Наследник Воли

Глава 18

Дверца кареты со скрипом отворилась, я ступил на землю, и мое дыхание на мгновение перехватило в груди — моя воля сжалась, словно ее погрузили в густой, вязкий мед. Это не чувствовалось чьей-либо атакой — казалось, что сама атмосфера места была какой-то аномальной.

Сад Камней, как и сказал Владимир, был полон людьми. Десятки фигур стояли по краям утрамбованной песчаной площадки между большими валунами, образуя живое кольцо. Среди аристократов выделялись строгие мундиры инквизиторов Тайной Канцелярии.

Вместе с отцом и братом, мы двинулись к площадке, а я ускоренно анализировал свое новое ощущение. Поддерживать мой защитный «Кокон» стало много труднее, каждый мысленный импульс требовал больше усилий.

Эта ментальная подавленность точно не случайна. Вероятно, Сад Камней был специально создан для дуэлей, чтобы снижать накал схваток, не допуская смертельных исходов. Но за эту безопасность мне приходилось платить двойным расходом энергии. Впрочем, любая атака Дмитрия здесь тоже будет терять в силе и точности. Это мне на руку, главное, чтобы мне хватило энергии.

Мы приближались к толпе и первым я увидел главу Департамента Психический расследований Александра Сергеевича Строганова. Он замер рядом с древним дубом и мой эмпатический радар, преодолевая сопротивление аномальной ауры сада, улавливал тончайшие вибрации его внимания. И я с удивлением осознал, что его холодный, аналитический фокус направлен не на меня, а на кого-то из присутствующих в толпе. И направлено оно с неприязнью, соперничеством, желанием уничтожить. На кого? Этого я пока не мог понять.

Почти к самой площадке подъехала черная карета, запряженная тройкой серых лошадей. Кучер натянул поводья, карета остановилась и из нее вышли старший Багрецов с дочерью. Гордей Багрецов заметил мой взгляд и слегка, с превосходством, кивнул, как будто подтверждая, что да, он видит объект своего интереса и теперь будет наблюдать.

А вот Лада увидев меня, с облегчением улыбнулась мне и почти сразу же я почувствовал исходящий от нее тончайший, почти неосязаемый поток теплой и нежной энергии. Ее взгляд стал глубже, сосредоточеннее, словно она вкладывала в него всю свою сущность. Эта энергия окутала мое сознание, стабилизируя его, сглаживая острые углы усталости и напряжения. Внезапно поддерживать «Кокон» стало намного легче.

Я едва заметно кивнул ей, принимая ее поддержку.

— Смотри, брат, вон они, — тихо произнес Владимир, шагая справа от меня. — Рыжий будет секундантом у Дмитрия. Как и я у тебя.

Отец, шедший слева, лишь тяжело вздохнул, его взгляд был прикован к центру площадки.

В центре песчаной площадки стояли братья Орловы. Старший, Дмитрий, стоял неподвижно и исподлобья смотрел на меня. Он чувствовался максимально сосредоточенным, напряжённым и заряженным на бой. Да, психологически он хорошо подготовился.

Рядом с ним нервно переминался с ноги на ногу рыжеволосый Кирилл: он был явно не в силах скрыть нетерпение и злорадное ожидание предстоящего зрелища.

Чуть поодаль расположились их родители. Глава рода, Виктор Орлов, грузный мужчина с седыми висками и тяжелым, пронзительным взглядом, стоял неподвижно, скрестив руки на груди. Рядом с ним, положив изящную руку на его локоть, стояла его супруга — Элеонора Орлова. Ее лицо выглядело уставшим от жизни, ее некогда яркая красота угасла, оставив после себя лишь острые черты, тщательно скрываемые под слоем косметики.

И именно с ней, склонив голову в учтивом, но отстраненном полупоклоне, беседовал Дмитрий Волынский. Его худая, подтянутая фигура в строгом сюртуке казалась еще более аскетичной на фоне дорогих, но безвкусных нарядов Орловых. Он что-то тихо говорил, его улыбка была холодной и ровной, а жесты — скупыми и точными. Элеонора слушала его со смешанным выражением подобострастия и высокомерия, изредка кивая.

Толпа замерла, когда мы подошли к центру площадки. Мы молча прошли к группе Орловых, и едва мы остановились, как Кирилл не выдержал.

— Ну что, Нестеров, — язвительно бросил он, — готов получить по заслугам? Брат тебе сейчас покажет!

