На острие ножа

Глава 18 × Сеффи

Моя самая-самая дорогая Калли!

Сегодня я разговорилась с соседкой по палате. Она поступила только вчера. Она прелесть. Ее зовут Рокси, и я бы сказала, что ей под тридцать, — правда, я совсем не умею определять, сколько людям лет. Она родила сына часа два назад и завтра выписывается. Везет же некоторым! Как же мне хочется поскорее выбраться отсюда. Но потом я думаю, что меня ждет — жуткая квартира с видом на кирпичную стену из единственного окна, — и сама не понимаю, куда я так тороплюсь. Я не хочу тащить тебя туда, Калли, но у меня нет выхода. Но я даю тебе честное слово: это временно. Как только снова встану на ноги, я найду тебе достойное жилье.

Я думала, Рокси, как я, одиночка. Но я сильно ошибалась.

Было семь вечера, я только что покормила тебя. Положила обратно в кроватку — и тут Рокси перехватила мой взгляд и улыбнулась.

— Какая у тебя красивая дочка, — сказала она.

— Я тоже так думаю, — ответила я. — Но я необъективна.

Тут в коридоре послышались голоса целой толпы.

— Это к тебе? — спросила я.

— Вряд ли. Мой парень работает в Шили, это на севере, так что приехать сможет только завтра днем.

— А кем он работает?

— Кладет рельсы на Национальной железной дороге, поэтому постоянно в разъездах, смотря куда назначат, — ответила Рокси. — А брат и сестры могут заглянуть.

— Сколько у тебя сестер?

— Три. — Рокси улыбнулась. — И один брат, Джексон. А вот и он.

Я повернулась к двери и увидела, как по проходу шагает высокий светловолосый парень с волосами до плеч и гитарой за спиной — да так решительно шагает, будто он здесь хозяин. Он был на вид не старше меня. А когда он приблизился, я увидела, что и брови у него светлые, а самое странное — белые ресницы, отчего сразу хотелось заглянуть ему в глаза. Они у него льдисто-синие и до жути гипнотические, будто у змеи. Кажется, от их взгляда ничего не скроется — ни снаружи, ни внутри, — потому-то он и был такой заметный.

— Привет, сеструха. — Джексон нагнулся поцеловать сестру в щеку, а потом взял у нее из рук племянника и поднял.

— Джексон, это Сеффи. Сеффи, это Джексон Роббинс, мой брат.

— Рада познакомиться, Джексон.

Я улыбнулась, а он даже не покосился на меня — смотрел только на своих.

— Как решила назвать спиногрыза?

— Моего сына зовут Сэм, — надменно ответила Рокси и бросила на меня взгляд, говорящий: «Только посмотри, что приходится терпеть от родного брата». — Он не спиногрыз.

— Спиногрыз? — удивилась я.

— Он же короед, мелюзга, поросюшка…

— Спасибо, Джексон. Думаю, Сеффи уловила общую идею, — перебила его Рокси.

— Не слышала, чтобы детей так называли, — улыбнулась я.

— А это у нулей так принято. Не всё в нашей жизни диктуют Кресты. У нас, нулей, свой язык, знаешь ли. Нам нужно хоть что-то свое. — Джексон впервые посмотрел в упор.

— Да, конечно, — сказала я после паузы.

— Правда? Ты серьезно так думаешь? — с вызовом поинтересовался Джексон. — У нас свои слова, свои выражения, свой акцент, а нам твердят, что мы не умеем нормально говорить, что мы неграмотные и косноязычные!

— Я так никогда не говорю, — сказала я.

— Но тебе наверняка не по себе. Слова-то похожие, а значение совсем другое, — продолжал Джексон. — Наш язык — это то, что вы, Кресты, не понимаете и не контролируете.

— Джексон, отстань от нее! — напустилась на него Рокси. — Сеффи, прости, пожалуйста, мне за него стыдно.

— Ничего-ничего. — Я пожала плечами. — И вообще я люблю, когда словами через рот. Тогда не остается никаких недомолвок.

Я пересела поближе к кроватке, потому что услышала, как ты кряхтишь — вот-вот заплачешь.

— Все хорошо, мама здесь. — Я прижала тебя к груди, чтобы успокоить.

Краем глаза я увидела, как Рокси шепчет что-то брату, а он слушает и смотрит на меня не отрываясь. Я решила не обращать на тебя внимания и проверила твой подгузник — полон доверху! Тогда я помыла тебя и стала переодевать, и тут Джексон подошел ко мне.

— Слушай, если хочешь влепить мне по роже грязным памперсом, валяй, имеешь право, — сказал он.

— С какой радости? — Я засмеялась.

— Рокси мне рассказала, кто ты, — признался Джексон. — Я тебя не узнал. Не сообразил, что ты из наших.

Моя улыбка мгновенно погасла.

Наши и чужие. Мы и они. Одно и то же. Вечно одно и то же.

Джексон посмотрел на мою дочку и опешил — как и все, когда видят ее впервые. Для Креста она слишком светлая, а для Нуля слишком темная.

— Как ее зовут?

— Калли-Роуз.

— Красивое имя. Ей идет, — сказал он.

Я только улыбнулась:

— Она дитя радуги, как в песне.

— Что ты имеешь в виду? — Джексон нагнулся посмотреть поближе.

— То, что она раскрашивает жизнь во все цвета радуги, а не то, какого цвета она сама.

— А, понятно.

— А где ты играешь? — Я кивнула на гитару.

