Наследник Воли

Глава 21

Мы спустились по узкой каменной лестнице, за поворотом оказалась массивная дубовая дверь, окованная черным металлом.

Дверь бесшумно отворилась, впуская нас в большое помещение с низким потолком. Комната напоминала библиотеку, в ее центре стояли стеллажами с книгами. Стены же представляли собой систему ниш и полок, на которых ровными рядами стояли небольшие шкатулки. Все они были похожи на ту, которую мне показал отец, но отличались оттенками дерева и узорами инкрустации. Их было очень много — навскидку больше четырехсот, — и в каждой, как я понимал, могло лежать по нескольку пластин.

В дальнем углу комнаты стоял тяжелый дубовый стол, заваленный бумагами, с массивной лампой и кожаным креслом. Стопки деловых бумаг в папках теснились на краю. Сбоку виднелись полки с толстыми фолиантами, явно дневниками, и отдельно — книги в ином, более древнем переплете, которые, вероятно, передавались из поколения в поколение.

Отец молча подошел к одной из полок со шкатулками и взял одну из них. Она оказалась самой простой, без каких-либо украшений.

— Анна начинала с этой, — глухим голосом произнес отец. — Она называла ее «Щитом новичка».

— Почему именно с этой? — спросил я, внимательно рассматривая шкатулку. — В пластинах есть система?

— По ее словам — да, — кивнул отец. — Все кристаллы имеют свою тональность, свою сложность — и у этого самый чистый резонанс.

Он открыл крышку. Внутри на темном бархате лежала одна-единственная пластина. Ее черная поверхность казалась менее глубокой, чем у других, а мерцающие вкрапления располагались ровным геометрическим узором.

— Как она описывала ее действие… — отец на мгновение задумался, стараясь вспомнить точные слова. — «Она не учит тебя новой технике, она как зеркальный щит. Ты входишь в контакт, а она отражает твое собственное ментальное состояние, твои слабости, твои трещины. Кристалл позволяет увидеть изъяны в твоей собственной защите».

Он осторожно, почти с благоговением, вынул пластину «Щита» из шкатулки и протянул ее мне.

— Идеальный инструмент для диагностики, — заключил я, принимая пластину. Она была прохладной и невероятно плотной на ощупь.

Я обвел взглядом комнату.

— Где у нас хранятся архивы по всем брачным союзам рода? По всем контрактам, обязательствам, договорам?

Отец снова кивнул, на этот раз с тенью гордости в глазах. Он подвел меня к отдельному стеллажу у дальней стены, где ровными рядами стояли толстые папки из потемневшей кожи.

— Вот, — он провел рукой по корешкам. — Здесь все: от первых договоров с соседями до брака твоего прапрадеда. Договоры, переписка, отчеты управляющих, судебные иски, если были. Анна говорила, что истинная сила — не только в кристаллах, но и в умении читать между строк чужую волю, запечатленную на бумаге.

— Большего я дать пока не могу. Не сейчас. Изучай дневники матери, — он кивнул на три аккуратные папки на столе. — В них ее заметки, расшифровки, гипотезы. Читай книги предков.

— Этого хватит, — ответил я, уже мысленно распределяя время между кристаллом, дневниками и юридическими архивами. — Спасибо, отец.

На следующее утро к нашему скромному крыльцу подкатила роскошная карета Багрецовых. Из нее вышел сам Гордей Семенович в строгом черном сюртуке, его супруга Агриппина Петровна с тонкими поджатыми губами, и Лада. На ней было платье нежного голубого оттенка, а ее взгляд выражал какое-то радостное предвкушение. Я поймал себя на том, что задержал не ней взгляд на секунду дольше, чем того требовала простая вежливость

Мы собрались в обеденном зале и Гордей, не теряя времени на светские любезности, разложил на столе проект брачного контракта и пододвинул их старшему Нестерову.

— Стандартные условия союза, — начал он бесстрастным голосом, — адаптированные под текущие обстоятельства.

