На острие ножа

Глава 29 × Сеффи

Найти дом Джексона было несложно. Оказалось, что до него от дома Мэгги всего двадцать минут пешком. Правда, путь был неблизкий — не в смысле расстояния, а в смысле того, как на меня смотрели. Кое-где — злобные гримасы, иногда — заигрывающие ухмылки, но в основном — долгие любопытные взгляды. В этом медвежьем углу, где жила Мэгги, Крестовые лица встречались нечасто. И я уже скучала по Роуз, просто ужасно. По крайней мере тут Каллум был прав: имя Роуз подходит ей гораздо лучше.

Каллум…

Не думай о нем, Сеффи. Больше никогда не думай. Он умер и забыт.

У меня есть моя дочь Роуз. А больше я никого не хочу, и мне никто не нужен.

Особенно Каллум. Да, особенно Каллум.

Я успела выхватить письмо у Мэгги из рук, когда она хотела порвать его. Нет, я не дам его уничтожить. Я хочу сохранить его и перечитывать каждый раз, когда сердце снова решит взять верх над мозгами. Оно будет помогать мне понять, какой дурой я была. Я поехала в пансион Чиверс, а Каллум исчез бог знает куда, чтобы заниматься бог знает чем. Я была дурой, дурой, дурой, раз вбила себе в голову, что его чувства ко мне могут остаться прежними два с половиной года спустя. Люди могут измениться за две с половиной минуты. За это время Каллум превратился в террориста, а то и в кого похуже. Неудивительно, что он со своей ячейкой из Освободительного Ополчения выбрали именно меня, чтобы похитить и мучить. Более легкой мишени и не придумаешь.

И все же… Не стану отрицать: в глубине души, честно говоря, я еще цеплялась за надежду, что это была какая-то дурная шутка или ошибка. Поверила ли я тому, что он сказал? В том, что Каллум написал это письмо, сомнений не было. Я слишком хорошо знала его почерк. Но он ни за что не написал бы мне такое.

Только вот взял и написал. И я убрала письмо под заднюю обложку дневника, чтобы у меня было доказательство.

Он и правда так думал?

Он ненавидел меня?

Он это хотел сказать?

Или он все-таки любил меня?

Зачем он это написал?

Он и правда так думал?

Неужели все время, которое мы провели в том доме, он смеялся над тем, как меня использует?

Он это хотел сказать?

И так по кругу, по кругу, по кругу. Почему я не могу забыть это письмо? Оно, словно отрава, просочилось во все мои воспоминания о Каллуме, во все сохранившиеся образы и извратило их так, что я сама не понимала, где правда, а где просто девичьи мечты. Но в конце концов мне пришлось признать один непреложный факт: Каллум по какой-то причине написал это письмо.

А это само по себе что-то да значит.

Ведь сама я ни за что на свете не смогла бы написать такое письмо ему, если бы мы поменялись ролями. Каждый вечер я твердила себе, что надо смять эту бумажку и выбросить в мусор. Или сжечь. Или, на худой конец, просто не читать. Но каждый вечер письмо Каллума каким-то образом пробиралось ко мне в руки. И каждый раз, читая его, я чувствовала себя рыбой, которую потрошат заживо.

Но это меня не останавливало.

Поэтому я решила больше об этом не думать. Никогда. Надо строить свою жизнь, а не верить в тупое вранье. Каллум меня не любил, не хотел, я не была ему нужна. Он просто использовал меня, чтобы отомстить разным людям, в особенности моему отцу. Он был даже безжалостнее своего брата Джуда. Я считаю, хватит уже меня использовать.

И хватит уже делать мне больно.

Больше никто никогда так со мной не поступит. Никогда. Пора запереть разум на замок и выбросить ключ.

Дом Джексона был одноэтажный — маленькое аккуратное бунгало с клумбами у фасада, где росли розовые герани и желтые примулы. Звонка не было, поэтому я постучала в дверь и стала ждать. Ждать пришлось долго. Я постучала снова. Секунды складывались в минуты. Я покачала головой и повернулась, чтобы уйти. Но успела сделать лишь несколько шагов, когда входная дверь распахнулась.

— Привет! — Джексон явно удивился. — Честно говоря, не ожидал.

