Наследник Воли

Глава 13

Дмитрий Орлов помолчал, оценивая мою реакцию и одновременно пытаясь испепелить меня взглядом.

— Завтра на рассвете в Саду Камней, — продолжил он. — Если, конечно, у тебя хватит смелости подтвердить свою нестандартность.

Не дожидаясь ответа, он развернулся и ушел. Лиза, стоявшая рядом, лишь приподняла бровь, ее взгляд говорил: «Я же предупреждала».

Да, предупреждала. И отец тоже. За это спасибо, эту задачу я уже решил заранее и несколькими способами.

Воздух за столом застыл. Все взгляды уперлись в меня и в лежащий передо мной конверт. Отец побледнел, Владимир замер с бокалом на полпути ко рту. Даже старший Багрецов разглядывал меня с интересом, ожидая моей реакции.

Я медленно взял конверт. Выбор был сделан еще до того, как его предложили. Дуэль неизбежна, но у меня есть варианты. Я встретился взглядом с Лизой. Она едва заметно кивнула, ее глаза говорили: «Мое предложение все еще в силе».

Затем я посмотрел на Ладу. Ее лицо было бледным, а глаза — полными ужаса. Она снова едва заметно покачала головой и беззвучно, одними губами произнесла «не надо». Боится за меня. Интересно, почему?

Я достал листок из конверта. Бумага была плотной, буквы выведены каллиграфическим почерком. Я пробежался глазами по тексту.

«Я, Дмитрий Орлов, старший сын Дома Орловых, вызываю Ярослава Нестерова на поединок чести за нанесенное публичное оскорбление моему брату, Кириллу Орлову.

Правила. Бой ведется до смерти одного из участников, потери сознания или признания поражения.

Разрешено любое оружие и психические техники, кроме запрещенных Ментальным Регламентом. Секунданты назначаются по усмотрению сторон.

Отказ будет расценен как признание вины и трусость.

Да будет воля сильнейшего.»

Классическая формулировка, в которой есть две фразы, которые дают поле для маневра. Первая: «Секунданты назначаются по усмотрению сторон». По усмотрению. Значит, я могу выбрать любого.

И вторая фраза: «До смерти одного из участников, потери сознания или признания поражения» — идеально вписывается в мой предварительный план.

— Ну что, Ярослав? — раздался голос Гордея Багрецова. Все за столом замерли, ожидая моего ответа. — Каков твой ответ Дому Орловых?

Я поднял глаза.

— Передайте Дмитрию Орлову, — сказал я громко и четко, чтобы слышали все соседние столы. — Что я принимаю его вызов.

Отец громко выдохнул и откинулся на спинку стула, будто получил невидимый удар. Его взгляд стал пустым и отстраненным, он уставился в пространство где-то позади меня. Владимир посмотрел на меня с мрачным, почти животном удовлетворением. «Наконец-то», — словно говорил его взгляд, полный предвкушения зрелища. Он сделал большой глоток из фужера, не сводя с меня глаз, и на его губах застыла кривая ухмылка.

Гордей Багрецов медленно кивнул, его лицо оставалось невозмутимым, но в глазах, холодных и оценивающих, вспыхнула искра неподдельного, хищного интереса. Он обменялся быстрым, почти незаметным взглядом с женой, Агриппиной. Ее лицо осталось каменной маской, лишь тонкие губы чуть сжались, выдавая внутреннее напряжение.

Лада, сидевшая напротив, резко вдохнула, и ее рука непроизвольно дрогнула. Ее глаза широко распахнулись и наполнились не просто страхом, а настоящим ужасом, смешанным с чем-то похожим на отчаяние. Она смотрела на меня, словно увидела призрака.

За соседним столом, где сидели молодые аристократы, прошел возбужденный шепот. Одни смотрели на меня с нескрываемым любопытством, другие — с откровенным презрением к самоубийце.

Я повернул голову в ответ на ментальное давление и почувствовал на себе взгляд Волынского. Тяжелый, изучающий взгляд, словно пересчитывающий в уме новые переменные, которые я только что внес в его уравнение.

Я снова посмотрел на Ладу. Она сидела, опустив глаза, ее бледные пальцы нервно теребили кружевной край скатерти, затягивая его в узлы. Я послал ей легкий ментальный импульс. Она вздрогнула, словно от прикосновения, и подняла на меня взгляд. Ее большие голубые глаза, были полны немого вопроса, страха и чего-то еще, чего я не мог сразу определить.

— Боитесь за мое здоровье, Лада Семеновна? — спросил я вслух, намеренно делая наш диалог публичным, и мгновенно ощутил, как внимание всего нашего стола и соседних вновь сфокусировалось на нас.

