Метла

Глава восьмая. Все они не дают Соне покоя

1

Лёля соврала Аркадию. Наверное, первый раз в жизни. Всегда есть какие-то мелочи, которые мы все скрываем от близких. Иногда в целях их спокойствия, иногда — сами не знаем почему. Можно занизить перед мужем цену на только что купленное платье, так как платье всё равно куплено окончательно и бесповоротно, а настроение у близкого человека от истинного положения цен, может очень ухудшиться. В общем, исключительно из сохранения самочувствия любимого человека.

Или есть ещё тупой вариант вранья из серии «и почему я?». Зачем-то сказать случайному попутчику в поезде, что ты — знаменитая писательница, только пишешь под псевдонимом, а потом всю дорогу делать загадочный вид и думать: «А зачем я соврала-то?»

Но сразу стало понятно, что та ложь, которая воцарилась в эту минуту между Аркадием и Лёлей, из разряда непоправимых, смертоносных, а вовсе не таких пустяковых «непонятно почему».

Покусывая губы перед зеркалом, Лёля попыталась сделать голос как можно более непринуждённым:

— Я к Соне с ночёвкой, ладно?

— Конечно, ей сейчас очень необходима твоя помощь. Ведь измена близкого человека — это же страшно, правда?

Аркадий незнакомо и пытливо посмотрел на Лёлю. Зависла неловкая пауза. Правда, Лёля быстро взяла себя в руки и практически бесстрастно ответила «Да уж, Соне не позавидуешь…», но пауза так и осталась висеть между ними, постепенно заполняясь ложью.

Лёля пыталась растворить ложь в поцелуе, но Аркадий смотрел на неё выжидающе, и она оставила эту мысль. Просто сказала: «Тогда — до завтра», и с противно бьющимся сердцем закрыла входную дверь. С другой стороны, там остались Аркадий и Пончик, её маленькая семья, бесхитростная и уютная, а Лёля зашагала, раздираемая внутренними рыданиями, в дождь и ложь, сгибаясь под зависшей паузой. И почему-то ей казалось, что это не она их сейчас, а они её предали. Потому что остались такими же, а она в одночасье изменилась.

Хорошо, что она не видела, как встряхивается от хлопка двери Пончик, до этого мирно спящий в кресле, потягивается и запрыгивает на колени Аркадию. И не слышала, как Аркадий, рассеянно гладящий кота, произносит:

— Кажется, брат Пончик, нас действительно собираются бросить.

У неё сегодня планировалось много дел. И Соня была только одним из них. Во-первых, Лёле ночью позвонила какая-то очевидно пьяная тётка, назвала по имени, сильно ругалась неприличными словами и требовала немедленно сегодня встретиться. Лёля ничего не поняла, но у неё засосало под ложечкой от этого, в общем-то, непристойного звонка. Ясно стало только, что все разлетается к чертям собачьим, раз по ночам ей начали звонить психи, словно на Лёле появилось клеймо «Можно все».

Но она была не из тех, кто прячется от возникших странных ситуаций. Лёля предпочитала странные ситуации превращать в ясные и понятные. Поэтому ровно в указанное время Лёля сидела за столиком кафе, название которого она уловила из ночного разговора и ждала непонятно кого.

Она уже прослушала очередную порцию криминала о том, как «неизвестный совершил налёт на один из банков и вынес оттуда миллион рублей», когда напротив неё, блестя золотом и переливаясь бриллиантами, тяжело дыша, плюхнулась толстая тётка, одетая очень дорого и накрашенная сверх всякой меры.

— Ну, соперница, дай-ка на тебя посмотреть, — произнесла визави, когда Лёля удивлённо подняла не неё глаза.

— Вы о чём? — Лёля, действительно, ещё ничего не понимала.

— О ком, — пронзительно и громко зашлась смехом тётка, — любопытно мне стало, кто нашего мальчика подобрал, когда я ему ногой под зад дала.

— Какого мальчика? Почему под зад?

— Да Клодика нашего, кого ж ещё... — Тётка наклонилась к ней через стол и даже как-то доверительно сообщила Лёле, — Потому что много о себе понимать стал. Оборзел, говоря по-русски. Ну, теперь ты будешь его кормить-обувать, по бьенналям итальянским возить?

— Вы ошибаетесь, — прошептала Лёля, холодея от предчувствия чего-то неправильно-мерзкого.

