Наследник Воли

Глава 20

— Контроль крови? — отец резко повернулся ко мне, потом к Багрецову. — По какой причине? Он доказал свою силу!

— Он доказал нечто иное, — Багрецов не сводил с меня холодных глаз. — Мы заметили это еще на смотринах. Его, скажем так, дар… он не просто силен, он дик и необуздан. В нем есть структура, которую даже не объяснить обычной одаренностью. Это что‑то… древнее, могущественное и… уникальное. А сегодня…

Он многозначительно посмотрел на Строганова, удалявшегося в толпе.

— Сегодня он подтвердил все наши подозрения. И не только наши.

Он прав. Мысленная мозаика сложилась в единую, опасную картину.

Строганов. Вездесущие пси-конструкты, которые следили за мной. Допрос в Тайной Канцелярии. Сканирование на балу.

Он знал.

А сегодня, во время дуэли… когда он вскрыл мою защиту и полез в самую глубь… он не помогал — он искал подтверждение. И нашел. Он увидел воспоминания Центра, увидел меня, Воронцова.

А я, ослепленный яростью и на инстинкте самосохранения, выставил это напоказ, потеряв всякую осторожность. Раскрылся.

И Волынский, скорее всего, тоже сделал свои выводы. И Орловы, другие аристократы, инквизиторы в толпе — все они видели слишком много для человека, которым я должен был быть.

— Брак с Ладой, — голос Гордея вернул меня в реальность, — освященный родовыми ритуалами, навсегда изменит твою энергетическую подпись. Кровь Багрецовых смешается с твоей, создав новый, легитимный узор, который скроет любые… аномалии. Это единственный законный способ укрыть то, что нельзя укрыть иначе.

Отец, до этого момента молчавший, резко поднял голову:

— Контроль крови… Когда? На каком основании?

— Основание — протокол Строганова после сегодняшней дуэли, — холодно отрезал Багрецов. — Он обязательно подаст рапорт о «неклассифицированных ментальных проявлениях» и, по закону, этого будет достаточно для принудительной проверки в течение десяти дней. Ревизия крови — это погружение в генетическую память рода, поиск инородных вкраплений на уровне души. Они увидят все: разрывы в линии наследования, следы чужеродного вмешательства или… отсутствие связи между телом и душой.

Лада смотрела на меня с тем же пониманием. Она знала. Возможно, знала с самого начала.

— Если провести обряд до контроля крови, — продолжал Гордей, — ваша кровь получит метку нашего рода, древнюю печать, которую не может игнорировать даже Канцелярия. И самое главное, они увидят только союз двух благородных домов, наши знания крови позволяют скрыть любые… изъяны.

Мысли закрутились, отделяясь от нахлынувших эмоций.

С одной стороны — контроль крови в Канцелярии. Почти стопроцентная гибель. Они увидят разрыв, увидят Воронцова в теле Нестерова и за этим, скорее всего, последует чистка. Или будут изучать, разбирать меня на винтики. И непонятно, что из этого хуже.

С другой — брак с Ладой. Слияние крови. Неизвестность. Какие последствия у этого древнего обряда? Стану ли я другим? Что скрывают Багрецовы, предлагая это так настойчиво? Но это шанс, единственный легальный щит и он согласуется с моими прежними целями. И Лада… с ней есть какая-то связь, странное взаимопонимание. Она не враг. Или я просто хочу в это верить?

Выбор между верной смертью и неизвестностью, где есть хотя бы призрачный шанс. Прагматика проста. Неизвестность всегда лучше небытия. Особенно когда в этой неизвестности есть рычаги для влияния, доступ к архивам… и она.

Решено.

Я встретил взгляд старшего Багрецова, затем перевел его на Ладу.

— Прагматичное предложение, — произнес я ровным, лишенным эмоций голосом. — Я ценю вашу предусмотрительность, Гордей Семенович. Я согласен с вами: похоже, у нас действительно больше нет времени на церемонии. Завтра мы будем ждать вас для обсуждения деталей.

Отец медленно кивнул, его плечи опустились.

— Что ж, — тяжело вздохнул Нестеров и повторил мои слова. — Мы будем ждать вас завтра.

Гордей Багрецов ответил коротким, деловым кивком. Он развернулся и направился к своей карете. Лада на мгновение задержалась, ее взгляд встретился с моим — быстрый, полный женской ласки и странной уверенности. Она мягко улыбнулась, сделала легкий прощальный жест и последовала за отцом.