— Ну, как сказали вы с Мэгги, надо же мне чем-то зарабатывать на хлеб. — Я пожала плечами.

— Выступление завтра вечером. — Джексон нахмурился. — Ты не слишком торопилась с решением.

Я подняла брови. А пошел ты сам знаешь куда, подумала я. Терпеть обвинения этого остолопа я не собираюсь ни за какие деньги.

— Рад, что ты все-таки решила, — торопливо добавил он. — Извини, если я сегодня ершистый. Просто я всегда такой, когда дела идут не слишком гладко. Тебе придется привыкнуть.

— Ершистый? Я бы назвала это иначе, — ответила я.

Он засмеялся:

— Один — один. Пойдем, познакомлю с остальными.

Он провел меня через дом, где вкусно пахло подогретым хлебом и фасолью. Стены были оштукатуренные, выкрашенные кремовой краской и с трещинами, которые тянулись прямо под потолком почти через весь коридор. Пол был деревянный, дощатый, я уловила аромат лавандового освежителя для воздуха. Тут было очень уютно.

— Мне нравится твой дом, — сказала я.

— Врешь, — отозвался Джексон.

— Слушай, если бы не нравился, я бы промолчала. — Меня все это стало злить.

— В таком случае спасибо, — сказал Джексон.

— Ты живешь один?

— Нет. С родными.

Я вспомнила, что Рокси говорила, что у них большая семья.

— Как Рокси? И ее сын?

— А, у них все отлично, — ответил Джексон. — Она живет здесь, за углом, так что постоянно заходит.

Джексон провел меня через кухню, где подогретым хлебом и фасолью пахло сильнее всего, и распахнул дверь в сад.

— Мы репетируем в сарае в том конце двора, — пояснил он.

Я кивнула и огляделась. Вытоптанные участки жухлой травы были окружены участками побольше, где на голой земле валялись формочки и ведерки. Сбоку на толстом суке высокого дуба висели качели.

— Ну что, скажешь, тебе и сад наш нравится?

— Нет, — сухо ответила я.

— Честно.

Мы прошли по песку к деревянному сараю в углу сада. Он был большой. Я всегда представляла себе, что в сарае должно хватать места разве что для газонокосилки, шезлонгов и грабель с лопатами. А этот сарай был больше моей последней квартиры. Когда Джексон открыл дверь, я изобразила на лице смущенную улыбку. Он ведь только познакомит меня со своими друзьями, а потом мы, может быть, немножко попоем. Никто меня не съест — почему же у меня душа ухнула в пятки, словно глубинная бомба?

Мы вошли в сарай. В нем по кругу, словно деления на циферблате, сидели нули.

Низкорослый тощий парень за большой ударной установкой. Русые волосы ежиком, теплые карие глаза. Лицо худое почти до изможденности. Я прикинула, что ему, наверное, нет и двадцати. Он читал девчоночий журнал, который спрятал за спину, как только увидел меня. Если это Носорог, очевидно, кто-то решил зло подшутить. Вид у него был такой, будто его вот-вот унесет порывом ветра.

— Это Носорог, — подтвердил мои догадки Джексон. — А вон там — Сонни, крутейший клавишник. Но на гитаре играет не так здорово, как я.

— Да разве можно что-то делать так же здорово, как ты, Джексон? — спросил Сонни, и я невольно улыбнулась.

Сонни был такой же светловолосый, как Джексон, но сложен как бомбоубежище. Этот явно способен постоять за себя.

— Привет, меня зовут Сеффи. — Я улыбнулась.

Носорог приветственно взмахнул барабанной палочкой. Сонни подошел пожать мне руку и сказал:

— Добро пожаловать в нашу веселую команду.

На перевернутом деревянном ящике сидела рыжая девушка с невероятно длинными кроваво-красными ногтями и глядела на меня исподлобья.

— А это Эми, — сказал Джексон.

Я улыбнулась и ей, но от этого температура ее взгляда, устремленного на меня, только упала еще ниже. Это что, подружка кого-то из музыкантов? Что она так взъелась на меня?

— Мы тут репетировали, пока ты не пришла, — сообщил мне Джексон.

