Наследник Воли

Глава 24

Гул в храме перешел в напряженное, зловещее шипение и сотни пар глаз впились в немую невесту. Агриппина Петровна застыла с окаменевшей улыбкой, а Гордей Семенович медленно повернул голову, его взгляд стал лезвием, сканирующим зал в поисках виновника. Митрополит нахмурился, его бас прервался.

Мой «Эмпатический радар», работавший на пределе, уже засек источник. Тончайшая, почти неосязаемая игла чужой воли, вонзившаяся в энергетический узел у основания горла Лады. Техника высшего класса: точечная блокада, сбой в системе. Почерк был утонченным, ядовитым.

Волынский. Он стоял у колонны, притворяясь равнодушным, но по тончайшему резонансу его ментального поля я вычислил канал атаки.

Я не стал искать и взламывать блок. Это заняло бы время и вылилось в грубую ментальную схватку прямо в храме — именно то, что нужно было Волынскому.

Вместо этого я сделал шаг вперед, закрыв Ладу от прямых взглядов зала, и положил свою руку поверх ее холодных, дрожащих пальцев. Физический контакт. Канал.

Через прикосновение я послал сфокусированный импульс четкой воли. Он не дает тебе говорить? Не надо. Кивни.

Я встретился с ее полным ужаса и бессилия взглядом и тихо, но так, чтобы слышала только она, произнес:

— Кивни ему. Сейчас.

Она, почти не осознавая, повиновалась чисто физически и несколько раз кивнула митрополиту подтверждая свое согласие.

И в ту же секунду мой голос, низкий, ровный и не допускающий сомнений, заполнил пространство под сводами:

— Она говорит — да.

Я вложил в эти слова констатацию факта и абсолютную уверенность. Моя воля, прошедшая через сотни допросов и пробивавшая изощренные психические блокады, резонировала с сущностью Лады.

— Ее воля едина с моей, — продолжил я, глядя поверх голов в ту сторону, где стоял Волынский. — И никто не вправе ее заглушить.

Под давлением моего уверенного поля и резонанса с её истинным «я», хирургическая игла Волынского дрогнула и сломалась. Лада вздохнула полной грудью, и из ее груди вырвался сдавленный, но четкий звук:

— Д-да… Да!

Это было больше похоже на всхлип, чем на клятву, но этого было достаточно. Митрополит, кивнул, как будто так и должно было быть, и продолжил:

— Ярослав Григорьевич, готовы ли вы принять волю своей избранницы как свою, а свою — как ее? Готовы ли вы поклясться делить с нею хлеб и соль, радость и печаль, в здравии и в немощи, отныне и до скончания дней ваших?

— Готов, — отчеканил я.

— Так да будет скреплен союз чашей общей судьбы, — провозгласил митрополит.

К нам подошли дьяконы. На бархатной подушке лежала массивная, древняя серебряная чаша, полная темного, густого виноградного напитка, от которого тянуло пряностями и медом. Это был ритуальный напиток «Слияния судьбы». По традиции, мы должны были отпить из нее по очереди.

Лада, все еще бледная, взяла чашу дрожащими руками и поднесла к губам. И в этот миг я уловил едва уловимый, чужеродный оттенок в аромате — горьковатый, металлический, похожий на миндаль.

Техника «Взгляд орла» молниеносно дала ответ: в напитке — психический токсин, что-то вроде сыворотки правды. Выпьешь такой — и все истинные мысли, все страхи и сомнения вырвутся наружу в неконтролируемом потоке.

Я действовал на опережение. Пока она лишь прикоснулась губами к холодному серебру, я мягко взял чашу из ее рук.

— Моей невесте достаточно и капли, чтобы разделить со мной судьбу, — произнес я с легким наклоном головы.

Я сделал вид, что отпил сам, и передал чашу обратно дьякону. Ритуал был соблюден, никто не заметил, что мы не пили.

Митрополит воздел руки.

— Предками виденно, родом утверждённо, волей скреплённо! Объявляю вас, Ярослав и Лада, мужем и женой!

Орган грянул победный аккорд.

Брак был заключен. Первый рубеж взят.

Я стоял, слушая оглушительные аккорды органа, внутри царила ледяная, аналитическая тишина.

Его атака была слишком точечной и дерзкой, чтобы быть импровизацией. Он не стал бить по мне напрямую — он выбрал Ладу, с целью не просто сорвать свадьбу или публично нас опозорить.