Я кивнул в ответ, пытаясь справиться с неожиданно подскочившим пульсом.

Мы молча сели в нашу карету. Дверца захлопнулась, отсекая шум расходящейся толпы. Повозка тронулась, покачиваясь на неровной дороге. Отец откинулся на спинку сиденья, закрыл глаза, а Владимир сидел рядом с ним, угрюмо уставившись в окно.

Я справлюсь.

Словно ледяная волна, это понимание своих сил накрыло меня, смывая остатки сомнений. Да, я раскрылся, но я выжил. И теперь у меня есть рычаги. Появились новые вводные, но это я еще успею обдумать.

Первое. Нужны архивы отца. Все. Каждый свиток, каждое упоминание о психотехниках нашего рода. События до сих пор неслись с такой скоростью, что у меня просто не было возможности копнуть глубже. До свадьбы я должен знать о своих наследственных психотехниках больше, чем кто-либо другой. Плюс прокачка по книгам Волеведения.

Завтра — Багрецовы. Многое прояснится: их истинные мотивы, цена их защиты. Лада… ее роль во всем этом. Я должен быть готов к любым раскладам.

Но сейчас на очереди Владимир. Если в нем все еще сидит ментальная закладка, та самая программа, через которую им управляли против меня, ее нужно нейтрализовать. Обезвредить.

Я видел на балу его истинное отношение — не эту злобную маску, а растерянность, признание и даже что-то похожее на братскую гордость. Это можно вернуть. Нужно вернуть. Мне нужны союзники и особенно те, кто стоит рядом по праву рождения.

Карета замедлила ход, подъезжая к нашему темному, обшарпанному особняку и со скрипом остановилась у крыльца.

Мы молча вышли. Отец, не говоря ни слова, тяжело зашагал к парадному входу, его плечи были согнуты под грузом новых забот. Владимир потянулся было за ним, но я твердо положил руку ему на плечо.

— Брат, — произнес я, глядя ему в глаза. — Нам нужно поговорить.

Он обернулся, и в его глазах мелькнуло привычное раздражение.

— Опять? — буркнул он, но позволил мне направить его в сторону старого сада.

— Я знаю, что в тебе что-то есть, Владимир, — начал я без предисловий. — Чужое. То, что заставляет тебя ненавидеть меня, даже когда ты этого не хочешь. А твое настоящее отношение ко мне я видел на балу. Но потом это что-то снова захватило контроль над тобой.

Он напрягся, его пальцы сжались.

— Я не знаю, о чем ты…

— Не лги, — я не повысил голос, но вложил в него всю силу своей воли. — Сегодня я выстоял против Орлова, Волынского и самого Строганова. Ты думаешь, я не почувствую чужеродный код в собственном брате? Я хочу помочь. Но для этого ты должен довериться мне. Добровольно, сам.

Я протянул к нему руку ладонью вверх.

— Позволь мне войти в твое сознание, найти это и выжечь. Чтобы вернуть тебе самого себя.

Он смотрел то на мою руку, то в мои глаза, и в его взгляде бушевала внутренняя борьба. Страх боролся с надеждой, гордыня — с усталостью от вечной войны внутри собственного разума.

— А ты сможешь? — наконец, сдавленно выдохнул он. — Не навредишь, не сделаешь меня идиотом?

— Я не трону то, что является тобой, — я сказал это с абсолютной уверенностью. — Я уберу только чужое.

Он медленно, будто его рука весила тонну, поднял свою руку и положил ладонь на мою. Его пальцы дрожали.

— Делай, — прошептал он, закрывая глаза.

Согласие получено, теперь самое сложное.

Я вошел в его сознание и сразу понял, почему раньше не видел закладку. Благодаря его добровольному согласию я смог определить, что это не был инородный объект как таковой. Чужая воля вплелась в саму ткань его личности, маскируясь под его собственные страхи и сомнения. Она питалась его неуверенностью, его обидой, его жаждой признания.

Есть контакт. Нашел.

Я увидел паутину — очень длинные тончайшие нити, опутавшие его волю. Такого я никогда раньше не видел: ментальный конструкт, созданный для одной цели — отравлять, искривлять, подчинять, — и был самими этими нитями.

