Наследник Воли

Глава 9

Я кивнул, анализируя ситуацию. Он юркнул в боковой проход, а я продолжил спускаться, замедляя шаг. Бежать нельзя. Бегство — это признание вины. Признание того, что мне есть что скрывать.

Так. Тайная Канцелярия. Инквизиторы Разума, следящие за соблюдением Ментального Регламента и имеющие право на «чистку» сознания. Что это за чистка мне пояснений не требовалось. Уж лучше умереть.

Их пси-конструкты явно зафиксировали мою чужеродную ментальную архитектуру и мои приемы, которые не вписываются в их «Волеведение». Будет допрос. Они, как охотники, почуяли дичь.

Значит, моя задача не стать дичью.

Моя задача стать серой мышью. Испуганным юнцом, который случайно разбудил в себе дар и теперь сам напуган до смерти.

Легенда должна быть безупречной. Никакой силы, никакой воли. Только страх и растерянность.

Решение принято. Тактика: полное подчинение. Маска: «Ярослав-пустота». Сохранять «Безмолвный шаг» на минимальном уровне, чтобы скрыть глубину, но не настолько, чтобы выглядеть подозрительно. Отвечать прямо, но с дрожью в голосе. Дрожь — хорошее прикрытие для ментального напряжения.

Я вошел в прихожую, намеренно ссутулив плечи и опустив взгляд. Я позволил рукам слегка дрожать. Я был идеальным изображением напуганного мальчика, столкнувшегося с непонятной и грозной силой.

В прихожей царило напряжение.

Григорий Вячеславович, бледный, но с прямой спиной, стоял лицом к лицу с тремя инквизиторами в мундирах стального цвета. Коллективное ментальное поле гостей давило на сознание своим безразличным, неумолимым порядком. От них передавалось стойкое ощущение — сопротивление бесполезно: они здесь закон, суд и палач в одном лице.

— …совершенно не понимаю, в чем может заключаться претензия, — говорил отец, и в его голосе я уловил тщательно скрываемую тревогу. — Стычка между братьями — дело внутрисемейное.

Так. На улице минимум двое, трое здесь. Пятеро оперативников для двух дворянских отпрысков. Чрезмерно. Значит, подозревают не просто в нарушении Регламента, их пси-конструкты зафиксировали мои всплески воли.

— Нарушение Ментального Регламента не является внутрисемейным делом, барон, — холодно парировал инквизитор в центре. Его взгляд скользнул по мне, когда я появился на лестнице. — Особенно когда фиксируется нестандартная активность.

— У нас есть… родственник, который служит в Канцелярии, — попытался надавить отец, видимо, имея в виду Глеба Багрецова. — Уверен, мы можем уладить это без лишнего шума.

— Служба родственника не отменяет процедуру, — инквизитор оставался непоколебим. Его ментальное поле было гладким и непроницаемым, как лед. — Ярослав и Владимир Нестеровы должны проследовать с нами для дачи показаний. Немедленно.

Так и есть. Допрос. Снизить уровень Безшумного шага до минимума, увести ядро сознания. Играть роль.

В этот момент с верхнего этажа, едва перебирая ноги, начал спускаться Владимир. Его лицо было белым как полотно, а глаза метались от отца к инквизиторам.

Владимир… Идеальная мишень для давления. Сломают за пять минут и его показания станут основанием для полноценной чистки. Если его заберут тоже, то мое положение осложнится. Крайне осложнится.

— Что происходит? — спросил он сильно встревоженным голосом.

— Вас обоих просят явиться в Канцелярию для выяснения обстоятельств инцидента, — инквизитор посмотрел на нас по очереди. Его взгляд не предвещал ничего хорошего. — Прошу проследовать.

Владимир замер, его глаза округлились от ужаса. Он беспомощно посмотрел на отца, потом на меня. В его взгляде читался немой вопрос и животный страх перед неизвестностью. Он был готов плакать, цепляться за что угодно, лишь бы не идти с ними.

Отец сжал кулаки, но понимал, что сопротивление бесполезно. Он лишь кивнул, и в его глазах читалось горькое осознание собственного бессилия.

Двое инквизиторов отвели Владимира в сторону. Ко мне подошел старший, со шрамом.

— Ты со мной, — коротко бросил он и жестом указал на дверь.

Меня вели к карете, и я чувствовал на себе тяжелый взгляд отца, стоявшего на пороге своего дома.

