице. Среди них мелькнула знакомая фигурка – та самая девочка, которой я обещала открыть самую лучшую пекарню в городе. Она смеялась, держа в руках еловую ветвь, украшенную красными лентами. Все они направлялись к храму.

– Какой-то праздник? – прошептала в пустоту.

Не знаю, но что-то во мне щёлкнуло. Тихо. Почти беззвучно, как падает снежинка.

Сквозь толщу бессилия, сковавшего волю, пробилась, простая и ясная мысль: “Я хочу выйти”.

Я резко развернулась от окна. Сорвала с вешалки пальто, натянула на ноги сапоги. Рука привычно потянулась к двери, но я замерла перед зеркалом.

В нём отразилась не я – лишь тень: лицо мертвенно-бледное, словно не видевшее солнца годами; глаза потухшие, с глубокими синяками под ними; волосы – спутанная, безжизненная масса. Укол стыда и жалости к себе пронзил грудь. Но прежде чем эта волна накрыла с головой, снова зазвучал колокол. Его мощный, настойчивый зов перебил шёпот отчаяния. Я резко затянула пояс пальто потуже и вышла из комнаты.

В доме царила гробовая тишина – раннее утро, все ещё спали.

Сердце бешено колотилось под рёбрами, когда я, стараясь не скрипеть половицами, спустилась по лестнице. Никто не вышел, никто не окликнул.

Первые шаги по снежной тропинке были неуверенными, словно ноги забыли, как это – двигаться вперёд. Но вот я ступила на утоптанную дорогу… и постепенно, шаг за шагом, растворилась в празднично гудящем потоке людей.

Я шла, словно в полусне. Улицы, ещё недавно казавшиеся мне чужими и враждебными, наполнились жизнью. Женщины в праздничных платках, дети с еловыми ветвями, мужчины в лучших одеждах – все они двигались в одном направлении, точно река, текущая к своему устью.

– День Обновления, – услышала я чей-то разговор. – Пятеро дарят новые силы земле.

Впереди показался холм, на котором возвышался храм Пятерых. Белоснежный, будто выточенный из цельной глыбы сахара, он сиял в лучах утреннего солнца, ослепительно контрастируя с тёмно-синими горами на горизонте. Его стены, казалось, не просто отражали свет, а умножали его.

Невольно мой взгляд скользнул влево, где на соседнем холме высился храм Триединого – огромный, мрачный, сложенный из чёрного камня. Богатые витражи, массивные колонны – всё говорило о могуществе и незыблемости. Но было в нём что-то отталкивающее, холодное, требующее благоговейного страха, а не любви.

– Впервые на празднике? – окликнула меня какая-то женщина.

Я обернулась. Кажется, это была наша бывшая покупательница. Сейчас я не могла сказать точно – лица расплывались перед глазами.

– Я… давно не выходила на улицу.

– Очень жаль, что ваша пекарня сгорела.

От этих слов я невольно вздрогнула, но женщина мягко накрыла мои руки своими ладонями, а после протянула еловую ветку.

– Помолись, – сказала она. – Мать поможет.

– Я не умею, – честно призналась я.

– Уметь не нужно. Слова должны идти от чистого сердца.

Взяв ветку, медленно, вместе со всеми, поднялась по белоснежной лестнице.

Центральная часть здания не имела крыши – над головой раскинулось то самое бескрайнее лазурное небо, чистое и глубокое. Лучи солнца свободно проникали внутрь, заливая светом огромное пространство. Посреди храма, прямо под открытым небом, горел очаг – не просто костёр, а настоящее сердце этого места. Пламя поднималось высоко вверх, будто стремясь соединиться с небом.

Вокруг очага толпились горожане. Один за другим они подходили к огню, бросали в него еловые ветки и что-то тихо шептали – молитвы, просьбы, благодарности? Я не знала.

По периметру храма стояли статуи, вырезанные из мрамора. Отец с мудрым, строгим лицом и свитком в руках. Мать – с мягкой улыбкой и открытыми ладонями, словно готовая принять в объятия каждого. Воин – с гордо поднятой головой и мечом у пояса. Ткач – с веретеном и нитями. И Жрец – с закрытыми глазами и факелом, указывающим путь в царство мёртвых. Позади я заметила другие фигуры – деревянные, потемневшие от времени. Они были такими старыми, что, казалось, дерево вот-вот рассыплется от прикосновения. Должно быть, их вырезали, когда основали храм. Невероятно. Сколько же времени прошло?