Мой взгляд, будто случайно, скользнул по залу, фиксируя позиции.

Волынский у колонны. Легкая, едва уловимая улыбка тронула его губы. Не злорадство, а удовлетворение знатока, оценившего удачный ход. Интересно. Очень интересно.

Строганов в тени. Его внимание, как холодный луч прожектора, было разделено между мной и массивной фигурой Любищева у дальних дверей. Между ними висело незримое, давящее поле молчаливого противостояния. Два паука в одной банке. Мой прорыв стал для них новым фактором в их собственной борьбе.

Любищев. Его ледяной взгляд скользнул по мне, будто фиксируя в памяти номер образца. Ни одобрения, ни порицания, только констатация: объект проявил нестандартную реакцию. Его присутствие здесь, наряду с Строгановым, означало одно: моя персона перешла из разряда «местной аномалии» в статус «объекта стратегического интереса».

Волынский точно действовал с чьего-то молчаливого одобрения. Но чьего? Не Строганова — между ними холодная война. Значит… Любищев? Зачем главе Департамента Контроля понадобилось препятствовать моей свадьбе? Или это надо Волынскому, а Любищев не против? Или тут что-то совсем другое?

От дальнейшего анализа меня оторвала Лада. Она обернулась ко мне, ее пальцы сжали мою руку с силой, в которой смешались остатки испуга и внезапное облегчение.

— Спасибо, — прошептала она еле слышно в звуках органа. — Спасибо. Я… я не знаю, что это было, но оно отпустило, когда ты взял мою руку. Я почувствовала…

Она замолчала, подбирая слова, и ее взгляд стал ясным, почти сияющим.

— Я почувствовала, что за мной есть стена. Что я не одна. Впервые… впервые я не просто Лада Багрецова, а я твоя жена. И мне с тобой не страшно.

Она улыбнулась, и на миг она показалась мне не инструментом, активом или загадкой, а просто девушкой, которая только что обрела защиту и почувствовала себя в безопасности.

Надо ее поддержать. Я наклонился к ее уху и тихо произнес:

— Лада, договор в силе, теперь ты под моей охраной. Поздравляю с нашим союзом.

Она кивнула с радостным видом, и ее плечи, до этого напряженно поднятые, наконец опустились.

В карета, увозившей нас от храма в родовое поместье Багрецовых, было душно и тихо. Шум толпы остался снаружи, сменившись грохотом колес по брусчатке.

Мы сидели напротив друг друга. Лада сняла фату, и ее лицо, бледное в полумраке кареты, было обращено к окну, но я чувствовал, что ее что-то беспокоит. Видимо, она уловила перемену в моем отношении.

— Ярослав… — ее голос прозвучал тихо, прерывисто, словно она боялась нарушить эту ледяную тишину. — Все в порядке? Ты… ты молчишь.

Я медленно перевел на нее безэмоциональный взгляд оценивающего оперативника.

— Все идет по плану, — ответил я ровным тоном. — Церемония завершена, формальности соблюдены.

Она содрогнулась, будто от удара. Ее пальцы вцепились в складки шелкового платья.

— По плану? — она прошептала, и в ее голосе задрожали слезы, которые она отчаянно пыталась сдержать. — Ярослав, что… что случилось? Раньше все было иначе. А сейчас ты смотришь на меня, как… как на чужую.

Я позволил паузе затянуться, наблюдая за ее реакцией. Искренняя ли это боль? Или это часть игры, продолжение того же замысла, что оставил в моей голове ее сияющий образ, заложенный ее родителями?

— Раньше было раньше, — произнес я наконец, отчеканивая каждое слово. — На балу мы с тобой заключили сделку, помнишь? Я забираю тебя от родителей к себе, а ты помогаешь получить мне доступ к знаниям твоего рода. Свою часть сделки я выполнил — по свадебному договору после церемонии ты переезжаешь к нам, в имение Нестеровых в Слободе.

Ее лицо исказилось от боли. Слезы потекли по щекам, оставляя мокрые следы.

— Но я думала… я надеялась… — она бессильно замолкла, не в силах подобрать слова.

Играет? Или по-настоящему? Неважно, главное — она должна была понять правила новой, теперь уже моей игры. Или подтвердить мои худшие подозрения, попытавшись воздействовать снова.

