Ненавистная любовь и любимая служба в XIX веке (сыщик князь Долгорукий-2)

Глава 2

Бенкендорф уже вел начальный допрос у привезенного преступника — не вытерпел, как он сам признался. Правильно, князь сам был виноват — не предупредил шефа о возможном приезде со своей невестой.

Впрочем, многого они не потеряли. Сначала были обычные процедурные вопросы, потом злодей хитрил, пытаясь отвертеться, а когда это ему не удалось и впереди зловеще замаячила виселица, жестко уперся:

— Мне, ваше высокопревосходительство, все равно скоро помирать. Зачем же тогда рассказывать? Пусть уж все злодеяния и убийства со мной уйдут в могилу.

Тут бы как раз в тему была бы извечная сентенция — «суд учтет сотрудничество во время следствия» — но шеф жандармов понимал, что на преступнике очень много крови и, главное, император Николай I на злодее очень сердит. В общем Бенкендорф молчал, не желая лгать и создавать мнимые иллюзии пощады монарха, и подследственный тоже стал все чаще глухо молчать на задаваемые вопросы.

Увидев, кто пришел на допрос (они представились), Савин удивился (кто его арестовал, а теперь допрашивает!), но все равно продолжал молчать.

Хотя допрашивать таких молчунов Константин Николаевич умел хорошо, имея большой опыт еще в далеком теперь уже XXI веке. Так что плавали, знаем. С разрешения Александра Христофоровича он перевел ведение допроса на себя. Сразу же объявил:

— Наш монарший повелитель вряд ли помилует тебя, Савин, слишком много на тебе мерзости и невинной крови.

Арестант, забывшись, рванулся к князю, но железные массивные цепи его удержали. Надо ведь, а все-таки надеялся! Вот и хорошо, значит, необходимо дальше давить. Арестант же, поняв, что ему ничего уже не поможет, потух, сел обратно на металлическую, прибитую к полу табуретку.

— А вот ухудшить скорую казнь может, — как ни в чем не бывало продолжил князь, — ты ведь знаешь, наверное, в наше цивилизованное столетие простонародных преступников обычно вешают, виновных дворян, паче чаяния, — расстреливают. Тебе, как ты понимаешь, грозит петля. Легкая и скорая, в общем-то, смерть. Особенно, если шейный хребет сломается. Чихнуть не успеешь, как около святого Петра окажешься.

— Фу, пакость какая, — не выдержала Елена Федоровна, — князь, я бы попросила вас. Ведь рядом с вами сидит скромная девушка!

На этот раз Константин Николаевич не собирался ей уступать. Он на казенной службе и работает с кровавым преступником. Невинные же девушки могут идти под домашнее крылышко.

— А вас, сударыня, я бы попросил посидеть в приемной, — предложил он, — или, дежурная карета отвезет вас обратно. Да, Александр Христофорович? Если, конечно, своя пролетка вдруг сломалась.

— Разумеется, — поддержал князя Бенкендорф, — кроме того, секретарь в приемной может напоить вас чаем, сударыня! Не очень вкусный, зато горячий и пользительный.

«Фу, какие твердолобые мужчины», — надула губы Елена Федоровна. Она бы и сразу ушла, не дурочка, понимает, что злодей и жандармы будут говорить про кровь и грабежи невинных жертв. Но здесь сидел ее будущий любимый муж, а начавшийся допрос развивался так интересно, хотя и жутко.

— Нет, я останусь, — твердо решила вслух Елена Федоровна, а про себя продолжила: «А тебе я отомщу, мой любезный муж. Ты у меня замучаешься просить прощения, фу-у!».

Подождав немного и убедившись, что он победил (дома, скорее всего, они продолжат спор, причем на более яростной ноте) князь продолжил:

— Но ты сам себе сильно ухудшил ситуацию, разыграв легенду о вервольфе. А оборотней не вешают. Их жгут на медленном огне, чтобы дальше мучались. И, я слышал, многие любезные петербуржцы просят его императорское величество именно сжечь вервольфа, опасаясь, что, если его просто повесить, то он может вернуться с того света. Хочешь гореть?