Я активировал «Взгляд Орла» в полную силу, сканируя узлы паутины, ища точку опоры. И нашел. Глубоко, под слоями навязанной ненависти, теплилась искра — память. Память о том, как он, десятилетний, гордый, учил меня, семилетнего, стоять в стойке с деревянным мечом.

— Владимир! — мой ментальный крик пробился к нему. — Вспомни! Вспомни дуб! Деревянный меч! Твои слова мне: «Держи спину прямо, Ярик. Как воин!».

Образ прояснился. Я почувствовал, как сердце Владимира откликается, как его собственная, настоящая воля цепляется за этот якорь.

Я выпустил «Молот» — точный, сфокусированный разряд чистой энергии, белый и обжигающий. Он прошел в паутину, не задевая структуры сознания Владимира, и нити сгорели в одно мгновение.

И в ту самую секунду, когда ментальный паразит рассыпался в прах, я уловил его последний импульс — чистый, незамаскированный след чужой воли.

И он был мне знаком. Это был тот самый почерк, который незаметно поддерживал атаку Орлова на дуэли, — и та самая энергетика, которая исходила от перстня‑артефакта на пальце Кирилла Орлова.

Волынский.

Похоже, что он активно готовил почву, создавая управляемую угрозу внутри моего же дома. Возможно, еще тогда, когда я был лишь «никчемным пустышкой», он уже видел во мне потенциальную проблему и поселил в моем брате сторожевого пса. Или он готовил Владимира как марионетку на случай, если род Нестеровых все же потребуется возглавить послушной ему фигурой.

Так или иначе, теперь у меня было доказательство, которое я пока не понимал как использовать. Ладно, разберусь позже. Главное, что операция прошла успешно.

Я вышел из его разума так же быстро, как и вошел. Мы стояли в саду, он все еще держал мою руку. Его ладонь была влажной от пота, но дрожь уже утихла. Он медленно открыл глаза и в них уже не было ненависти, злорадства или зависти.

— Ярик… — его голос был хриплым, но своим. Настоящим. — Прости… Мне так жаль…

Он не смог больше ничего сказать, его плечи содрогнулись. Я обнял своего брата, и он не оттолкнул меня.

Мы вошли в кабинет отца. Григорий Вячеславович медленно прошел к своему креслу за массивным дубовым столом, его движения были тяжелыми, будто каждый шаг давался с огромным усилием. Он молча указал мне на кресло напротив.

— Ты хочешь поговорить о наследии, — начал он без предисловий, его голос был низким и уставшим. — О том, что скрывается за «Громовой Поступью» и «Несокрушимым Фундаментом».

— Я хочу знать все, отец, — сказал я, усаживаясь. — Техники, историю, истоки, цену нашей силы. Мне это нужно, и сейчас больше, чем когда-либо.

Он долго смотрел на меня, его взгляд был пронзительным, будто он пытался разглядеть в моих глазах того самого мальчика, каким я был когда-то.

— Наш род, Ярослав, никогда не был одним из самых могущественных, — начал он наконец, глядя куда-то поверх моей головы, в прошлое. — Но мы всегда были… особенными. Стражниками. Не в смысле солдат у трона. Стражниками знаний. Определенного рода знаний.

Он поднялся, прошел к дальней стене, где висел потемневший от времени гобелен с вытканным фамильным гербом — соколом, парящим над волнующимся морем. Он нажал на почти невидимую глазу нить в узоре, и часть стены с тихим щелчком отошла, открывая потайную нишу.

— «Громовая Поступь», «Несокрушимый Фундамент»… — произнес он и достал из ниши узкий ларец из темного дерева, инкрустированный серебром. — За этими техниками из Волеведения спрятана наша истинная специализация.

Он открыл ларец.

Внутри, на бархатной подушке, лежали тонкие пластины из полированного обсидиана. Они казались абсолютно черными, но в их глубине как будто мерцали крошечные звездочки.

— Это пси-кристаллы, — тихо произнес отец. — Концентраты знания, воли, памяти. Наш род, на протяжении поколений, был хранителем искусства их создания и применения.

Он взял одну из пластин, и его пальцы слегка дрогнули.

— Мы не создаем иллюзии, как Волынские. Мы не ломаем волю, как Орловы. Мы сохраняем и восстанавливаем. Наша сила — в памяти, в способности запечатлеть ментальный след, структуру техники, даже саму суть личности в пси-кристалл и, при необходимости, воссоздать ее.

