Ненавистная любовь и любимая служба в XIX веке (сыщик князь Долгорукий-2)

Глава 24

После этого следствие по отношению к Крапивину было простой формальностью. Что бы повесить и так доказательств хватает. С другой стороны, не надо возможности тоже пренебречь еще что-то немного узнать.

— Чем занимается Вильям Алертон, кто таков? — буднично спросил князь сидевшего с невозмутимым видом уголовника.

— Что еще? — сразу окрысился ставший вдруг сумрачным Крапивин, — ничего боле не скажу, суки подколодные!

— Да ведь ты его и так почти сдал! — «удивился» Константин Николаевич простоте уголовника, — теперь уж договаривай, быть любезен!

Победно посмотрел на валяющего на полу уголовника, которого даже в «железе» с трудом держали жандармы.

Вот и пожалуй все. Бриллианты нашли, главных подельников либо взяли под арест, или на поруки. И даже англичанина арестуют без международного скандала. Впрочем, тут все еще впереди. Либо английское правительство возмутится, либо наше в лице Нессельроде. А так, главное, с его любимой все хорошо. Что еще попаданцу надо?

Решил, что сегодня хватит работать, пора отдыхать, как минимум, быть рядом с беременной женой Еленой Федоровной.

Побыстрее погрузился в утепленную, так называемую зимнюю, карету, мечтая о теплой столовой и мягкой постели. И даже, скорее, совместную! Но и только.

Кучер, видимо, тоже был не эскимос, и холод любил не очень. Или понимал, что сиятельный князь за длинный рабочий день очень устал.

Во всяком случае, он постоянно торопил коней, и они шли бодрой рысью. И за несколько коротких минут он приехал домой.

Поблагодарив и, по недавней, но уже твердой привычке дав кучеру серебряную мелочь «на чай», он сам открыл входную дверь. Швейцар торопливо помог ему придержать тугое полотно.

Конечно, господская традиция требовала только постучать в дверь, а там пусть слуга работает. И Константин Николаевич, в общем-то, был бы не против такого подхода. Такую здоровую скотину надо и не так заставлять работать. Но стоять на сильном пронзительном ветру было совершенно не комильфо и не стоило идти на поводу этой дворянско-господской спеси.

Вначале прошел в ее женскую часть здания. Вот там Константина Николаевича ожидал неприятный сюрприз — жена стонала, ее тело порою дрожало и подергивалось. А около постели суетилась незнакомая старуха. Повитуха?

Жестами, чтобы не беспокоить жену, подозвал старуху, не входя в комнату. Та, увидев хозяина, угодливо подошла, предусмотрительно закрыв дверь.

— Схватки у нее, ваше сиятельство, — на молчаливый вопрос ответила она, — говорит, что на хорошей погоде много гуляла и забеспокоила ребеночка. Тот и полез наверх. А ведь ему рано еще. Седьмой лишь месяц. Трудно будет рожать, мужайся барин. Молись Господу Нашему Иисусу Христу.

Да-а, что же так сложно-то. Ведь рождение ребенка — это в любом случае, естественная операция. А если еще и с осложнениями, то, с учетом медицины XIX века, осталось, действительно, только просить помощи у сверхъестественных сил.

Молиться он все же не стал, это было уже сверх его возможностей. Вместо этого он поспешил отправить слугу к гоф-медику Николаю Федоровичу Арендту. Тот, хотя и не был, собственно, акушером, но медиком был опытным.

Таков был уровень медицины того времени. Она была не только примитивна, но еще и не подразумевала особой специализации. Хирург охотно работал терапевтом, а последний подрабатывал акушером и гинекологом. Что делать, это же XIX век!

С гоф-медиком у князя Долгорукого была договоренность относительно беременной жены. Тот охотно согласился. И не только потому, что князь был знатен, богат и любимец императора. Николай Федорович был добряк и любил медицину. В образованной им больницы были пациенты всех сословий. И даже если у какого бедняка не было денег, доктор лечил его за свой счет.