Женщина, давшая еловую ветку, мягко подтолкнула меня вперёд:

– Иди, не бойся. Все мы здесь равны.

Я сделала несколько неуверенных шагов к очагу. Жар пламени обдал лицо, но это было не болезненно – скорее очищающе. Словно огонь мог выжечь всю ту боль и пустоту, что поселились во мне.

Я крепче сжала еловую ветку.

Что я должна просить? О чём молить? Мысли путались, а сердце, казалось, сжалось в комок.

– Всё-таки ты пришла. Много же времени прошло! – проворчал за моей спиной другой голос.

Я обернулась. И с ходу узнала ту самую старушку, которая пригласила меня за свой прилавок, в мой перый день в Дала-Эрне!

– Здравствуйте! – мой голос преобразился, и я сама удивилась. В нём проскользнула радость? Похоже на то.

– Боги не любят, когда к ним опаздывают.

– Я не знаю, что делать, – прошептала я, глядя на пламя. – Пекарня… всё, что я пыталась построить… Всё потеряно.

– Знаешь, – хмыкнула старуха, – боги никогда не посылают нам трудностей, через которые мы не сможем пройти. Никогда.

Я хотела возразить, но женщина подняла морщинистую ладонь.

– Это не пустые слова для утешения. Это истина, такая же древняя, как эти горы. – Она кивнула в сторону видневшихся в проёме храма заснеженных вершин. – Каждое испытание, каждая боль делает тебя крепче. Крепче дуба, что гнётся, но не ломается под ветром. Твёрже камня, что не крошится под весом времени. Ты думаешь, что потеряла всё, но это не так. Пекарня – это стены и печь. А умение создавать хлеб – оно здесь, – она коснулась кончиком пальца моей груди. – И здесь, – женщина дотронулась до моего лба. – Этого у тебя никто не отнимет.

Старушка взяла мою еловую ветвь и вместе со своей бросила в огонь. Смола затрещала, выпуская ароматный дым, который поднялся к открытому небу.

– Когда дерево горит, оно не исчезает, а превращается. В тепло, в свет, в пепел, из которого вырастет новое. Так и ты. Не исчезнешь, а превратишься. В кого-то сильнее прежнего.

Странно, но домой я вернулась отдохнувшей. Провела ладонью по прохладным стенам… В этот момент дом сделал глубокий, умиротворяющий вдох вместе со мной.

С кухни донеслась приглушённая возня. Должно быть, Виктор или Глен… Наконец-то я вспомнила, где слышала это имя – Глен, друг Виктора. Его лица я не видела, но голос врезался в память: низкий, с хрипотцой. Они перетаскивали труп Лудде. Но мне так не хотелось возвращаться в ту ночь, что я решила вытравить из себя все воспоминания, которые произошли со мной до Дала-Эрне.

Я проскользнула через гостинную и нырнула в полутёмный коридор. Внутри разгоралось нетерпеливое желание увидеть лицо Виктора. Наверняка он обрадуется, заметив вместо чахлой тени прежнюю меня.

– Анна ни в коем случае не должна узнать…

Это был напряжённый голос Марта, после которого последовал тихий вздох Терес.

– Чего именно я не должна узнать? – решительно спросила я, распахивая дверь кухни.

От неожиданности кружка, которую Март держал в руках, выскользнула и со звоном упала на пол.

– Так чего же я не должна узнать? – повторила, переводя взгляд на Терес. Женщина всё ещё носила повязки на глазах, но, как ни странно, выглядела бодрее меня.

– Да мы тут… – буркнул было Март, но Терес положила руку на вспотевшую от волнения ладонь своего мужа.

– Анна не дура, – произнесла она тихо. – Сама обо всём догадается. Не надо её терзать.

Держась за край стола, женщина аккуратно нащупала табуретку и села.

– Что происходит?

– Поджигателя нашли.