Я спокойно встретил его взгляд.

— Звучит очень смело для человека, который выставляет на дуэль старшего брата вместо себя, — холодным голосом ответил я.

Кирилл вспыхнул и открыл было рот для новой колкости, но в этот момент седовласый офицер Герольдии, исполнявший роль распорядителя, шагнул вперед.

Его громкий, безразличный голос прорезал напряженную тишину:

— Поединок чести между Дмитрием Орловым и Ярославом Нестеровым объявляется открытым. Основание — публичное оскорбление, нанесенное господином Нестеровым Кириллу Орлову.

Пока офицер говорил, я внимательно рассматривал своего оппонента и тут я заметил такое, от чего мой мозг заработал с утроенной скоростью.

На мизинце правой руки Кирилла тускло поблескивал массивный перстень с темным, почти черным камнем, оправленным в витой серебряный обод.

Фотографическая память, отточенная годами оперативной работы, тут же выдала сопоставление. Бал. Волынский, неприметно стоящий у колонны. Его длинные, ухоженные пальцы, сложенные перед собой. И тот самый перстень — такой же матовый, холодный, чуждый яркому свету зала.

Теперь он был на руке Дмитрия.

Холодный взгляд офицера скользнул по нашим лицам и он продолжил:

— По взаимной договоренности сторон, господин Нестеров обязуется выстоять три атаки. Отказ от защиты или контратака будут считаться нарушением с его стороны. Во всем остальном действуют стандартные условия: разрешено любое оружие и психические техники, кроме запрещённых Ментальным Регламентом.

Офицер говорил, а мои мысли мчались с безумной скоростью, анализируя увиденный перстень. Это не украшение, это пси-усилитель. Подарок или, что более вероятно, временная передача оружия. Волынский не просто наблюдал, он вооружил старшего Орлова инструментом, который компенсировал его недостаток силы или контроля. Причем личным инструментом — и это говорило о многом.

Я направил свой взгляд на Волынского. Зачем тебе нужна моя смерть?

— По установленному порядку, — громким голосом продолжал офицер, — объявите ваших секундантов. Господин Орлов, кто ваш секундант?

Дмитрий Орлов сделал шаг вперед.

— Мой брат, Кирилл Орлов.

Он указал на младшего брата, чьи рыжие волосы ярко выделялись в толпе. Кирилл, стараясь придать лицу надменное выражение, подошел и встал рядом со старшим братом.

Волынский не видел, что я на него смотрю и не контролировал выражение своего лица. И зря. Я заметил, как его маска холодной учтивости на мгновение сползла, и в его глазах, устремленных куда-то в сторону, вспыхнула такая бездонная, первозданная ненависть, что у меня похолодело внутри. Но тут же, словно по щелчку, это исчезло. Он встретился взглядом с кем-то из толпы, холодно улыбнулся и сделал легкий, почти небрежный кивок.

Я повернул голову и увидел, что он кивает Строганову. Инквизитор, неподвижно стоявший под дубом, выдержал паузу дольше, чем того требовала простая вежливость, прежде чем ответить едва заметным движением подбородка.

Офицер передо мной кивнул и повернулся ко мне.

— Господин Нестеров, ваш секундант?

Мое наблюдение говорило об одном: Волынский и Строганов ненавидят друг друга. Почему? Сейчас неважно. Использовать.

Владимир, выпрямив спину, сделал шаг вперед, гордо подняв подбородок.

— В качестве своего секунданта, — мой голос прозвучал четко и ровно, разносясь по замершему Саду Камней, — я прошу выступить Александра Сергеевича Строганова.

Тишина, наступившая после моих слов, была оглушительной. Даже туман, казалось, перестал шевелиться. Офицер Герольдии на мгновение замер с приоткрытым ртом, Владимир застыл и его лицо выражало полное недоумение, а Дмитрий Орлов непроизвольно выпрямился, его брови поползли вверх.

В толпе пронесся сдавленный гул, все взгляды устремились к темной фигуре под дубом.

Строганов не шелохнулся, его лицо оставалось абсолютно бесстрастным, но я видел, как на долю секунды его пальцы сжались. Он медленно перевел на меня свой тяжелый, всевидящий взгляд за которым читалась холодная переоценка ситуации.

Но лучшей реакцией было лицо Волынского. Его привычная маска снисходительной насмешки испарилась, обнажив чистейшее, немое изумление, которое тут же сменилось вспышкой такой лютой, бессильной ярости, что его ментальное поле на миг стало похоже на клубок раскаленных шипов.