Отец молча склонился над текстом, и я видел, как его лицо постепенно хмурилось. Условия были кабальными. Согласно им, все дети, рожденные в браке, автоматически становились членами рода Багрецовых без права наследования титула и земель Нестеровых. Я, как муж, лишался права занимать какие-либо государственные посты без письменного разрешения Гордея. Более того, мое собственное состояние и любые будущие приобретения переходили под управление его домовой канцелярии.

— Гордей Семенович, — тихо, но твердо начал отец, — эти пункты…

— Эти пункты обеспечивают стабильность, — холодно перебил Багрецов. — Сила вашего сына изменчива и непредсказуема. Наш род обязан защитить свои интересы и свою дочь от возможных последствий.

— И эти «последствия» включают доступ к наследию Нестеровых, — добавила Агриппина, ее голос был сладок, как леденец с ядом. — Для защиты Лады, разумеется. Раздел о передаче ваших архивов Волеведения и всех родовых артефактов находится на последней странице. Мы считаем это разумной мерой предосторожности.

Отец побледнел.

— Это невозможно, — твердо сказал он. — Знания рода — не предмет торга.

— Тогда и брака не будет, — Гордей сложил руки. — Таковы наши условия.

Именно в этот момент я вмешался.

— Наследование, — сказал я ровным голосом. — Согласно Имперскому геральдическому уложению, статья двенадцатая, титул и майорат наследуются по мужской линии, если иное не оговорено специальным императорским указом, которого у нас нет. Ваша формулировка противоречит закону и может быть оспорена в Герольдии, что автоматически аннулирует весь контракт.

Их внимание резко сфокусировалось на мне.

— Что касается архивов, — продолжил я, — то предлагаю взаимовыгодный обмен: открытые техники — на открытые техники. Для совместного изучения, никаких безраздельных передач. Это гарантия добросовестности с обеих сторон.

Гордей и Агриппина обменялись быстрым, молниеносным взглядом.

— Нас интересует полная картина, а не обрывки, — отрезал Гордей.

Его ментальное поле было непроницаемым, но мой эмпатический радар уловил в нем не разочарование, а холодное удовлетворение. У него была надежда, что это пройдет в договоре, но он ожидал отказ и заранее запланировал получить знания иным путем.

— Тогда мы остаемся при своих, — парировал я. — Без передачи архивов.

— Как знаете, — пожал плечами Гордей, но в его глазах была тихая уверенность хищника, уже наметившего жертву.

— Теперь о месте проживания, — сменил я тему, не дав отцу опомниться. — Мы будем жить здесь, в Слободе.

— Абсолютно исключено, — голос Агриппины зазвенел, как разбитый хрусталь. — Лада не может жить в здесь, ее место в нашем доме.

Давление в комнате возросло. Отец пытался что-то сказать, но его воля наталкивалась на волю Багрецовых.

И тут неожиданно вступил Владимир. Он все это время молчал в углу, перелистывая какой-то толстый фолиант с гербом Империи на обложке — свод законов, который он, видимо, прихватил для подстраховки.

— Простите, что вмешиваюсь, — сказал он с неожиданной формальной вежливостью. — Но, согласно Имперскому семейному кодексу, глава «О местожительстве супругов», пара имеет право выбрать место жительства по взаимному согласию. Приоритет имеет воля будущей супруги, если она выражена добровольно и засвидетельствована.

Он посмотрел на Ладу, которая до сих пор сидела, опустив глаза.

— Лада, спросим тебя при всех. Где ты хочешь жить после свадьбы?

Все взгляды впились в нее. Давление Гордея и Агриппины стало почти физическим, ледяные щупы их воли обвились вокруг ее сознания, пытаясь подавить, подсказать. Я видел, как дрогнули ее ресницы. Она подняла глаза — сначала на родителей, полные леденящего ожидания, затем на меня. В ее взгляде была решимость.

— Я хочу жить здесь, — тихо, но отчетливо сказала она. — с мужем. В доме Нестеровых.

Наступила мертвая тишина. Гордей казался высеченным из гранита, Агриппина побледнела и впилась взглядом в дочь.

— Дитя мое, ты не понимаешь… — начала она шипящим шепотом.

— Хорошо, решение принято, — перебил ее Гордей. — Но мы добавим пункт: если в будущем моя дочь передумает и пожелает вернуться в родной дом, ее муж обязан будет последовать за ней. Без обсуждений. Это наше последнее условие.