— Ну что ж, спасибо, что пригласили. — Я приветливо оглядела всех. — Джексон говорит, вам нужна певица?

— Чего?! — Эми вскочила.

— Оп-паньки, — вполголоса проговорил Сонни.

Чтобы не уловить внезапной перемены атмосферы в сарайчике, я должна была бы быть толстокожей, как политик.

— Как это — певица? — спросила Эми. — Это же я.

— Уже нет, — заявил Джексон. — Пожрать есть чего? Помираю с голоду.

— Так-так, Джексон, погоди, — начала я. — Ты сказал…

— Какого дьявола?! — Эми грозно надвинулась на меня.

Я вытянула перед собой руку.

— Эй, эй! Джексон сказал, что у него группа и они ищут певицу. Больше я ничего не знаю.

— Так и есть. — Джексон пожал плечами. — Нашей группе нужна певица.

Эми огрела его взглядом, потом ощерилась на меня, и внутри у меня все сжалось. Ну вот, приехали.

— У вас уже есть певица, — напомнила ему я. — По-моему, ей женская компания на сцене не нужна.

Я развернулась и шагнула к двери. Всю дорогу до дома Джексона я сомневалась, правильно ли поступаю, но теперь, когда все пошло прахом, почему-то огорчилась. Словно сдулась. Вообще-то мне понадобилось собираться с духом даже для того, чтобы прийти сюда.

— Стой, стой, Сеффи. — Джексон схватил меня за руку и развернул обратно. — Мы с ребятами всё уже обсудили. Мы давно думаем, что надо бы найти новый голос. Эми нам не подходит.

— И ты выбрал именно этот момент, чтобы сообщить ей? — уточнила я.

— С каких это пор я вам не подхожу? — в ярости крикнула Эми, слово в слово повторив его утверждение.

— Эми, опомнись! У тебя никакого диапазона, чуть выше или ниже первой октавы — и ты уже плывешь. Ни лица, ни фигуры, а главное — ты не смотришься на сцене.

— Как это — ни лица, ни фигуры? — взвилась Эми. — По ночам ты мне последние полгода говоришь совсем другое!

Джексон развел руками:

— Зимние ночи такие долгие и холодные. Но теперь наконец пришла весна.

Мы с Эми разом втянули воздух. Это же надо — вести себя настолько по-свински! Или он всегда такой?

— Джексон, это перебор, — сказал Сонни. — У Эми отличная фигура.

Я отметила про себя, что о ее вокальных данных он не сказал ничего.

Джексон отмахнулся:

— Да ты посмотри на нее! Сиськи как две таблетки аспирина на гладильной доске. А задницы просто нет. Кончаются ноги, и сразу начинается спина, безо всякого перехода.

— Ах ты…

Если бы Сонни не ввязался в драку и не удержал Эми, Джексон недосчитался бы как минимум глаза.

— Вообще-то не стоило мне держать ее! — выпалил Сонни. — Черт возьми, Джексон, нельзя так с людьми обращаться!

— Эми, ну что ты как маленькая? Нам было весело, но ты же понимала, что это не навсегда, — сказал Джексон.

— Джексон Роббинс, ты скотина, и я надеюсь, что эта девица вырвет тебе сердце! — процедила Эми сквозь зубы.

И пулей выскочила за дверь — и я для разнообразия была с ней солидарна. Я подняла бровь на Джексона: интересно, он понимает, как ему повезло? Дешево отделался. Если бы он обошелся так со мной, катался бы сейчас по полу, держась за самое дорогое.

— Джексон, какая муха тебя укусила? — Сонни покачал головой. — Эми хорошо к тебе относилась. Она не заслужила такого обращения.

— Ой, ладно тебе. Мы же всё обсудили и согласились, что выступать с Эми в роли солистки больше не можем, — возразил Джексон.

— Я не о том, и ты это прекрасно понимаешь, — сказал Сонни. И посмотрел на меня так, будто во всем, что сейчас произошло, была и моя вина.

— Джексон, когда ты сказал, что хочешь, чтобы я выступала с твоей группой, я думала, этим все и исчерпывается. Я вообразить не могла, что ты воспользуешься мной, чтобы прогнать кого-то, — ледяным тоном сказала я.