Савин от таких извести еще более осунулся, снова завел свою песню:

— Да ведь мне все равно помирать…

И потом остановился, ясень перец. Умирать ему, похоже, очень не хотелось. Но еще больше не хотелось сгорать на медленном огне. Ибо, как уже говорил попаданец, в первом случае на виселице умирать будет быстро и почти безболезненно. Казнимый даже не задохнется, ему просто сломают кости шеи под весом собственного тела, тяжелым, как у большинства мужчин. Во втором же случае смерть окажется медленной и очень больной. Такой, что тебе самому захочется умереть поскорее.

Князь, конечно, имел возможность облегчить настрой преступника, но не торопился. и отнюдь не из садомазохизма, как вы можете подумать. Нет, злодей должен дойти до такого стояния, чтобы молить о помощи своих тюремщиков, а не кочевряжится. Именно для этого он постарался помочь бывшему трактирщику.

Я, — сказал он многозначительно, — не могу обещать за самого государя императора. Но я постараюсь уговорить его заменить казнь другим наказанием. Например, многократным публичным покаянием среди простого населения, а в начале на допросе. Но это может произойти только при полном твоем сотрудничестве с жандармским управлением.

— Хм, — усомнился его прямой начальник Бенкендорф. Но подумав, признал: — государь может вполне согласиться. Ведь, при всем при том, вы все же его поданный! А государь это всегда высоко оценивает.

— Спасите меня и от смерти, — вдруг рухнул на колени душегуб, — век буду за вас Богородицу молить.

Сотрудники переглянулись.

— Нет, — отказался князь Долгорукий от такой сомнительной чести, — молить за нас Богородицу не стоит — очень сомнительно, что ответит. А вот рассказать о своих гнусных грабежах и кровавых убийствах очень даже надо. И нам, и народу публично.

— Все как есть доскажу, ваше сиятельство, — поклялся Савин. Попытался было перекрестится на иконы красного угла, но, конечно же, не нашел. Все-таки допросная — это не церковь, здесь не Богу молятся.

Тогда перекрестился на Елену Федоровну, сочтя ее определенным эрзацем Богородицы, и смутив ее до предела, а злодеев допрашивают и даже бьют для вразумления.

— Я вижу, здесь две проблемы, — обратил внимание князь Долгорукий окружающих и особенно трактирщика, — первое, как вас спасти от мучительной смерти. И я так и не услышал от преступника его желания избавиться от сожжения на костре. Вам действительно все равно, как умирать?

И второе после первого — как вообще избавиться от статей УК Российской Империи, дарующих смерть. Нуте — с?

— Что мне надо делать? — взмолился запутанный Савин. Если бы ему говорили только о мучительной смерти, то он, возложа молитву на Господа Бога, сжав зубы, молчал бы и ждал этого костра. Но этот странный господин, который так легко говорит от имени его императорского величества, даже не намекает, а прямо говорит о возможности спастись от костра, а то и от смерти.

— Для тебя — каяться и чистосердечно во всем признаться, — обратил к нему острый взгляд Константин Николаевич, — а нам — получив признание, соединить его в логическую картину преступления. И с этим пойти к императору. А там… Его императорское величество бывает добр. По крайней мере, есть некоторый шанс.

— Спрашивайте меня, милостивые господа! — вскричал еще недавно упрямо молчавший преступник.

— М-гм, — удивленно покряхтел Бенкендорф, обратился к находившемуся здесь чиновнику жандармского управления: — Алексей Григорьевич, будьте любезны, ведите допрос.

Князь, немного послушав Савина — а преступник пел, как соловей, — негромко отпросился у шефа жандармов, предложив, как положено, руку своей будущей жене.

Елена Федоровна помедлила, разрываясь между желанием остаться в камере и послушать откровения трактирщика и пойти в след за любимым. Наконец, любовь пересилила. Она решительно взялась за руку Константина Николаевича

— А почему ты ушел из этой камеры? — спросила его Елена Федоровна уже в коридоре, — боишься, что его показания не совпадут с твоими предположениями?

— Нет, милая, — улыбнулся князь официально, — преступник — убийца, он будет каяться и подробно рассказывать как, когда и каким образом он убивал невинных женщин, детей или стариков. С кровью, мясом и кишками. Ты хочешь это слышать?