— Я… Я боюсь ненужной смерти, — ее голос дрогнул, сорвался на шепот, и она смущенно отвела взгляд, чтобы собраться с мыслями. — Любой смерти. Дуэль… это ужасно. Это варварство, прикрытое кружевами цивилизации.

— Иногда более ужасно — это жить на коленях, — заметил я, наблюдая за малейшим изменением в ее лице, за биением пульса на ее тонкой шее.

Мой эмпатический радар улавливал настоящий вихрь противоречий: искренний, почти детский страх, горькую обиду на весь этот мир, и под этим — смутную, но мощную, нарастающую волну симпатии ко мне, теплую и трепетную.

— Но можно искать другие пути! — настаивала она, и в ее глазах вспыхнул огонек отчаянной надежды. — Сила не в том, чтобы принимать каждый брошенный вызов, а в том, чтобы их избегать, когда это возможно. В мудрости, а не в грубой силе!

— Избегать? — с громким, язвительным смехом вступил Владимир. — Чтобы потом всю жизнь бегать, как затравленный заяц? Прекрасная стратегия для рода Нестеровых!

— Молчи, не вмешивайся, — бросил я брату, не отводя взгляда от Лады.

В этот момент я усилил сканирование, целенаправленно ища ту самую аномалию, мимолетную смену сознания, что видел в саду. И я вновь ощутил это — будто под тонким, прозрачным слоем льда ее обычного «я» клокотала бездонная, темная и холодная вода, чужая, не принадлежащая ей, дремлющая, но живая. Однако сейчас поверхность была абсолютно спокойна.

— Лада, вы говорите как человек, который знает истинную цену миру. Но мир в этих стенах, — я медленно обвел взглядом зал, — покупается только силой. Иногда, чтобы обрести его, нужно просто перестать бояться и сделать тот шаг, которого от тебя ждут. Или не ждут.

Она посмотрела на меня, и казалось, будто она хочет крикнуть, выплеснуть наружу что-то важное, давно скрываемое, но не может, скованная невидимыми цепями. Ее губы дрогнули, и она снова опустила взгляд, прошептав так тихо, что слова едва долетели до меня сквозь общий гул.

— Иногда… чтобы перестать бояться, нужно знать, что за тебя тоже кто-то боится… и что ты не один.

И в этот миг я почувствовал это с новой, почти болезненной силой — не аномалию, не скрытую угрозу, а ее хрупкую, настоящую человечность. Ее одиночество, так похожее на мое. Это была не игра, не часть плана Багрецовых. Это было искреннее, беззащитное участие, протянутая рука через пропасть условностей, интриг и лжи.

Я задержал на ней взгляд дольше, чем следовало, и кивнул, больше не как тактик, оценивающий ресурс, а как человек, принявший ее дар.

— Тогда знайте, — сказал я тихо, чтобы это услышало как можно меньше ушей, — что вы не одна.

Я медленно отвернулся, разрывая этот миг напряженной близости, оставляя ее с этим знанием, с этим семенем, брошенным в плодородную почву. Связь ощущалась почти физически — тонкая, прочная, невидимая нить, натянутая между нами через весь шумный зал.

Лада замерла, словно получив неожиданный подарок. Ее глаза наполнились не только удивлением, но и внезапной надеждой и благодарностью. Ее губы дрогнули в едва заметной, но самой искренней улыбке за весь вечер.

Сентименты — это опасный путь. Ее эмоции — подтвержденный факт, моя ответная реакция — тактическая ошибка. Проявил слабость, ответив на эмоциональный посыл, а не сохранил дистанцию.

Она — дочь враждебного дома, ее искренность не отменяет этого факта. Ее симпатия может быть использована против меня, либо ее саму используют против меня через ее чувства. Эта связь — уязвимость. Прекрасный рычаг для давления как со стороны Багрецовых, так и для Строганова.

Нужно дистанцироваться. Любая привязанность в этом мире — оружие, направленное в мою сторону. Завтра на дуэли я буду драться за выживание, а не за чью-то улыбку. Она — объект наблюдения. Все остальное — иллюзия, которой нельзя позволить стать реальностью.

В этот момент к нашему столу бесшумно подошел человек в черном мундире Тайной Канцелярии. Младший инквизитор, судя по нашивкам. Он склонился надо мной, игнорируя остальных.

— Ярослав Григорьевич, — его голос был беззвучным шепотом, предназначенным только для моего уха. — Александр Сергеевич Строганов ожидает вас для беседы в восточной галерее. Незамедлительно.