Так что князь был спокоен за такого медика. Тот приехал через некоторое время, поздоровался с хозяином, помыл руки и поспешил к роженице. Обратно он вышел озабоченным и сумрачным. Признался:

— Однако, Елена Федоровна сама себе подкузьмила. Подсадила тело ходьбой, вот и роды начались предварительно, куда ранее, чем надо. Помилуй Бог, седьмой месяц, а он уже выходит. Трудные будут роды, Константин Николаевич, готовьтесь к этому.

Попаданец только развел руками. Он хоть и из будущего времени и в целом образован лучше, но не медик. Попросил поужинать, пока роды не начались. У Елены Федоровны находились повитуха и служанка Марфа, и этого было пока достаточно. Заодно и сам мог поесть.

Прошли в столовую. Слуги работали. По крайней мере, в доме было очень тепло и чисто. Весьма вкусно пахло, напоминая, что они хотя и пообедали, но в неопределенном прошлом и неплохо бы на долгую ночь на желудок что-то накинуть. Николай Федорович в преддверии сложных времен, совсем невозражала. Более того, охотно прошел.

Прекрасный ужин (спасибо кухарке Авдотье!) вскоре их утихомирил, и поздний чай они пили уже спокойно, пока встревоженная Марфа позвала доктора.

— Там началось, — почти испуганно сообщила она, — Перфильевна (повитуха) говорит, что роженица уже родит!

Марфа, вообще-то, за долгие годы с тесными отношениями с госпожой научилась говорить «по-господски». Но сейчас, видимо, от волнения, простонародное происхождение бросалось очень выпукло. Да уж!

Брошенный всеми, Константин Николаевич поднялся в свой кабинет. Что за время этот XIX век! Ни телевизоров, ни компьютеров с интернатом. Волнуешься, нервничаешь, а как отвлечься не знаешь! Взять, что ли хоть старый номер «Санкт-Петербургских ведомостей», может, хоть отвлечешься.

Но статьи прошлого времени, да еще в официозе, только еще сильнее нагоняли тоску. Попаданец сам не понял, как задремал.

Разбудила его другая служанка Анна, взятая Николаем Федоровичем на роль «приноси-подай».

— Барыня родила, ваше сиятельство, — грустно сказала она, — дохтур вас попросил приди.

Вот ничего себе, какие тут звуконепроницаемые стены! Нет, он слышал отдельные, особенно громкие крики роженицы, но все равно уснул. И весь мучительный, а для жены еще и болезненный процесс появления нового человека он сладко проспал.

Терзаемый муками вины, он поспешил в семейную спальню, временно преобразованной в медицинскую палату. Между прочим, Елена Федоровна, хоть и для нее роды были неожиданными, успела приказать, и служанки притащили два стола из прачечной. На них положили широкую перину, поверх новомодную клеенку и простынь.

Константин Николаевич только сумел глянуть, просунув голову — дальше его не пропустил Николай Федорович, да он и сам не рвался, понимая, что такое — принос заразы больной. И так было все ясно — ребенок был мертв, а его жена после тяжелых родов полумертва.

— Мужайтесь, князь, — негромко сказал доктор, вытянув его обратно из спальни, — девочка родилась уже мертвой, задохнувшись в материнском чреве. А саму Елену Федоровну я постараюсь спасти. Придется сделать еще несколько хирургических операций, иначе никак.

Он помолчал, собираясь с мыслями, потом почти шепотом сказал:

— И вот еще что, Константин Николаевич, вынужден вас сообщить, ваша супруга Едена Федоровна больше не будет вам ни женщиной, ни матерью ваших детей. Увы! Тяжелые роды и две хирургических операций значительно повредили ее женскую часть тела.

Оглушив его таким образом, доктор ушел. Елену Федоровну он забрал собой. В специальной грузовой телеге, куда для мягкости положили сена, ее повезли в больницу. Это ведь для мужа роды уже окончились, хоть и неудачно. А для жены последствия их будут давить еще долго. И в первую очередь пройдут несколько операций для помощи женщины.

А сам попаданец остался один в доме. Нет, прислуги было много, как мужчин, так и женщин. Не было лишь жены и этим все и определялось. Как, оказывается, без него тяжело жить!

