Наследник Воли

Глава 11

Я стоял посреди зала, быстро оценивая ситуацию. Времени час. Дорога даст еще минут сорок. Нужно действовать быстро.

План: сейчас минимизировать последствия голода и изолятора. Еда, питье, холодные обтирания. Потом экстренное энергетическое восстановление и сканирование техник из Волеведения, которые мне пригодятся на балу. Вперед.

Через час карета резко тронулась, ее колеса застучали по мокрому булыжнику. Накрапывал летний дождь, серые тучи низко нависли над городом, словно придавливая его к земле. За затянутым дождевыми струйками стеклом проплывали расплывчатые огни фонарей и темные силуэты домов.

Я сидел в тесной, душной карете, пытаясь сфокусироваться на дыхании, на поддержании «Безмолвного шага». Напротив, погруженный в тень, сидел отец в своем парадном, темно-зеленом камзоле с напряженным лицом.

Рядом с ним, развалившись, сидел Владимир. Брат был одет пышно и вычурно — бархатный кафтан с огромными рукавами, волосы уложены и зачесаны назад. Он бросал на меня презрительные взгляды, полные яда. Похоже, сейчас начнет.

— Скажи-ка братец, — произнес Владимир, вонзив в меня свой взгляд. — Что ты там такого на меня напустил, что нас обоих чуть не стерли в порошок в Канцелярии?

Я обратился к отцу, полностью игнорируя Владимира:

— Отец, ты уверен, что стоит брать на бал того, кто сломался при первом же допросе? — сказал я и перевел взгляд на побледневшего брата. — Это бросает тень на весь наш род. Может, ему лучше остаться?

Отец тяжело вздохнул, проводя рукой по лицу.

— Вы оба ведете себя как дети. Но Ярослав прав в одном — сегодня нам нужна безупречность, — устало сказал он и строго посмотрел на Владимира, — Еще одно слово — и ты вернешься в усадьбу. Понял?

Владимир побледнел еще сильнее, его пальцы впились в бархат рукавов.

— Ты слушаешь этого выродка? Он…

Я не дал ему закончить.

— Ты уже показал свою природу, — оборвал я его. — Интересно, что же так тебя испугало, что ты начал свидетельствовать против своего рода?

Воздух в карете стал густым, напряженным. Отец замер, его взгляд метнулся от моего спокойного лица к кипящему брату.

— Хватит! — громко сказал отец, выходя из себя. — На балу я ожидаю от вас обоих образцового поведения. А о твоих… показаниях, Владимир, мы поговорим позже.

Мой эмпатический радар, работавший на пределе, улавливал исходящие от брата волны раздражения и черной, удушающей зависти. Что это, обычная зависть или наведенная программа? Откуда такая ненависть?

Я еще раз быстро его просканировал. Следов ментальных закладок, которые я разрушил ранее, я в нем больше не чувствовал. Других ментальных воздействий я тоже не нашел. Может, не там ищу? Что я упускаю с ним?

Но это все потом, сейчас нужно понять диспозицию на балу.

Я посмотрел на отца, который задумчиво разглядывал улицу за окном.

— Отец, я не успел подготовиться к тонкостям этикета. Детали сейчас не важны, нужно самое главное. Кто ключевые фигуры? На что обращать внимание? Какой регламент?

Григорий Вячеславович тяжело вздохнул, его пальцы сжали рукоять трости.

— Сначала — официальное представление Князю-Хранителю, Матвею Ильичу Оболенскому. Затем — ужин, неформальное общение, где все и решается. Потом — небольшой турнир-демонстрация Волеведения. И в завершение — бал. Хоть с этим у тебя проблем не будет.

С этим у тебя проблем не будет. Хм, как сказать.

— Понял, нужны подробности.

— Сначала все соберутся в Большом зале, — отец говорил отрывисто, по-военному четко. — Князь будет на возвышении. Подходим только когда вызовут. Поклон по рангу, смотри в глаза, но не вызывающе. Первым не заговаривай.

Карета подпрыгнула на очередной колдобине и отец ненадолго умолк.