Инквизитор замер, его бесстрастное лицо ничто не выдавало, но я увидел, как на долю секунды сжались его губы, будто он почувствовал во рту вкус лимона.

Он понимал. Он понимал все. Я не просто просил его быть свидетелем, я намеренно ставил его лицом к лицу с Волынским, пользуясь их взаимной ненавистью как щитом. Я заставлял его, служителя системы, публично встать на мою сторону в этом аристократическом споре. Это была ловушка, завернутая в форму вежливости.

Отказаться он не мог. Отказ был бы публичным оскорблением только что восстановленного в титуле графа и, косвенно, Князя, этому титулу благоволившего. Согласие означало, что он становится частью моей игры.

Строганов медленно, будто против воли, вышел из тени.

— Честь для меня, граф, — его голос был ровным и холодным, как сталь.

Он сделал несколько шагов и встал по левую руку от меня, лицом к Орлову и Волынскому.

Волынский не выдержал. Его тонкие губы искривились в гримасе, которую он даже не пытался скрыть.

— Какая… неожиданная компания, — прошипел он, глядя на Строганова. — Тайная Канцелярия теперь оказывает протекцию родам? Или у вас личный интерес, Александр Сергеевич?

Строганов повернул к нему голову.

— Я здесь, чтобы обеспечить соблюдение Регламента, Дмитрий Петрович, — холодным тоном произнес глава Департамента. — Не более. Но и не менее.

Его слова повисли в воздухе ясной угрозой. Любое нарушение правил со стороны Орлова теперь будет зафиксировано не аристократом-соперником, а инквизитором.

И теперь Строганов не мог исподтишка нейтрализовать меня — его репутация и прямая, видимая всем конфронтация с Волынским обязывали его обеспечить безупречное соблюдение правил. Любая моя неудача легла бы и на его репутацию.

Расстановка сил изменилась мгновенно, теперь это была не просто дуэль. Это была битва на двух фронтах — явном и тайном. И мой самый опасный противник по воле случая и моего расчета оказался по мою сторону. Пока что.

— Условия и секунданты подтверждены, — офицер отступил на шаг, его рука описала резкий жест, отделяющий нас от остального мира. — Пусть воля сильнейшего свершится. Господин Орлов, ваша первая атака.

Внимание. Активировать защиту. Я принял стойку «Несокрушимого фундамента», активировал ментальную защиту «Кокона» и включил сканирующую технику «Взгляд орла».

— Начинаем, — Дмитрий произнес эти слова с такой резкостью, будто отсекал последние остатки церемоний, и его пальцы сплелись в знакомый жест.

Держись. Всего три удара. Ты держал куда больше.

Мой «Взгляд орла» начал сканировать архитектуру и тот же миг, перед моим внутренним взором всплыл образ Лизы Орловой на балконе и ее тихие слова: *«Первая техника, его любимая: „Молот гордыни“ — это чистейший ментальный таран».*

Так оно и было. Его воля, грубая и неистовая, сжималась в единый сгусток чистой ярости и застарелой обиды. Я почувствовал, как аномальная атмосфера Сада Камней, эта вязкая пелена, обязанная гасить любую мощь, вдруг странным образом расступилась перед формирующимся ударом, не ослабив его, а, казалось, даже сфокусировав.

Моя собственная защита под гнетом аномалии Сада отзывалась вяло, ее эффективность была существенно ослаблена, в то время как его атака, вопреки всем законам этого места, сохраняла идеальную силу.

Он атаковал меня ударом «Молота» в своей первозданной, сокрушительной мощи, какой она должна была быть за пределами этого места и оказалась гораздо более мощной, чем я предполагал в своих расчетах.

Мир взорвался ослепительной, белой болью, выжигающей все мысли. Я услышал, как с оглушительным, похожим на хруст кости звуком, треснул слой «Зеркала», а «Фундамент» под ногами задрожал самой основой, готовый рухнуть. Я чувствовал, как мое собственное «я» трещит по швам под этим чудовищным, ничем не сдерживаемым давлением.

Сознание поплыло, потеряв связь с телом, и я, отчаянно борясь с накатившей темнотой, едва удержался на ногах. Воздух сгустился, задрожал, и я почувствовал, как мое собственное сознание затрещало под чудовищным давлением.

