Наследник Воли

Глава 10

Чистка. Стирание. Перед самой процедурой — дать бой. Прорываться. Живым не дамся.

Но сейчас еще был шанс. Последний.

Шепот. Точечно. На минимальной мощности. Рискую, что заметят, но иного выхода нет.

Решетов наблюдал за мной с холодным, почти научным интересом. Он видел борьбу на моем лице — и был уверен, что видит страх юнца.

Я медленно поднял голову, позволив внешней оболочке сознания сомкнуться плотнее.

— Я… — мой голос прозвучал хрипло, я сделал паузу. — Я могу… попробовать показать. То, что у меня иногда получается.

Применить Шепот. Я тут же направил в его сознание настолько тонкий и незаметный импульс который только мог — легчайшее внушение: «Спонтанное проявление воли… редкий феномен… стоит изучить…»

Решетов не шевельнулся, но его щупы на мгновение замерли. Я почувствовал, как поданная мысль нашла слабый отклик в виде легкого любопытства.

Я обратился к самому примитивному упражнению из «Практикума Волевода» — созданию простейшего щита. И пропустил энергию через искаженный фильтр свернутого сознания, через обрывки памяти Ярослава.

Щит, возникший передо мной, был уродливым. Нестабильным, дрожащим, собранным из обрывков. Не «Кокон», не «Барьер», а хаотичный гибрид — точь-в-точь как у новичка, не умеющего контролировать внезапно проснувшийся дар.

Я позволил Решетову просканировать эту хлипкую, аномальную, но примитивную конструкцию. И все это время «Шепот» тихо нашептывал на заднем плане его сознания: «Интересный случай… уникальный материал… не уничтожать… наблюдать…»

— Вот… — я выдохнул, изображая истощение. — Иногда… что-то такое выходит. Я не знаю, как это работает. Просто… случается.

И в этот момент я намеренно ослабил контроль над той самой крошечной частью воли, что питала щит. Но сделал это особым образом — как непроизвольный выброс, будто спящая энергия внутри меня внезапно взбрыкнула.

Это было похоже на то, как лошадь, долго стоявшая на привязи, внезапно рванула поводья. Слабый, но яростный ментальный импульс рванулся вверх, словно пытаясь пробить невидимый барьер.

И тут же пространство передо мной сгустилось. Решетов включил ментальную защиту. Мгновенная, абсолютная реакция.

Его собственный щит — плотный, многослойный, архитектура непроницаемости которого напоминала мой собственный самый мощный уровень “Кокона” — «Абсолют». И за этим щитом — уже готовый ментальный удар, собранный, нацеленный прямо в меня.

Вот он, его настоящий уровень. Не дознаватель. Оперативник. И щит — совсем не базовая техника. Это высший пилотаж.

Мой инстинкт вырвался наружу. Каждая клетка, каждый нейрон, отточенные сотнями боев в прошлой жизни, требовали немедленно развернуть «Кокон», парировать угрозу, ответить «Молотом». Это был чистейший рефлекс, быстрее мысли. Я буквально увидел свою контратаку — мгновенную и смертоносную.

И дичайшим, запредельным усилием воли — подавил ее. Словно собственными руками перерезал себе сухожилия перед самым прыжком.

Мое лицо сохранило выражение наивного испуга и истощения. Я сделал вид, что вообще не заметил его молниеносной реакции, его щита и уже готового удара. Для меня, Ярослава-пустоты, ничего этого не существовало. Я просто продолжал демонстрировать свою слабость и ощущение дикого, необузданного потенциала, бьющегося в клетке.

Решетов на мгновение задержал свой уже готовый обрушиться на меня удар, его взгляд стал пристальным, изучающим. Он видел перед собой не угрозу, а испуганного юнца, рядом с которым его собственная мощь выглядела избыточной.

И этот юнец только что продемонстрировал именно то, что нужно было моему «Шепоту» — дикий, неконтролируемый выброс.

Он погасил свой уже готовый удар. Его щит растворился так же мгновенно, как и появился.

Решетов молчал, его щупы скользили по дрожащему щиту, зацепившись за эхо этого странного, направленного в никуда выброса. Я чувствовал его анализ, холодный и безоценочный.