— Вот ещё, чтобы я, да ошибалась?! — Тётка опять заржала на все кафе, и Лёля опустила глаза на белую салфетку, потому что немногочисленные посетители уже начали оборачиваться на их живописный дуэт. Тётка, отсмеявшись, продолжала.

— Только знаешь, красатуля моя. Не потянешь ты его. Зачем тебе это нужно? Запросы у него растут, а вот привлекательность... Не молодеет Клодик, не молодеет... Когда тебе надоест, свистни мне, тебе по старой памяти кое-что подгоню. К тому времени этот тоже мне насточертеет уже. И он гораздо интереснее Клода. В некотором смысле...

Тётка похабно подмигнула растерянной Лёле, так же шумно отдуваясь, вылезла из-за стола, развернулась и покинула кафе. Лёля попыталась сделать приличное лицо, незаметно поглядывая по сторонам. Но было уже поздно, и Лёля отстранила от себя меню, печально подумав: «Аппетит испортила».

2

На Сонином столике у зеркала не было уже никаких выдавленных до капли тюбиков. Глупо, конечно, но она этим гордилась. Словно на произведения искусства смотрела Соня на кремы в красивых баночках (ослепительно белые, синие с золотыми крышечками, и несколько с графскими зелёными лилиями), на аппетитные, чуть тронутые наборы для макияжа, на хорошие кисти в изящном стаканчике. С особым удовольствием отмечала духи.

Их теперь толпилось перед ней много, этих прекрасных флаконов. И мерцающих загадочными фиолетово-черными отблесками, и прозрачных, как слеза младенца, и кругло-фруктовых. Одни горьковатые, как напрасные надежды. Другие — сладкие, но коварные, как обещания, которые направо и налево раздаёт судьба. Третьи — цветочно-кислые, как утро после бессонной ночи. Больше всего же Соня полюбила голубой, чуть изогнутый вправо флакончик, в котором хранился свежий ветер перемен. Они были такие... Как струя воздуха, обтекающая самолёт. Немного стали, чуть-чуть серебра и незримая нотка мягких облаков обволакивает чуть глухим ватным уютом.

Чуть-чуть побрызгав на себя ветра перемен, Соня опять углубилась в очередной мистический сайт. Понравился он ей среди прочих особо страшными готическими картинками и тем, что текст был напечатан вывороткой — белыми буквами на чёрном фоне. Читать было неудобно, зато очень волнующе. Соня валялась с ноутбуком прямо на ещё не застеленной кровати, и в поисках истины штудировала статьи и комментарии.

«Они также выяснили, что лучше всего эти вещества, вызывающие галлюцинации, впитываются потовыми железами подмышек и слизистой оболочкой половых органов. А чтобы наносить эти снадобья с максимальной эффективностью, они воспользовались одним из инструментов ведения домашнего хозяйства — метлой. В частности, черенком метлы…». Соня призадумалась, поняла, что имелось в виду, но отнеслась к информации скептически. «Я же летала без всяких бальзамов, — подумала Соня, — И никаким черенком я не пользовалась».

И в который раз за сегодняшний день она возопила в пространство:

— Я же летала? Мне же не померещилось? — Осторожно посмотрела на угол у балкона, где скрываемая плотной шторой стояла метла.

От внезапного звонка в дверь Соня вздрогнула, кубарем скатилась с кровати, чуть не упала, и от неожиданности побежала открывать дверь, даже предусмотрительно не спросив «Кто там?». Может, потому что остатки благоразумия окончательно покидали её в свете последних событий?

В общем, ничего не спросив, Соня открыла входную дверь и недоуменно воззрилась на хорошенькую, незнакомую девушку, которая смотрела в свою очередь на Соню когда-то огромными, но уже не прекрасными, а просто заплаканными глазами. Самое замечательное в ней было то, что девушка непрестанно икала.

Соня не узнала икающую любовницу мужа, так как, во-первых, видела её прежде без одежды, а это, согласитесь, совсем иной вид, а, во-вторых, выглядела сейчас девушка очень не очень. С распухшим носом, припухшими от слез глазами, каким-то зеленоватым цветом лица, она не производила впечатления человека, способного уводить чужих мужей. А в-третьих, у Сони было достаточно мыслей, погрузившись в которые, она забыла вообще обо всем насущном. Гостья с порога, все так же непрестанно икая, начала умолять:

— Это… ик... бесчеловечно… мучительно... Я… ик... Спать… не могу… ик... Ничего... Ик... не могу... Пожалуйста, пожалейте... простите...