Он смотрел прямо на меня, и в его взгляде я читал стратегическую перегруппировку. Они отступили на этом рубеже, но оставили лазейку, через которую они в любой момент смогут вернуть Ладу — и меня — под свой прямой контроль.

Агриппина Петровна слегка сжала губы, Лада сидела неподвижно, но теперь менее напряженно.

— И, наконец, пункт девятый, об имуществе, — продолжил я, глядя прямо на Гордея. — По гражданскому кодексу, подобное тотальное управление одним родом имуществом другого допустимо только в случае доказанной недееспособности. Вы хотите официально заявить в контракте, что я, только что победивший Дмитрия Орлова в волевой дуэли, являюсь недееспособным?

В кабинете повисла гробовая тишина. Отец смотрел на меня с открытым изумлением. Гордей Багрецов медленно откинулся на спинку стула, постукивая пальцами по столу.

— Ты… необычайно хорошо подготовился, — произнес он наконец. Его голос потерял часть своей прежней самоуверенности.

— Я готовился к справедливому договору, Гордей Семенович, — ответил я. — Тому, который будет учитывать интересы обеих сторон. Свадьба — это союз, а не поглощение.

Гордей несколько секунд молча смотрел на меня, а затем его губы дрогнули в подобие улыбки, лишенной всякой теплоты.

— Что ж, — сказал он. — Похоже, нам предстоит долгий и интересный день.

Переговоры длились три часа. Воздух в кабинете стал густым от напряжения и скрытых угроз, сдобренных ледяной вежливостью. Я парировал каждый кабальный пункт, опираясь не только на букву закона, но и на прецеденты, о которых успел узнать из родовых хроник. Отец, постепенно обретая уверенность, подключался, вспоминая детали старых договоров.

В итоге остался вариант, который более менее устроил всех. Наступила пауза.

Гордей перечитывал итоговый текст, его лицо было каменным. Агриппина Петровна смотрела на меня с таким выражением, будто я был очень редким насекомым.

— Допустимо, — наконец изрек Гордей, откладывая бумаги. — Но остается последнее, и это не подлежит обсуждению. Обряд Кровного Союза.

Похоже, эта тот самый обряд, который защитит меня от Строганова. Отец насторожился и спросил:

— На каких условиях?

— Он состоится в нашем родовом святилище сразу после официальной церемонии свадьбы, — холодно пояснил Багрецов, — по нашему древнему обычаю. Это — принципиально. Без этого вся бумажная волокита ничего не стоит. Ваша подпись будет иметь силу только после того, как Ярослав пройдет через Чашу и его кровь получит нашу Печать.

Он посмотрел на меня, и в его глазах не было места для возражений.

— В этом суть нашей защиты, Ярослав Григорьевич. Смешение кровей на уровне, который не сможет оспорить даже Ревизия Канцелярии. Либо вы соглашаетесь на наш ритуал, либо… — он сделал многозначительную паузу, — мы покинем этот дом, и вы останетесь один на один с теми, кому ваша уникальность покажется куда более подозрительной.

Лада, до этого момента хранившая молчание, тихо произнесла:

— Это безопасно, Ярослав.

Она говорит не то, что думает. Почему? Действует в интересах рода?

Я встретился взглядом с отцом и он едва заметно кивнул. Я этот вопрос хорошо продумал, особого выбора защиты от контроля крови Тайной Канцелярии я действительно не видел. А с последствиями обряда я рассчитывал справиться сам.

— Я согласен, — спокойно сказал я.

Гордей Багрецов медленно, с торжественной серьезностью, подписал контракт. Затем подпись поставил отец, и документ был скреплен печатями обоих родов.

— Свадьба через пять дней, — поднявшись, объявил Багрецов.

— И церемония, — тут же, словно отточенным лезвием, вставила Агриппина Петровна, — должна быть безупречной. На уровне, достойном наших домов.

Её ледяной взгляд скользнул по мне, затем по Ладе.

— Ярославу и Ладе потребуются ежедневные репетиции ритуала и светского этикета в нашем доме. Начинаем завтра, в десять утра. Без опозданий.