— Соберись, Лада, — сказал я. — Скоро мы будем у вас и нам предстоит пир, а потом — архивы твоего рода. Я ожидаю, что ты выполнишь свою часть договора.

Она резко вытерла слезы тыльной стороной ладони и выпрямилась. Боль в ее глазах медленно сменялась обидой, а затем — тем же холодком, который она увидела во мне.

— Хорошо, — выдохнула она. — Как скажешь, мой муж.

Хорошо. Реакция указывает на искреннее разочарование. Это значит, что ее последующие действия будут мотивированы обидой и желанием доказать свою ценность, а не скрытым планом. Это управляемо.

Я откинулся на спинку сиденья, закрыв глаза и делая вид, что отдыхаю.

Дыхательная практика для набора энергии. Вдох через нос — медленный, на шесть ударов сердца. Всеначальная энергия втягивается через Узлы стоп и копчика, сгущается в солнечном сплетении. Выдох через чуть приоткрытый рот — на восемь ударов. Шлаки, чужая энергетическая грязь, следы усталости — наружу. Повтор цикла. Каждый круг — плюс к общей готовности, уплотнение «Кокона».

«Безмолвный шаг» на минимуме, постоянно. Фоновая невидимость.

«Эмпатический радар» в активный режим, сканируем эмоциональный фон зала.

Защитный ментальный «Кокон» выставить в режим «Шум» и «Зеркало».

Постоянная готовность к мгновенному отражению любого зонда или провокации. Фокус — на Гордея и Агриппину, Волынского. Смотреть за Строгановым, Любищевым.

Ладу тоже держать в поле зрения. При необходимости — точечный «Шепот» для стабилизации или коррекции поведения.

Архив: ждать ее сигнала. Время на проникновение — не более 20 минут.

Карета замедлила ход. За окном проплыли массивные, похожие на крепостные, ворота имения Багрецовых.

Приехали. Работаем.

Пир в главном зале чертогов Багрецовых был дорогим. Дорогим напоказ: длинные столы ломились от дичи, изысканных блюд и напитков. Музыка гремела, смешиваясь с гулом сотен голосов — светский лепет, полный двусмысленных комплиментов, тонких угроз и вежливых поздравлений, под которыми клокотал океан интриг.

Почти сразу же после новых поздравлений в наш с Ладой адрес, ко мне подошел степенный дворецкий и, склонившись, тихо произнес:

— Граф Багрецов просит вас уделить ему минуту в библиотеке. По делу, не терпящему отлагательств.

Я кивнул и, извинившись перед Ладой и соседями по столу, последовал за слугой.

Провести анализ. Вызов в разгар пира. Возможные причины: обсуждение инцидента с Волынским, проверка на лояльность перед обрядом или дополнительные условия или угрозы. Нужно быть готовым ко всему, поддерживать легенду «контролируемого зятя».

Библиотека Гордея Семеновича была такой же, как и он сам: массивной, холодной и полной скрытых механизмов. Хозяин кабинета стоял у камина, не глядя на пламя. Когда дверь закрылась, он повернулся, уперев в меня свой сканирующий взгляд.

— Через два часа начнется Обряд в родовом святилище, — произнес он, и его голос обрел странную, гипнотическую глубину. — Только после него союз будет скреплен не просто печатями на бумаге, а силой крови. Только тогда вы будете мужем и женой в глазах предков и закона и только после него Лада станет по-настоящему твоей.

Внезапно в воздухе повеяло сладковатым, знакомым ароматом духов — полынь и что-то цветочное. И это был не запах из библиотеки — так пахла заложенная в мой ментал проекция Лады. Осторожный, почти неосязаемый щуп Гордея коснулся моего сознания, пытаясь вызвать и усилить тот самый изолированный «образ» Лады, который был вшит в меня.

Проверяет, работает ли его инструмент. Подыграть.

Я позволил краю образа всплыть на поверхность, окрасив голос едва уловимым тембром «привязанности».

— Я понимаю, — ответил я, глядя в пустоту и делая вид будто смотрю внутренним взором на лицо Лады. — И очень жду этого момента.

Гордей наблюдал за мной с ледяной концентрацией хирурга. Вскоре напряжение в его ментальном поле ослабло, сменившись холодным удовлетворением. Инструмент в порядке, контроль установлен. Теперь можно говорить о делах.