Соня глянула на неё внимательнее:

— Что с вами? Кто вы? И чем я могу помочь?

— Как же… ваш муж… я…

— А-а-а, — наконец-то вспомнила Соня, — так вы — крутобёдрая нимфа?

Девушка вдруг резко, как подрубленная, упала перед Соней на колени прямо на затоптанный пол лестничной клетки и заголосила:

— Извините… больше … ик… никогда… только… ик… пожалейте.

Соня, окончательно перепугавшись, быстро произнесла:

— Ладно, я извиняю. Вы вставайте, пожалуйста, уже...

Девушка, поднимаясь с грязного и холодного пола, вдруг перестала икать и вполне внятно, хотя и нерешительно, попросила:

— Порчу убрать.

— Какую порчу? — продолжала ничего не понимать Соня.

Лицо девушки вдруг выразило огромную внутреннюю работу, и она сначала робко, выговаривая фразу по слогам, спросила:

— Я нормально говорю? Я не икаю больше?

Прислушалась к себе ещё раз, с восторгом произнесла:

— Спасибо вам! Никогда, никогда больше...

И быстро побежала вниз по лестнице. До Сони донеслись слова уже двумя этажами ниже:

— Спасибо! Никогда!

Выскочив из Сониного подъезда, нимфа остановилась, чтобы перевести дух. Она несколько раз повторила детскую считалочку «Раз, два, три, четыре, пять, вышел зайчик погулять», затем, оглянувшись на подъезд, произнесла чуть слышно:

— Ведьма... Ик... Ой, прости, прости, — и побежала прочь от этого страшного дома, клянясь про себя, что с чужими мужьями она в жизни больше никогда и ни за что. И что перед тем, как ложиться в постель, проверит паспорт — даже до этого додумалась крутобёдрая нимфа, пока бежала прочь от Сониного дома и мужа.

3

Соня же, оставшись на пороге, недоуменно пожала плечами и подумала: «Сумасшедшая у моего мужа нимфа какая-то». И вернулась опять к кровати, ноутбуку и выяснению истины путём мистического сайта.

«Во время обыска в комнате леди они обнаружили трубку с мазью, с помощью которой она наносила вещество, после чего она долго скакала и бегала», — продолжала читать Соня о нравах допотопных ведьм, и они никак не увязывались в голове с её метлой и её полётом.

— Наверное, чего-то в вине такого было. И я тоже скакала и бегала.

Фигурка чёрного козла, противно щерясь, взирала на неё с прикроватной тумбы, и Соню опять одолели сомнения.

— И ты тоже — скакал и бегал, — сказала Соня козлу, и в этот момент в дверь опять позвонили.

— Только бы не икающая нимфа, — поделилась она опасениями с козлом, ибо больше не с кем было, и пошла опять открывать дверь.

Это была какая-то очень странная, расстроенная и пытающаяся скрыть своё расстройство Лёля.

— Привет, я к тебе ненадолго, — с порога сказала она, — Ничего не спрашивай, лучше расскажи, как ты? И не вздумай реветь, Соня, не вздумай. Он этого не стоит.

— Зачем реветь? И кто не стоит? — спросила Соня.

Лёля удивилась.

— Да ты что? Я о муже твоём…

— А что с мужем? — в свою очередь удивилась Соня.

Лёля от удивления уже присела на диван:

— Ну, ты, подруга, даёшь! Я два дня не могла тебе дозвониться, думала, ты уже руки на себя наложила, а ты — что с мужем? А то, что он изменил тебе! Вот это да! Значит, у тебя все в порядке, и в утешениях не нуждаешься?

Соня прислушалась к своему внутреннему голосу и сказала:

— Наверное, не нуждаюсь…

Лёля покосилась на странную Соню и начала собираться:

— Я… тогда… пойду? У меня дело одно есть. Срочное.

— Конечно, раз дело, то иди... — пожала плечами Соня. И вернулась к тому, что волновало её сейчас на самом деле:

— Только скажи, ты не знаешь случайно, как проверить на ведьмость? Или правильнее сказать на ведьмачесть?

— Что одно, что другое, без разницы. Мой рецепт такой: сходить к хорошему психотерапевту. Нет, лучше к отличному психиатру, — сказала Лёля, и ушла. Кажется, даже немного обидевшись, так показалось Соне.