Карета тронулась с места, отъезжая от особняка, чей унылый фасад скрылся в темноте. Я сидел на жёстком кожаном сиденье, спиной к лошадям, и наблюдал за двумя инквизиторами. Напротив меня устроились старший и молодой, а рядом со мной, прижимаясь к стенке, сидел Владимир. От него исходила такая сильная дрожь, что ее можно было почувствовать через общее сиденье. Его дыхание было прерывистым, пальцы судорожно впились в колени.

Я закрыл глаза, делая вид, что дрожу не меньше брата, а на самом деле выстраивал защиту.

«Безмолвный шаг» работал на минимуме, делая мое ментальное присутствие призрачным, едва заметным фоном и в тоже время маскируя само применение этой техники.

Я полностью нырнул в воспоминания прежнего Ярослава и усиленно погружался в роль напуганного юноши, случайно разбудившего в себе дар и теперь горько жалеющего об этом. Роль должна была быть правдоподобной, с легкой дрожью в голосе, с неуверенными ответами.

Рядом с Владимиром, настоящая паника которого была почти осязаемой, моя наигранная тревога выглядела совершенно естественно.

Внезапно в сознании вспыхнул образ Лады. Ее серебристые волосы, спокойный взгляд, тихий голос. Если бы я был частью семьи Багрецовых, то такого не случилось бы. Я был бы с ней, их род защитил бы меня.

Стоп!

Я чуть не сжал кулаки, пытаясь выдавить из сознания эти мысли. Откуда они? Как я вообще мог прийти к таким выводам? Странно. Очень странно. Так, это позже. Не отвлекаться. Углубить легенду.

Карета выехала с Тихой улицы, и за ее маленьким зарешеченным окном поплыли убогие домишки Серебрянической слободы. Тусклый свет редких фонарей выхватывал из темноты кривые заборы, лужи и закрытие лавки.

Старший инквизитор, сидевший напротив, не сводил с меня холодных серых глаз. Его ментальное поле показывало абсолютную готовность к насилию без тени эмоций. Шрам над его бровью казался еще глубже в полумраке кареты.

Молодой, сидевший рядом, нервно постукивал пальцами по рукояти кинжала. Его щека подергивалась, а эмпатический фон выдавал смесь страха перед напарником и жгучего желания доказать свою состоятельность. Он старался выглядеть суровым, но получалось у него это плохо.

Анализ ситуации: бегство нецелесообразно и крайне рискованно. Даже если бы мне удалось нейтрализовать этих двоих… Мысль пронеслась молнией: резкий ментальный импульс техникой Молот в солнечное сплетение старшего, одновременно физический удар в гортань молодому. Захват оружия, прорыв через дверцу…

Но это самоубийство. Снаружи трое всадников, возница. Все — тренированные маги. Радиус поражения слишком велик. Даже если прорваться — меня будут разыскивать как опасного преступника. Легенда будет уничтожена. Доступ к архивам Багрецовых, к знаниям, к Ладе — особенно к Ладе… все это станет невозможным.

А значит, и моя главная цель — стать главой сильнейшего рода в Империи — обратится в прах.

Я не просто хочу власти. Мне нужна власть. Такая, чтобы никто и никогда не мог вот так прийти и увезти меня в карете для "беседы". Чтобы мое слово значило больше, чем формальный повод любого инквизитора. Чтобы сама система служила мне, а не я был ее винтиком.

Я должен возродить Дом Нестеровых не ради славного имени. Я должен сделать его сильнее Орловых, хитрее Волынских, могущественнее самого Князя-Хранителя. Чтобы наш герб вызывал не насмешку, а страх. Чтобы наш дом был неприступной крепостью, куда Тайная Канцелярия не сунется без моего разрешения.

И ради этого… ради этого я сейчас сожму зубы и сыграю свою жалкую роль. Потому что иногда, чтобы стать непобедимым, нужно сначала научиться безропотно подчиняться. Чтобы завтра диктовать условия тем, кто сегодня диктует их тебе.

Может, открытое противостояние? Еще хуже. Любое применение моих настоящих техник станет доказательством аномалии. И они сильнее меня, их слишком много. Они поймут, что я не тот, за кого себя выдаю. Последует не допрос, а полноценная "чистка" сознания.

Следовательно — только полное подчинение. Принять их правила. Играть роль. Ждать. Наблюдать. Искать слабые места в их системе.

Я подавил в себе импульс действовать, еще глубже погружаясь в роль прежнего Ярослава.

И тут из глубин чужой памяти поднялась волна животного, иррационального ужаса — того самого страха, который испытывал настоящий Ярослав при одной мысли о Тайной Канцелярии. Этот страх был липким и цепким, он парализовал волю, заставляя тело неметь.