Я кивнул, приняв это как неизбежную часть сделки. Отец, выглядевший измотанным, молча поддержал кивком.

Когда Багрецовы собрались уходить, Лада подошла ко мне и ее пальцы мягко коснулись моей руки. В ее прикосновении было что-то стремительное и невероятно теплое, как будто она пыталась передать мне частичку своей уверенности.

— До завтра, — прошептала она и последовала за родителями.

Когда дверь закрылась, отец тяжело опустился в кресло.

— Родовое святилище Багрецовых… — тихо сказал он. — Ты понимаешь, на что идешь, сын?

— Нет, — честно ответил я, глядя на оттиск печати Багрецовых на контракте. — Но понимаю, что назад дороги нет. Мне нужен твой совет. Расскажи все, что ты знаешь об их обычаях.

Отец провел рукой по лицу, и в его глазах отразилась беспомощность.

— Мало, очень мало, — сказал он и тяжело вздохнул. — Их сила — не только в воле, она больше в крови, Ярослав. Говорят, что они поколениями совершенствуют свою кровь. Обряд смешения — это не просто формальность, это перезапись. Их кровь, попадая в твою, несет не только гены, но и запрограммированную волю, влитую в физическую форму.

Он внимательно посмотрел на меня.

— Я знаю, о чем ты думаешь, Ярослав. Смотри, ментальный конструкт можно обнаружить, сжечь. Но как ты выведешь чужую программу из собственных сосудов? Этому не учат, это знают только Багрецовы и, возможно, эта информация есть в их родовых архивах.

Он посмотрел на меня с отчаянием.

— Это та цена, которую они берут за союз — физическое перепрограммирование. И я не знаю, как тебе противостоять этому. Моя вина…

Я перебил его, переведя разговор с эмоций на тактику.

— Ты сделал, что мог. Твоя заслуга в том, что мы знаем об угрозе. Предупреждены.

Я повернулся к Владимиру, который задумчиво смотрел в окно, постукивая пальцами по своду законов.

— Спасибо, брат, за помощь с кодексом, — сказал я и положил руку на его плечо. — Без тебя мы не выдержали бы тот раунд.

Владимир от неожиданности покраснел и довольно улыбнулся.

— Просто я внимательно прочитал.

Отец, немного оправившись, посмотрел на меня изучающе и спросил:

— А что с нашим наследием? Прогресс с пластинами есть?

Я медленно выдохнул. Большую часть времени я потратил на подготовку к переговорам с Багрецовыми и того времени, что осталось на родовые пси-кристаллы мне не хватило.

— Они не открываются, — тихо ответил я. — Все, кроме той, первой — тренировочной. Я могу скользить взглядом по поверхности, чувствовать, что за обсидианом бурлит океан силы… но они заперты. Пока, во всяком случае.

Следующие четыре дня я бросил все силы на хранилище Нестеровых. Часы напролет я сидел перед черными обсидиановыми пластинами, пытаясь проникнуть внутрь хоть одной — кроме той единственной тренировочной, что позволяла мне видеть слабые места моего “Кокона” и усиливать его. Я вкладывал волю, сканировал «Взглядом Орла», пытался резонировать, как с Волевым Колоколом.

Результат — нулевой.

Кристаллы оставались красивыми, мертвыми камнями. Документы, мемуары предков, дневники матери — нигде не было практического ключа, лишь туманные намеки на «испытание души».

Я бился головой о стеклянную стену, за которой лежало спасение. Отчаяние медленно перерастало в холодную, цепкую ярость. Мой единственный козырь против Багрецовых и Канцелярии оставался для меня закрытой книгой.

Впрочем, я открыл нечто другое, что могло мне пригодиться в имении Багрецовых.

В записях Анны я нашел описание процесса записи информации на чистые пластины. Они отличались от родовых архивных: их поверхность была матовой, без внутренних мерцающих «звезд», а по краю шла тонкая серебряная кайма. По сути, это были ментальные флешки, принцип работы которых был в том, чтобы сфокусировать мысль, образ или технику в единый пучок воли и «впечатать» его в кристаллическую решетку пластины.