Он искал структуру, паттерн, следы школы. Но нашел лишь хаос пробуждающегося дара, который даже не понимает своих собственных пределов и инстинктивно бьется о них. И мой «Шепот», осторожно подпитывавший эту интерпретацию: «Дикий, необученный талант… сам не понимает, что делает… инстинктивные попытки пробить потолок… феномен…»

— Любопытно, — наконец произнес он.

Его щупы отступили. Решетов встал со стула, подошел к двери, открыл ее и отдал распоряжение в коридор:

— В изолятор его.

Дверь захлопнулась с глухим звуком. Щелкнул замок, потом еще один. Удаляющиеся шаги. Я остался один в полной тишине.

Камера. Примерно три на три шага. Голые стены из того же темного, почти чёрного камня, что и снаружи. Гладкие, отполированные, без единой щели.

В углу — отверстие в полу в качестве туалета. В противоположной стене — глухая металлическая дверь без ручки, с глазком. Под потолком, метров пять высотой, — крошечное зарешёченное окно, пропускавшее скудный лунный свет. Ни кровати, ни раковины.

Изоляция. Полная.

Я опустился на холодный каменный пол, прислонился спиной к стене и закрыл глаза, продолжая держать сознание свернутым. Мое тело изображало истощение и страх — плечи ссутулились, дыхание неровное.

Они наблюдают. Следят. Щупы. Я чувствовал их. Не такие острые, как у Решетова, а фоновые, постоянные. Сканирование на минимальном уровне. Они ждут, что я сорвусь, проявлю что-то, выдам свою истинную природу.

Вариантов два.

Первый: чистка. Ее бы уже провели. Раз не пришли — значит, решение не принято или пока не принято.

Второй: кто-то более важный, чем Решетов, проявил интерес. И теперь идет обсуждение моей судьбы на более высоком уровне.

Нужно ждать. Сохранять легенду. Изображать измученного, напуганного юношу с неуправляемым даром. Никаких признаков силы. Никакой структурированной воли.

Часы тянулись мучительно медленно. Свет в окошке гас, сменяясь тьмой, затем снова слабо серел.

Прошла ночь.

Ни еды, ни воды. Проверка на выносливость? Или просто стандартная процедура для подавления воли?

Я позволил себе дремать урывками, но даже во сне часть сознания бодрствовала, удерживая ядро воли спрятанным глубоко внутри. Тело требовало пищи, горло пересохло, но это были мелочи по сравнению с угрозой полного уничтожения.

Если бы они решили чистить, уже бы пришли. Значит, я им нужен живым. Пока. Эта мысль стала точкой опоры.

Прошел еще день. Свет снова сменился тьмой. Сутки в полной изоляции, под постоянным, хоть и пассивным, наблюдением. Я провел инвентаризацию всех своих ресурсов, всех возможных техник. Просчитал варианты прорыва из камеры, из здания. Шансы были ничтожны, но они были.

Голова кружилась от жажды, в висках стучало. В полумраке камеры перед глазами поплыли пятна, они сложились в знакомые, близкие черты. Серебристые волосы, спокойные глаза, стройная фигура.

Лада.

Она стояла передо мной, протягивая кружку с водой. Ее губы шептали слова поддержки. Я потянулся к ней, но мои пальцы встретили лишь холодный влажный камень.

Что это? Похоже, у меня начались галлюцинации.

И тут же в сознание полезли другие, навязчивые мысли. Дом Багрецовых. Прочные стены, полные запаха старых книг и воска. Сила, которая витала в воздухе их усадьбы, ощутимая, как давление перед грозой. Они могут стать мои щитом. В их рядах я могу стать не жалким бароном, а кем-то значительным.

Я с силой тряхнул головой, пытаясь отогнать эти образы. Это слабость. Голод и жажда говорят во мне. Но где заканчивается слабость и начинается трезвый расчет, я уже не мог понять.

К концу первых суток жажда стала навязчивой мыслью. К исходу вторых — физической болью. Глотать было нечего, язык прилипал к небу. Без воды — три дня. Потом отказ органов. У меня в запасе меньше.

Я — Алексей Воронцов, позывной Ясень, оперативник Центра психической безопасности. И я выживал там, где другие сходили с ума или умирали. Я переживу это. Смогу и в этот раз. Держаться.

Через двое суток заточения, под утро, когда сознание уже плыло от обезвоживания и недосыпа, дверь открылась. Два тюремщика в тех же стальных мундирах жестом велели следовать за ними.