И в этот миг я ощутил знакомое прикосновение — тонкая, но невероятно устойчивая нить энергии от Лады, устремившаяся ко мне, чтобы стабилизировать рушащуюся защиту. Но в этот раз к ее нежному, теплому потоку присоединилась другая энергия — жесткая и суровая. Ее отца.

Они действовали вместе, их воли, столь разные, сплелись в единый поддерживающий каркас. Мысль о том, что Гордей Багрецов вкладывает в меня свои силы, была одновременно и отрезвляющей, и обнадеживающей — он видел во мне ценный актив, который нельзя было так просто списать: его инвестиция в меня требовала защиты.

Их объединенная помощь стала якорем, позволившим мне зацепиться за реальность. Я начал восстанавливать «Кокон», сшивая ментальные разрывы, вновь выстраивая слои защиты, которые уже не казались такими хрупкими.

Но едва я успел выдохнуть, как случилось нечто иное. Со стороны Строганова, до этого остававшегося безучастным наблюдателем, пришел не удар, а нечто худшее — идеально отточенное, безжалостное отсечение.

Его воля, холодная и острая, как клинок, молниеносно проскользнула в пространство между мной и поддерживающим каналом Багрецовых и перерезала его. Связь с Ладой и ее отцом оборвалась мгновенно и бесшумно, оставив меня вновь один на один с давящей аномалией Сада Камней и сокрушительной силой Орлова.

Боль, холод и пустота после обрыва связи свалились на меня свинцовым грузом. Но именно эта безжалостность Строганова стала последней каплей.

Это — просто боль. Проверка чего я стою. Я не сдамся. Не отступлю и сломаюсь.

Глубоко внутри, в самом ядре сознания, ярко вспыхнула решимость пойти до конца.

Сквозь огонь в висках и гул в ушах я активировал «Шепот» против Дмитрия. Я сделал тончайший энерго-информационный укол прямо в сознание Орлова, в тот самый миг, когда он сосредоточенно поддерживал зону действия перстня.

«Твой перстень… треснул. Смотри… он гаснет. Ты подвел брата и сломал подарок Волынского.»

И в тот же миг, не дожидаясь результата, я совершил невозможное. Я отпустил остатки «Зеркала», позволив ему рассыпаться, и всю свою волю, каждую ее крупицу, вогнал в последний, внутренний слой защиты — «Абсолют». Он сомкнулся вокруг моего сознания нерушимой скалой в бушующем море.

А энергию, всю эту чудовищную мощь «Молота», я больше не сдерживал. Через трещины в «Зеркале», через подошвы сапог, я направил ее вниз, в «Фундамент», а через него — в глубь земли. Я пропускал его сквозь себя, превращая в ничто.

Это было запредельное напряжение. Казалось, мои кости сейчас превратятся в пыль, а сосуды лопнут. Но я стоял. И смотрел поверх агонии в глаза Дмитрию Орлову, безмолвно говоря ему одно: *Твоя сила бесполезна. Ты бьешь по земле.*

Его взгляд, прежде наполненный холодной уверенностью, дрогнул. Он почувствовал, что его удар, призванный снести все на своем пути, уходит в никуда, растворяясь в каменной тверди. И одновременно сработал мой «Шепот». Дмитрий судорожно сжал свою руку с перстнем, его лицо исказилось паникой. Мой «Шепот» упал на благодатную почву его собственных сомнений и страха перед гневом Волынского. Ему померещилось, что блеск артефакта действительно померк, что магия вот-вот иссякнет.

Давление на мой «Абсолют» ослабло, «Молот» Орлова, исчерпав свою энергию, рассеялся. В Саду Камней воцарилась оглушительная тишина, нарушаемая лишь моим тяжелым дыханием.

Я стоял, чувствуя, как по моему лицу стекает струйка крови из носа, а мышцы дрожат от перенапряжения. Но я стоял.

— Первая атака отражена, — прозвучал бесстрастный голос офицера Герольдии.

Из толпы донесся сдавленный возглас, кто-то ахнул. Они видели, как я едва не пал, но выстоял. Азарт в их глазах сменился настороженным интересом, зрелище стало непредсказуемым.

А я уже чувствовал, как воля Дмитрия снова собирается воедино, но теперь в ней не было простой грубой силы, в ней зрела холодная, отточенная ярость. Его вторая атака будет совсем иной. И судя по тому, что подсказывал мне мой эмпатический радар, в этот раз Волынский будет ему помогать напрямую.