— Потом — ужин и турнир. Это не бой до смерти, — продолжил он и посмотрел на меня пристально, — а демонстрация техник Волеведения. Базовые техники: щит, ментальный толчок, создание простейшей иллюзии и тому подобное. Требуется показать контроль.

Он наклонился ко мне, акцентируя внимание на своих словах.

— Будут искать тех, кто не владеет собой. Не дай им повода. Ты не должен проявлять эмоции. Кто даст волю чувствам — тот проиграл: значит, воля очень слаба.

С турниром разберусь, чувства гасить умею. Нужно узнать, как далеко я могу зайти.

— А если спровоцируют? — уточнил я.

— Парируй. Но элегантно. — В его глазах мелькнула старая боль. — С Волынскими… не поддавайся на грубость. Их сила — в интригах. Если открыто нападут — защищайся, но без излишней жестокости. Покажи, что ты выше. Князь это ценит.

— А если… — я сделал небольшую паузу, выбирая слова. — Если придется показать что-то большее, чем базовые техники?

Отец нахмурился и внимательно посмотрел на меня, его пальцы снова сжали трость.

— Откуда у тебя возьмется большее? — удивленно спросил он, но тут же выражение его лица сменилось. — Ладно, Багрецов упоминал о том, как ты прошел их проверку… Если ты вдруг будешь что-то показывать большее, то убедись, что это выглядит как инстинкт, как неконтролируемый выброс дара, а не как выученная техника. Понимаешь разницу?

Я кивнул. Именно так я и выжил в камере у Решетова. Но можно использовать еще один способ — его я приберегу для особых случаев.

— И какова наша цель на бал?

— Показать, что род Нестеровых жизнеспособен. Что в нас еще есть сила. Что мы достойны союза с Багрецовыми. Один кивок Князя — и мы под защитой на годы. Малейшая слабина — и нас сомнут.

— Тайная Канцелярия будет?

— Обязательно. Инквизиторы будут наблюдать. Строганов, будь уверен, не пропустит такого.

— Кто еще представляет угрозу?

Отец отвел взгляд, его лицо омрачили тяжелые воспоминания.

— Орловы. Могут изящно унижать у всех на виду. Но особенно будь осторожен с Волынскими. Они будут провоцировать, выставлять нас слабыми. Твоя задача — не поддаться, но и не опуститься до грубости. Проявить волю. Достоинство.

Барон Нестеров обвел нас с Владимиром взглядом и с нажимом сказал:

— Это не просто светское мероприятие. Это смотрины. Оценка жизнеспособности рода. Нас будут оценивать все: конкуренты, союзники, Тайная Канцелярия.

Отец сделал паузу и продолжил с тревогой:

— И сам Князь-Хранитель. Он презирает слабость, ему нужно проявление силы, воли, самообладания. Еще раз повторю, один его кивок, одно слово одобрения станут щитом над нашим родом. Никто не посмеет тронуть тех, кого он заметил.

— Я покажу себя как надо, отец, — оживился Владимир. — Князь обязательно обратит внимание на меня.

Отец бросил на него особенный взгляд, но не как не прокомментировал.

— И последнее, Ярослав, — старший Нестеров понизил голос. — Багрецовы будут наблюдать. Особенно Гордей. Он будет оценивать не только тебя, но и реакцию других на тебя. Твои успехи — это плюс к их репутации. Твои провалы…

Он не договорил, но все было и так ясно. Если нас спишут как род на этом балу, то свадьбы не будет. И всего того, что эта свадьба дает.

— Значит, нельзя провалиться, — констатировал я.

— Нельзя, — коротко подтвердил отец. — И запомни, сын… Сегодня ты представляешь не только себя. Ты представляешь всех, кто носил нашу фамилию до тебя. И всех, кто, возможно, будет носить ее после.

Он откинулся на спинку сиденья, закрыв глаза, словно эта речь истощила его.

Основное я узнал. Буду рядом с отцом, он подскажет, что и как. В остальном разберусь на месте. Я снова сделал дыхательную технику по набору энергии. Она мне понадобится.

Резиденция Великого Князя возникла впереди как белокаменная громада, подсвеченная факелами. Мощь чувствовалась в каждой линии — толстые стены, узкие окна, золоченые купола, напоминающие шлемы.