Он посмотрел на меня, и в его глазах я увидел тяжелую, древнюю скорбь.

— Мой отец… твой дед… умер, когда мне было двенадцать. Он не успел передать мне главного — ключа к работе с ними. — Голос Григория Вячеславовича стал глухим, как на исповеди. — Я пытался. Боги свидетельствуют, я пытался долгие годы. Но у меня… не получалось. Я чувствовал лишь холод и пустоту.

Он положил кристалл обратно в ларец и закрыл его с тихим щелчком.

— А твоя мать… Анна… у нее был дар. Она с первого прикосновения чувствовала эхо внутри. Она могла не просто открыть их, но и понимать, что внутри, не погружаясь с головой. Она искала способ не просто сохранять, а усиливать волю, чтобы… чтобы я смог наконец принять наследие рода. И однажды… она не вернулась из глубины самого древнего и опасного из кристаллов.

Он снова посмотрел на меня, и теперь его взгляд был полон не только скорби, но и страха.

— Ты должен понять, сын. То, что ты демонстрируешь… эта скорость обучения, эта адаптивность… это не просто твой дар. Это — отголосок нашей родовой сути в тебе. И Строганов, и Багрецовы это почуяли и видят в тебе живой ключ к самым сокровенным тайнам.

Я молча смотрел на запертый ларец. В голове складывались разрозненные фрагменты в единую, пугающую картину. Так вот в чем истинная сила Нестеровых — в ментальной архивации. Мы — живые сейфы для чужих секретов и, одновременно, смертельно опасные свидетели.

Я подошел к окну, глядя на темнеющее небо. Буря, собиравшаяся над усадьбой, обретала новый, куда более грозный смысл.

Я ношу в себе оружие стратегического назначения. И все стороны уже это поняли.

— Дай мне прикоснуться к ним, — сказал я, глядя на ларец в руках отца.

— Нет, — отрезал Нестеров, и его лицо исказилось в почти суеверном ужасе. — Категорически нет. Ты даже не представляешь, о чем просишь.

Он сделал шаг ко мне, и его палец дрожал, когда он указал на ларец.

— Твоя мать… Анна… она готовилась к работе. Десятилетия медитаций, ментальных тренировок, чтобы выстроить хоть какую-то защиту. И даже она… — его голос сорвался, — даже она однажды не вернулась оттуда. Часть ее осталась в этих кристаллах навсегда. Ты же… Ты только сегодня узнал, что они существуют! Ты не готов.

Я выдержал его взгляд, не отводя глаз.

— Я только что вскрыл ментальную закладку Волынского в сознании Владимира, которая годами вплеталась в его личность. Я нашел иглу в стоге сена и извлек ее, не сломав ему разум. Я не прошу дать мне самый сложный кристалл. Я не буду сломя голову кидаться в омут. Но я отказываюсь идти на войну вслепую, когда знаю, что в арсенале противника есть оружие, против которого у меня нет даже базового иммунитета.

Тишина в кабинете стала гулкой, напряженной до предела.

— Ты не понимаешь, на что просишь доступ, — его голос был обреченным шепотом. — Это путь, с которого нет возврата. Каждый кристалл — это диалог. С предком, с врагом, с безумцем. Они будут говорить с тобой, спорить, звать. И самый опасный из них не тот, который кричит, а тот, который шепчет убедительнее твоих собственных мыслей.

Я сделал шаг к нему, и тень от моей фигуры легла на ларец.

— Именно поэтому мне нужно действовать сейчас, пока я еще могу отличить свой голос от чужого. Волынский уже вплел паутину своей воли в разум моего брата, Строганов несколько раз проникал в мое сознание, а Багрецовы готовятся провести кровяной обряд с неизвестными последствиями. Если я паду, то ты даже этого не сможешь понять. И тогда…

Отец на несколько секунд прикрыл глаза. В тишине было слышно, как трещит воск в свечах.

— Хорошо, — выдохнул он. — Но не здесь.

Он повернулся к книжному шкафу, его пальцы нашли незаметную глазу впадину. Раздался тихий щелчок, и часть шкафа бесшумно отъехала, открывая проход в темноту.

— Здесь хранится наследие нашего рода, — сказал отец и шагнул в проем. — Следуй за мной.