Елена Федоровна Долгорукая, урожденная Самойлова, была Константину навязана императором Николаем I. И пусть именно ее он выбрал добровольно, но женился он по приказу. А ведь хорошенькая, добрая и спокойная, она бы в ином случае стала бы хорошей женой.

А вот попаданцу не вошла. Уже и ребенка ему понесла, и Николай Павлович назначил ее своей воспитанницей, а все не мила она ему. Может быть, еще и потому, что в Зимнем дворце была другая девушка, более желанная и привлекательная.

Но он и в страшном сне не ожидал такого итога родов! И теперь поклялся, что бы чего не было, но он не бросит свою супругу. А физическое влечение без любви… В конце концов, есть и служанки, бывшие некогда наложницами. Они только, наверняка, обрадуются вниманию барина. И так уже постоянно стараются обратить внимание.

С тем и приехал к императору Николаю Павловичу (и конечно, Марии). Вообще, попаданец первоначально думал, что она постоянно находится около отца, но потом обратил внимание, что если он появится у августейшего монарха внезапно, то девушки нет или она появляется с опозданием. А если ему приказано, и он обязательно будет, то великая княгиня, конечно, подле отца.

И тем не менее, голос был его спокойным и ровным, когда он объявил об этом. Гофф-медик Арендт уже сообщил о трагедии в семье князя. Поэтому излишних вопросов не задавали. И на что обратил внимание, Мария Николаевна не была злорадно рада такому падению соперницы. Наоборот, она искренне горевала таким печальным родам. Сама девушка, тоже будущая мать, с ужасом думает, что если и она так.

Думала о своей будущей жизни и Елена Федоровна и в итоге своих размышлений она решила придти к такому поступку, который был неожиданен не только для ее мужа князя Долгорукого, но и для императора Николая и его старшей дочери.

Она лежала в больнице почти год. Князь, ее муж, платил щедро, здоровье восстанавливалось медленно, куда торопится?

Но вот из больницы Николай Федорович Арендт ее выписал, с категорическим запретом нигде и никогда не заниматься интимной жизнью. А Елена Федоровна сразу же отправилась в Зимний Дворец к названному отцу, где заявила о твердом намерении уйти в монастырь.

Император Николай, остро осмотрев на нее, задал лишь один вопрос:

— Как на это смотрит благоверный муж?

Ответ его ошеломил. Оказывается, она и не думала его спрашивать!

Молодая женщина пояснила:

— Милостивый государь! Муж мой, князь Константин Николаевич очень добр и мягок, но он не видит мое место акромя кухни и церкви. Я же так не считаю.

— А? — удивился Николай, который, честно говоря, как и любой мужчина того времени, не видел. Ну если только еще семейной постели и воспитании детей, — и чем же ты хочешь еще заняться, милая девочка?

— Государь, — настойчиво продолжила Елена Федоровна, — на кухне пусть занимается кухарка, блудом тоже есть кем заниматься. Раньше я считала, что главным образом моя роль ограничивается в рождении и воспитании детей. Но после неудачных родов гоф-медик Николай Федорович сказал, что я уже никогда не смогу заводить детей. И зачем тогда я еще нужна в семье. А ведь муж мой еще молод и крепок, он может заводить детей, если появится другая жена, а?

— Гм! — задумался Николай Павлович. Он ведь тоже также думал и не видел семьи без кучи детей. Задал вопрос: — а почему обязательно монастырь? Я выделю Романовой-Долгорукой отдельное поместье из дворцовых земель.

Елена Федоровна досадливо вздохнула. Мужчины, конечно, умны и понятливы, но иногда бывают такими тупыми. Попыталась намекнуть:

— В сложившейся обстановке, я не вижу другого выхода, кроме как ухода в монастырь. Мне — молится и согревать бессмертную душу светом ЕГО, мужу моего взять еще одну официальную жену, ведь уход в монастырь церковью приравнивается уходом из светской жизни и позволяет оставшемуся супругу венчаться еще раз.