— Хорошо, — сказал он уже обычным, сухим тоном, и сладкий привкус в воздухе исчез. — А теперь о насущном. Что это было с Ладой в храме? Я почувствовал вмешательство.

Я мгновенно перестроился, вернувшись к холодной аналитике, но оставив легкую, едва заметную «озабоченность» в интонации — заботу о «своей» Ладе.

— Атака на Ладу, — ответил я, слегка сжимая кулаки, как бы от возмущения. — Точечная блокада голосового узла, исключительно тонкая работа. Цель, как мне видится, — проверить меня и опозорить нас обоих.

Старший Багрецов нахмурился и резко, с придыханием спросил:

— Кто посмел?

— Дмитрий Волынский. Он же отравил ритуальное вино «эликсиром откровения». Я почувствовал и мы не стали пить.

Багрецов замер, гнев в его глазах был неподдельным.

— Волынский… Это уже не просто конкуренция в Совете Двенадцати за голоса или склока из-за уральских рудников… Это объявление войны. В день, когда должен свершиться Кровный Союз.

Он посмотрел на меня взглядом стратега и продолжил:

— Он десятилетиями плел свои сети: его люди в судах блокируют мои иски, его корабли душат мою торговлю в Балтике, а теперь, через младшего брата Льва, он вхож к самому Любищеву. Раньше он действовал из тени, а теперь почти в открытую. Выбрал тебя первой мишенью как слабое звено в нашем новом союзе. Ну что ж.

Он ненадолго задумался и подошел ближе ко мне.

— Одному мне с ним не справиться. Его методы… тоньше моих. А твои, как я вижу, — еще тоньше. У Нестеровых теперь есть титул и воля, а у Багрецовых — ресурсы и влияние. Волынский бьет по нам обоим. — Взгляд Гордея стал жестким, как кремень. — Есть смысл объединить силы: координировать действия, делиться информацией. Его нужно вывести из игры, пока он не раздавил нас поодиночке.

Я сделал вид, что обдумываю, позволив на лице отразиться эмоциям «желанием защитить» и «гневом на обиду».

— Он угрожает Ладе, — сказал я твердо, вкладывая в слова нужный ему оттенок. — Значит, он мой враг. Я согласен.

Гордей кивнул, довольный, он видел то, что хотел: молодого мужа, чьи чувства и ярость можно направлять.

— Хорошо, обсудим детали после Обряда. А сейчас возвращайся к дочери.

Я вышел, сохраняя на лице озабоченное выражение. Только за дверью, в пустом коридоре, я позволил себе мысленно улыбнуться. Он купился. Багрецов уверен, что держит меня на крючке, а значит, не будет искать другие рычаги давления. Его слепота станет его слабостью.

Так, у меня есть два часа, чтобы добраться до архивов. Нужно дождаться удобного момента.

Я держался с холодной, безупречной учтивостью. Танцевал с Ладой — наш танец был отточенным, грациозным, но лишенным всякой искры. Она двигалась, как изящный автомат, ее лицо застыло в светской маске, лишь глаза иногда выдавали внутреннюю бурю. Я отвечал на бесконечные тосты, ловил оценивающие взгляды Орловых, насмешливый прищур Волынского, тяжелый, всевидящий взгляд Строганова. Любищева не было видно, возможно, он ограничился только официальной церемонией.

Все это было ширмой, настоящая цель ждала в другом крыле дворца.

Возможность представилась, когда Гордей, поддавшись нажиму гостей, погрузился в долгую, шумную беседу о квотах на магические кристаллы. Лада, будто невзначай, коснулась моего локтя.

— Мне душно, — произнесла она условленную фразу. — Не показать ли тебе зимний сад? Там коллекция редких растений отца.

Я кивнул, извинившись перед группой аристократов. Мы выскользнули из зала через боковую дверь и роскошные, безлюдные коридоры дворца поглотили нас. Лада шла быстро, не оглядываясь, ее шелковое платье шуршало по мрамору.

Через лабиринт переходов мы вышли к массивной дубовой двери, украшенной сложным геометрическим узором, в котором узнавались очертания защитных рун. Здесь не было охраны — ее заменяла сама дверь.

— Архив рода Багрецовых, — прошептала Лада, останавливаясь.

Я медленно выдохнул. Вот она, моя цель.