У массивных дубовых дверей, украшенных гербом Оболенских — вздыбленный единорог — стояли швейцары в алых ливреях. Их ментальные щупы скользили по каждому гостю, проверяя приглашения и благонадежность. Я усилил «Безмолвный шаг», растворяя свое присутствие в фоновом шуме. Щуп скользнул по мне, не зацепившись, и мы прошли.

Мы вошли в главный зал.

И тут на меня обрушился настоящий ментальный ураган. Сотни сознаний, переплетенных в оглушительный хор эмоций, амбиций, страхов и интриг. Это было похоже на вход в печь. Я едва не отшатнулся, инстинктивно усиливая «Кокон». Мой «Эмпатический радар» захлебнулся, пытаясь отфильтровать этот хаос.

Соберись. Дыши.

Зал был огромен. Паркетный пол, отполированный до зеркального блеска, отражал свет десятков хрустальных люстр с подвесками. Вдоль стен, под темными портретами предков, ломились столы от яств.

Воздух гудел приглушенным гулом голосов, звяканьем бокалов, шелестом дорогих тканей. Группы аристократов стояли, словно островки в этом море света и гула голосов — бархатные камзолы, расшитые золотом платья, блестящие драгоценности. От них волнами исходили ментальные вибрации — надменность, любопытство, скука, тревожная настороженность.

У главного входа, на невысоком помосте, замер церемониймейстер в парчовом кафтане. Рядом с ним глашатай в старинных одеждах каждый раз перед объявлением нового имени делал глубокий вдох, и его голос, громовый и поставленный, раскатывался под сводами, на мгновение заглушая весь шум:

— Граф Дмитрий Волынский с супругой!

— Граф Орлов с семьей!

— Барон Нестеров с сыновьями!

Мы двинулись вперед, в самый водоворот аристократов. Отец шел впереди, его спина была неестественно прямой, каждый шаг отдавался эхом по звенящему паркету. Я шел справа на полшага сзади, Владимир двигался рядом, то и дело прикасаясь ко мне плечом.

Воздух гудел. Десятки разговоров сливались в сплошной гул, пронизанный смехом, звяканьем бокалов, шелестом платьев. В воздухе висели тяжелым облаком запахи духов.

Прямо перед нами толпа расступилась, и я увидел Багрецовых. Гордей Багрецов с супругой, Агриппиной — ее выверенная, идеальная улыбка напомнила мне ледяной узор на окне зимой. Рядом с ними стоял Глеб в парадном мундире Канцелярии, его держала под руку жена — высокая брюнетка с острыми скулами и глазами, в которых читалась скучающая надменность.

И… Лада.

Она стояла рядом с братом, смеясь над его словами, и этот звук пробился сквозь гул зала прямо ко мне. Платье светло-фиолетового цвета, струящееся по стройной фигуре, подчеркивало каждую линию. Серебристые волосы были убраны в сложную прическу, оставляя открытой шею. Она казалась сияющей, хрупкой и невероятно красивой.

На мгновение я поплыл, в груди перехватило. После гибели Насти, после того как ее взяли в заложницы из-за моей работы в Центре, я зарекся. Никаких привязанностей, никаких слабостей. Слишком опасная профессия, слишком высокая цена. Я научился гасить в себе любое подобное чувство. Но сейчас… сейчас что-то сломалось и не мог объяснить это логически. Я видел ее всего пару дней, но ее образ по какой-то причине слишком сильно врезался в мое сознание.

Отец слегка склонил голову в почтительном поклоне. Мы с Владимиром повторили жест.

Лада заметила мой взгляд. Она чуть оторопела, ее улыбка замерла, а ее глаза встретились с моими, и в них читалось что-то сложное, глубокое, что-то, что заставило мое сердце сделать один тяжелый, ненужный удар.

Я сжал зубы. Внутренняя защита, как тяжелые ворота, встала на свое привычное место. Отрезать. Подавить.

Гордей Багрецов тем временем медленно кивнул в ответ на наш поклон, его тяжелый, оценивающий взгляд скользнул по мне, будто взвешивая на невидимых весах.

— Григорий Вячеславович, — раздался справа сладковатый, певучий голос. — Какая редкостная удача.

