Наследник Воли

Глава 26

Я собрал волю и сформировал в сознании сгусток чистой разрушительной силы. «Молот». Цель — та самая Уза, через которую в нее льется ярость предков. Удар должен быть хирургическим: не убить, а перезагрузить. Отключить на время.

Я поднял руку, нацеливая импульс и в этот миг мой «Взгляд Орла», работавший на автопилоте даже в таких условиях, выдал последнюю вспышку информации. Я увидел в Ладе не монолит чужой воли, как я чувствовал раньше, а сложную ментальную конструкцию, вплетенную в ее естественное поле, как паразитическая сеть.

Ее ядро пульсировало в области солнечного сплетения. «Молот» снес бы все вместе с ней. Но был другой путь — «Санитар» — техника для точечного выжигания чужеродных внедрений. Риск колоссальный: одно неверное движение — и я сожгу ее.

«Молот» — это гарантированная тяжелейшая травма, «Санитар» — призрачный шанс сохранить ее целой и огромный риск.

Выбирай. Быстрее.

Я отпустил «Молот» и тут же сконцентрировался и сузил восприятие до одной точки — того самого чужеродного ядра. И сразу вошел в него холодным лучом «Санитара», нашел главную связующую нить — и пережег ее.

Призрачные тени дернулись и исчезли, серебристый свет в глазах Лады погас.

Она стояла, покачиваясь, ее руки, еще секунду назад излучавшие разрушение, повисли вдоль тела. И в ее потухших глазах медленно, мучительно вспыхнуло осознание.

Сработало. Я вернул ее.

Я выдохом сбросил огромное напряжение.

Она встретилась со мной взглядом.

— Ярослав… спасибо… — прошептала она. — Но он… они… не отпустят. Слишком сильны. Я… чувствую… они снова идут…

Она подняла руки и посмотрела на свои дрожащие пальцы.

— Я не дам… тебя убить…

Прежде чем я успел что-то сказать или сделать, она резко, с каким-то отчаянием прижала кончики пальцев к своим вискам. Я почувствовал мощный импульс, который она выпустила себе в голову, и тут же ее глаза закатились, тело обмякло, и она начала падать, как сломанная кукла.

Нет!

Адреналин выжег остатки боли. Я рванулся вперед, упал на колени, скользя по каменному полу.

Успел. Руки подхватили ее за плечи и голову за мгновение до глухого удара, который мог бы раскроить ее череп. Я опустил Ладу на пол, смягчив падение всем своим телом. Ее голова упала мне на колени.

Оценка. Пульс. Дыхание.

Два пальца к ее шее, под челюсть. Холодная, влажная кожа.

Ничего. Ни единой пульсации.

Прислушался ухом ко рту, положив ладонь на грудную клетку. Неподвижность. Полная тишина легких.

Остановка сердца. Клиническая смерть.

Восстановить кровообращение. Искусственное дыхание. Есть максимум 3–4 минуты, дальше необратимые изменения.

Я молниеносно расстегнул шнуровку на ее корсаже, освобождая грудную клетку. Запрокинул голову, открыл дыхательные пути. Два вдоха. Вижу, как ее грудь поднимается и опускается — воздух идет. Значит, проходимость есть.

Ладонь на грудину. Вторая поверх. Прямые руки. Глубина — пять сантиметров. Частота — сто — сто двадцать в минуту. Начал.

Раз. Два. Три.

Каждое сжатие отзывалось тупой болью в ребрах, но это ничего.

Четыре. Пять.

Время стало течь иначе. Каждую секунду я мысленно кричал, вкладывая в сжатия весь остаток своей воли: “Живи. Вернись. Борись”.

Двадцать девять. Тридцать. Пауза. Два выдоха в ее холодные губы.

Вижу, как поднимается грудь. Снова компрессии.

Шепот. Применяй.

Не прекращая ритм, я сфокусировал взгляд на ее бледном лице.

— Лада, — мой голос был хриплым, но ровным, как команда на поле боя. — Слушай мой голос. Это приказ. Дыши.

Я вложил в слова непреложный закон, волевую конструкцию “ДЫШИ!”.

Пятьдесят девять. Шестьдесят. Уже минута.

Ее клетки мозга уже начали умирать без кислорода. Я чувствовал, как время утекает, как песок сквозь пальцы.

— Твое тело слушается меня, — продолжал я, не сбиваясь с ритма. — Сердце бьется. Кровь течет. Легкие наполняются воздухом. Это приказ. Выполняй.