Она в предвкушении кинулась к ноутбуку, но тут зазвонил телефон, и Соня даже чертыхнулась: сговорились они все, что ли? Никак нельзя её оставить в покое?

— Да… Добрый день, — сказала она секретарше Милочке таким тоном, чтобы та поняла, что день вовсе не такой добрый, как ей, Милочке могло бы показаться. — Выхожу ли я на работу? Нет, Людмила Сергеевна, я не выхожу на работу. Вообще не выхожу. За трудовой книжкой зайду позже. Я занята... Всё — позже.

Соня с удовольствием прервала разговор и опять приникла к монитору. Решив пойти «ва-банк» и взять судьбу в свои руки, она залезла на ведьминский форум, быстренько зарегистрировалась и, волнуясь, задала вопрос: «Как стать ведьмой?»

Через несколько секунд ей кто-то начал отвечать: «Прирождённая, природная, или «от рождения» ведьма появляется, если у кого-то рождается подряд семь девушек, а между ними ни одного мальчика»…

— Нет, это не подходит, — разочаровано произнесла Соня.

Ноут тем временем выдал следующую порцию информации: «или является представительницей третьего поколения внебрачных девушек или является просто дочерью ведьмы (в зависимости от региона)»...

— Мама, неужели?! — воскликнула Соня, но тут опять раздался звонок, и на этот раз опять в дверь.

4

На пороге стоял собственной персоной Сонин начальник. Он как всегда был изрядно бел и пушист, но чувствовал себя явно не в своей тарелке.

— Константин Александрович! — воскликнула Соня. — Какими судьбами?! Извините, в дом не приглашаю, гостей не ждала.

Сонин начальник неуверенно потоптался у порога, словно не понимая, зачем он вообще сюда пришёл и жалобно произнёс:

— Соня, вы должны вернуться на своё рабочее место.

— Я уволилась, — радостно сообщила Соня. — Всё. Арбайтен.

Начальник с удивлением уставился на неё:

— Вы обязаны.

— С чего это вдруг? — Соне стало весело. — У вас же на примете куча молодых и перспективных?

Тут у начальника включилась какая-то программа, и он, словно читая заевший телесуфлер, начал повторять:

— Потому что вы — ценный работник, совершенно незаменимый в нашем коллективе.

Соня немного перепугалась:

— Константин Александрович... Простите, но я очень занята. Пока!

Она излишне поспешно захлопнула дверь перед носом у начальника, постояла немного в коридоре, прислушиваясь к заученному бубнежу с той стороны двери:

«Вы — ценный работник…»

Затем отключила дверной звонок, нетерпеливо, но как можно тише, проскользнула в комнату, отключила телефон и опять бросилась к монитору.

Пока она вела светскую беседу с начальником, кто-то по ту сторону монитора выдал ей следующую порцию информации: «Прирождённая ведьма могла родиться у матери, которая, будучи беременной, готовила праздничные вечерние кушанья и ненароком проглотила уголёк или же когда ребёнка ещё в утробе матери прокляли «в такую минуту». Или, когда ребёнок рождается вследствие чужой смерти».

Соня, отвергнув про себя все случаи, начала печатать ещё вопрос: «А если приобретённая?», но тут же заметила, что из-за плотной шторы, где стояла метла, становясь все ярче, разгорается свет, который она уже никогда ни с чем не спутает. Соня все поняла сразу, но горько возопила:

— О, нет! О, нет! Вы все сегодня с ума сошли что ли? Мне дадут проникнуть в сущность предмета?

За шторой началось явное шевеление, плотная ткань заходила ходуном. Соня, трагически заламывая руки, обратилась к неумолимому:

— Так каждую неделю летать, я с ума точно сойду.

Впрочем, она прекрасно понимала, что теперь ей не отвертеться. Достала выклянченные у Лешего перчатки для охоты на мандрагор, и потянулась к метле, спросив её предварительно:

— Мне опять «а-ля стриптиз» вокруг тебя танцевать или все и так обойдётся?