Император окончательно понял, что хочет сделать его воспитанница. В эту эпоху, когда дети были не только символом абстрактного будущего, но и базой безбедной жизни, она решила убрать себя, как формальное препятствие. Ведь надо не только родить детей, необходимо еще, чтобы они были в официальном браке. А старая жена, которая и сама рожать не может и мешает появится новой законной супруге, является лишь досадной помехой.

В XIX веке православная церковь видела выход их этого тупика только лишь в смерти жены. Или в прямой физической, или в абстрактной, символической, путем ухода в монастырскую жизнь. М-да. Жалко девочку. С другой стороны, это наиболее оптимальный выход. Ведь выздороветь ей никто не поможет, ни врачи, ни даже он, Помазанник Божий на Земле.

Николай I встал, подошел к воспитаннице, поцеловал ее руку, показывая, что он все понимает, но принимает ее жертву. Сообщил, как уже официально решение государства и церкви:

— Ты можешь уйти в монастырь, дочь моя, я благословляю тебя на этот трудный поступок. Супругу твоему, князю Константину Николаевичу перелай, что я согласен. Или нет, — подумаю император, — князь уперт и можетвоспротивится. Ты можешь сказать ему, но я еще поговорю с ним.

Вот и все. Елена Федоровна вдруг по-домашнему сделала шаловливый книксен и, провожаемая удивленным взглядом нареченного отца, выскользнула из служебного кабинета императора. Ей стало необычайно легко. Все — светская жизнь без родителей, потом семейная с нелюбящим мужем, тяжелые, неудачливые роды, мертвая девочка, которой даже не дали имени — осталось впереди. Осталось лишь светлая беседа с НИМ, нашим небесным отцом.

Но разговор с мужем оказался весьма трудным, как полагал император, и опасалась сама Елена Федоровна. Князь уперся, как иной годовалый бычок и не хотел понимать ее доводы. Служба Богу, ее препятствие, как таковое, слабое здоровье — все это были лишь пустые слова с его точки зрения. Он, который хотя и сам предложил обвенчаться, но не любил ее и был с ней холоден, теперь не хотел расставаться с женой. И ведь, главным образом, из-за того, что считал ее жертву чрезмерной и ненужной никому — ни ей, ни ему, ни даже Богу Небесному.

Елена Федоровна решила воспользоваться последним доводом — согласием императора Николай Павловича. Это, наконец, его смягчило, но только ее добро на общий раздел имущества выдавил его одобрение фу!

Он совсем не понимал, что она, искалеченная физически и даже морально, же не могла жить среди здоровых людей. И это не жертва, нет. Наоборот, она уходила с облегчением и с осанной нашему вечному Отцу. А деньги от мужа и, как она понимала, ль императора, окончательно позволяла ей решить некоторые трудности при переходе.

А Константин Николаевич, дав разрешение на, по сути, развод по XIX веку, как то смирился и затух. Он не раз видел, как разводились супруги в том будущем времени, со скандалом, громкими ссорами, разделом нажитого имущества. А тут миловидная, даже маленькая женщина, девочка (!) сама уходит куда-то в необжитое место — пустошь. Ужас какой! И ведь не остановишь ее, уперлась и надулась.

Елена Федоровна хотела сразу уйти, прежнее жиль вдруг стало для нее затхлой скучной тюрьмой. Но уже бывший супруг заставил ее довольно обильно отобедать, а потом сразу же разделить семейное имущество. Ей, конечно, он дал, денежный эквивалент, как понимала Елена Федоровна, отдав ей все деньги, которые были у него — девяносто две с половиною рублей ассигнациями и шестнадцать тысяч рублей серебром. Спасибо ему за это!

А потом они растлись. Она торопилась, все-таки надо было проделать кое-какие формальности ухода в монастырь (кругом бюрократизм!), решить вопросы с его личным владение, наконец отпустить на волю Марфу и еще нескольких человек и выделить им немного денег хоть на первое время.

А Константин Николаевич опять оставался один. Теперь уже и навсегда, и на короткий срок. И уже никто и ничто не сможет его остановить на пути к любимой, но все же как-то муторно.

А жизнь-то по-прежнему идет!