Подавить. Это не мой страх. Чужое тело откликалось с опозданием. Ладони стали влажными, дыхание перехватило. Это была не игра, а настоящая паника, унаследованная вместе с нейронами и мышечной памятью от прежнего Ярослава.

Они сейчас увидят этот страх. Сочтут его искренним. Используют.

Эта мысль пронзила меня сильнее любого лезвия. Мой расчетливый ужас и его примитивная, животная трусость сливались воедино, создавая идеальную, но неуправляемую маску. Тело предательски задрожало по-настоящему.

И от этого меня разрывало на части. Я ненавидел страх больше всего на свете.

Молодой инквизитор фыркнул, уловив внешние проявления этой внутренней битвы.

— Смотри-ка, совсем обмяк, — пробормотал он с презрением. — Трусливая тряпка.

Есть точное попадание. Прямо в мое самое больное место. Я, который всегда боялся только одного — бояться, теперь вынужден изображать и испытывать настоящий страх.

Никогда такого не будет!

Гнев настоящего меня, Алексея Воронцова, холодный и яростный, тут же пересилил негативное чувство. Дрожь прекратилась, внутри стала подниматься энергия.

И в этот миг я почувствовал, как ментальные щупы старшего инквизитора, до этого пассивно сканировавшие фон, резко обострились и сфокусировались на мне. Он уловил внезапное изменение, всплеск воли. Его пальцы непроизвольно сжали рукоять кинжала.

Он заметил. Применить «Шепот».

Мгновенно активировав «Шепот», я направил в его сознание точечный импульс крайне низкой интенсивности — усиление его собственной уверенности в правильности первоначальной оценки. «Просто испуг… обычная реакция… ничего особенного…»

Одновременно я снова погрузился в воспоминания настоящего Ярослава, вытащив на поверхность самый жалкий, самый унизительный эпизод его жизни, позволив этому чувству затопить меня.

Они не должны видеть даже тени сопротивления. Они не должны видеть того, что я не боюсь.

Не сопротивляться. Усилить страх. Терпеть. Так надо.

Мои плечи снова ссутулились, дыхание стало прерывистым. Щупы старшего поводили из стороны в сторону, затем снова стали ровными и безразличными. Угроза миновала.

Через некоторое время карета резко свернула в узкий, темный переулок и остановилась. Старший инквизитор поднялся.

— Приехали. Выходи, не задерживайся, — его голос прозвучал глухо, без эмоций.

Я вышел из кареты и оказался перед массивным зданием из темного, почти черного камня. Оно было лишено каких-либо вывесок или украшений. Лишь слабый, едва уловимый ментальный гул, исходящий от стен, и абсолютная, неестественная чистота на гранитных ступенях выдали особый статус этого места.

Это было здание Тайной Канцелярии психических расследований.

Молодой инквизитор толкнул меня в спину, направляя к массивной дубовой двери без ручки. Старший шел позади, его присутствие ощущалось как холодное пятно между лопаток. Дверь бесшумно отъехала в сторону, пропуская нас в здание. Позади слышалось сопение Владимира.

Внутри пахло старым камнем, воском и чем-то едким, напоминающим озон после грозы. Мы прошли по длинному коридору, освещенному тусклыми шарами холодного света, встроенными в высокий потолок.

Нас привели в небольшую комнату с голыми стенами и столом. Моего брата быстро увели, и один из инквизиторов сквозь зубы бросил мне:

— Пошли.

Меня провели в другую, такую же аскетичную комнату. Посередине стоял простой стол и два стула.

На стуле сидел подтянутый мужчина лет сорока в мундире стального цвета. Его волосы были коротко подстрижены, лицо — осунувшееся, с умными, пронзительными глазами, которые изучали меня с холодным любопытством.

Ментальное поле следователя ощущалось как пучок острых, колючих щупов, готовых в любой момент вонзиться в мое сознание.

Профессионал. Осторожность.

— Садись, — сказал он, указывая на стул напротив. Голос ровный, выхолощенный, будто отсканированный и лишенный эмоций. — Я дознаватель Решетов. Думаю, что мы управимся быстро.

Угроза замаскирована под формальность. "Быстро" может означать все что угодно — от скорого освобождения до ускоренной чистки.