5

Клод стоял перед мольбертом в полной творческой готовности. Он пытался поймать на самый кончик кисти что-то совершенно неуловимое. Начинал рисовать затейливые узоры в воздухе, водил кисточкой по солнечному лучу, словно окунал её в поток воздушного золота, старался вытянуть и положить на холст нити эфира. Все было напрасно. Начатая картина так и оставалась в состоянии неопределённости. Только наброски, очертания андрогинного вытянутого лысого существа. Непонятно, то ли мужчина, то ли женщина. Тощее, длинное, с двумя отвисшими сосками, мяч выпал из рук и застыл мёртвым комом в самой середине картины — ни то, ни сё. Ни туда, ни сюда.

Клод в сердцах запустил кистью в лысого уродца:

— Опять ты ускользаешь! Тварь, скотина! Когда же ты проявишься, наконец?

Он походил в припадке гнева по комнате, специально громко печатая шаги, потом припадок прошёл, Клод успокоился, вернулся к картине. Встал перед ней на колени и неожиданно совершенно голубиным, гортанно-нежным голосом произнёс:

— Милая, ну где же ты? У меня без тебя совсем ничего не получается...

Так он стоял перед мёртвым наброском уродца, как перед иконой, шепча что-то чудовищу, словно молился, пока не раздался требовательный стук в дверь, и на пороге не появилась разъярённая Лёля.

Клод успел накинуть на полотно тряпку, когда она фурией ворвалась в студию, на ходу снимая перчатки и разматывая шарф:

— Кажется, ты не очень рад меня видеть?

Клод, явно думая о чем-то другом, ответил:

— Ну что ты, радость моя ... Я всегда, ты же знаешь...

Лёля бухнулась на край дивана с явным намерением закатить скандал.

— А вот расскажи мне, пожалуйста, милый друг, как ты жил эти одиннадцать лет? — как бы ласково спросила она. — Вернее, с кем?

Клод, вернувшись из мысленных дебрей, в коих пребывал все последнее время, присел рядом, попытался обнять и преданно посмотрел Лёле в глаза:

— Милая, ты же знаешь, что я всю жизнь любил только тебя. Все остальное было как бы просто не со мной. Ничего не помню из того, что было без тебя.

— Но оно же было? — Лёля не дала увести себя в сторону. — Вот и расскажи, как оно было…

Клод романтично закатил глаза

— Тоскливо. Без жизни. Без любви.

Лёля резко оборвала его:

— А так же без божества и вдохновенья? Клод, я от тебя прошу только быть честным со мной.

Клод сделал совершенно печальные глаза:

— Лёля, милая, о чём ты? Просто будь со мной, ладно? Ты же меня любишь?

Он прибегнул к нечестному приёму. А именно — контрольному поцелую в шею. Забыв о скандале, который она собиралась закатить любимому после встречи с толстой тёткой в кафе, Лёля только охнула:

— Люблю…

И добавила, абсолютно по-бабьи вздыхая:

— Окаянный…

Глубокой ночью, когда Лёля крепко спала, отпустив от себя все обиды и разочарования сегодняшнего дня, уперев непокорный и упрямый лоб в спинку дивана, Клод встал и подошёл к своей картине. Присев на корточки перед завешенным тряпкой мольбертом, он нервно качался из стороны в сторону, как зомби, в бледном холодном отсвете лунного пятна, пролившегося сквозь прозрачные занавески на пол студии. Несколько раз протягивал руку, чтобы снять с картины покрывало, но каждый раз одёргивал, словно боялся обжечься, и все приговаривал, как в бреду:

— Почему, почему ты меня мучаешь? Алиса? За что мне это? Что мне делать, хоть дай намёк...

Затем внезапно вскочил, схватил нож со стола, и резко воткнул его в своё запястье. В тот же момент откинул тряпку с холста, с ожесточённым видом прижал к синеватому телу уродца окровавленную руку:

— Может так, может так, милая? Как мне вернуть тебя, девочка моя глупая?

Холст жадно впитал кровь, исчезло всё до капли, но ничего так и не произошло.

Тогда он пережал руку подвернувшейся тряпкой и, успокоившись, подошёл к другому завешанному мольберту. За тканью, скрывавшей картину, оказался светлый законченный портрет. Очень красивая, тонкая девушка с лёгкими светлыми кудрями и в длинном, кружевном белом платье качалась на качелях. С одной ноги слетела туфелька-балетка. Девушка хохочет, запрокидывая лицо к небу.

Клод уткнулся лбом в угол картины, где зависла между небом и землёй белая туфелька, и прошептал:

— Алиска, моя Алиска.... Мы найдём выход. Обязательно найдём.