Вначале девушка пыталась возразить и даже натянула соответствующую мину, но по мере слов Константина Николаевича она передумала.

— Ты такой логичный, — прошептала она, — вот за это я тебя очень люблю. А еще, милый…

По коридору прошел местный служащий в мундире жандармского унтер-офицера, и она замолчала. Хоть и низший чин, а неловко, но потом продолжила: — еще ты такой щедрый и хороший. Что ты хочешь, чтобы мы завтра еще делали помимо свадьбы?

Попаданец решил про себя по-мужски, то есть цинично и даже по-хамски, что его благоверная, амурно накручивая себя, заодно горячит и его. А ведь была, казалось бы, такая скромница. С другой стороны, девушка тоже человек, и ему тоже нравится заниматься любовью. Гораздо хуже, между прочим, если бы она была совсем фригидна, как сосновая колода. Ну, или еловая.

Что же недавнего будущего, то князь даже не думал, он твердо знал — завтра или послезавтра они обязательно едут в Москву. Ведь единственный сын женится, надо обязательно познакомить с родителями. А потом, они будут бурно, пусть и не счастливо, жить в Санкт-Петербурге. В принципе, это спокойный, даже дремотный XIX век!

Они поехали домой, пока еще в старый дом рода Савельевых. Уже завтра они поедут в новый, подаренный императором дом, большой и красивый, как и положено подарку августейшего повелителя, там у них будет их первая совместная ночь, ночь молодоженов с теми атрибутами и событиями, как и положено. Константин Николаевич, хоть и не любил свою будущую жену, но, как и обычный мужчина, «ночь любви» страстно желал.

Елена Федоровна, судя по быстрым взглядам на скорого суженого и стыдливому румянцу, постоянно думала о том же. Живой же человек, тоже хочет не просто жить, но и любить.

Ну, а пока приходилось не только мечтать, но и стараться об улучшении текущего и будущего бытия. Перво-наперво необходимо было как-то увеличить число семейных крепостных (купить, обменять, как-то получить у родителей). М-да, в Санкт-Петербурге возможности у князей Долгоруких были откровенно мизерные.

Невеста хотя им имела крохотное поместье, но с таким же крохотным количеством крестьян. Всего пять семейств из семнадцати ревизских душ. С женским полом, правда, было уже больше, всего тридцать шесть! Однако брать рабочие руки из любой пяти крестьянских семей было нельзя. И без того они едва кормились сами и платили оброк (барщину Елена Федоровна не вводила, понимала, что не женское это дело).

Константин Николаевич, входя, так сказать, в мужские обязанности, пока только посмотрел на это так сказать поместье. Оно его не впечатлило, показав самые дурные стороны. Держать такое маленькое поместье было никак нельзя. Либо вообще ликвидировать, либо увеличивать.

Надеяться же на государство было нельзя. Уже второй император государственных крестьян в крепость не давал, ограничиваясь «арендой», то есть денежной рентой на определенное количество лет. Князь Долгорукий, кстати, тоже имел две аренды за хорошую розыскную работу. Легкие деньги, но крестьян это не давало.

А вот презренный металл, эти гребенные деньги у князя были. Все-таки постоянно находится на глазах императора и получать августейшие благоволения, оставаясь без денег, это было смешно!

Единственно, что сдерживало попаданца — это то, что в столице стоимость крепостных было одной из самых высоких. Написал батюшке. Мол, дорогой папА, по повелению государя наконец-то женюсь и нуждаюсь в крепостных для поддержания в хорошем состоянии дома и вообще держать семью в приличном положении семьи. Сколько у вас стоят крепостные, скажем домашние служанки, комнатные мальчики, мужики по хозяйству, кухарки и протчие?

Написал он и о своих финансовых возможностях. Много получал Константин Николаевич, очень много, отцу и не снилось столько. Он ведь, если и не считать звонкого княжеского титула и громкой фамилии, был где-то чуть выше чиновничьей середины причем в провинции. Да Москва была в XIX век провинциальная глушь, вот так-то! Ну и уровень жалованья чиновников был соответственным. Николай Анатольевич, конечно, не бедствовал, но деньгами кидаться не мог.