— Вообще-то задумано было иначе, — ответил Джексон. — Ты сказала, тебе неинтересно. Если бы ты сначала позвонила мне сказать, что передумала, ее бы тут не было задолго до твоего появления.

— Твои отношения с Эми — твое личное дело, я не лезу, — сказала я. — Но если я вступлю в группу, а ты попробуешь обойтись со мной так, ты пожалеешь.

— Ой, ой! Каждая мать в душе львица! — Джексон изобразил, будто дрожит от страха. Я только хмыкнула. Вот поганец!

Я повернулась к Сонни и Носорогу:

— Если вы предпочли бы, чтобы я ушла, и хотите вернуть Эми или пригласить еще кого-то, так и скажите.

— Я бы сначала послушал, как ты поешь, а потом решал, — ответил Сонни.

Что ж, разумно.

Носорог так ничего и не сказал. А я пусть и медленно, но соображаю. Носорог на мой счет, мягко говоря, сильно сомневался.

— Если ты считаешь, что это плохая затея, так и скажи, — обратилась я к нему напрямую.

— Может и получи́ться, — осторожно ответил Носорог, оставив многое за скобками.

— Что будем делать? — спросила я Джексона.

— Хочешь — можем сесть и поговорить часа три, чтобы как следует узнать друг друга, — ответил Джексон.

— Да ну тебя! — вырвалось у меня.

— Вот и нам не хочется. — Джексон засмеялся. — Давай за работу. Знаешь «Красный свет — зеленый свет»?

— Песня Гибсона Делла?

— Да, она, — кивнул Джексон.

— Вроде бы знаю, — ответила я.

— Тогда попробуем ее для начала. Ты на чем-нибудь играешь? — спросил Джексон.

Я мотнула головой. Три года уроков саксофона и рядом не стояли с опытом профессиональных музыкантов вроде этих ребят.

— Ладно, поехали, — сказал Джексон. — Сеффи, твой микрофон вон там, посередке.

Я подошла к микрофону, сердце в груди так и бухало. Во что я только ввязываюсь? Раньше я пела под настроение — в ванне, в душе или перед зеркалом, когда дурачилась. Что я здесь делаю? Собираюсь выставить себя полной дурой, вот что!

Джексон сказал: «Три, четыре», и заиграла музыка. Я дождалась конца проигрыша, едва дыша. От перепсиха я пропустила момент, где вступать, и попыталась втиснуть первые две строчки в две секунды без малого.

— Спокойно! — Джексон поднял ладонь, все перестали играть.

— Извините, — промямлила я.

— Давай еще разок, — улыбнулся Джексон.

Я подышала, чтобы успокоить нервы и голос. И запела. На этот раз я так твердо решила вступить вовремя, что первую строчку просто проорала, и микрофон не выдержал — запищал и зашипел в знак протеста.

— Извините, — пролепетала я.

— Джексон, это безнадежно, — впервые подал голос Носорог. — Она ничего не умеет.

— Дай ей шанс, — ответил Джексон. — Начнем еще раз с начала.

Я покосилась на Носорога и Сонни, которые глядели на меня безо всякого восторга. Повернулась к микрофону. Джексон подошел ко мне с искренней улыбкой — это меня удивило — и сказал:

— Сеффи, забудь, что мы здесь. Пой для себя. В свое удовольствие. Договорились?

Я кивнула. Джексон вернулся к своему микрофону, и снова зазвучала музыка. Я закрыла глаза. Настала пора вступать. Я запела нормальным голосом. Микрофон не запищал в ответ, поэтому я продолжала петь, все так же закрыв глаза. «Красный свет — зеленый свет» — одна из тех песен, которые начинаются тихо, а потом звучат все громче и громче, и я такие как раз люблю. Ко второму куплету я забыла обо всем, кроме того, как мне нравится эта мелодия. Когда она кончилась, я даже не сразу сообразила, что не одна. В сарае еще затихало эхо финальных гитарных аккордов. Я заставила себя повернуть голову и посмотреть на остальных. Если они засмеются, уйду отсюда, и все.

Но они не смеялись. Они смотрели на меня. Молча.

— Что, настолько плохо? — спросила я, когда никто так ничего и не сказал.

— Вау! — выдохнул Сонни.