Я посылал «Шепот» с каждым сжатием, с каждым выдохом. Точечные, микроскопические импульсы, целящиеся в глубинные центры мозга, отвечающие за автономные функции.

Девяносто.

В глазах начало темнеть от собственного истощения. Руки горели, я все меньше и меньше чувствовал их. Живи! Дыши!

Она предпочла умереть, лишь бы не дать убить меня. Спасла меня. Лада, как же я ошибался насчет тебя!

— Я не разрешаю тебе уйти! — закричал я, и в моем голосе прорвалась неконтролируемая ярость. Ярость на себя, на ее предков, на этот проклятый мир. — Ты нужна! Вернись! Сейчас!

Я добавил к «Шепоту» всю мощь этой жизненной первобытной силы «ЖИВИ!».

Сто двадцать. Уже две минуты.

Руки двигались уже на автомате, по памяти. Сознание начало отключаться. Я видел только ее лицо. Бледное, прекрасное, безжизненное.

Все. Конец. Она умерла. Признай это.

Нет! Ты будешь жить! Будешь!

Три минуты. Невозвратное время для мозга.

Я уже почти не чувствовал своих рук. Только тупые удары в ее грудину.

И тогда под моей ладонью что-то дрогнуло. Слабый, едва уловимый толчок, похожий на трепет пойманной птицы.

Я замер, прервал цикл. Вложил все оставшиеся силы в последний, отчаянный «Шепот», сконцентрированный в одну точку в ее сознании: «ЖИВИ!»

Ее тело выгнулось в неестественной мучительной судороге, из горла вырвался хриплый стон. Глаза оставались закрытыми.

Секунда. Две. Три. Ничего.

Продолжай!

Я снова положил руки на ее грудную клетку, но тут она сама, без моей помощи, с трудом поднялась и опустилась. Потом еще раз. И еще.

Дыхание было поверхностным, прерывистым, но это было дыхание. Я мгновенно снова нашел пульс на шее. Слабый, нитевидный, аритмичный.

Жива.

Я откинулся назад, облокотившись на постамент с кварцевым древом. В глазах потемнело, в ушах зазвенело. Все тело тряслось от пережитого напряжения и истощения.

Она дышала. Сердце билось. Три минуты с небольшим. Граница. Обратимые изменения? Возможно. Но шанс, что обойдется есть.

Я сидел на холодном камне, слушая ее хриплое, но стабильное дыхание, и чувствовал, как ледяная пустота внутри меня медленно заполняется бездонной усталостью. Первая часть задачи выполнена. Она жива.

Но теперь началась вторая, не менее сложная: объяснить Гордею Багрецову, почему его дочь и новый зять пропали с собственной свадьбы на полчаса, и почему невеста сейчас лежит без сознания в родовом святилище с признаками мощнейшего ментального коллапса и клинической смерти.

А потом должен был начаться Обряд Кровного Союза, от которого у меня пока нет защиты. Время безжалостно истекало.

Нужно уходить. Я посмотрел на Ладу. Без сознания, холодная и неподвижная, как кукла. Ее грудь едва поднималась, дыхание было поверхностным и тихим.

Если нас здесь найдут, то все, конец. Книги я скопировал, остался кристалл. В нем может быть информация об обряде, без которой идти на обряд будет самоубийством.

Нужно взять с архива по максимуму, пара минут ничего не решит.

Я осторожно снял кафтан и подложил его Ладе под голову. Встал, вытащил последнюю чистую пластину из внутреннего кармана и подошел к кварцевому дереву посреди зала, под которым в нише на черном бархате лежала одна‑единственная пластина цвета запекшейся крови.

Мне нужна копия, полный слепок данных, как резервная копия жесткого диска.

Я приложил пластину к поверхности кристалла. Закрыл глаза и активировал психометрию на максимальную ширину захвата и отключил все фильтры понимания, чтобы сознание стало просто проводником, пустым каналом.

В голову сразу ударил шквал данных: поток символов, схем, энергетических матриц, генетических ключей, ментальных печатей. Я не пытался понять, я просто пропускал через себя этот поток, направляя его в пластину.

Давление заставило меня стиснуть зубы, боль обрушилась на виски раскаленным металлом.