— Ты про нее? — Джексон подтянул гитару так, что она легла ему под руку. — Всегда и везде. Где придется.

Я посмотрела вдоль прохода и сказала:

— Может, сыграешь, чтобы нас повеселить?

Я просто шутила, но Джексон тут же ухватился за идею:

— Только, чур, ты споешь!

— А если мне медведь на ухо наступил? — спросила я.

— Даже лучше! — Джексон ухмыльнулся.

Рокси замотала головой:

— Сеффи, прошу тебя, не подначивай его, он же и правда сыграет!

Я посмотрела на Джексона, который весь сиял, и решила, что Рокси права. Джексон явно из тех, кто сто процентов времени мчится вперед на всех парах.

— Ну что, струсила, да?

— Что споем? — спросила я, уложив уже задремавшую Калли обратно в кроватку. Наверное, она не проголодалась, просто ей было неудобно.

— Вы спятили. — Рокси была в ужасе.

— Что споем? — снова спросила я, ерзая от нетерпения.

— Предлагай, — сказал Джексон.

— «Дитя радуги»? В честь всех новорожденных в палате.

— Погнали, — сказал Джексон и забренчал по струнам. И запел, с вызовом глядя на меня.

Я глубоко вздохнула и после первых двух строчек вступила, сначала тихо, потом все громче с каждым словом. И поймала на себе удивленный взгляд Джексона, когда запела. Наверняка он думал, что мне храбрости не хватит. Но потом он улыбнулся — и мы запели в унисон, всё увереннее и увереннее.

У Джексона был неплохой голос. А у меня? Сначала меня заботило только как бы попасть в ритм и не забыть слова. Но потом я словно поймала волну. И к концу второго куплета мне даже понравилось. Я совсем не смущалась. Исполнение у нас вышло не суматошное, а просто… прочувствованное. Естественно, стоило нам с Джексоном запеть, как мы завладели вниманием всей палаты. И знаешь, Калли, не так-то плохо у нас выходило. Честно говоря, я сама не ожидала, что спою так чисто! В школе я пела в хоре, но меня никогда не выбирали в солистки на школьных концертах или постановках. Я всегда была одной из хора, и меня это вполне устраивало. Но вот я пою в дуэте, и вроде никого не тошнит. Все в палате даже улыбались и хлопали в такт. А Джексон, продолжая петь, буравил меня взглядом, и лицо у него было какое-то странное. Но тут в палату ворвалась сестра Соломон.

— Петь в отделении запрещено! — Она пыталась перекрыть наши голоса. Мы не обратили на нее ни малейшего внимания. И вообще запели громче.

— ПЕТЬ В ОТДЕЛЕНИИ ЗАПРЕЩЕНО! — Сестра Соломон уже не кричала, а визжала.

Мы просто хотели чуть-чуть позабавиться, развлечься. Но сестра Соломон рассвирепела не на шутку. И в конце концов схватила гитару Джексона. Зря это она. Он сразу переменился — будто кнопку нажали.

— Эй ты, трефа недоделанная, чтобы ты больше пальцем не тронула мою гитару, ясно тебе? — процедил Джексон тихим страшным голосом.

Сестра Соломон явно поняла все с первого раза. Отдернула руку, будто обожглась, после чего повернулась и многозначительно на меня посмотрела. В палате стало тихо-тихо, только скулил чей-то ребенок. Сестра Соломон ушла обратно на сестринский пост. Слова Джексона были мне как пощечина. И тут у меня всплыло воспоминание — нежданное и нежеланное. Первый день Каллума в Хиткрофте, моей старой школе. У крыльца собралась целая толпа, протестовавшая против того, чтобы Нулей пустили учиться вместе с Крестами. И я вспомнила, что я кричала, когда пыталась защитить Нулей, помочь им попасть в школу целыми и невредимыми, вспомнила, как обвиняла своих друзей, что они ведут себя как звери. Хуже зверей — как пустышки. Я никогда в жизни не забуду, какое у Каллума стало лицо, когда я это сказала. В тот день я была близка к тому, чтобы потерять его. Он взял с меня слово, что я никогда в жизни больше не произнесу это. Каллум правду говорил, слова могут ранить. Вот как сейчас. Мне было так же больно, как сестре Соломон; хуже того, я чувствовала, что именно я стала причиной этой словесной атаки. Я покосилась на Джексона и пересела в изножье койки проверить, как ты там.

— Прости меня, Сеффи, — с небрежной ухмылкой сказал Джексон. — Зря она схватила мою гитару. Я не тебя имел в виду.

— Нет, меня. Я тоже Крест, — сказала я.

— Мои слова относились к медсестре, — пояснил Джексон.

— Да, но ко мне они тоже относятся, — ответила я.

— Нет. Они…

Я подняла руку, словно отражая все, что он скажет:

— Джексон, ко мне они тоже относятся. А теперь, если не возражаешь…

Я взяла тебя на руки, Калли, и встала перед ним, ожидая, когда он отойдет, чтобы я могла вернуться в постель и покормить тебя. Тебя не надо было кормить, ты вообще почти спала. Но мне надо было что-то сделать, чтобы скрыть унижение.

Джексон вернулся к койке сестры. Я перестала обращать на него внимание и устроилась с тобой, Калли. Но не обратить внимания на его слова я не могла.

Ты из наших.

Из них.

Из наших.

Из них.

В этом был ритм, похожий на стук колес поезда, едущего по кругу — бесконечному, но абсолютно никуда не ведущему.