Я повернул голову. Перед нами стоял худощавый аристократ с лицом аскета и пронзительными голубыми глазами. Его улыбка была безупречно отточенной, холодной, как лезвие. Рядом, чуть позади, стояла женщина с неподвижным, кукольным лицом и пустым взглядом. Похоже, его супруга.

— Дмитрий Сергеевич, — отец склонил голову, и в его поклоне я почувствовал мгновенное, едва сдерживаемое напряжение. Гораздо большее, чем при встрече с Багрецовыми.

Интересно. Багрецовых он опасается. Этого — боится. Почему?

Я наклонился к Владимиру.

— Кто это? — тихо спросил я его.

— Волынский, — также тихо ответил брат глядя на собеседника во все глаза.

— Мы слышали, ваш младший сын имел… яркий эпизод в Тайной Канцелярии, — Волынский сделал искусную паузу, позволяя каждому слову повиснуть в воздухе ядовитой каплей. Его взгляд скользнул по мне, будто иглой, отмечая каждую деталь моей внешности. — Надеюсь, все улажено? Столь неординарные проявления дара всегда рождают столько… пересудов.

Его слова были облачены в форму светской любезности, но каждое слово было как острый кинжал. Он не спрашивал — он констатировал, напоминая всем окружающим о нашем потенциальном позоре.

Он проверяет не силу, а контроль. Не хочет взрыва, как грубый провокатор. Он хочет увидеть трещину: занервничаю ли я, начну ли оправдываться, покраснею. Чтобы показать всем, что мы — нестабильный элемент, с которым опасно иметь дело.

— Благодарю за участие, Дмитрий Сергеевич, — я слегка склонил голову, встречая его пронзительный взгляд. — Канцелярия сочла инцидент исчерпанным. Как вы верно заметили — простое недоразумение.

Я не отрицал, не оправдывался. Я принял его формулировку и вернул ее ему.

Его глаза сузились на долю секунды — быстрый, как вспышка, расчет, — прежде чем снова расплыться в вежливой, холодной улыбке.

— Рад это слышать. Желаю, чтобы нынешний вечер прошёл для вас менее… событийно. Удачи, — он кивнул и, взяв под руку безмолвную супругу, бесшумно отплыл в сторону, словно призрак.

Я смотрел вслед удаляющейся паре, чувствуя холодный, липкий след его ментального присутствия — острого, цепкого и безжалостного.

Отец выдохнул с таким облегчением, будто только что избежал смертельной ловушки.

— Хуже чумы, — прошептал он, не глядя на меня. — Орлов ударит в лицо, а этот поднесет отравленное вино, улыбаясь. Будь с ним втрое осторожнее. Пойдем.

Мы двинулись дальше, к центру зала. Следующая группа — мужчины в строгих черных мундирах с серебряными нашивками.

— Сотрудники Тайной Канцелярии, — голос отца стал еще тише, почти неслышным. — Не смотри в глаза. Не привлекай внимания.

Я опустил взгляд, чувствуя на себе их безразличные, сканирующие взоры.

Отец сбавил шаг, взял меня за руку и сказал так тихо, что я еле его услышал:

— Вон тот, смотри. Строганов Александр Сергеевич, глава департамента расследований Тайной Канцелярии. Это ты у него был с Владимиром.

Строганов неподвижно стоял в стороне, у колонны. Строгий черный мундир Тайной Канцелярии психических расследований сидел на нем безупречно, без единой складки. Короткие темные волосы с проседью, прямая осанка, изучающий и глубокий взгляд.

Но главное — его ментальное присутствие. Вернее, отсутствие. Там, где у других клубились эмоции, амбиции, страхи, у Строганова зияла пустота. Но пустота активная, осознанная — как воронка, которая всасывала в себя весь ментальный шум зала, все эти сотни мыслей и чувств, и перемалывала их в холодную, структурированную информацию.

Он мог бы стать достойным соперником, от него за версту веяло силой. Я представил себе ментальную схватку с ним. В своем старом теле я был бы с ним на равных, а в этом я был явно слабее. Противостоять Строганову сейчас можно было только оставаясь частью хаоса, который он так стремился упорядочить. Пока я был аномалией, встроенной в систему, у меня был шанс.