Чистка. Отсюда просто так не выходят.

Я приготовился к последнему бою в своей жизни. Когда они начнут — а я это почувствую заранее — я пойду на прорыв.

Меня привели в ту же самую комнату, где проводился допрос. За столом сидел Решетов. Он выглядел усталым, а его обычно непроницаемое ментальное поле излучало раздражение и что‑то вроде вынужденной покорности.

Я стоял, не шевелясь, сохраняя маску опустошенности и истощения. Внутри же все замерло, анализируя каждую деталь.

— Дело закрыто, — резко произнес Решетов без прежней холодной вежливости. — Основания для чистки не найдены. Твой феномен признан спонтанной манифестацией.

Что? Это было настолько неожиданно, что на миг сбило все мои расчеты. Не бой. Не чистка. Освобождение. Признание феномена.

Почему? Они не могли не понять, что я аномалия. Решетов был уверен, мой шепот, похоже, все-таки сработал. Владимир дал показания. Что изменилось? Мой эмпатический радар, работавший на пределе, уловил раздражение. Вынужденную покорность.

Ему приказали. Значит, я им нужен на свободе. Зачем?

Я медленно кивнул, опустив взгляд, изображая слабую, почти неверящую надежду. Внутри же я уже анализировал новое игровое поле. Правила изменились. Мой статус из подозреваемого превратился в нечто иное — в объект интереса. И интерес сильных мира сего — штука куда более опасная, чем прямое преследование.

Да, мое освобождение стало следующим ходом в партии, правил которой я совсем не знал.

Меня вывели в зал. И я сразу увидел их.

Отец. Григорий Нестеров стоял бледный, явно не выспавшийся.

А рядом с ним — Глеб Багрецов. Он был в парадном мундире Тайной Канцелярии, и его осанка, его уверенный взгляд буквально кричали о том, что он здесь — хозяин.

Он смотрел на меня с легким, едва уловимым презрением.

Яркий утренний свет, лившийся из высоких окон холла, резал глаза после полумрака камеры. Я остановился, прищурив глаза. Отец завидев меня, стремительно подошел, и на его лице была видна смесь облегчения и новой тревоги.

— Ярослав! Слава Богу… — он схватил меня за плечи, внимательно вглядываясь. — Я уже не знал, что и думать… Как ты?

— Жив, — с трудом сказал я. Мои губы, потрескавшиеся от жажды, с трудом разомкнулись.

В этот момент вмешался Глеб.

— Если бы не настойчивость моего отца, — сказал Глеб, глядя поверх меня, — твой феномен так и сгнил бы в карцере. Надеюсь, ты осознаешь, как ты обязан нашему Дому.

Обязан. Да, внешне все выглядело как будто это Багрецовы помогли мне выйти из Канцелярии. Но мое чутье и мой опыт оперативника угадывали в ситуации нечто неестественное. Вряд ли у Глеба хватило бы статуса и влияния, чтобы провернуть это. Это кто-то другой оказал давление. Возможно, кто-то внутри Канцелярии.

И все же… в голове снова всплыли предательские мысли: «Вот она, настоящая сила. Не жалкие потуги отца, а влияние, связи, власть. Может, и правда быть Багрецовым лучше, чем Нестеровым.»

Я даже встряхнул головой, пытаясь выбросить из нее это чуждые мне мысли. Это не я. Слабость. Последствия голода и жажды. Убрать.

Отец выпрямил спину, и в его голосе зазвучали давно забытые нотки достоинства.

— Как только инквизиторы забрали вас с братом, я отправил гонца к Гордею Семеновичу, — сказал он, глядя мне прямо в глаза. — Мы достигли взаимопонимания. Брак с Ладой состоится, и ты получишь доступ к нашим архивам для обучения. Глеб Гордеевич использовал свое положение, чтобы ускорить твое освобождение. Союз наших домов доказал свою прочность.

Новость о свадьбе ударила меня с такой силой, что на мгновение перехватило дыхание.

Лада. Будет моей. Теперь это станет реальностью. Не призрак, который мне привиделся в карцере, а женщина, которая станет моей женой.

По спине пробежала горячая волна, сжимая живот приятным напряжением. Сильное желание, глубокое и личное. Обладать. Быть рядом с ней, касаться ее, видеть ее улыбку.