Я сел, вжимаясь в жесткое сиденье. Вместо того чтобы создавать активный барьер «Безмолвного шага», я поступил иначе. Я свернул свое ментальное присутствие внутрь, сжал его до минимальных размеров, оставив снаружи лишь тончайшую оболочку — естественный, почти нулевой фон этого тела, который они и ожидали увидеть от «пустоты».

Это было похоже на то, как улитка прячется в раковину, оставляя снаружи лишь неприметную дверцу. Энергия не маскировалась, а просто уходила вглубь, в те слои сознания, куда их щупы не могли проникнуть без полноценного взлома.

— Начнем с твоего конфликта с братом несколько дней назад, — сказал Решетов, положив руки на стол. — Мы зафиксировали ментальные всплески необычной природы. Что скажешь?

Информация подтверждена. Следящий пси-конструкт — их артефакт. И они видят только последствия, а не сами техники. Это хорошо. Главное — не дать им просканировать мой ментал достаточно глубоко.

Я сделал вид, что сглотнул ком в горле, опустил взгляд. Внутренне я продолжал удерживать сознание свернутым, как тот самый клубок, оставляя снаружи лишь дрожащую оболочку "пустоты".

— Мы поссорились… — тихо проговорил я. — Он оскорблял меня, а я просто ответил. Не думал, что так получится.

Решетов медленно кивнул. Его ментальные щупы уперлись в мое свернутое поле. Они скользили по поверхности, натыкаясь на пассивную, почти инертную оболочку.

Ищет активное сопротивление. Не найдет. Но и поверить не может — аномалия-то была зафиксирована.

— «Просто ответил»… Интересная формулировка, — холодно произнес дознаватель.

Давление возросло. Щупы стали острее, настойчивее, пытаясь продавить пассивность. Он явно не понимает, как такое возможно: активной защиты нет, но и доступа к ядру — тоже. Это его злит и настораживает.

— Только вот скажи мне, — его голос стал тише. — Откуда у юноши, официально признанного «пустотой», столько навыков? Навыков, которые позволили не просто противостоять брату, но и пробить его защиту?

Вот он, главный вопрос. Они не могут объяснить феномен. Не могут его каталогизировать. А что нельзя каталогизировать — то подлежит уничтожению.

Я позволил внешней оболочке дрогнуть, имитируя всплеск страха.

— Я… я не понимаю, о чем вы. Я просто читал книги отца… и иногда что-то получалось. Сам не знаю как.

Слишком слабое объяснение. Он не купится. Нужно что-то еще, но что? Никаких техник Волеведения — их паттерны известны и будут распознаны. Никаких своих приемов — их сочтут враждебной аномалией. Тупик.

— Или вот еще вопрос… — Решетов наклонился вперед, и его щупы сомкнулись вокруг моей свернутой воли, словно удав. — Откуда у тебя умения, чтобы пытаться преодолеть энергетический потолок Волеведения?

Знают и об этом. Следят постоянно. Значит, любая активность будет замечена. Любая попытка защититься — раскрыта. Как выиграть, не делая ни одного хода?

— Я… не понимаю, как это сделать! — я широко раскрыл глаза, изображая панику, и позволил внешней оболочке на мгновение "порваться", показав хаотичные всплески отчаяния. — Я не умею этим управлять! Я не знаю, что вы хотите!

Это не сработает. Он видит противоречие: пассивное поле, но при этом — следы мощной активности. Он не отступит.

И, наверняка, у него ещё один козырь в рукаве — пси‑конструкт, который следил за моей схваткой с Багрецовыми. И как побить тот козырь, я совершенно не знал: там мои всплески воли были в десятки раз интенсивнее.

В этот момент дверь открылась. Вошел еще один инквизитор, наклонился к Решетову и что-то быстро прошептал.

Решетов медленно поднял брови, его взгляд стал тяжелее. В его ментальном поле вспыхнуло холодное удовлетворение. Когда его коллега вышел, он слегка наклонился ко мне.

— Твой брат, Владимир, — голос Решетова прозвучал зловеще тихо, — дает показания. Подробные. Он описывает твои техники, как не известные Волеведению.

Все. Это конец. Они получили прямое свидетельство нарушения Ментального Регламента. Теперь мое пассивное сопротивление выглядит не как беспомощность, а как упорное сокрытие.

— В Канцелярии, — Решетов откинулся на спинку стула, и в его глазах не осталось ничего, кроме ледяной уверенности, — нам даже не нужны неопровержимые доказательства. Для «чистки» нам достаточно обоснованных подозрений.

Он помолчал, давая мне прочувствовать свои слова и уверенно продолжил:

— И этих подозрений, поверь, уже более чем достаточно.