Я усилил «Безмолвный шаг», стараясь стать еще незаметнее.

Отец последовал за моим взглядом и резко отвел глаза.

— Не сейчас, — его шепот был полон тревоги. — Не сейчас.

Мы продолжали идти, оставляя за спиной одни группы, приближаясь к другим.

Отец выбрал позицию у колонны — немного не доходя до центра зала. Глава рода выпрямил спину, пытаясь выглядеть достойно. Владимир нервно озирался, его воля металась, как пойманная птица. Я чувствовал, как десятки невидимых щупов скользят по нам, по нашей ментальной защите, оценивая, взвешивая, вычисляя слабину.

Нас заметили.

Они двигались сквозь толпу, как клинок, рассекающий воду. Впереди шел рыжеволосый парень лет двадцати, его шевелюра пылала под светом люстр. Следом, тяжелой поступью, шел мужчина постарше с каменным лицом. Между ними мягко ступала девушка лет двадцати двух, и мужские взгляды в зале невольно скользили по ее фигуре, вспыхивая мгновенным интересом.

— Орловы идут, — прошипел Владимир, и его пальцы судорожно сжали мой локоть.

— Старший наследник Дмитрий, его брат Кирилл и сестра Лизавета, — тихо, сквозь зубы, произнес отец. — Готовься. Идут к нам.

Они встали перед нами, отрезая от остального зала. Кирилл окинул нас пренебрежительным взглядом.

— Григорий Вячеславович, — начал он, с подчеркнутой вежливостью, но с ядом в голосе. — Всегда рад видеть представителей… древних родов. Особенно тех, чья история так богата былой славой. Жаль, настоящее редко соответствует прошлому.

Воздух застыл. Отец напрягся, его пальцы побелели, сжимая трость.

— Кирилл Борисович, — ответил он, стараясь сохранить достоинство, но его голос предательски дрогнул. — Каждая история имеет свои взлеты и падения.

— Падения, да, — подхватил Кирилл, насмешливо оглядывая наши скромные наряды. — Некоторые падения оказываются настолько глубоки, что выбраться из них… ну, вы понимаете.

Владимир, стоявший сзади, не выдержал.

— А ты сам-то что из себя представляешь? — выпалил он, краснея. — Только и умеешь, что языком молоть!

Молодец брат, что сказать. Сыграл точно по их сценарию. Показал, что у нас никудышные нервы, что мы готовы сорваться на первую же провокацию.

Гул голосов вокруг нас оборвался. Десятки пар глаз повернулись в нашу сторону, некоторые стали шептаться, глядя на нас. Кто-то из стоявших рядом аристократов отступил на шаг, освобождая пространство для назревающего конфликта. Я чувствовал, как десятки ментальных щупов тут же усилили нажим, словно стая пираний, учуявшая кровь в воде. Это уже была не просто словесная перепалка — это превращалось в пробу сил, и окружающие замерли в ожидании развязки.

Отец замер, его лицо стало маской ледяного спокойствия, но я чувствовал, как по нашей едва зародившейся ментальной связи ударила волна ярости и страха. Страха оказаться посмешищем, быть униженным и не суметь защитить честь рода.

Кирилл ухмыльнулся, он явно добился желаемого. Его старший брат Дмитрий оставался невозмутим, но я тоже увидел холодное удовлетворение в его глазах. Лизавета же внимательно изучала исключительно меня через перламутровые пластинки веера. Ищет мое слабое место или еще что-то?

В этот момент я почувствовал холодный, безразличный взгляд Строганова, упиравшийся мне в спину. Инквизитор наблюдал. Оценивал.

Надо срочно исправлять ситуацию. Я сделал шаг вперед, оттесняя взбешенного Владимира и становясь лицом к лицу с Кириллом.

— Вы так проникновенно говорите о падениях, — сказал я ровным голосом. — Это от личного опыта?

Он фыркнул, но в его глазах мелькнуло раздражение. Его перстень с рубином слабо вспыхнул.

— Я не о себе, — бросил он.

От него волной покатилась грубая ментальная атака. Давление, дикое, неструктурированное, обрушилось на мое сознание.