— По-моему, у нас есть солистка, — выдохнул Джексон.

И Сонни с Носорогом захлопали в ладоши и разразились приветственными возгласами, хотя их никто не просил. Точнее, Носорог застучал барабанными палочками друг о друга, но смысл был тот же.

— Неплохо, — сказал он.

— Спасибо!

В его устах это была наивысшая похвала. На меня накатила теплая волна удовольствия — и тут я ощутила, как из груди у меня течет теплая волна кое-чего другого.

— Черт! — завопила я.

— Что случилось? — спросил Джексон.

На футболке проступили пятна. У меня прибыло молоко.

— У вас тут салфеток не найдется? — спросила я.

— Зачем? — не понял Джексон.

— Джексон, бро, когда девушка просит салфетки, не надо задавать вопросов, — сказал Сонни. — Дай и помалкивай.

Я невольно хихикнула — на лице Джексона нарисовалась паника.

— Что, тебе правда интересно? — Мне вдруг захотелось над ним покуражиться.

— Если подумать, нет.

— А то смотри, я могу… — Меня так и подмывало подпустить ему шпильку-другую. Скажу — и его замутит так же, как любого другого парня, хоть Нуля, хоть Креста. Все они одинаковые.

— Нет-нет, не надо! — Джексон замахал руками, потом показал пальцем на верстак у дальней стены. — Вон салфетки. Когда разберешься… с чем там тебе надо разобраться, устроим настоящую репетицию, прогоним все песни, которые мы поем завтра, — затараторил он.

— Не все сразу. — Я направилась к верстаку. — Голос сорву.

— Значит, устроим настоящую репетицию, а до завтрашнего вечера будешь помалкивать — ни петь, ни говорить, — постановил Джексон. — Мы выступаем в «Росинке» в восемь.

— Ладно.

Я повернулась спиной ко всем, сложила несколько салфеток и подсунула в лифчик.

— Готовы?

Я повернулась — и расхохоталась: они старательно глядели куда угодно, только не на перед моей футболки. И собственный смех показался мне странным, незнакомым, будто смеялся кто-то другой, а я — настоящая я — просто стояла и смотрела. Но это ничего. Я так могу. Могу быть сразу двумя людьми, если нужно. Настоящая я глубоко-глубоко внутри — и фальшивая я, которая будет прятать настоящую ото всех на свете.

— Как она называется, ваша группа? — спросила я.

— «Тараканы», — ответил Сонни. По его серьезному лицу я поняла, что он меня не разыгрывает.

— Тьфу, гадость! — Я фыркнула. — Вы с ума сошли? Тараканов никто не любит!

— А ты бы что предложила? — спросил меня Сонни.

— Откуда я знаю? «Мошки» и то лучше, — легкомысленно отозвалась я.

К моему удивлению, Джексон, Носорог и Сонни всерьез обдумали мое предложение. Потом переглянулись и кивнули.

— Ну что, значит, «Мошки», — сказал Джексон.

И все было решено — вот так, в одну секунду.

— Кстати, я не хочу, чтобы в списке группы значилось мое настоящее имя, — сказала я.

— А чем тебе собственное имя не нравится? — поспешно спросил Джексон.

Слишком поспешно.

— Джексон, я не шучу, — воинственно нахмурилась я. — Если ты рассчитывал заработать на моем имени, даже и не думай.

— Тогда как ты хочешь, чтобы тебя называли? — спросил Сонни, не дав Джексону возразить.

Я подумала.

— Ридан. Если кто-то спросит. Но на самом деле никто не спросит.

— Ридан? А что это вообще значит? — спросил Джексон.

— Ничего, совсем ничего, — ответила я. — Имя как имя, последнего разбора.

— Чего?

— Самое заурядное и тупое имя на свете, — улыбну- лась я.

Джексон свирепо поглядел на меня — ему не нравилось, что нельзя будет объявить, что с ним на сцене дочка Камаля Хэдли.

— Ридан, или я ухожу, — прямо сказала ему я.

— Ладно, Ридан так Ридан, — поспешно встрял Сонни.

— Оно даже ничего не значит… — проворчал Джексон.

Я кивнула:

— Да, ничего. Так и задумано.