Снова настали счастливые деньки! Меня больше не обвиняют в смерти… той женщины из Крестов. Дело против меня размякло, будто бумажный платок от соплей. Крестовство в этом году настало рано. А Люк, мой сокамерник, тоже из Освободительного Ополчения, сказал мне, что ОО ждет меня обратно с распростертыми объятиями.
У меня такое чувство, будто меня ждут дома. И это здорово. Но из тюрьмы пока не выпускают. Правда, и накопать достаточно улик, чтобы обвинить в похищении Сеффи, тоже не могут, но не сдаются. Теперь вот обвиняют в принадлежности к ОО, за что автоматически полагается два года за решеткой. Не сомневаюсь, что здесь меня признают виновным. Очень уж им хочется хоть за что-то меня привлечь. Но если буду хорошо себя вести, отбуду всего шесть-восемь месяцев. Даже перспектива провести в тюрьме еще несколько месяцев не мешает мне улыбаться. Утром я купил Daily Shouter и от заголовка на первой полосе весь день так сиял, что губы заныли.
Эндрю Дорн убит.
Все получилось просто лучше некуда. Один готов, на очереди Сеффи с дочкой. И единственная дохлая муха в моей картофельной похлебке с луком — то обстоятельство, что Сеффи живет у моей мамы. До сих пор не могу в это поверить. Я и не знал, пока не увидел Сеффи с мамой по ящику. Но вся эта шумиха вокруг нее наверняка заставит ее съехать. После такого у нее не останется друзей — ни с той, ни с другой стороны. Приятели-Кресты обвинят ее в том, что она обеспечила алиби нулю, обвиненному в убийстве Креста. Они все скажут, что она предала своих. А нули возненавидят ее за то, что она не сразу обеспечила мне алиби, хотя могла. На самом деле я сомневаюсь, что она дала бы делу ход, если бы не изложила свою версию в интервью одной газете и на радио еще до того, как я выступил с заявлением. Думаю, она бы все отрицала, если бы могла, просто опоздала. Слава богу. Я смотрел по ящику в тюрьме, как у мамы на пороге толпятся журналисты из газет и с телекамерами — так и рвутся взять у нее интервью после моих откровений, — но Сеффи не сказала ни слова. Она не стала ни сотрудничать со мной, ни отрицать мою версию. Но от нее этого и не требовалось. За нее все сделали прежние интервью. И хотя она ни разу не упомянула Эндрю Дорна в тех интервью, которые давала до того, как обнародовали мою душераздирающую историю о несправедливом обвинении, это уже неважно. Журналисты постоянно расспрашивали ее об Эндрю Дорне. Насколько они могли судить, как и все остальные, Сеффи была с ним знакома, оставила его в доме Кары, а потом, после смерти Кары, помалкивала, чтобы все замять. Она была виновна в пособничестве. Правда, никому из журналистов не удалось ничего из нее вытянуть. Все адресованные ей вопросы натыкались на гробовое молчание. Красноречивое молчание, лучше всяких обвинений.
От этого молчания на губах у меня играла улыбка и сердце пело. Я поймал тебя, Сеффи. И это только начало. Я тебя поймал.
Надеюсь, ты гордишься мной, Каллум.
Я сделал все это ради тебя.
Эндрю Дорн поплатился за то, что предал нас. И куда бы Сеффи сейчас ни подалась, она останется одна и все встречные и поперечные будут ее презирать. А главное — я еще поквитаюсь с ней, как только выйду на волю. Лучшего результата и не придумаешь.
Правда, мне и этого мало. Зато ждать осталось недолго.