Он выпрямился и так же бесшумно удалился. Ледяная волна пробежала по моей спине. Вызов от Строганова. Сейчас, сразу после моего согласия на дуэль.

Отец схватил меня за локоть под столом, его пальцы дрожали.

— Ярослав, не иди. Это ловушка.

Я медленно высвободил руку.

— Отказ от встречи с главой департамента расследований будет выглядеть хуже, чем сама дуэль, — так же тихо ответил я. — Я должен идти.

Поднимаясь из-за стола, я встретился взглядом с Лизой Орловой. В ее глазах читалось холодное любопытство — она оценивала, выйду ли я из этой встречи живым.

На Ладу было больно смотреть. Теперь в не был не просто страх, а ужас, она всерьез обеспокоена моей судьбой.

Я резко встал, делая сильный вдох и наполняясь до краев энергией. Выставил «Безшумный шаг» на максимум, включил одновременно первый и третий уровни ментальной защиты — «Шум» и «Абсолют». Свое ядро сознания надежна спрятал, укрыв под воспоминаниями прежнего Ярослава.

Я готов, глава Департамента расследований Тайной Канцелярии. Давай узнаем, что ты хочешь мне сказать.

Восточная галерея оказалась длинным, полутемным коридором, освещенным лишь редкими магическими сферами. Строганов стоял у высокого арочного окна, глядя на ночной сад. Его силуэт вырисовывался на фоне лунного света.

— Ярослав Григорьевич, — произнес он, не поворачиваясь. — Благодарю, что нашли время.

Его голос эхом разносился под сводами пустынной галереи.

— Вы приняли вызов Орлова, — это была констатация, а не вопрос. — Интересный выбор. Особенно для человека, чье владение даром столь спонтанно.

Он наконец повернулся ко мне. Его глаза в полумраке казались совсем черными.

— Знаете, что происходит с аномалиями, которые привлекают слишком много внимания?

Я молчал, чувствуя, как холодный ментальный щуп скользит по поверхности моего сознания, не пытаясь пробить защиту, а просто оценивая. Пусть говорит, мне нужно больше информации.

— Их либо уничтожают, — продолжил он и сделал эффектную паузу, — либо берут под контроль.

Он подошел ближе. От него не исходило угрозы, лишь абсолютная, леденящая уверенность.

— Завтра на дуэли вы проиграете, Дмитрий Орлов не станет церемониться. Он сломает вас и ваш род окончательно прекратит существование.

— Зачем вы мне это говорите? — спросил я, сохраняя лицо бесстрастным.

— Потому что я предлагаю вам третий вариант, — его губы тронуло подобие улыбки. — Стать полезным. Мне.

Воздух в галерее стал еще холоднее.

— Я могу обеспечить вашу победу завтра. Незаметно. Так, что никто, даже сам Орлов, ничего не заподозрит. А взамен вы начнете сообщать мне о определенных разговорах. В доме Багрецовых, в том числе.

Так. Он предлагает стать шпионом. Предать доверие Багрецовых еще до того, как оно было получено. Это неприемлемо.

— И если я откажусь? — спросил я, глядя ему прямо в глаза.

— Тогда завтра утром, — сказал он, пожав плечами, — я буду наблюдать. Как и положено служителю закона. А может… незаметно помогу уже не вам, а Орлову. Сдвинуть камень под ногой в решающий момент. Или ослабить нить вашей концентрации. Маленькие невидимые вещи, которые решают исход. Вам ведь знаком этот принцип, не так ли?

В его глазах не было угрозы. Лишь холодная констатация факта. Он давал мне выбор между смертью и предательством, и в его предложении была безупречная логика. Он был подобен хирургу, предлагающему ампутацию как единственный способ выжить. И так же, как хирург, он не испытывал ни гнева, ни сожаления — только профессиональную уверенность в правильности своего диагноза.

Он не лжет. Он действительно видит для меня только два пути.

Но он просчитался в одном — он до сих пор считает меня пешкой, а не игроком. Он предлагает выбор между двумя формами поражения, не рассматривая возможности моего чистого выигрыша. Это его слепое пятно.

Прямой отказ сейчас — стратегическая ошибка. Это превратит Строганова в открытого врага до дуэли. Прямое согласие — еще хуже. Это добровольное надевание ошейника, путь к статусу расходного материала. Правильный ход — игра на время. Нужно дать уклончивый, но заинтересованный ответ, чтобы отложить решение.

— Понял, — ответил я. — Ваше предложение требует осмысления.

Если я одержу победу, то из аномалии, за которой охотятся, я превращусь в самостоятельного игрока, с которым придется считаться. Победа даст мне право голоса и переведет переговоры со Строгановым из плоскости «шантаж» в плоскость «возможный союз».