От этих слов у меня подкосились ноги. Комната накренилась, поплыла. Чтобы не рухнуть на пол, я инстинктивно впилась пальцами в косяк двери.

Вряд ли Штаймер. Нет. Он бы не стал марать свои холеные руки – наверняка кого-то нанял! Наёмника!

– Надеюсь, этот поджигатель во всём сознался? Штаймера арестовали?

– А при чём тут префект? – удивлённо, даже растерянно спросил Март.

– Как при чём? – я не понимала. – Разве это не он?

Март покачал головой, а Терес молча сжала губы.

– Мелвин… – прозвучало имя. – Это он. И его охранник. Харрис. Решили избавиться от нас, как от конкурентов.

Мелвин? Мелвин! Хозяин той самой пекарни на площади! Чёрт! Как же я могла о нём забыть, выбросить из головы? Все эти дни в мыслях крутился только Ульф Штаймер! А виной всему оказался Мелвин?

– Это вы и хотели мне сказать?

– Не совсем, – вмешалась Терес. – Эйра Мелвина, конечно же, посадили. И Харриса вместе с ним – обоих отправили на каторгу в южные каменоломни. Такой скандал разразился на всю округу. Его жена и дети… они не смогли здесь остаться. Решили уехать из Дала-Эрне, подальше от пересудов, и… – Терес улыбнулась уголками губ, – продать пекарню.

– Так… – в голове вроде бы начала складываться определённая картина. – Вы хотите сказать, что…

– Мы её купили! – не выдержал Март, хлопнув в ладоши.

Если честно, я никогда не видела его таким счастливым. Март был воплощением молчаливой суровости, а теперь сиял, как мальчишка.

Покупка пекарни – это, конечно, невероятная, фантастическая новость, луч света в кромешной тьме последних недель, но…

– Откуда? – вырвалось у меня. – Откуда вы нашли столько денег?

– Нам её продали… ну, почти за бесценок, – пояснил Март, понизив голос. – Жена Мелвина… она сказала, что это в качестве компенсации. Видимо, совесть заела.

– Невероятно… – прошептала я.

Ноги сами понесли меня в кухню. Я прошла мимо Марта и опустилась на стул рядом с Терес.

– Это правда? Всё это – правда?

– Да, – ответила подруга. – Теперь мы можем начать всё сначала. С чистого листа.

– Начать всё сначала… – эхо повторило мои слова.

В горле встал тугой, болезненный ком, сдавивший дыхание.

Вся эта история, этот внезапный поворот… Почему я не могла поверить до конца? Нет. То, что Мелвины решила сбежать от позора – в это можно поверить. Но такая скидка? Это же как нужно было продешевить? Или… Или здесь что-то ещё? Какая-то невидимая нить, которую я не могу ухватить.

И тут, как удар обухом, меня осенило.

– Где Виктор? – порывисто спросила я, вскакивая с места. Стул с грохотом отъехал назад.

Март мгновенно потупил взгляд, уставившись на свои грубые, в царапинах руки. Терес глубоко вздохнула.

– Он уехал, Анна, – прошептала Терес.

– Как… – силы разом покинули меня, и я рухнула обратно на стул, будто подкошенная.

– Как ты и хотела, – напомнила подруга. И мне послышался в её голосе упрёк?

– Да, но… – голос сорвался, предательски задрожал. – Но Виктор даже не попрощался. Ни слова. Даже взгляда, – уже как-то обречённо проговорила я. – А его друг? Целитель? Он что, бросил тебя недолеченную?

– Глен оставил мази, – быстро, успокаивающе сказала Терес. – И капли. Подробно всё расписал. Всё будет хорошо. Март будет менять мне повязки. Я уже… я уже почти различаю формы. Зрение медленно, но возвращается.

Голова раскалывалась на части, виски ныли. Казалось бы – всё так хорошо. Новости ведь просто прекрасные, о таких можно только мечтать. Поджигателей поймали. И у нас есть место. Огромное. Престижное. В подвале, я знаю, уже сложены мешки с мукой – “Красный ворон” не подвёл! Но несмотря на всё это, где-то глубоко внутри зияла ледяная пустота. И причина её была проста: мы с Виктором так и не поговорили. Нормально, по-человечески, без криков и обвинений…