Ненавистная любовь и любимая служба в XIX веке (сыщик князь Долгорукий-2)

Глава 20

Подошел к своей пролетке и несколько в замешательстве остановился. Конная пролетка — не элитный автомобиль XXI века, здесь не требуется ни специальное удостоверение, ни особые знания по теории и практики автомобилевождения. Но, pardone, как же это, он — князь рюриковой крови и на место кучера. Не осрамит ли он знаменитейшую фамилию Долгоруких таким образом?

И потом, все-таки XXI век — это уже эпоха нефтяных моторов разной модификации, а не коней, и он тогда, еще будучи Георгием Васильевичем, лошадей он и не видел и ни разу не ездил! Как оно управлять машиной на однолошадном двигателе?

К счастью, князю не пришлось долго стоять и сомневаться. Герасим, оставивший в роли постового одного из мальчишек у пролетки и теперь уведомленный им, уже торопливо спешил.

— Поели, ваше сиятельство, — сказал он, вытирая жирные губы — тоже, видимо, успел подкормится, — изволите ехать дальше?

— Да, пожалуй, — облегченно сказал князь, — прямиком в жандармское управление! Пообедали, можно и поработать.

Он грузно сел в пролетку, Григорий, забравшись на облучок, чмокнул губами, пошевелил вожжами. И норовистая, но умная кобыла Глаша, тоже поевшая положенного кучером в кормушку овса, тронула пролетку.

— Вот ведь, — с удовольствием подумал попаданец, — в каждом веке своя специфика. Тут требуется овес и простое ласковое слово, через двести лет — бензин и масло. А специальный человек везде полагается. Только здесь он называется кучер, а там будет — шофер или водитель.

Такое философское настроение держалось у него довольно долго — до жандармского управления. А там свои заботы, свои люди, так сказать, тоже требующие «ласки», стремительно отогнали у него этот дух. Уголовники это могут в два счета!

Прошел теперь уже в свой кабинет, как бы не больший, чем у Бенкендорфа. А как же! Чины — чинами, а негласное или, наоборот, открытое положение в светском обществе тоже сказывается. Ведь граф Александр Христофорович всего лишь близкий соратник и друг императора Николая I, а он, так сказать, практически родственник! Не говоря уж о том родственном, а об этом хоть подумать можно (!). Следователь он куда лучше, чем его начальник. Впрочем, даже так — пока начальник.

Его действительный начальник, пользуясь своими императорскими прерогативами, потихоньку переводит его в другую управленческую структуру. Тоже в императорскую канцелярию, но отдельную. Сначала он и слушать не хотел, только в жандармский корпус, потом все чаще задумываться, слишком уж заполонили его окружение жандармы! Можно кое-кого, например, князя Долгорукого и перевести, благо он сам неоднократно об этом просит.

И как бы А. Х. Бенкендорф даже потихоньку радуется. Ведь граф Александр Христофорович человек-то был неплохой, но это все же не профессия. А вот розыскного таланта у него нет никакого. И в этом отношении он далеко отстает от своего товарища (заместителя) князя Долгорукого.

Его секретарь (в силовых структурах, как и в XXI веке, можно было на этом месте иметь человека любого пола. Он, конечно, мужчину, ха-ха) сообщил, что есть несколько сообщений служебного толка, типа инструкций и положений, которые указывают, что с полномочиями может справится и товарищ (заместитель). Во как!

Отвлекся, спросил у оного секретаря. Нет, ничего важного и личных писем не приходило, кроме ряда прощений.

— Что за? — удивился Константин Николаевич. Попаданец не считал в XIX веке кого-то родным, даже близко знакомым. Может, у реципиента есть? Княжеский род Долгорукий в России весьма популярен. Может, кто и написал «На деревню дедушке» по служебному адресу.

— А-а! — махнул секретарь, опытный в таком деле мужчина, — просители, что б их!

Как понял князь, это были профессиональные просители, подававшие на все министерства «на всякий случай», вдруг дадут. Своего рода нищие XIX века.