Строганов не ответил, он медленно прошелся вдоль окна, постукивая пальцами по каменному подоконнику. Остановился, посмотрел на меня.

И в этот момент его ментальное поле, до этого пассивное, сжалось в острие и обрушилось на меня.

Это был таран.

Целенаправленный, сокрушительный штурм, нацеленный пробить «Кокон» и добраться до самой сути моей аномалии. Давление было чудовищным, несравнимым с атакой Орлова. Строганов не просто давил силой — он искал слабые места, структуру, паттерны, чуждые этому миру.

«Кокон» затрещал. Последний уровень ментальной защиты «Абсолют» держался, но я чувствовал, как он проседает под неумолимым напором. Я не мог контратаковать — это бы сразу меня выдало. Оставалось только держать оборону, пряча свое истинное ядро за образами страха, боли и хаотичных всплесков «дикого дара».

Держись. Он не должен увидеть систему. Только хаос, только инстинкты. Я не боец, я — жертва, которая умеет выживать. Покажи ему то, что он хочет увидеть.

Я позволил ему увидеть отчаянное сопротивление, дрожь воли, граничащую с сокрушением. Я вплел в свою защиту обрывки воспоминаний Ярослава о матери, о боли, о страхе перед Волынскими. Я создал иллюзию того, что его атака достигает цели, что она вот-вот сломит меня.

Пот стекал по вискам. Ноги подкашивались. Я уперся спиной в холодную стену, чтобы не упасть.

Держать строй! Держать!

Я задействовал все свои ресурсы на максимум. А потом еще. И еще. Неожиданно я как будто пробил потолок своих возможностей. У меня как будто открылось второе дыхание и появились внутренние резервы из которых я мог подпитываться.

И вдруг давление исчезло. Строганов отступил на шаг, его дыхание стало чуть более учащенным. Он смотрел на меня теперь с новым, оценивающим выражением.

— Достаточно, — произнес он. — Ваша жизнеспособность впечатляет. Для «пустоты» она очень внушительная.

Я кивнул, восстанавливаясь после атаки. Прошло, он купился на иллюзию. Теперь он видит не угрозу, а инструмент, который можно использовать, но можно и сломать.

— Мое предложение остается в силе, — медленно сказал он. — И один совет, Ярослав Григорьевич. На дуэли вам стоит показать контроль, а не силу. Подумайте над моими словами.

Он растворился в полумраке галереи, оставив меня одного.

Так, Строганов допустил стратегическую ошибку. Сам того не ведая, он стал моим лучшим тренером. Его сокрушительная атака не просто проверила мои возможности, она расширила их. Ментальная архитектура «Кокона» стала плотнее, отзывчивее. Воля, которую я только имитировал под его напором, теперь обрела настоящую твердость, я стал чувствовать ее как внутренний стержень, холодный и несгибаемый.

И в тоже время дал совет. Почему? Ответа на этот вопрос у меня не было.

Ладно, его совет о контроле был в корне верным, но он не понимал, что только что собственными руками дал мне для этого инструмент. Я покажу и контроль, и силу.

Я двинулся обратно по галерее твердым шагом. Он увидел то, что я позволил — отчаянное сопротивление «дикого дара».

Хорошо. Пусть думает, что я — неконтролируемая аномалия, но живучая. Это даст мне время.

Я толкнул дверь и вошел в зал. Разговоры разом смолкли и все взгляды устремились на меня. Я прошел к своему месту. Все ждут, нужно прояснить ситуацию.

— Как представитель закона, — произнес я громко, на весь зал. — Александр Сергеевич выразил озабоченность предстоящей дуэлью.

По залу прошел вздох. Гордей Багрецов прищурился.

— И что же? — спросил он с насмешкой. — Дуэль отменяется?

— Нет. Она состоится. Но я внесу одно изменение в правила.

Я повернулся к Гордею, а по сути — ко всей знати, застывшей за столами.

— Я отказываюсь от права первого удара. Пусть Дмитрий Орлов атакует первым, а я буду только защищаться.

В зале воцарилась гробовая тишина. Отказаться от первого удара на дуэли магов — это либо безумие, либо высшая степень презрения.

— Если после трех его атак я останусь стоять, — продолжил я, глядя в глаза Гордею, — это будет считаться моей победой. И он публично принесет извинения моему роду за оскорбление.

Владимир фыркнул. Лиза медленно улыбнулась, поняв ход. Отец смотрел на меня, не веря своим ушам.

— Ты… ты сошел с ума! — выдохнул Владимир. — Он размажет тебя по камням за одну атаку!