Ответное письмо он отправил быстро, оно пришло где-то дней через десять. Сына поздравили с венчанием, понадеялись, что молодые обязательно приедут в Москву. Что же касается покупки крепостных, то в Москве, как и во всей России стоимость на них постоянно росла. Хотя, судя по показанным ценам, они все же стоили меньше, чем в Санкт-Петербурге. А самое главное, на что молодой князь Долгорукий в тайне надеялся, отец, опираясь еще на старинные связи, нашел продажу крепостных подешевле.

Всегда бывают случаи, когда вдруг домашняя прислуга становиться не нужна. А ведь ее поить-кормить надо. Вот и продают дешевле, лишь бы не содержать. В одном подмосковном поместье, вдова после смерти мужа оптом продавала сенных девок различной принадлежности.

«Говорят и это очень похоже на правду, что вдова Пелагея Петровна просто продает гарем покойного мужа, ей-то они не нужны, — ядовито писал Николай Анатольевич, — впрочем, это так, между нами, официально же продают кухарок, санных девок, есть также няньки и портомойки. Все бабы молодые, одно другой прелестней. Продают только оптом, потому и дорого. Но у тебя, я так думаю, денег должно хватить».

«Все-таки не держался, подколол названный отец, — с удовольствием подумал Константин Николаевич, — впрочем, надо даже мысленно называть его просто отец, а то ненароком спалишься. А он молодец видит ведь, я его обхожу, но ничего, держится. Хотя я его сын, родная кровь».

В общем, вопрос с прислугой откладывался, наемные слуги, едва только ввели в обязанности, тут же начали воровать, пришлось их обратно увольнять. И всю эту громадину трехэтажного здания была положена на двух слуг — Марфу и Гришу. Они, разумеется, старались, но соотношение рабочих рук и работ в новом доме было такого, что надеяться на качество не приходилось.

Тем более, барин и барыня и не особо старались. У него был медовый период, когда все старание и внимание было обращено на супруга. Уже в первую ночь он с большим трудом отбился от своей нареченной невесты. Елена Федоровна, хотя и верила в бога, как и большинство жителей Земли XIX века, но не понимала, почему они не могут заниматься любовью еще до венчания. Она ведь согласна, да и он тоже, а если она и забеременеет, то уже завтра они законно перед Богом и императором станут супругами.

Еле отбился, но Елена Федоровна на него сильно обиделась, так что даже весь следующий день и все венчание ходила злой. Но Константину Николаевичу уже было не до этого. Его бывшая девушка, которая отнюдь не считала, что она бывшая, все венчание старательно показывала, что она очень обижена. Причем, как старательно…

Император, а вместе с ним и отец сам был виноват. Мало того, что он запретил им встречаться и, в конечном итоге, венчаться, так еще и повелел провести венчание в дворцовой церкви. И сам там был и взрослых детей привел.

Тут все и раскрылось. Император, в принципе, хотел, как лучше, для себя, конечно. Показать старшей дочери любимой Марии Николаевне, что все уже у нее с Константином Николаевичем покончено и он обвенчался с другой. А получились, как всегда и очень плохо. Если раньше об этом мезальянсе знали буквально несколько человек, то теперь стали знать все. Мария Николаевна, не стыдясь, плакала, жених был откровенно зол, и даже император Николай Павлович метал молнии.

И хотя скандала не произошло, наоборот, не только император Николай, но и его дочь Мария Николаевна, и даже сын Александр Николаевич отдарись дорогими подарками, но Елена Федоровна пришла из церкви злобная, как масса мегер.

Их первая брачная ночь была злобной и ругательной с обоих сторон. Князю Долгорукому пришлось все рассказать, ну, почти все, об отношениях с дочерью монарха Марией Николаевной, о строжайшем запрете императора на любовь князя с ней, и, в конечном итоге, на августейший приказ жениться.

Его новоявленная жена сначала рвала и метала, причем в буквально смысле слова, постельное белье новобрачных, между прочим, дорогое итальянское, было порвано в клочки, откуда только сил нашлось у та называемой слабой девушки. И хотя потом они помирились (ослабли), но на утро Елена Федоровна так и осталась девушкой.

Так что это даже хорошо, что они уехали в струю столицу, развеялись, даже помирились. В конце концов, они теперь венчанные супруги и никто не в силах их разделить.