Успокоился. От Бенкендорфа ничего не было. В этом не было ничего странного — ведь они встречались у императора буквально накануне. Ну а вдруг! Зная бюрократическую подоплеку графа, Константин Николаевич не сомневался, что тот еще может прислать какое-нибудь письма. Не для проверки, нет. Забыл там или новые обстоятельства всплыли. А он не ответил. Не вежливо-с! Хотя нет, так нет.

На этом, походя, закончил дела в кабинете. Есть настоящие заботы. Очень трудные и важные. Пойдет-ка он в ведомственную тюрьму! Нет, не сидеть, конечно. Проведет допрос. И у Крапивина, и у его воровской шайки, если надо будет.

И то на всякий случай, больно уж интересно вели они себя при аресте. И потом все же под суд. Обвиняемых на виселицу или (ай, милосердные) на вечную каторгу, бумаги — в архив! А мы займемся своими делами, как служебными, так и личными.

Опять же, если не будет ничего интересного!

В тюрьме сел кабинетике, «услужливо» уступленного местным следователем маленького чина (а куда ему деться) и приказал привести ему «главного злодея» на сегодняшний день — Крапивина.

Тюремные служители, ни о чем не спрашивая — и так ведь все знают, паразиты! Приволокли — иначе и не скажешь — требуемого бандита (вора по современной для XIX века терминологии). Да, его «упаковали» по всем правилам XIX века. Тюремные кузнецы (были такие по штату в то время) заковали пахана «Два пальца» ножными и ручными кандалами. Тяжелые и очень неудобные, даже по первому взгляду. Это вам не XXI век с его нарочитым человеколюбием и легонькими «браслетами»!

Кивком показал служителям, — мол, посадите на табурет. И принялся его осматривать. А то сколько раз о нем говорили, даже сражались с ним и даже пытались убить, а он его и не видел. Надо хоть посмотреть, кого его стараниями будут вешать?

Старый уже, но видно, что явно крепкий старичок. Экий дедок — боровичок, мирный и внешне добродушный. Так и хочется спросить, как дед, внуки, не болеют ли чем ненароком? Болезней ведь много в наше время, от холеры до тифа, от желтухи до чумы и рожистого воспаления.

И только искоса бросаемые взгляды показывают, что не все так просто. Никакой он не классический дед. И внуки, если есть, то уголовная мелочь. Те, что трутся около авторитетов за крохи власти, за мелкий авторитет. Чтобы и их боялись!

Крапивин понял, что его высматривают, угодливо улыбнулся:

— Не виноватый я, ваше сиятельство, все наветы это. Думают, что я еще по мелочи ворую и иногда граблю. А я уже ушел от злодейских дел. Совсем. Стар уже, немочи сильные, ноги еле таскают по белу свету.

Эк его растащило! Думает, на круглых дураков напал? Может, и с ним поиграть немного, что-нибудь ненароком скажет, сволочь?

Посмотрел на угодливое, довольно уродливое, но хитрое лицо, понял, что не получится. Это вам не наивная Анюта. Старый и очень злобный зверь. Его, скорее всего, жандармы вообще «не раскрутят». Хотя и можно. Но не так.

Он кивнул писарю, — мол, твой черед спрашивать. А сам скучающе стал смотреть на пахана, как на дрянную букашку, невесть, как попавшую к нему. И ведь даже никуда не годится, зачем она?

Под этим презрительным и надменным дворянским взглядом уголовник заерзал и даже стушевался. Разумеется, он не стал, ни боятся, ни как-то пугаться. Но, все-таки, кому понравится такой смотр.

Помучив его таким взглядом юного натуралиста, князь как бы пришел к какому-то выводу, посмотрел на сидящего неподалеку писаря из местного тюремного ведомства.

Тот правильно его понял, наконец, застучал типовыми для тюрьмы вопросами:

— Кто такой, как имя, фамилия, если есть таковая, прозвище в тюрьме. И так далее. Обычные вопросы каждой эпохи с особой спецификой для каждого века. Скучно же, батенька!