Пластина в моей руке стала горячей. На ее матовой поверхности проступили хаотичные переливы, будто внутри закипела радужная нефть. Я чувствовал, как она наполняется, как кристаллическая решетка впитывает в себя целую библиотеку чужого рода.

Мозг начинал закипать от перегрузки и я рванул руку на себя, разрывая контакт.

Пластина была тяжелой, горячей, почти живой. Я сунул ее в карман. Слепок сделан, теперь у меня был ключ к архивам Багрецовых.

Все, уходим.

Я наклонился, чтобы взять Ладу на руки и в этот момент почувствовал изменение давления в воздухе. Мой эмпатический радар молчал, сигнализируя что в зале только мы с Ладой. Но это было не так.

Активировать “Абсолют”, приготовить “Молот”.

Я медленно выпрямился, не делая резких движений, и повернул голову к выходу из архива и на миг замер.

Строганов.

В проеме двери стоял глава Департамента Тайной Канцелярии. Он опирался плечом о косяк, руки были скрещены на груди, а на лице застыло безэмоциональное изучение. Его ментальное присутствие я не чувствовал вовсе.

Время застыло. С момента, как мы вошли сюда, прошло около сорока минут. Больше чем достаточно, чтобы нас хватились. Багрецовы наверняка уже в ярости, их люди ищут. Но первым здесь появился Строганов.

Я попался. На месте преступления, со всеми уликами. Пси-конструкт был его, в пылу битвы с сущностью Лады я не заметил, как он исчез. Строганов уже точно снял с него данные и, значит, он видел все: мои техники, мою реакцию, мое вмешательство в кристалл.

Строганов оттолкнулся от косяка и прошел внутрь зала. Его тусклые глаза скользнули по моему лицу, по Ладе на полу, по открытой нише с кристаллом.

— Браво, — произнес он ровным, лишенным интонаций голосом. — Незаметно покинули пир. Прошли сквозь защиту архива рода Багрецовых, при этом не разрушив ее, что требует либо ключа, либо высочайшего понимания систем волеведения. Пережили… инцидент, — он кивнул в сторону Лады, — судя по энергетическим остаткам, крайне высокой интенсивности. И все это, сохраняя сознание и даже умудрившись провести операцию сбора данных с кристалла-носителя.

Он перечислял это, как как инженер, оценивающий работу механизма.

— Моя ошибка была в изначальной оценке, — продолжил он, глядя прямо на меня. — Я считал вас спонтанной аномалией, диким талантом. Но это слишком примитивно, ваши действия системны. Вы не действуете, вы проводите операции.

Он сделал еще шаг, сократив дистанцию.

— У Тайной Канцелярии к вам есть вопросы, Ярослав Григорьевич. Много вопросов. Кто вы на самом деле. Чьи техники используете. Какие у вас цели.

Отрицать бесполезно, нужно говорить правду. Дозированно.

— Обряд Кровного Союза, — сказал я, глядя ему в глаза. Мой голос прозвучал хрипло. — Меня ведут на заклание. Я искал информацию, чтобы выжить.

— Разумно, — кивнул Строганов, реагируя так, как если бы я сообщил о погоде. — Но это отвечает только на последний вопрос. И не отменяет первых. Вы — несоответствие. А несоответствия подлежат либо исправлению, либо изъятию.

Он выдержал паузу, сканируя меня взглядом. Моя защита молчала, никаких техник Строганов не применял. Пока.

— У вас есть выбор. Но тянуть время не в ваших интересах. Гордей Багрецов уже спрашивал о вашем отсутствии. Его люди ищут. Когда он найдет вас здесь, с его дочерью без сознания, в святая святых его рода, которую вы взломали, его реакция будет предсказуема.

Логика есть, он прекрасно понимал, что у меня крайне уязвимая позиция.

— Он не станет разбираться, — продолжил Строганов. — Он увидит угрозу своему дому и попытку украсть его наследие. Он применит силу: ту самую силу крови, которую вы так боитесь. Он разберет ваше сознание на атомы, Ярослав Григорьевич, чтобы выяснить, кто вы такой и кому служите. А потом соберет обратно, но уже как слугу. Как пустое тело с печатью его рода внутри. Вы станете идеальным зятем без памяти и без воли, простым удобным инструментом.

Строганов говорил ровно, без эмоций, как консультант, описывающий наихудший сценарий.