— Возможно, — я пожал плечами, сохраняя ледяное спокойствие. — Но это мое условие. Либо Орлов его принимает, либо он может забрать свой вызов обратно. Как трус.

Я стоял, чувствуя тяжесть десятков взглядов. Справа от меня, за полированной столешницей из темного дуба, сидел отец, вцепившись пальцами в резной подлокотник своего кресла, обитого потертым бархатом. Слева — Владимир, откинувшись на резной дубовой скамье, его бокал с недопитым рубиновым напитком стоял на столе, отражая трепещущий свет сотен свеч в огромной хрустальной люстре.

Прямо передо мной, через стол, ломившийся от яств, сидели Багрецовы: Гордей, Агриппина и бледная Лада.

На столе передо мной стояла фаянсовая тарелка с почти нетронутым жарким из кабана в соусе, серебряный нож и вилка лежали параллельно, как на параде. Я не притрагивался к еде, зная, что в таком напряжении тело не примет пищу.

Дальше, за нашим столом, в полумраке огромного зала, утопающего в позолоте и фресках, терялись десятки других столов, заставленных сверкающей посудой и яствами. Воздух был густым и тяжелым, пахло жареным мясом, дорогими пряностями, воском от свечей и легким, но стойким ароматом духов знатных дам.

Гул голосов, приглушенный сначала моим заявлением, снова набирал силу, но теперь в нем слышались нотки возбуждения, предвкушения зрелища. Где-то звенел хрусталь, где-то слышался сдержанный смех. А на самом заднем фоне, в арках, ведущих в другие галереи, застыли, как статуи, слуги в ливреях, готовые в любой момент броситься выполнять приказы.

Гордей Багрецов первым нарушил тишину, медленно хлопая в ладоши. Каждый хлопок эхом отдавался под сводами, словно отсчитывая секунды до неизбежного.

— Блестяще, юноша, — произнес он, и в его голосе сквозила неподдельная оценка, смешанная с хищным интересом. — Поставить Орлова в такую позицию… Рискованно, но расчетливо. Дмитрий никогда не откажется, его гордость не позволит. Вы загнали волка в угол, теперь посмотрим, сможет ли он оттуда вырваться.

Отец все еще смотрел на меня с нечитаемым выражением, но дрожь в его руках утихла, сменившись странным оцепенением.

Когда шум в зале вновь набрал силу, превратившись в настойчивый, жужжащий гул, отец наклонился ко мне, его голос был тихим и сдавленным, будто выходил сквозь плотную ткань.

— Ты понимаешь, на что подписался? Три атаки Орлова… это верная смерть. Он не станет бить вполсилы, он будет рвать на куски. Я не смогу этого видеть.

— Это единственный способ выиграть, не убивая его наследника, — так же тихо, но твердо парировал я. — Нам не нужна война на уничтожение с их кланом, нам нужно уважение. И они сами его нам предоставят, когда их лучший воин не сможет сломить мою защиту.

— Уважение? — с горькой усмешкой вклинился Владимир, его лицо исказила гримаса отвращения. — Они сожрут нас! Ты думаешь, они будут играть по твоим правилам? Ты хочешь прославиться? Иди и дерись как мужчина, а не прячься за щитом, как трус!

— Мужчина, — я медленно повернулся к нему, и мой взгляд заставил его отступить на полшага, — сначала думает, а потом бьет. Ты же всегда действуешь наоборот. Советую и тебе наконец научиться.

— Ты что умничаешь? — Владимир встал, с силой опираясь на стол, его лицо покраснело. — Я тебя…

— Сиди, — холодно, без единой ноты повышения, бросил я, и в голосе прозвучала такая стальная непреклонность, что он невольно, почти машинально, опустился на стул. — Твои амбиции и глупость уже чуть не сгубили нас сегодня.

— Он прав, Володя, — устало, с внезапной старческой покорностью произнес отец. — Хватит. Довольно позора.

Он посмотрел на меня, и в его глазах, потухших и усталых, впервые за весь вечер появилась не растерянность, а тяжелая, мучительная дума.

— Ладно. Твой выбор. Я не могу его одобрить, но я не могу и запретить. Но если завтра… если с тобой что-то случится, я…

— Завтра все будет иначе, — мягко, но уверенно перебил я его, чувствуя странное сожаление к этому сломленному человеку. — Ты увидишь, доверься мне.

В этот момент громоподобный голос глашатая вновь заполнил зал.

— По воле его сиятельства, объявляется начало турнира по Волеведению! Участвуют все желающие показать силу своей воли Великому Князю!