Князь Долгорукий все это вроде бы и не слушал. Скучающий аристократ, по делам службы здесь оказавшийся и теперь от этого страдающий.

На самом деле, он, конечно, только надел на лицо служилую маску попроще и погордливее. А сам внимательно слушал.

Константин Николаевич уже знал (чувствовал), что ему попалась в сеть старая, но ценная щука. Такая старая, что есть ее ни за что не будешь. И уха из нее будет самая дрянь. А вот послушать ее даже не можно, а нужно!

В переводе на человеческий язык, этот уголовник ничего не скажет. Будет путать, лебезить, а когда попадется, просто промолчит. Он уже знает, что вина у него большая и никакое следствие ему срок не скостит — просто не сможет. То есть откровенничать ему нет никакого смысла. Пойдет на вечную каторгу, насколько он знал нынешний уголовный кодекс XIX века, и там будет опять пакостить.

Но есть малюсенький нюанс. Меньше ему дать никак не могут, а вот отправить на виселицу запросто. По каким статьям Крапивин может попасть в петлю?

Во-первых, за массовые убийства или убийства чиновников. Пахан, наверняка, это знает, и свою деятельность проводил с учетом статей УК. Поймать за руку? Нет, в принципе, это можно, но практически не пройдет.

Во-вторых, что нам особенно актуально, кража великокняжеских бриллиантов. Но здесь появляется закавыка, к которой он, кстати, сам и приложился. Елен Федоровна, его жена, максимум через три месяца, а, может, меньше, родит первенца. Император это знает и, понятно дело, не захочет подписывать смертную казнь. Тем более, из отягчающееся здесь только статус великой княгини. А так, не убийства, ни другие повинности у него нет. Или, скорее, они не знают, а он ни за что не скажет.

В-третьих, связь с иностранной разведкой. Точнее даже, с учетом этого времени, связь с каким-нибудь посольством. Очень даже невообразимый случай, но в российском УК XIX века такая статья есть и очень жесткая. И наказание там все начинается с виселицы. Мгм, невероятно, но факт!

В любом случае, пахан, наверняка, будет проводить следствие к мелким статьям в деле о бриллиантах и всячески отказываться от висельных статей других дел. В лучшем случае к довольно тяжелой каторге. Но ни за что к виселице!

А, значит, что мы, правоохранительные органы, можем сделатьв процессе допроса «знаменитого» уголовного авторитета?

Первое. Окончательно раскрыть с «помощью» Крапивина и прочих уголовников дело о краже бриллиантов великой княгини Марии Николаевны. Виновных строго наказать, хотя только в рамках законодательства. В принципе, для органов оно постепенно отодвигается во второстепенное на фоне интересных связей уголовного мира. Для органов, но не для императорской семьи и не для Марии Николаевны лично. А, значит жандармы и конкретно действительного статского советника князя Долгорукого должны искать;

Второе. Попытаться раскрыть, или хотя бы понять, кто там был в воровской халупе во время неожиданном для уголовников аресте. Пока в этом сюжете один голимый интерес без юридического аспекта. Но если старательно накопать… Лично Константин Николаевич носом чувствовал лапы иностранных разведок. XIX век — это, конечно, не XX и не XXI, а императорская Россия — это не СССР. Противоречия между нашей страной и пресловутым демократическим Западом еще не обострились. Но жандармы и полиция все равно смотрят косо на агентов из разных отечественных слоев.

Вот и все, пожалуй. Но и про все другие так называемые мелочи и другие обстоятельства провидимого допроса, забывать не стоит. Это как повезет, как нюх полицейский пробьет.

В общем, скромные обязательства у князя Долгорукого. Никаких советских гигантоманий и хрущевских экспериментов. Сугубо на научной базе и объективных показателях.

Константин Николаевич опять посмотрел на Крапивина. Уже не из спектакля про злого полицейского (из специфики XIX века можно добавить барского). А чтобы внимательнее посмотреть на реального авторитета из прошлого века и оценить на имеющие методы и установки.