— Это первый исход. Второй, если вы каким-то чудом переживете его гнев или обряд, это мы. Канцелярия. Вы нарушили Ментальный Регламент, проникли в защищенный архив, применили несертифицированные техники. За это полагается чистка. Но не та, быстрая, о которой вы думаете. Полная ревизия. Мы найдем каждую вашу мысль, каждое воспоминание, настоящее и ложное. Мы установим, что вы за сущность и откуда пришли. А потом, в зависимости от ценности данных, либо сотрем вас, либо поместим в изолированную ячейку для изучения. Навсегда.

Он слегка наклонил голову, его ледяные глаза впились в меня.

— Вы стоите между молотом и наковальней. Но это иллюзия выбора. И у молота, и у наковальни одна цель — уничтожить или переделать вас. Единственный шанс избежать и того, и другого — это открыться мне. Сейчас. Добровольно показать, что вы из себя представляете. И тогда, возможно, я найду в вас не угрозу, а актив, и, возможно, сотрудника.

Он ждал. Его пустой, всевидящий взгляд был тяжелее любого ментального тарана.

Я смотрел на его бесстрастное лицо и чувствовал поднимающуюся ярость где-то глубоко внутри. Ты решил меня запугать? Серьезно?

— Вы предлагаете мне выбор между двумя формами уничтожения, — сказал я ровно, глядя прямо ему в глаза. — Со стороны Багрецовых это стирание личности с последующей перезаписью. Со стороны Канцелярии стирание личности с изъятием данных. Разница только в том, кто в итоге будет владеть пустым сосудом.

И то, что вы называете сотрудничеством, на самом деле является той же добровольной сдачей сознания для разбора. И как только я открою вам свой код, вы его изолируете, изучите и деактивируете. Ваша логика безупречна, но в ней есть один изъян.

Я видел, как его внимание стало еще острее, еще плотнее. Он слушал.

— Вы предполагаете, что я, видя структуру двух ловушек, выберу ту, где хищник вежливее. Но вежливый хищник съедает так же безжалостно. Просто он перед этим раскланивается. Я не образец для вашей коллекции и не намерен быть съеденным ни Багрецовым, ни вами.

Строганов не шелохнулся, но в его непроницаемом взгляде что-то изменилось. Удовлетворение. Его диагноз подтверждался — объект проявлял аналитические способности.

— Наблюдательность похвальна, — отметил он. — Вы видите ситуацию целиком. Но это не меняет сути. Учтите, что сопротивление будет классифицировано как агрессия против высокопоставленного сотрудника Канцелярии. А это уже статья для полной чистки. Вас, вашего отца и вашего брата. Ваш едва возрожденный род сотрут из реестров к утру.

Он произнес это без каких-либо эмоций, просто информировал о процедуре. Не угрожал, он действительно так и сделает.

Строганов поставил на кон мой род. Значит, играем ва-банк.

— Тогда вам придется классифицировать, — ответил я и сделал шаг вперед, между ним и Ладой. — Потому что я никуда с вами не пойду. А мой род вы не сотрете, у князя есть на нас планы. Инквизитор Строганов против князя Оболенского — это политическое самоубийство.

Вот она, первая провокация. Я бросил его имя и имя Князя в одно предложение.

Его глаза сузились на долю миллиметра.

— Вы пытаетесь играть в политику, — произнес он, и его голос оставался ровным, но приобрел легкий, леденящий оттенок. — Это смело, но глупо. Интересы князя переменчивы, а факт нарушения Регламента — вещь постоянная. Но вы правы в одном. Прямой конфликт с троном сейчас действительно не входит в мои планы.

Он медленно разжал скрещенные на груди руки.

— Значит, нужно устранить сам факт нарушения. Ваше сознание содержит несертифицированные техники и свидетельства взлома архива. Их нужно изъять до того, как это станет известно. Аккуратно, без шума. А ваше тело, с соответствующими модификациями памяти, будет возвращено на пир. Вы благополучно пройдете обряд и станете лояльным зятем Багрецовых. Если, конечно, сможете объяснить, почему его дочь без сознания. Для князя ничего не изменится. Для меня — ценные данные будут получены. Это компромисс.

Он говорил, и воздух вокруг него начал меняться, становясь гуще, тяжелее, как будто пространство медленно заполнялось невидимым сиропом.

— Поскольку вы отказались от цивилизованной процедуры, — заключил Строганов, — я вынужден применить принудительное изъятие. Жаль. Часть данных неизбежно пострадает.

--

Продолжение здесь https://author.today/reader/520358