Я потянулся мысленно к этому образу, к этому будущему, и на мгновение все остальное — отец, Глеб, даже давящая угроза Канцелярии — отступило на второй план. Лада. Моя. Это слово отозвалось внутри глухим, ликующим эхом.

Стоп!

Я сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Резкая боль пронзила туман в голове.

Что это было? Слабость. Похоть.

Это не мои мысли. Это говорит призрак прошлого Ярослава, его животные инстинкты, его юношеская страсть к первой красивой девушке, которая проявила к нему интерес.

Он хочет обладать. Как будто она вещь. Я не позволю этому призраку управлять мной. Лада Багрецова — стратегический актив. Потенциальный союзник. Источник знаний и влияния. И возможно, угроза, если я не смогу ее контролировать.

Я выдохнул, заставляя мышцы расслабиться. Все лишнее должно быть отброшено. Все чувства, делающим меня уязвимым — подавлены. Только холодный расчет. Только цель стать сильнейшим родом в Империи.

Справившись с собой, я кивнул отцу, сохраняя на лице маску благодарности.

Нужно узнать, где Владимир. Скорее всего, отпустили раньше.

— А Владимир? — спросил я ровным голосом. — Его тоже отпустили?

Мне нужны были данные. Если брата выпустили сразу, а меня продержали, это значило, что основное давление было направлено именно на меня.

— Владимир дома, — ответил отец, и по тому, как он отвел взгляд, я понял, что с братом все в порядке, но подробностей мне не расскажут. — Отдыхает.

— Мне нужно готовиться к сегодняшнему мероприятию, — сказал Глеб, поправляя мундир. — До вечера.

Отец почтительно склонил голову.

— Конечно, Глеб Борисович. Мы вас не задерживаем. До вечера.

Я стоял, пытаясь понять, какое еще мероприятие ждет Глеба и почему отец должен с ним увидеться сегодня вечером. Григорий Вячеславович резко встряхнулся, его лицо снова стало озабоченным.

— Поехали, — бросил он, направляясь к выходу. — У нас совсем нет времени.

Какого времени? Мне нужно хотя бы час поспать. И пить, я хочу пить. Я едва держался на ногах.

В карете я выставил технику Безшумный шаг на пассивный режим и закрыл глаза. Отец начал было мне что-то говорить, но я молниеносно провалился в сон.

И проспал всю дорогу.

— Сын, просыпайся, приехали, — сквозь сон услышал я голос отца. — Тебе нужно привести себя в порядок.

— Для чего? — спросил я, прогоняя остатки сна. А снилось мне, как старший Багрецов положил мне руку на плечо и что-то мне торжественно говорил.

— Ты забыл? Сегодня бал у Великого Князя, — отец посмотрел на меня с таким напряжением, будто от этого зависела наша жизнь. — И это не просто бал, это смотрины для нашего рода.

Он немного помолчал, мысленно прокручивая наше поведение на балу и продолжил:

— Если мы произведем впечатление вырождающихся неудачников, нас сотрут в порошок. Князь-Хранитель лично оценивает, кто достоин остаться в игре, а кто нет.

Ледяная тяжесть опустилась мне в желудок. Бал. Смотрины. Великий Князь.

Вот он, момент истины. Или все, или ничего.

Проиграю сегодня — и наш род сотрут с карты Империи. Мы станем никем. Отец отречется от меня. Ладу навсегда потеряю. А Канцелярия получит право стереть мой разум прямо на месте.

Но если выстою… Если докажу свою силу… Князь-Хранитель может взять под личное покровительство. Багрецовы станут моим ресурсом. Лада… тоже. Мои способности признают легальными. И я сделаю наш род самым сильным.

И в тоже время я провел двое суток в камере без еды и воды. Я едва стоял на ногах. Я не знал местного этикета, не помнил имен и титулов, не изучал расстановку сил при дворе. Мне нужно прятать свои способности от Тайной Канцелярии, сотрудники которой будут прямо кишеть на балу, а я истощен, дезориентирован и абсолютно не готов. Вместо подготовки к такому важному событию я двое суток провел в одиночке.

— Выезжаем через час, — произнес отец и направился в свою комнату.

Так, времени на подготовку нет вообще. Это не выход в свет, это казнь. И мне нужно идти на нее, а я даже не знаю, куда ставить ноги.