Снова подумал, что данный типаж не просто уголовник из черного народа. Озверелый матерый уголовник, от которого можно ожидать что угодно и как, когда угодно. Сама идея украсть бриллианты не у просто дамы высшего света, а великой княгини, при этом дочери самого императора, сногсшибательна. Да ведь он настоящий революционер, прямо-таки В. И. Ленин! Хотя пламенного борца за идею трогать не будем. Сильного злодея из русской сказки хватит с него.

— Скажи, Крапивин, кого или что вы ожидали с шайкой в момент вашего ареста? — вдруг спросил князь закованного обвиняемого, прерывая писаря, который допытывался от уголовника (вора) мелочей о краже бриллиантов. Дело тоже важное, только невооруженным глазом видно — врет и пытается скрыть факты из оного дела о краже драгоценных бриллиантов, даже не посмотрев, важные это факты или второстепенные.

Авторитет осекся, прервав красочную и, похоже, всю насквозь сочиненную речь о «переходе» бриллиантов из рук в руки.

— Ваше сиятельство, стар я уже и немощен, — завел он старую и, надо сказать, обшарпанную патефонную пластинку про белого бычка.

— Мне это не интересно! — прервал князь вора, — слушай сюда. Ты отдан мне графом Александром Христофоровичем Бенкендорфом на пять дней. И за эти дни ты будешь мне широко петь о своей жизни и деятельности. Хочешь — нужные мне факты о краже бриллиантов Марии Николаевне, не хочешь — другие интересные факты из своих эпизодов. Там у тебя их много, о чем полицейские и жандармы даже не подозревают. Вот, к примеру, картинка маслом — что ты делал в момент ареста?

Константин Николаевич так заинтересованно засмотрелся на пахана, что ему даже пришлось уронить со стола карандаш и нагнутся за ним, чтобы дать себе паузу. Незачем видеть обвиняемому повышенный интерес к отдельным деталям его жизни.

А Крапивин и без того был в смущении. Чувствовалось, что ему ах, как не хочется рассказывать именно об этой своей части уголовной жизни. И он сейчас лихорадочно пытается обойти ее, но так, чтобы не обозлить следователя. Ибо он сейчас полностью в его руках. И закон XIX века не очень-то и милосерден. А следователю все равно, каким он от него вернется — здоровым и счастливым или обшарпанный шомполами и рыдающим. И как бы он совсем не умер!

— Ну, долго еще будешь мечтать о будущем! — грубо поторопил его Константин Николаевич, которому совсем не надо было, чтобы уголовник продумывал изящные силлогизмы на тему воровства драгоценных безделушек. Этот, так сказать, пахан постоянно должен быть в состоянии нехватки времени, чтобы наскоро обдумывать свои доводы.

— Ваше сиятельство! — угодливо посмотрел на него уголовник, — я тут как раз вспоминал разговор с Анюткой — изюминкой. Смею надеяться, вам он должен будет понравиться.

Анютка — изюминка — это же Анюта Ковалева! — сообразил князь Долгорукий, — он сейчас будет рассказывать о ней с другой стороны. Он как бы ни о чем, а она сама явно будет воровать. Ай, как здорово!

И в этот красноречивый момент в кабинетик торжественно вошел гонец, нет, даже посланник, осмотрев всех и найдя нужного жандарма — им, видимо, был князь Долгорукий — объявил:

— Ваше сиятельство, их императорское величество требует вас к себе немедленно!

Вот ведь как не во время-то. В самый золотой эпизод следствия, когда обвиняемый уже психологически надломленный, начинает «колоться». Со вздохом спросил:

— Что требуется его императорскому величеству? Мне сейчас очень некогда!

Ответ был категорическим и не позволял вариантов:

— Его императорское величество знает, где и зачем вы находитесь, но очень надеется, что вы все-таки придете!