Пустые пластины лежали в отдельном, скромном ларце с инициалами Анны. На третий день изнурительных попыток у меня получилось. Сначала — простая мыслеформа, концепция «щита». Затем, сосредоточившись до головной боли, — визуальный образ вида из окна кабинета отца. На матовой поверхности пластины проступил туманный отпечаток, едва видимый глазу, но четко читаемый ментальным прикосновением. Это была ментальная фотография.

Но считать то, что было на древних родовых пластинах, я не мог никак. Их «звезды» хранили не просто информацию, а целые срезы сознания, защищенные чужими, давно угасшими волями. Мои попытки встречало лишь ледяное, глухое сопротивление.

Единственным оперативным прорывом стали ежедневные визиты в имение Багрецовых. Ровно в десять утра я являлся в их имение, где Агриппина Петровна брала нас с Ладой в ежовые рукавицы.

Мы отрабатывали поклоны, репетировали каждую фразу церемонии, учились танцевать так, будто от этого зависела судьба Империи. Это был изнурительный театр под ее неусыпным, ледяным надзором. Каждый жест, каждый вздох фиксировался и критиковался.

Но в этой тюрьме ритуалов я провел разведку. Через Ладу я узнал, где находятся архивы — в восточном крыле, за двумя дверями с крайне сложными ментальными замками. Я запомнил расположение комнат, график движения слуг, часовых у ключевых дверей.

Проблема была в том, что под постоянным контролем Агриппины любая попытка отклониться от маршрута «бальный зал — учебная гостиная — сад для прогулок под присмотром» моментально пресекалась.

Оставалась одна точка уязвимости в их обороне — сам день свадьбы. По нашему плану, во время пира, когда все внимание будет приковано к церемониалу и гостям, Лада должна создать мне отвлекающий момент у восточного крыла — легкое недомогание, просьба принести платок, что угодно, чтобы отвлечь возможную охрану. Затем, используя старый ход из оранжереи, который она мне описала шепотом, я проникну в архив. У меня будет не более двадцати минут до того, как наше отсутствие станет подозрительным.

Но была еще одна переменная, не входившая в расчеты.

Мы с Ладой.

Это влечение, это тяготение друг к другу, прорывалось сквозь маски и церемонии.

Ее ум был острым, ее смех — искренним, а в ее глазах, когда она смотрела на меня, теплилась надежда, которую я уже не мог игнорировать. Я влюблялся. Глупо, непрофессионально, с головой. Я влюблялся с каждым касанием руки, с каждым искренним, не предназначенным для ушей Агриппины смехом в саду, с каждым ее взглядом, полным понимания и той же самой надежды, что теплилась во мне. И это делало предстоящую игру в тысячу раз сложнее.

Но чем ближе был день свадьбы, тем чаще с ней случалось «это». Ее взгляд вдруг становился пустым, стеклянным, она замирала на середине фразы, будто кто-то нажимал невидимую кнопку пауза в ее сознании. Эти переключения длились миллисекунды, но каждый раз они были заметны для меня. Она отмахивалась, говорила «голова кружится», но я видел — в ней боролись две силы.

Свет от лампы падал на разложенные передо мной обсидиановые пластины. Я в который раз пытался найти между ними хоть какую-то точку соприкосновения, мысленно прощупывая разницу в их энергетической текстуре.

Бесполезно. Завтра свадьба, а я никак не мог разгадать тайну этих пластин.

За спиной послышались быстрые, тяжелые шаги на лестнице, дверь в архив распахнулась. На пороге стоял отец, его лицо было пепельно-серым, на висках вздулись вены, а в глазах бушевала паника, которую я не видел даже в день дуэли.

— Сын, — его голос сорвался, был хриплым и прерывистым от одышки. — Приехала Тайная Канцелярия. Они требуют, чтобы ты немедленно проехал с ними.

Он сделал шаг ко мне, и его рука дрожала, когда он схватил меня за предплечье.

— Сейчас. Без объяснений. Это может быть только одно… — он сглотнул, и в его глазах мелькнул настоящий ужас. — Они перенесли ревизию крови на сегодня. Без Печати Багрецовых в твоей крови — это прямой путь к чистке.