Понятно. Если начальник надеется, то он «всего лишь» приказывает вдвойне. Особенно если он абсолютный монарх и когда говорит громкое, а то и тихое ГОП, вся огромная страна старательно поднимает ногу. Что делать, форс-мажорное обстоятельство, не подразумевающее иных интерпретаций.

— Апполинарий, друг мой, видишь какое дело. Надо срочно идти к его величеству, — обратился он к писарю с чудным даже для XIX века именем, — ты давай уж без меня допроси. Спрашивать только по делу о краже бриллиантов. И не слушай разных фантазий. Я гляжу, он тут много зряшного наболтал. Только реальные факты. Будет упираться — разрешаю применять шпицрутены. Пока без членовредительства. Понял, наглая морда? — обратился он уже к уголовнику, — вернусь, посмотрю, что врал, если много, при мне тебе дадут столько и виселицы не надо. Морду набьют, шпицрутенами кроваво отполируют и в сосновый гроб!

— Ваше сиятельство! — взмолился пораженный таким разворотом событий пахан, который вдруг понял, что все его уловки выглядят, как на ребячество на берегу пруду и князь им весьма недоволен. А если такой сиятельный чиновник недоволен, то кому-то (скорее всего ему) очень даже несдобровать. Шпицрутенами-то очень больно!

Он хотел еще сказать, что всей душой готов говорить его сиятельству, приласкать и дать понять, что он на его стороне, но князь, отмахнувшись, уже вышел. Все что не делается, то к лучшему. Попаданец мог только надеется, что ему удалась роль высокого и очень занятого государственного деятеля. И пахан Крапивин хоть немного напугается и одумается — сразу умереть через несколько дней спустя на виселице, или постепенно умирать все эти дни, мучаясь и страдая от боли и крови.

Увы, третьего ему уже не дано. Слишком крови и душевных терзаний уголовный авторитет оставил сам и помог его подручным. Как говорится, грешное тело уже погибло, подумаем хотя бы о бессмертной душе.

Посыльный приехал на придворной карете, и князь, конечно, поехал с ним, по пути раздумывая о воре Крапивине, милой девушке Марии, могущественном императоре Николае, почему-то о своих новых родителях XIX века. И еще о некоем другом, успевшем влезть в дурную голову за недолгое время поездки.

В Зимнем дворце его провели в официальный рабочий кабинет. Яркий признак, что намечается что-то официозное и протокольное. Ой, как не хочется-то. А ведь придется, голубчик, даже по придворному чину камергера.

Хотя эдаким вот имуществом он все же не станет. Николай Павлович за время совместной жизни знал, что князь очень не любит такое времяпровождение. И лучше его сюда не трогать, благо, мебели в виде придворных и так достаточно. И уж если потребовал, значит, весьма нужен.

Вошел, церемонно поздоровался. Император был ныне в полуцеремониальной одежде — несколько высших орденов, которые могут иметь только монархи, знаки монаршего одеяния — монаршая корона, что-то вроде легкого скипетра. В общем, такая форма, которая позволяет совмещать рабочую деятельность с церемониальной.

Награждать, что ли будет, хм! Он-то тут при чем? Или еще ордена остались, какими он остался не награжден?

Когда Константин Николаевич был еще слишком молод и в невысоких чинах (и в XIX веке, и в XXI) он бывало даже ликовал при награждении этими знаками отличия. Но, приблизившись к трону, быстро к ним охладел. Что им радоваться, если любой орден вручают практически ни за что. Лучше уж столовый набор, на нем хоть пообедать можно. Или бриллиантовой безделушке жене Елене Федоровна, она ими любуется, ты ей. Красивая женщина с украшениями всегда бывает еще более красивой.

Кстати, вот и женщина, хоть и совершенно другая! Мария Николаевна, сидящая неподалеку от августейшего отца, обозначила себя движением руки. несильно, но вверх и ее сразу стало видно.

Любимая девушка, никого не стесняясь, звала его к себе. Ха, а чего ей стесняться? Мужчина, которого она зовет, уже признан самим императором, тронный церемониал (или наподобие того) был у ее отца. Получалась, почти, как семейный тусняк.